Текст книги "Соль чужбины"

Автор книги: Марк Еленин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)

– Не ладится, – участливо констатировал Грибовский. – Только зря ты Милюкова торопишься в берлогу отправить. Его идеи активно подхватывают и в рижском «Пути», и в харбинских «Новостях жизни». От моря до моря! Я уже не упоминаю о «Накануне» – знатоки утверждают, что это явно просоветская газета, разлагающая эмиграцию. Увидишь, господин профессор переживет всех – такие бессмертны. И идей у него полный чемодан.

– Особенно если судить по нашей газетенке.

– Я тебе открою новость. С риском – потому что ты по природе простодушный болтун, не скрывающий секретов более одного часа.

– Ладно-ладно. Это я уже слышал. Выкладывай свои тайны!

– Тайна редакционная. Я, можно сказать, случайный ее владелец. Теперь станешь и ты. Учти: обладание знанием этого – определенный риск, – как всегда, непонятно было, шутит Анатолий или говорит серьезно. – Не передавай никому. Даже Ксении.

– Ну. Я уже понял и готов дать любую клятву.

– Милюков придумал новый газетный «гвоздь». И политический удар по Кутепову и РОВСу – на грани бурцевских газетных авантюр. Ему бы и заниматься этим, Бурцеву, но наш придумал эту идею раньше. Если идея материализуется и «Последние новости» начнут печатать материал, – самое время переходить к другому хозяину.

– Тайно просто мадридская, – отшутился Лев. – Что же мы начнем печатать? Новые воспоминания Вырубовой, Кшесинской? Или дневник самого Кутепова – с планами взрыва земного шара?

– Напрасно иронизируешь, – серьезно сказал Грибовский. – Жди выстрелов по сотрудникам или бомбовый снаряд в редакцию. Что за организация РОВС – тебе, надеюсь, объяснять не надо? Хорошо. Наш идеолог оказался храбрейшим мужем. Берлинский выстрел, когда Набоков подставился вместо него, его ничему не научил.

– Ты, наконец, можешь о сути? – у Льва возникло ошущение, что Грибовский опять взялся разыгрывать его. – Хватит предисловий!

– Сядь поглубже и держись. Все, все! Милюков решил схватить Кутепова за руку. Он хочет заслать в РОВС своего верного человека. Вполне надежного со всех сторон. Тот внедряется в РОВС, пробивается к руководству, открывает блокнот и затачивает карандаш.

– Кто же этот безумец, столь верный Милюкову?

– Ты.

– Шутишь?

– Конечно. Идет дворянин, бывший строевой и боевой офицер. Ныне – ярый сменовеховец. Фамилия будто бы не очень русская... Вагар... Катар... Магар... Или что-то в этом духе – неважно! Начнет присылать свои материалы – держись, Анохин!

– Но о чем станет писать этот... наш осведомитель?

– Его задача – доказать, что Кутепов и компания открыли лавчонку, где продают членов своей военной организации.

– Кому нужны эти мертвые души, этот залежалый товар? – изумился Анохин.

– Ты всегда был и останешься на всю жизнь штафиркой. И никудышным газетчиком, Лев. Напряги свое воображение – ну! Сообразил? В этом деле заинтересованы чуть ли не все европейские разведки, мой милый. Понял, чем грозит разоблачение мне, тебе и всей редакции?

– Но, в первую очередь, вероятно, этому... Макару.

– Поразительная догадливость!

– Надеюсь, он станет подписывать свои материалы псевдонимами?

– Надеюсь. Но для профессионалов раскрыть псевдоним – что расколоть орех. Вот тебе тайны мадридского двора, дорогой, – невесело улыбнулся Грибовский. – Учти и берегись: моя информация стала твоей. Не дай бог – ни слова никому, ни полслова. Все, дружочек!

– Сколько можно об одном и том же! Не повторяйся, Грибовский.

– Это не повторение – учение. Чтоб добраться до автора, ровсовцы смогут схватить Полякова и человек пять из редакции, похитить, упрятать и пытать. Убить в каком-нибудь подвале, в Булонском лесу, а труп – в Сену, и концы в воду.

