Текст книги "The Мечты (СИ)"
Автор книги: Марина Светлая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)
Умение находить компромисс между собственным «хочу» и общественным «надо»
Жить в небольшом доме с самого рождения, когда некоторые соседи помнят еще и кого-то из твоих родителей в детском возрасте,– это умение находить компромисс между собственным «хочу» и общественным «надо». В общем и целом, жизнь особняка на Молодежной проходила довольно мирно, но иногда случались дни, подобные сегодняшнему воскресенью, когда хотелось грохнуть всех, кто живет через стенку, снизу и вообще рядом.
Началось все ровно в 7-01, когда Женька буквально подпрыгнула на кровати от раздающегося, казалось, по всему периметру комнаты визга – то ли сверла, то ли болгарки, то ли того и другого вместе. Сомнений не было. Вчерашние вопли Клары о неспособности ни одной из частей тела Бухана к полезной деятельности, которые слышали все жители дома, возымели результат. И теперь этот самый дом содрогался от децибелов, издаваемых инструментом в руках непутевого соседа.
В надежде все же заснуть, Женька повернулась на другой бок, еще пару раз вздрогнула от визга, и задремала, но счастье ее было недолгим. В 7-58 двор огласился криками самых младших представителей жителей «историко-архитектурного памятника» на Молодежной. В тот момент, когда Женя проснулась окончательно, три звонких детских голоса вопили об очередности езды на самокате.
Смирившись с неизбежностью, Женя поднялась и поплелась на кухню, тихонько ступая в мягких пушистых тапках по коридору. В квартире Маличей утра выходных дней были священным временем.
Именно поэтому Андрей Никитич Малич тихонько себе возился с тестом для блинов и никаких посторонних звуков не издавал, не иначе как уважая сон обеих своих дочерей, одна из которых пришла со свидания как взрослая – почти в одиннадцать, а вторую по ночам практически невозможно было оторвать от компьютера. И все бы ничего, если бы их можно было в настоящее время поменять местами. Чтобы мелкая Юлька была на глазах, а старшая Женька – наконец покинула семейное гнездо.
Увидав ее, Андрей Никитич крутанулся на пятках и отсалютовал ей деревянной ложкой, которой помешивал вязкую субстанцию в миске.
– Не выспалась! – вполголоса констатировал он и вернулся к своему занятию.
– Совсем не выспалась, – уныло подтвердила Женя. – А завтра опять на галеры.
– У нас два варианта. Либо я иду ругаться с Бухановыми, а ты пытаешься снова лечь. Либо ждешь блины. Я с печенкой, вчера осталось, а?
– Да чего с ними ругаться, – махнула рукой дочка. – Только настроение себе испортишь. Давай лучше помогу, а то сейчас Юлька примчится. Заведет свою старую песню о главном. Скажет, что мы ее голодом морим.
– Здоровый растущий организм, – не сдержавшись, рассмеялся Андрей Никитич. – Сиди уже. Или, вон, чаем займись. С остальным сам управлюсь. Какие на сегодня планы?
– Особых не было. Думала отоспаться, – усмехнулась Женя, неторопливо передвигаясь по кухне, пока ставила чайник и доставала заварник, и добавила: – Но в свете сложившегося придется озадачиться постирушкой.
– Опять рутина, – донесся до нее печальный вздох.
– А у тебя сегодня праздничный фейерверк? – прилетело в ответ быстро и весело.
– В моем возрасте начинаешь понимать, что фейерверки – это деньги, выброшенные на воздух, – рассмеялся Андрей Никитич. – Потому сегодня у меня сначала завтрак. Потом в мастерскую загляну, посмотрю, как там.
В центре Солнечногорска Малич-старший (он же единственный из мужиков рода) с незапамятных времен держал сапожную мастерскую. Когда-то он занимался наибанальнейшим ремонтом, однако уже лет -дцать как переквалифицировал собственное производство в пошив обуви под заказ. Что-то изобретал сам, в чем-то обзавелся помощниками и парочкой доморощенных столичных модельеров (спасибо эпохе интернета). Чрезмерных доходов его предприятие не приносило, однако Андрей Никитич предпочитал следовать скорее зову сердца, нежели гласу рассудка.
– Эксплуататор! Сам не отдыхаешь и другим не даешь. Воскресенье же!
– Конечно, воскресенье, кто ж спорит. И на календаре, вон, тоже... Черт, – Андрей Никитич проворно метнулся по кухне, перегнулся через обеденный стол и радостно сорвал листок, знаменовавший обычную мартовскую субботу. Теперь последний день недели можно было считать окончательно вступившим в свои права.
Масло на сковороде зашипело. Горка из блинов постепенно росла. На столе появлялась сметана, большущие чашки с чаем, абрикосовое варенье к нему – Юлька любила. За окном через забор верещала Антонина Васильевна – опять что-то не поделила с бригадой рабочих на вражеской территории, в смысле со стороны нарядной новостройки «Золотой берег». Словом, жизнь шла своим чередом. И если бы только не чертов Бухан, включивший мужика, и не мелюзга, устроившая свои шумные игры во дворе...
Когда под мозгодробильный аккомпанемент сверления, воплей и детского визга на стол было водружено большущее блюдо, полное блинных конвертиков с яйцом и кроличьей печенью, Андрей Никитич довольно улыбнулся и присыпал всю эту красоту зеленью, после чего буднично поинтересовался:
– Почти как мама делала, да?
– У тебя тоже очень хорошо получается, – чмокнула Женя отца в щеку и, расставив тарелки, устроилась за столом. – Приятного аппетита!
– И тебе, – ответил отец.
А еще через пять минут, не иначе на запах, вылетела полностью одетая и причесанная Юлька, прижимавшая к плечу телефон.
«Сегодня все в силе?» – вопрошала она в трубку, хватая со стола блин. Отец, не менее проворный, чем младшенькая, отреагировал моментально, шлепнув ее по ладони и пригрозив пальцем.
«Да, конечно, я выйду!» – взвизгнула от неожиданности она.
– Куда это? – рявкнул строгий отец.
– В кино! – ответила Юлька и тут же уточнила: – А дневного сеанса не было? Чтоб потом еще погулять!
– А уроки ты сделала? – насупился Андрей Никитич.
– Да сделаю, сделаю! Прямо сейчас пойду и сделаю! – и в трубку, и главе семейства отрапортовала она. – Ну честно, Бодь! Не брошу я из-за тебя учебу!
– Я не позволю! – гавкнул Малич-старший-и-единственный.
– И папа не позволит, – примиряюще кивнула Юлька и наконец плюхнулась на стул, радостно взвизгнув: – Я тоже тебя люблю!
После чего сбросила вызов и уставилась на отца.
– Что? – спросила она.
– Ничего, – буркнул Андрей Никитич и повернулся к Жене, словно ища ее поддержки: – Выпускной класс. Экзамены на носу.
– Вероятно, в артистки берут без экзаменов, – развела руками Женя.
– И правда. Играть в местном ТЮЗе третьего зайчика во втором ряду – и справки из школы хватит.
– Папа! – возмутилась Юля и тоже повернулась к сестре. – Вы друг друга стоите. Сразу родились сорокалетними бирюками!
– Юлька! – буркнула сестра. – Ешь! И марш делать уроки! А то в мае ты придумаешь себе новую профессию, и окажется, что экзамены могут пригодиться.
– Я все равно в обед уйду.
– Не забудь, что завтра в школу.
– Я не прогуливаю!
– Она не прогуливает, – кивнул отец. – Ей ее Бодя не разрешает. Интересно, ему тоже сорок лет?
– Исключительно чтобы тебя успокоить – мы одногодки, – вдруг улыбнулась Юлька и принялась жевать. А потом, после завтрака, и правда улепетнула к себе по официальной версии – заниматься. Чем именно – не уточнялось.
– Кажется, вот кто у нас в семье самый занятой, – констатировал отец, натягивая перчатки, чтобы вымыть посуду.
– Ну пойду и я займусь чем-нибудь полезным, – поднялась из-за стола Женька и вскорости уже шуршала в ванной, озадачив себя постирушкой. Радуясь всевозможным изобретениям в рамках научно-технического прогресса, она, тем не менее, очень многое предпочитала делать руками.