– Мне уже страшно, – насмешливо сказал Анохин, и саваофовская борода его воинственно задралась. – Запугал меня изрядно. А я ведь даже не репортер – курьер. Об одном прошу тебя: не пугай даже намеками Ксению Николаевну.

– Ксении до поры до времени вообще не стоит появляться в «Последних новостях».

– Как раз собиралась забежать сегодня. По-моему, она снова без работы и тщательно скрывает это.

– Это мы прочтем на ее лице – незамедлительно! И вновь займемся ее устройством, – Грибовский перегнулся через стол, приблизив лицо и внимательно посмотрев в глаза приятелю, сказал с обезоруживающей наивностью: – Слушай, Лев. Возьми ты ее в жены наконец. Не сердись, я с толковым предложением к тебе.

– Если ты скажешь еще слово на эту тему, я... я... Замолчи сейчас же! Иначе мы разойдемся окончательно. Предупреждаю серьезно.

– Замолчал окончательно. Потому что не хочу терять тебя окончательно, – Анатолий поднял вверх обе руки и тотчас вскочил, увидев через раскрытую дверь Белопольскую. Поспешил навстречу, приветливо, точно желая обнять, раскинул руки. – Будете жить сто лет, Ксения. Только что говорили о вас, – и подставил ей щеку для поцелуя.

Анохин встал и застыл как изваяние, боясь, что Ксения слышала конец их разговора. На него было жалко смотреть.

– Судя по следам озабоченности на лице, имеют место некоторые житейские невзгоды? Вопросов не задаю: знаю, какие у всех нас проблемы. Угадал?

– Угадали. Опять лишилась работы. Неделю продержусь благодаря Русскому дому, но не ездить же мне и дальше в Париж и обратно ежедневно. Придется искать работу и конуру.

– Не огорчайтесь, Ксения. Бог дает день, дает и пищу.

– Поможем, – разомкнул уста и Анохин. – У Анатолия это хорошо получается. Вы же убедились. Он знает весь русский Париж.

– Я стала вашей хорошей ученицей, Анатоль. Но теперь мне не нужна помощь: я сама нашла работу. Каково? В начале тридцатого года, в Париже. Вы можете себе представить это?.. Не возьмут – прямо в Советское представительство и домой!..

– Мы гордимся вами, Ксения. Расскажите же, что за работа. Она должна иметь визу ваших друзей, не так ли?..

Объявление в «Le matin» было не очень вразумительным и понятным: «Для работы на вилле художника приглашается женщина, знающая языки, способная к ведению домашнего хозяйства. Оплата по соглашению. Переговоры с десяти до двенадцати утра. Предварительно просят позвонить...» Следовал номер телефона.

Случайно обратив внимание на объявление в газете, оставленной кем-то в кафе, Ксения сначала лишь усмехнулась: чтобы сделать утром омлет или хемендекс, не обязательно знать английский или немецкий. Прочитав заметочку во второй раз, она задумалась.

Привлекали два обстоятельства – художник и указанный адрес: Шарентон, улица Гравей...

Последнее время, недели две-три, в частых перерывах между работой, которая спустя непродолжительное время то и дело менялась, Ксения, предоставленная сама себе, полюбила прогулки по художественным галереям. Они прекрасно укрывали ее от непогоды, от гнилой парижской зимы. С этого началось. Потом посещение галерей, где шли шумные сборища и у картин велись нескончаемые споры. Где толпы любопытствующих разглядывали экстравагантных художников и их не менее экстравагантные полотна. Где собирался «весь Париж» и рядом с экспозицией картин обязательно возникала еще одна выставка – знаменитостей, мод, драгоценностей.

Ксении нравились маленькие тихие залы, малолюдные, в которых ничто не отвлекало от рассматривания картин. В Париже существовали десятки таких галерей. Можно было провести целый день в галерее Воплара. На другой – отправиться в галерею Ивера. На третий – в салон Тюильри, в галерею Гийома... Это не только поглощало свободное время, давало работу уму и сердцу; в картинах современных художников Ксения искала и находила отблески своей собственной жизни – улицы Парижа, по которым она бродила, маленькие кафе и бистро, наподобие того, каким владела добросердечная мадам Колетт, где пила кофе с рогаликами, женщин и мужчин – бедняков со знакомыми лицами, которых ежечасно видела вокруг себя. Эта жизнь не требовала ее участия – только созерцания, только восхищения. И это было самое простое...