Но воскресенье на то и законный выходной, чтобы предаваться не только трудам праведным. И потому между этапами полезной деятельности Женя зависала у компьютера, бродя по топикам своего форума в поисках интересностей. Пока в одну из ее отлучек от насущного к лучшему другу с монитором и выходом в интернет не замигало уведомлением о личном сообщении изображение маленького конверта в углу экрана.
Кто это – долго думать не пришлось.
От кого: Art.Heritage
Кому: Фьюжн
Дата: 24.03.**** 10:43:24
Тебе желать еще доброго утра или уже хорошего дня? Я проснулся. Аккумулятор фотоаппарата заряжен. Допиваю кофе и выдвигаюсь за сто шестьдесят километров от дома, искать разнообразия. Ужасно хочу в отпуск!
«Существуют ли те, кто не хочет в отпуск?» – быстро отправила в ответ Женя, напрочь позабыв о домашних хлопотах.
«Мой начальник! Каждый божий день на работе. Даже в выходные. Других интересов не существует. Хочешь фоторепортаж из Лазурной гавани? Я решил туда рвануть, может, найду что-нибудь интересное».
«Тысячу лет не была там. А в детстве часто ездили с родителями».
«Как раз посмотришь, что изменилось! Только на форум посредством телефона выходить неудобно. Там интерфейс совсем не адаптирован под моб. версию. Может, спишемся в соцсетях? Или в каком-то мессенджере?»
Тут Женя вынужденно вернулась в реальность. Соцсеть и тем более мессенджеры влекут за собой доступность ее личного пространства. Хочет ли она этого? Нужно ли ей? А если он – брачный аферист? Или маньяк? Женька озадаченно потерла лоб, еще раз перечитала сообщение от виртуального знакомого и резко вспомнила об оставленной в ванной постирушке. Минут двадцать она сосредоточенно перетирала белье, в то время как в голове обстоятельно взвешивала все «за» и «против».
Отдавая предпочтение реальным знакомствам, она не могла не признать, что с бо́льшим интересом общается с Art.Heritage, чем с клиентами Флоренции. Но с присущей Женьке трезвой оценкой происходящего она также понимала, что между отдельными эпизодами в жизни, заключающимися в нескольких встречах и возвращениях домой под утро, и теперешними свиданиями нет совсем ничего общего. Вернее, именно свиданиями это и не становилось. Потому что Жене Малич хотелось романтики и влюбленности. Всего того, чего так не хватило во времена первой молодости, когда ее жизнь состояла из института, подработки, Юльки, требующей заботы и внимания, сбивающегося с ног отца и несколько лет тяжело болеющей мамы, однажды все же уставшей бороться.
Развешивая на собственном балконе собственное белье, она вспомнила о покрывшейся пылью наполовину фейковой страничке в популярной соцсети, заведенной когда-то давно, также давно заброшенной за ненадобностью и сейчас оказывающейся как нельзя кстати. И задумчивый взор ее обращался к отблескивающим синевой окнам высотки – как символу современных технологий в ее устоявшемся мироустройстве.
А для кого-то современные технологии и есть – устоявшееся мироустройство. И вид бабы, развешивающей лифчики на балконе соседнего домишки, никак не мог быть его частью, но именно эту картину вынужден был наблюдать Роман Романович Моджеевский, выкуривая свою утреннюю (да, для некоторых еще только утро) сигарету и делая очередной глоток ядреного до слез эспрессо без сахара, которым любой другой давно бы заработал панкреатит. Но именно такой он и любил. Еще любил своего пса, сына с дочкой и работу. Работу – особенно. И не любил то, что его работе мешало, а этот чертов старый дом – мешал. Как заноза в заднице, ей-богу!
Три года назад, когда он только осваивал землю под застройку «Золотого берега» и получал все мыслимые и немыслимые разрешения, именно эту хибару местные власти снести не дали – историческое здание, сказали ему, памятник архитектуры.
А толку от этого памятника, если его ни власти не желали содержать в надлежащем достопримечательности виде, ни, собственно, жильцы, в нем обитавшие? Стояла обшарпанная избушка с замысловатыми ротондами, балюстрадами и обсыпающейся лепниной в стиле рококо вдоль дороги – ни сдвинуть, ни обойти. А его, ни дать, ни взять, высотный замок, потерял возможность возведения еще одной секции.
Особняк этот, разжевывали ему, чтобы аргументировать вежливый отказ, когда он решил задействовать «крайние резервы» во власти, был построен еще в середине девятнадцатого века и принадлежал самому богатому промышленнику Солнечногорска, тогда называвшемуся как-то по-другому, по-старорежимному, вроде Екатеринограда или Петрослава. Собственно, отношение к городку означенные особы имели никак не большее, чем те же горы, которых в Солнечногорске в помине не было, и чтобы их увидать, надо проехать еще сто шестьдесят километров по побережью на юго-запад, но на такие подвиги Роман Моджеевский давно уже не отваживался – в основном, по причине нехватки времени и собственной лени. А ведь бывали же времена… он, Нина, мелкие…
Роман тяжело вздохнул и, глядя на все еще суетившуюся женщину на балконе, усмехнулся себе под нос. Из глубокой белой миски было вынуто нечто розово-голубое и слишком яркое для этого хмурого мартовского дня и этого убогого строения. Наверное, кружевное.
– Надо что-то делать, – буркнул себе под нос Моджеевский и поежился. За спиной собачьи лапы принялись царапать балконную дверь – Ринго вламывался к хозяину.
Роман проводил глазами женщину, ускользнувшую обратно в квартиру, и решил и сам заходить. Кофе уже не спасал – было холодно.
– С тобой мы сегодня уже гуляли! – рявкнул он Ринго и прошел внутрь, чтобы наткнуться на собственного наследника семнадцати лет отроду, в это самое время бросившего на пол рюкзак и стаскивавшего ботинки, под негромкое ворчание домработницы, превредной особы, переживавшей исключительно о стерильности светло-серого напольного покрытия.
– Пройдешь КПП, помоешь руки – прошу завтракать, – рассмеялся Роман Романович, наблюдая за сыном.
– Обедать скоро пора, – фыркнул сын, обходя домработницу и скрываясь где-то в глубине квартиры, откуда вдруг раздался громкий крик: – А чем кормят?
– Чем кормят, Лена Михална? – уточнил Роман у истинной владычицы собственной берлоги в несколько сотен квадратных метров. Во всяком случае, она здесь проводила времени куда больше, чем он сам, изредка отсыпавшийся дома один-единственный день в неделю – в воскресенье.
– Полезным, – недовольно проворчала она. – Вы с прошлой недели изволили диету сменить и исключить животные жиры.
– Я? – ужаснулся Моджеевский.
– Вы. Потому, морковный фреш вам в помощь, сегодня ставим на Боде эксперимент.
– Так! Сворачиваем диету, готовим котлету!
– Вот и последствия, стихами заговорили. Тыквенную или баклажанную? – насмешливо поинтересовалась Лена Михална.
– Говяжью или какую там… Вы хотите, чтоб от меня единственный сын удрал?
– Хочу, чтобы последствия вашего развода немного рассосались, – хитровато улыбнулась домработница и, не дожидаясь взрыва, скрылась с глаз. А Роман, что-то нечленораздельно пробурчав, направился на поиски Богдана.
– Будет – вкусно! – решил он все-таки ответить задавшему вопрос ребенку. – Я только кофе пил еще. Но могу повторить.
– А ты чего это дома? – из вежливости поинтересовалось чадо, в то время как сам уже полностью был в телефоне.
– Законный выходной. Я решил попробовать… отдыхать. А вот почему ты примчался, ожидая, что я работаю, вопрос задачи.
Справедливости ради, Богдан и правда последнее время навещал его регулярно, в любой день недели, но при этом они удивительным образом мало пересекались. Либо Роман Романович находил его рюкзак посреди коридора, либо видел мельком, едва успевая здороваться. Это настораживало – все же бегал сюда Бодька с другого конца города. Машины у него пока не было – мал еще, а против шофера и автомобиля для семейных нужд, которого предлагал предоставить Роман, возражала Нина. Словом, на визиты к родному отцу это не походило, а какого черта он сюда носится, Моджеевский мог только гадать.
– У меня тоже выходной, а ты – законный родственник, – не стушевался сын.
– То есть, вроде как, поставить галочку: уважил старика. Так?
– Ну… – Богдан все же поднял голову от экрана, – ты же не против?