Имена художников, привлекших ее внимание, часто повторялись. Ксения уже запомнила их и, войдя в очередной зал, искала своих «знакомых», сразу могла догадаться, кто автор понравившегося ей полотна, виденного в другой галерее... Может быть, тот, кто дал объявление в «Le matin», – один из них?..

Она поехала в Шарентон на улицу Гравей. Это оказалось совсем рядом с Венсенским лесом. Ксения как-то летом была в этой зеленой части Парижа. Дома и виллы, окруженные живыми зелеными изгородями вьюнка или дикого винограда, редкие автомобили и экипажи, тихие одинокие прохожие на улице. Наверняка в жарких день здесь слышно было даже пение птиц.

«В конце концов, мне предстоит просто приятная прогулка, если не будет весь день моросить дождь», – подумала Ксения и решилась позвонить по указанному телефону. Ей назначили прийти на следующий день. С десяти до двенадцати...

Разыскивая дом художника, Ксения, вновь очарованная районом Шарентона, уже страстно желала получить именно здесь какую угодно работу. Место показалось ей просто райским. Это теперь, в самом начале года, зимой, когда деревья были еще голы, немногочисленные листья, кое-где уцелевшие на вьюнках, пущенных по стенам домов, потускнели, казались точно металлическими; из-под стаявшего снега виднелась прошлогодняя серо-желтая трава, а мокрые, подстриженные аккуратно кустарники, словно озябнув, вздрагивали от несильных порывов январского ветра.

Дома, далеко отстоявшие друг от друга, казались сказочно прекрасными. Были ухожены, сверкали промытыми до блеска окнами комнат и большими стеклами террас. От изгородей вели к домам аккуратные, выложенные кирпичом или каменными плитами дорожки, разбегающиеся в глубине садов тропинками. Среди садовых деревьев и кустов – беседки, врытые в землю столы, скамейки. Кое-где гаражи, надворные постройки непонятного назначения. Не то конюшни, не то каретники или склады. И тишина, покой, безлюдье...

«Пусть бы здесь, в этом доме», – мечтала Ксения, приближаясь к растянутому по фасаду одноэтажному строению – розовые стены, огромные застекленные поверхности, затейливые жалюзи на окнах, черные, ажурные чугунные кружева забора и калитки.

«Или вот этот, – думала она. – До чего ж красиво!..»

Двухэтажная белая вилла с полукруглым широким балконом наверху, нависающим над садом, с застекленной беседкой, спрятанной за деревьями. Это только зимой она вся видна – с плетеным ивовым столом и такими же креслами и жардиньерками.

Нужный ей дом художника был, пожалуй, лучшим на улице. Два этажа на высоком цоколе здания, словно разорванного посредине. Две наружные лестницы вбегали к площадкам флигелей слева и справа. А посреди, вместо стен и крыши, – огромные рамы со стеклами. «Здесь, наверное, ателье художника, – догадалась Ксения. – Хорошо придумано». Стеклянную стену затягивали серые и зеленые холщовые занавеси. Свет шел через крышу, вероятно. Оба флигеля увенчивали башенки с флюгерами – затейливыми, мастерски выкованными из черного металла. Дом казался пустым, вымершим. Ксения, остерегаясь собаки, осторожно открыла калитку и шагнула в сад.

Ее встретила седовласая, сухопарая и чуть сутулая дама в очках, возникшая внезапно на дорожке, – точно ждала.

– Значит, это вы звонили вчера? – спросила она, очень подробно и очень откровенно рассматривая Ксению. – Хорошо, что вы приехали точно в указанное время. Очень хорошо! Но знаете, с вами хочет и должен побеседовать сам Мэтр...

– Я готова, – улыбнулась Ксения. – Но скажите подробнее, пожалуйста, о какой работе, собственно, идет речь?

– Это потом, все потом! – отмахнулась дама, и ее глаза под очками словно увеличились. – Главное, чтоб вас принял, чтоб согласился сам Мэтр... Но – увы! Сегодня он должен был с утра уехать. Извините. И, если сможете, приходите завтра, в это же время.

– Что же, – растерянно сказала Ксения. – Я приду...

Назавтра история повторилась. Ксения приехала в одиннадцать. Зная, что будет представлена Мэтру и от этого испытывая уже непонятную робость, она много времени провела перед зеркалом, решая, какой шарф больше подойдет к ее серому пальто, лиловый или розовый. Остановилась на лиловом. Долго причесывалась, против обыкновения напудрилась... Потом слегка подмазала губы и долго собиралась до Парижа в автобусе. Потом – до Шарентона уже под лениво начавшимся дождем, думая, что от немудреных ухищрений с туалетом и косметикой за долгий путь мало что осталось. Она устала, и у нее испортилось настроение.

Однако и сегодня оказалось, что Мэтр не сможет ее принять: у него маршан – важный покупатель.

– Речь идет о последней картине Мэтра. Ее хотят приобрести сразу несколько галерей. И поэтому... Мадам? Мадмуазель?.. Простите, ваша фамилия? Ах, мадмуазель Белопольски! Вы должны понять и извинить Мэтра. Я прошу вас приехать завтра. Пожалуйста. Я очень сожалею, поверьте, – на этот раз седовласая дама была несколько растеряна. Ей действительно было неловко, но... – Поймите, – взывала она, – в доме слово Мэтра, его время, его занятия живописью – все свято, все требует беспрекословного подчинения.

С трудом Ксения заставила себя сдержаться. Черт возьми! Второй раз тащиться из Сен Женевьев де Буа через весь Париж, чтобы опять уйти ни с чем! Проклятье!.. Но этот прекрасный дом... И запах красок, который проникает даже сюда, вниз, из мастерской. И неведомый, но заинтересовавший ее Мэтр. Это становилось просто любопытным.

– Как имя Мэтра? Хотя бы, – бесцеремонно спросила Белопольская.

Седая дама с ужасом взглянула на Ксению. Ее стрекозиные глаза стали огромными, как блюдца:

– Вы не знаете, куда пришли? Не знаете имени Мэтра? – вопрошала она, непроизвольно повышая голос от негодования. – Но его знает весь мир!

– А я вот не знаю! – дерзко ответила Ксения. – Как вы произнесли? Мэтр N? Да... Кажется, я видела две-три его картины. И что?! Но поскольку я очень нуждаюсь в работе, я приду и завтра, мадам. Предупредите своего хозяина, прошу вас...

«В третий и последний раз», – так решила для себя Белопольская. Она появилась на улице Гравей ровно в одиннадцать, уже взвинченная, сердитая, готовая к новой отсрочке. Чем ближе подходила она к дому, тем сильнее охватывала ее злость, охватывала неотвратимо, и не было, казалось, уже сил сдержать ее, не выплеснуть. Именно здесь, в этом прекрасном и таком благоустроенном доме... Кого здесь не хватает еще, чтобы преклоняться и благоговеть перед Мэтром? Уборщицы? Судомойки? Экономки или секретаря?..

Ей даже захотелось, чтобы хозяина не оказалось дома. Тогда она обязательно скажет этой седовласой стрекозе все, что думает о хваленой французской вежливости, о чувстве человеческого достоинства и порядках в этом доме.

Все оказалось так, как она и предполагала. Смущенная и растерянная мадам начала встречу с извинений:

– Но это так неудачно, так неловко, мадмуазель... Обычно у нас такое не случается. В это время... Тут просто рок – редкий, исключительный случай вашего невезения. Но вы должны понять: Мэтр – не обыкновенный человек. Мы обязаны прощать многие его поступки... Даже его причуды, мадмуазель.

– Не понимаю. Он умер, что ли? – грубо спросила Ксения. – Заболел?

– Как вы могли сказать такое! – замахала руками дама. – Бог мой, как вы могли! Он спит. Он очень устал после ночной работы. Прошу вас, тише. Говорите тише.