– С чего мне против быть? Какие планы? В кино пойдем? Или… – Роман задумался. Семнадцать лет. Чем он занимался с батей в семнадцать? Совершенно не помнилось. Может быть, потому что ничем? – Или хочешь я тебе… стройку покажу?
С – Супер. Зашибись план, Моджеевский.
Отпрыск вскинул на отца глаза, полные самой крайней степени удивления, и, чуть икнув, спросил:
– И че я там не видел? Лучший вид из окна!
– Ну… в общем, да. С видом на море было бы лучше, конечно.
Но иметь шанс смотреть по утрам на море, а не на чужие лифчики – это брать этаж повыше, а Рома в числе своих недостатков уверенно и совершенно спокойно признавал боязнь высоты. И если упираться окнами в чужие дворы – то какая разница в какие? К тому же, окна во двор все же предпочтительнее, чем на проезжую часть. Потому, когда после развода стал вопрос о том, что надо определяться с жильем, он, недолго думая, выкупил в собственном же «Золотом береге» целый этаж и слепил из него то, что слепилось, обратив к дороге, по которой гоняли все кому не лень, спортивный зал, кухню и рабочую зону, а спальни и гостиную выведя в сторону двора.
– Я тут подумал, – снова начал Роман, – может быть, ты ко мне переберешься? Было бы здорово. Места много, пляж близко. По утрам буду отвозить тебя в школу.
– Раньше ты меня не сильно в школу возил, – хмыкнул Богдан, – но я подумаю. Только мама, наверное, будет против.
– Мама будет… – поморщился Моджеевский, но решил не сдаваться и привел новый аргумент: – Но я тебе так скажу. Ты мужик, Богдан. Пускай привыкает. Вот уедешь в Лондон учиться в следующем году, что она тогда скажет? В конце концов, я тебе родной отец, и ты имеешь право! И я тоже имею.
– Какой, нафиг, Лондон? – вскинулся Богдан, и даже телефон полетел в сторону. – С чего я вдруг туда поеду?
– Там лучшие вузы мира. Хочешь, например, в Лондонскую школу экономики? Ее братья Кеннеди окончили.
– Не хочу! Я ж не Кеннеди!
– Ну то, конечно, слава богу, – пробормотал Моджеевский и задумался. Идея отправить сына учиться за границу не отпускала с момента его рождения. И вообще ему хотелось дать все самое лучшее, что может отец. Не так это все, конечно, должно было быть, но хоть как-то... И по этому поводу он решительно добавил: – Вот только не кажется ли тебе, что ты крайне переборчив? Я в твоем возрасте о таком даже не мечтал. А ты сходу – не хочу! Может, тогда Штаты?
– Ну нормально! – Богдан откинулся на спинку кресла, в котором сидел, и скрестил на груди руки. – Ты, как всегда, все за всех порешал. А я вот и в Штаты не хочу. В Австралию, на всякий случай, тоже не собираюсь. Мне здесь хорошо.
– Что значит, все за всех? – взвился Роман. – Это мама так говорит, да?
– А типа это неправда!
– Это – неправда. Она тоже решила за меня. И ты достаточно взрослый, чтобы это понимать, Богдан!
– Сами разбирайтесь, – буркнул сын. – А в Лондон или куда там – не поеду.
– Слился! – констатировал Моджеевский и плюхнулся возле сына, уныло вздохнув. С некоторых пор он окончательно перестал понимать собственных детей. До дрожи боялся этого отдаления и понимал, что оно неминуемо: они взрослеют, они больше не живут с ним в одном доме, у них какая-то там своя жизнь, на которую он теперь не имеет никакого влияния, кроме финансового. А в свете того, что оба, и дочь, и сын, остались с Ниной после развода – даже авторитет не включишь. Настоишь на своем – сразу во враги запишут, а такой расклад его не устраивал, хотя был очень удобен его бывшей. Даже выгоден.
Явное подтверждение этой мысли он имел удовольствие наблюдать прямо сейчас и прямо перед собой.
– Потому что не хочу валить заграницу? – с вызовом спросил Богдан. – А как же там патриотизм всякий и прочая лабуда? Предки, вроде как, этому должны учить потомство.
Роман приподнял бровь и усмехнулся. «Патриотизм и прочая лабуда» – это сильно.