– Ах, тише! Ах, устал? – Ксения сама не узнавала своего голоса: столько в нем было ярости и негодования. – Но знаете ли вы, как устала я?! Как мне надоело ездить сюда, в эту дыру, в ваш прекрасный дом. Вы и ваш обожаемый Мэтр отвратительны мне. «Он занят!», «Он спит!». Здесь не ценят достоинства человека. Это непристойно! Позорно! Ноги моей здесь больше не будет!

В это время на площадке лестницы появился высокий, неопределенного возраста человек с гривой красивых седых волос, падающих на плечи, и молодым, бронзовым от загара лицом с повелительным выражением.

Некоторое время он стоял незамеченный и слушал, потом, воспользовавшись паузой, крикнул:

– Вы приняты, мадмуазель. Простите! Жозефина объяснит все. Все ваши обязанности. Жду утром! – и быстрыми шагами удалился куда-то вправо.

Ксения хотела еще что-то сказать, спросить, но потом рассмеялась, радостная, махнула рукой, кивнула Жозефине – «до завтра!» И на следующий день ровно в десять утра приехала на виллу Мэтра.

«Приказ по РОВСу.

26 января генерал Кутепов в 10 часов 30 минут утра вышел из дому и более не возвращался.

Ввиду безвестного отсутствия Председателя РОВСа генерала от инфантерии Кутепова я, как старший заместитель его, вступил в должность Председателя РОВС.

Генерал Миллер.

27 января 1930 года...»

«...Наши проклятые враги нанесли нам исключительно тяжелый удар. Но пусть знают они, что и теперь от этого удара мы не зашатаемся... Каждый должен внести свою лепту в фонд для розыска генерала Кутепова...

Генерал Миллер».

Из беседы с Г. К. Миллером:

«... – Я могу только настойчиво рекомендовать русскому обществу соблюдать полное спокойствие. В то же время всемерно помогать французским следственным властям, другим органам и представителям печати в производимой работе по выяснению всех обстоятельств случившегося. Повторением непроверенных слухов и небылиц люди могут работать на руку нашим врагам, распространяющим всякую ложь с целью запутать поиски и внести сумятицу в ряды белых.

Генерал Кутепов очень не любил охраны. Он надеялся на себя и был бесстрашным человеком. К тому же охрана редко может предупредить покушение. Если монархи и президенты государств, несмотря на все принятые меры, имея к услугам весь полицейский аппарат, делаются жертвами террористических актов, то насколько беззащитнее русские эмигранты, хотя бы и глава эмиграционной организации!.. Генерал Кутепов берег чужое время и совестился пользоваться им в своих надобностях»...

(Журнал «Иллюстрированном Россия», 1930, № 7)

«...На похищение нашего Вожди мы даем ответ большим, поголовным вступлением в ряды РОВСа. Пусть призыв 1930 года навсегда войдет в историю под названием Кутеповского призыва!

(Журнал «Часовой», 1930, № 25)

Парижские газеты напечатали сенсационную новость: правительство Франции в качестве награды тому, кто укажет местопребывание генерала Кутепова (живого или мертвого) или наведет полицию на след похитителей, выделяет миллион франков.

Участие тысяч добровольных сыщиков весьма затрудняло поиск профессионалов. Каждый день рождались новые сенсации – одна неправдоподобней другой...

ИЗ ЦЕНТРА В ПАРИЖ «ДОКТОРУ»

«На Ваш запрос: генерал Миллер Евгений Карлович окончил кадетский корпус, кавалерийское училище, Академию Генерального штаба.

Военный агент в Бельгии, Голландии, Италии.

В 1909 году командир 7-го гусарского полка, генерал-майор, затем – начальник кавалерийского училища; начштаба Московского военного округа, начальник штаба 5-й армии. В 1915 году пожаловано звание генерал-лейтенанта. Гражданскую войну провел на севере России (Архангельск, Мурманск). Крайний монархист.