– То есть, ты сейчас митингуешь с полным осознанием долга перед страной? А в армию собираешься?
– А может, я военным по жизни быть собираюсь.
– И во главе моей компании мы Танюшку поставим, пока ты будешь в генералы пробиваться?
– Танька в математике вообще не шарит, так что это вряд ли.
– И на кого старому больному отцу надеяться?
– Продашь бизнес, бабло разделим поровну.
– В таком случае, предлагаю нагреть Таньку и слегонца урезать ее долю, раз у нее с математикой все плохо. Так что, Романыч? Теперь ищем престижную военку? В столице, раз воспитываем патриотизм?
– Па, давай я сам, – Богдан схватил брошенную трубку, разрывавшуюся до этого момента всеми возможными звуками – от мессенджеров до мелодии входящего звонка. – А то ты как-то поздно спохватился. Если было так интересно мое будущее, надо было заниматься им, а не разводом с мамой.
Роман снова молчал. Телефон продолжал орать, и это нервировало. Еще больше нервировали упреки. К сожалению, справедливые, но справедливые лишь отчасти. Как это высказать он не знал, и все ему казалось, что какой-то большой, настоящий разговор с Бодькой ему предстоит впереди. А это все так... когда-нибудь он должен понять.
– Я не занимался разводом с мамой, – наконец сказал Моджеевский, положив ладонь на руки Богдана, сжимавшего смартфон. – Вернее не так... Все получилось ужасно глупо, и однажды ты наверняка столкнешься с похожей ситуацией, и только от тебя будет зависеть, стоит ли гоняться за разбитым.
Ответ он получил вполне предсказуемый, со всем присущим юности максимализмом:
– Я никогда не поступлю так, как ты, – заявил сын, освобождаясь от его руки. – Надо быть честным.
– Развод – это честно, Бодь.
– Между прочим, мне мама все рассказала про твою честность, – съязвил сын.
– Имела право. Мы никогда не обсуждали, что эта тема под запретом, – справедливости ради, они с Ниной вообще ничего не обсуждали с тех пор, лишь орали друг на друга, а потом стали общаться через адвокатов, только говорить об этом Богдану определенно не стоило. – Но о загранице подумай, пожалуйста. У тебя практически неограниченные возможности и полный карт-бланш.
– Подумаю, – с явным видом Кутузова, сдающего Москву, проворчал Богдан и наконец нетерпеливо уткнулся в экран смартфона. Туда же невольно скосил глаза и Роман. Не нарочно, просто так уж получилось. И лишь потому не сразу осознал увиденное.
«Ю» красноречиво сообщал ему единственный кириллический символ, обозначавший контакт.
«Ю» – это вообще что такое?
– Ну у вас и клички уже пошли! Совсем обленились что-то приличное придумать, – хохотнул вдруг Роман Романович и неловко потрепал кудрявую башку любимого, пусть и нахохлившегося от недовольства отпрыска.
– Какие клички? – непонимающе переспросил тот.
– Ну вот же, – отец кивнул на трубку. – Ю! Это как? Юрий? Юстас? Гай Юлий Цезарь? Или басурманское You – в смысле ты?
– Блин, лучше б не приходил, – буркнул Богдан под нос. – Включил свой режим «папаши» в фулл-версии, – и неожиданно снова вскинулся, выставив заранее для защиты все свои колючки: – Ее зовут Юля! Родители так назвали. И батя у нее – мировой!
В этом месте у Роман Романыча сошлись наконец пазлы, именуемые «Бодька вырос». В смысле, что сынишка уже у него давно не подросток, он некоторым образом догадывался, но как-то так неожиданно оказалось, что мальчик – взрослеет. И если до Бодькиных пятнадцати лет он еще так-сяк ввиду занятости, но все же участвовал в его жизни, сейчас вдруг выяснилось, что у мальчика какая-то Юля, а значит, самое интересное он все-таки пропускает. И неважно, сколько потом у него будет этих самых Юль. Может быть, и эта не первая, но зато у нее «мировой батя». И еще он не хочет в Лондон. Вероятно, по той же причине. В смысле – не из-за бати, а из-за Юли.