С июля 1920 года по апрель 1922-го – главноуполномоченный по военным и морским делам Врангеля в Париже. С апреля – начальник штаба главнокомандующего Русской армией, отличающийся либеральными взглядами. С июня 1923 года – в распоряжении великого князя Николая Николаевича. С 1929 года – старший помощник председателя РОВСа. Упрям, целеустремлен. Однако не всегда тверд в достижении своих целей. Порой бесхарактерен, неуверен в себе. Типичный штабист, исполнитель.

Центр».

3

Штаб РОВСа находился недалеко от Елисейских полей, на узкой боковой улочке Колизе, на втором этаже старого дома под номер двадцать девять.

В довольно большой комнате – не такой, правда, чтобы ее можно было назвать залом, – за длинным столом, накрытым бордовой плюшевой скатертью (ох уж эти русские плюшевые скатерти – на все торжественные случаи жизни!), собралось почти все руководство Воинского союза. Сюда всегда приходили при полном параде – независимо от выполняемой работы, при всех царских орденах и знаках отличия гражданской войны. В центре стола – новый начальник Союза генерал-лейтенант Евгений Карлович Миллер, бывший заместитель Кутепова. Назначение его явилось для всех неожиданностью. Миллера не очень жаловали: он считался не боевым генералом, прошедшим «ледяной поход», победы и отступление Добровольческой армии, а скорее – интеллигентным губернатором Северной области, диктатором края, где и на стоящих-то боев не было. Помнилось, что при первых орудийных залпах начальник края, быстро собрав свое имущество, бросив и войска, и свою губернскую канцелярию, бежал на ледоколе с помощью союзников. Политическая ориентация его тоже казалась не очень четкой, не очень самостоятельной: представитель ставки главковерха, представитель Колчака, друг англичан и американцев... Союзники, вероятно, и поставили его на столь высокую должность. Всего год ходил среди других в заместителях Кутепова – и вот, пожалуйста, новый начальник РОВСа! Любите и жалуйте. А за что? За какие доблести? За какие такие заслуги!

Весть о внезапном исчезновении генерала Кутепова мгновенно облетела Париж, следом – всю Францию и наделала слишком много шума. Первые полосы газет соревновались в сенсационных заголовках, печатали фотографии начальника РОВСа, его жены и сына, высказывания его подчиненных, интервью не только с заинтересованными лицами, но и с первыми встречными на улицах, имеющими свою версию происшедших событий. Военные, дипломаты, просто авантюристы ряда европейских стран считали своим долгом внести лепту в расследование, которое под давлением правой общественности начала французская полиция. Чуть ли не ежедневно возникали новые, непрочные, как мыльные пузыри, очередные версии, объясняющие происшедшее с Кутеповым. Версии росли, пухли от «самых проверенных» подробностей и через день-два лопались, не оставив после себя ничего, даже воспоминаний.

И лишь штаб РОВСа хранил пока многозначительное молчание.

Правительство подтвердило миллионную награду тому, кто найдет Кутепова или укажет на его похитителей или убийцу.

...Миллер сидел в центре стола, ждал, пока наступит тишина. Слева и справа рассаживались, тихо переговариваясь, генералы Шатилов, фон Лампе, Лукомский, Экк, Штейфон, срочно приехавший из Болгарии Абрамов и примчавшийся неизвестно откуда Туркул, о котором в последнее время говорили разное.

– Господа? – чуть поднял голос Евгений Карлович. – О чем это вы, разрешите полюбопытствовать? Пора начинать.

– Генерал Лукомский изволил вспомнить тот исторический Военный совет, который решал вопрос о Деникине и Врангеле, – поспешно отвечал Экк, больше всего боящийся недомолвок и ложных подозрений, из которых, как он хорошо знал, в любое мгновение может вспыхнуть долгая генеральская ссора. – Как давно это было, ваше превосходительство! Иных уж нет, а те – далече.

Миллер, и тут усмотревший выпад против себя лично («тебя-то тогда с нами не было! Исторический совет. Все у них историческое!»), все же удержался от комментариев. Он встал, чтобы начать заседание, но в это время дверь от толчка резко раскрылась, и появился генерал Эрдели – рослый, мужественного аскетического вида, – в партикулярном, но напоминающем какую-то служебную униформу костюме и фуражке. Бывший начальник кавдивизии и корпуса был несколько смущен.