Моджеевский непроизвольно почесал затылок и очень пожалел о том, что не сварил себе перед началом их разговора еще чашку кофе. В нее можно бы было без зазрения совести плеснуть коньяку.
– Это кто-то из школы? – уточнил он зачем-то, надеясь, что голос звучит буднично.
Взгляд Богдана, наоборот, стал совсем не будничным. Пожалуй, слишком взрослым и слишком понимающим. Так, словно они поменялись с отцом местами.
– Чтобы ты потом не говорил, что я добавил тебе седых волос, сообщаю для справки: ей семнадцать лет, она учится в школе, не прогуливает – я контролирую, идет на золотую медаль, и детей мы с ней еще не делаем. Всё?
– Нет, не всё, – просиял «старый больной отец». – Еще вопрос имеется: презерватив в бумажнике постоянно или от случая к случаю?
– А у тебя?
– А я слишком стар и разваливаюсь на куски.
– Это значит, что мачехи не будет? – спросил Богдан, и едва уловимая дрожь в голосе выдала скорее нетерпение в получении утвердительного ответа, чем наглость, которую он пытался продемонстрировать отцу.
– Ты не в том возрасте, чтобы бояться, что заставят отделять горох от чечевицы, сын, – помрачнев, ответил Моджеевский. – Но семья у меня уже была. И есть. А все остальное... ну если годам к восьмидесяти мой мозг усохнет настолько, что я вздумаю жениться на двадцатилетней девчонке, то смело можешь сдавать меня в дурдом.
– Ну да… – протянул сын и подорвался с кресла. – Но то еще нескоро. Я к себе. Мне позвонить надо. Я обещал.
– Юлиному бате привет, – последнее – Бодиной спине. Мальчик неопределенно пожал плечами и выскочил из гостиной, оставив своего отца в глубокой задумчивости.
Обладая аналитическим складом ума, Роман Романович сделал три вполне закономерных вывода из этого разговора.
Во-первых, у Бодьки завелась девчонка. Золотая медаль – это хорошо. Что пока не делают детей – тоже. И, кажется, именно из-за этой девчонки он вот уже которые выходные прибегает к нему домой, ведь раньше за сыном таких порывов не водилось. Видимо, живет где-то поблизости. А значит, шансы перетянуть его к себе на постоянное или хотя бы периодическое место жительства все же имелись. Это желание в нем образовалось как-то подспудно и очень настойчиво. Конкретно. И отказывать себе Роман Романович не привык. В конце концов, задолбался он один. Ринго в качестве альтернативы семье не проканывал.
Во-вторых, Нина определенно подкручивает мальца. А значит, и малявку. Только Таня, в отличие от Богдана, мелкая и, как положено девочке, на стороне матери. Сто пудов. И этим легко объясняется то, что она давно перестала звонить, а на его звонки отвечает нехотя, как из-под палки. В гостях не бывает, от встреч на нейтральной территории отказывается. Бодька – личность самостоятельная, а Таня – нет. Теперь же обнажилась материнская работа, стала во всей красе. И от этого брала такая злость, что совсем непонятно, что с ней делать. Поговорить с Ниной? А толку, если все их разговоры заканчиваются взаимными обвинениями? Задобрить детей подарками? Фиг. Бодька, вон, и в Лондон не хочет. Кстати, похоже, по причине наличия в его жизни все той же девчонки. А что им нравится, он давно уже не знает. Примерно с тех пор, как ушел. По собственной, конечно, глупости, но, видит бог, довольно уже расплатился.
В-третьих, кажется, только что он дал слово сыну больше не жениться. Это было самое потрясающее. Не то чтобы Роман Романович собирался, но все же бабы в его жизни вполне себе присутствовали. Не так активно, как сразу после развода – работы было много, да и навалилось все... И либидо после сорока, говорят, падает. Но все же Бодя прав и в том, что старость наступит еще не скоро. Ему без нескольких месяцев сорок пять. Чем черт не шутит... в конце концов, когда хочется мяса, надо его есть, особенно, если можешь себе это позволить.
Словно бы ответом на его мысли до него дотянулся аромат жареной говядины. Лена Михална таки готовила котлеты, и это было определенно хорошо. Плохо другое – она опять не включила вытяжку. Какого черта на другом конце этажа он должен слышать запахи с кухни, пусть и не самые плохие?