– Прошу прощения, господа, – сказал он глухим от усталости голосом, – за появление здесь в подобном виде и невольное опоздание. Виноват-с... Покорнейше прошу извинить – обстоятельства.

– Может, вы все же поясните, генерал? – сказал недовольно Шатилов. – У каждого из нас свои обстоятельства.

– Извольте учесть, генерал Шатилов... Не знаю, как вам, а мне лично приходится добывать средства к существованию для себя и семьи, – в голосе Эрдели прозвучал вызов. – Я работаю ночным шофером такси, господа. Сегодня была трудная ночь. Вы удовлетворены, генерал Шатилов?

Тот лишь безразлично пожал плечами.

– Господа, господа! – решительно вмешался Миллер. – Садитесь, пожалуйста, Иван Егорович. Мы открываем второе заседание, ради которого я имел честь собрать вас, сознавая, что отрываю каждого от его личных дел в пользу дел общих. Общевоинского союза, – поправился он. – Слово для информации имеет полковник Монкевиц – по долгу службы, так сказать!

Николай Августович, взяв указку и папку, набитую до отказа газетами и газетными вырезками, прошел к стене, где за зелеными занавесками висели карта Франции и план Парижа. Он хотел было отбросить занавеску, но раздумал и принялся прикалывать рядом чистый лист бумаги, а затем черным мелком – точно и споро – рисовать квадраты, одни под другим, разделенные прямыми линиями. Справа появился еще прямоугольник. Монкевиц поставил несколько жирных крестов, сделал несколько надписей и обернулся. То, что он начертил, выглядело так:

– Прошу обратить внимание на мою схему, господа. Какими доподлинными сведениями мы располагаем? Ежедневно, будучи человеком весьма пунктуальным, генерал Кутепов спускался в десять утра через эту парадную своего дома на Русселе, двадцать шесть, – это вот здесь, – поворачивал направо и обходил свой квартал, – он нанес штриховую линию до угла и, повернув ее направо, довел до звездочки. – Здесь, как, вероятно, известно присутствующим, генерал садился в такси. Русские офицеры, состоящие на службе в такси, ежедневно меняясь, привозили начальника РОВСа сюда, на Колизе, и к вечеру отвозили его обратно, желая хоть как-то обезопасить своего командующего, на которого, особо в последнее время, шла буквальная охота.

– Кем же? – нетерпеливо бросил Туркул, развалясь на узком ему стуле и боком повиснув на спинке. – Знаете?.. Кто? Большевички? Или, может, свои – из инакомыслящих, с целью устранения конкурента? Наподобие убиенного Романовского, раз все мы, как юные девы, предались воспоминаниям о временах командования генерала Деникина.

– Попрошу вас, генерал Туркул, все же выбирать выражения, – осадил его Миллер и милостиво кивнул Монкевицу: – Продолжайте.

– Вероятней всего, большевики, – сухо сказал Николай Августович. – Но точность тут относительная. А я докладываю лишь о подлинных фактах. По словам самого Александра Павловича, он, к примеру, подозревал, что за ним следят из бакалейной лавки противоположного дома. Это место отмечено двумя звездочками.

– И кому это говорил генерал Кутепов? – недоверчиво пробурчал Туркул.

– Мне, – просто ответил Монкевиц.

– И ничего больше?

– Ничего. Сотрудникам «Внутренней линии» не удалось зафиксировать факта слежки.

– Как всегда: не удалось. Плохо работаете, господа!

Монкевиц и бровью не повел.

– Разрешите, я продолжу? – спросил он, обращаясь исключительно к Миллеру.

– Разумеется, полковник. Мы вас слушаем.

– Что же мы узнали об исчезновении генерала? Обычным своим путем, в обычное для себя время он вышел из парадной и, добравшись до ожидающего его такси, почему-то отпустил офицера, сказав, что сегодня не нуждается в его услугах. Я нашел и опросил офицера. Он видел, как Кутепов, повернув снова направо, неторопливо двинулся вдоль своего квартала и скрылся за углом.

– Вспомнил, что оставил в квартире нечто важное, быть может? – подал голос генерал Абрамов, бывший командир Донского корпуса.

– Никак нет, господин генерал. Александр Павлович, как ни странно, не возвращается к себе домой, хотя и подошел снова к своей парадной. Тут судьба посылает нам второго свидетеля, в точности показаний которого я ни минуты не сомневаюсь. Это санитар больницы Святого Иоанна, подошедший в тот момент к одному из окон второго этажа, расположенных по фасаду. Он увидел два автомобиля, стоящие возле парадной двери, и высокого человека в полицейской форме. Генерал Кутепов, приблизившись, сам сел в первое авто – дверь ему предупредительно открыли изнутри, – ажан сел во второе авто, и обе машины тронулись в сторону бульвара Удино и далее, по улице Севр, к Монпарнасу.

– По сообщению полиции, известным мне наблюдателем оказался не санитар, а уборщик Опост Стемнец. Он вытряхивал через окно коврик и увидел машины. По его словам, одна была зеленая. То же подтвердила и больная женщина с верхнего этажа, вставшая, чтобы закрыть форточку, – перебил фон Лампе, любящий во всем точность. – Случайные свидетели – лучшие свидетели. Но генерал сам сел в авто – это факт.

– Прошу все же не перебивать, господа, – достаточно строго приказал Миллер. – Иначе мы никогда не продвинемся вперед. У каждого еще будет возможность высказаться.

– Прошу прощения, – слегка поклонился Монкевиц. – Еще несколько деталей, собранных мною и моими людьми. Александр Павлович был в темном пальто и мягкой фетровой шляпе. Жена генерала свидетельствует, что супруг находился в веселом настроении, покидая дом. На обратном пути ему встретилось еще такси с русским водителем. Тот приветствовал генерала, но генерал почему-то не ответил. Вот и все. Я заканчиваю. Сработано весьма ловко, хитро и профессионально. Похищен кем-то или бежал – подходит при любой версии. Снова обращаю ваше внимание на два обстоятельства. Вышел из дому в веселом настроении и добровольно сел в авто. Для чего? Примерный семьянин, хорошо жил с женой и пятилетним сыном. Бюджет – официальный! – тысяча двести франков от РОВСа в месяц. Но никаких документов нет. Только записная книжка. На конец месяца назначено лишь одно собрание, какая-то встреча и ничего больше.

– Любопытно. Но что дальше? – насмешливо поинтересовался Туркул и переменил позу, высоко закинув ногу за ногу. – Насколько я понимаю, все концы в воду. Так, по-вашему выходит?

– А у вас есть какая-то своя версия, генерал? – Миллер недовольно запыхтел от непочтения к высокому собранию.

– Естественно! – громоподобно объявил Туркул с гордостью. – Мой единственный вариант – большевистский. В нем не сомневаюсь и сам веду в этом направлении расследование. Ожидаю полных успехов, господа!

– Может, вы поделитесь с нами?

– В самых общих чертах. Надеюсь, вы понимаете... Утечка информации, печать... Вполне можем спугнуть красных агентов. Так уж учен, ничего не попишешь!

– Приступайте же к сути дела, генерал Туркул, – не выдержал начальник РОВСа, который не терпел этого гиганта из молдаван. – Говорите, что считаете возможным. Хотя это странно... Коллеги... Военный совет, наше общее дело. Не понимаю. От кого вы прячетесь тут?

– Большевистский вариант – для меня сомнениям не подлежит! – продолжал Туркул, словно и не услышав слов Миллера. – За домом Кутепова из прачечной и лавчонки постоянно наблюдали. Кто, зачем?! Его неоднократно фотографировали в кафе. Кто, зачем?! Краснопузые! Вам нужны еще факты – пожалуйста! С аэродрома Бурже поднимается частный аэроплан, на который поначалу не обращают внимания таможенники. Схватившись, узнают, что улетел некий русский, по фамилии Сканлан. Не Кутепов ли это? Нет? Возможно!.. Может, его похитили и скрывают в подвалах советского посольства? Следует проверить. Есть свидетели. Один видел, как в саду посольства рыли могилу. Другой слышал крики...