Текст книги "The Мечты (СИ)"
Автор книги: Марина Светлая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)
Неувядающая мадам Пищик, конечно, изо всех сил сопротивлялась неизбежно атакующему ее возрасту
Неувядающая мадам Пищик, конечно, изо всех сил сопротивлялась неизбежно атакующему ее возрасту, проявляя активность не только гражданскую, но и как женщина. Нет, за мужиками она, разумеется, не бегала, поскольку была убежденной холостячкой с самой молодости и единственным мужчиной всей своей жизни признавала лишь Сережу Гурзо времен «Молодой гвардии». Сравниться с ним мог разве только Реджеп, но и то с некоторой натяжкой.
Однако, в определенном смысле, будучи хоть и престарелой, но все-таки девочкой, среди окружающих ее последние лет двадцать старушенций-вдов, она стремилась к сохранению ума в ясности (с переменным успехом), кожи – в свежести (и это ей вполне удавалось), а здоровья – в сохранности, ибо прожить ей хотелось подольше и все-таки увидеть, чем там закончатся выборы в США, очередная заварушка на Среднем Востоке, и как они на своей Молодежной улице придут к неминуемому светлому будущему.
Не так давно она вычитала, что лучше всего на здоровье влияет сон, и стала уделять этому недоосмысленному и недооцененному процессу как можно больше времени. Потому во дворе стало значительно тише днем, когда баба Тоня отходила ко сну. Сразу после тихого часа, заканчивавшегося приблизительно в 16:00 по столичному времени, на Первом канале начинался третий сезон «Запретной любви» – сегодня обещали показать целых две первых серии! Турки, чтоб им пусто было, второй закончили смертью Реджепа, и этого им не смогли простить ни местные телезрители, ни заморские. Баба Тоня тоже не простила. Даже убедила Юльку Малич (единственную, кто ее выслушал) найти и подписать петицию на сайте турецкого канала, где производился сериал. Что там требовали эти иноверцы ни Юлька, ни Антонина Васильевна так и не поняли – языковой вопрос стал камнем преткновения. Но подписали!
А канал решил срубить бабок и снять третий сезон, в котором Реджеп (о чудо!) выжил в чудовищной аварии, которую подстроил муж Айлы, погибший вместе с ним. Судя по анонсам, теперь секс-символ турецкого телевидения и предмет грез множества женских сердец, лишенный усов, поседевший и порядочно потрепанный, но не растерявший своего обаяния, справлялся с последствиями пятилетней амнезии и делал пластическую операцию, чтобы начать жизнь сначала где-то в Лондоне. А Айла, бедняжка, в одиночестве растила его ребенка, даже не догадываясь, что Реджеп жив! И как же они теперь встретятся, горемычные?
Именно для того, чтобы узнать ответ на этот вопрос, на 15:55 у бабы Тони был наведен будильник, чтобы ни в коем случае не проспать. И в это время отвлечь ее от просмотра не могли ни пожар, ни потоп, ни проклятая стройка за окнами. С ней баба Тоня планировала бороться с 8 до 13 часов уже завтра.
Расположившись у экрана телевизора с большой чашкой сладкого чаю и малиновым вареньем, Антонина Васильевна слушала заглавную песню, с которой начиналась каждая серия любимого сериала, и предвкушала, предвкушала и предвкушала.
В самом разгаре ее предвкушения, когда показывали последние минуты второго сезона, дабы погрузить зрителя в атмосферу абсолютной трагедии и безысходности, случилось поистине невероятное, отчего баба Тоня даже подпрыгнула в кресле и пролила на себя чай, к счастью, не очень горячий.
За окном, откуда-то сверху прямо к ее спутниковой тарелке на неизвестном земным жителям объекте подлетел... инопланетянин. Ну, это она сперва сослепу и с перепугу решила, что инопланетянин. А потом поняла, что ничего подобного. Рабочий спускался на подъемном механизме специализированного строительного автомобиля.
Батюшки! Откудова здесь вообще такой взялся-то?!
Рабочий же, не особенно обращая внимание на опешившую мадам Пищик, принялся колдовать над ее антенной, внимательно разглядывая, как та крепится и, о боги, как снимается!
Антонина Васильевна, в конце концов, не выдержала и рванула к окну, отворяя створку.
– Ты чего это, собака такая, делаешь, а? – возопила она на всю улицу, так, что слышали и на проезжей части.
– Антенну, бабка, будем демонтировать, – авторитетно заявил рабочий в идеальном, как только что с витрины, комбинезоне.
– Как демонтировать? Почему демонтировать? За что демонтировать? – в ужасе схватилась баба Тоня за сердце.
– Так положено.
– Кем это положено? Я вам свою антенну не отдам! У меня «Запретная любовь», понятно?
– А у меня, бабка, закон. А там написано: ничто не должно портить облик памятника. У вас памятник? – спросил рабочий мадам Пищик, и сам же ответил: – Памятник! Вот и всё. Будем демонтировать. Так что ты это… завязывай со своей любовью.
– Это кто ж такие законы пишет-то?
– Кому положено, тот и пишет.
– Вы на каком таком основании вообще сюда приперлися? Я жаловаться буду!
– А это всегда пожалуйста, – милостиво согласился рабочий и, вынув из нагрудного кармана подходящий инструмент, потянулся к антенне.
– Э-э-э! – заверещала Антонина Васильевна, пытаясь то ли выхватить у добра молодца его инвентарь, то ли его самого скинуть вниз, как вдруг поняла, что смущало ее все время этого в высшей степени сюрреалистичного разговора.
Муравьи. Не в смысле муравьи как муравьи. А рабочие, как муравьи, облепившие дом. В соседнем подъезде пытались снять кондиционер, и их счастье, что бузотер Василий на работе. На крыше башенки бродили несколько мужиков, занятых какими-то изысканиями. Внизу стояла группа, занятая развертыванием лесов. А уж техники-то нагнали – мама дорогая!
Это сколько ж она проспала, что тут такое?!
Пытаясь поднять с пола челюсть, баба Тоня снова обернулась к рабочему, лихо орудовавшему над ее антенной.
– Слушай, мил человек… – пробормотала она, окончательно утратив связь с реальностью, – это чего это делается, а? Нас чего? Сносят?
– Ты что, старая, совсем ополоумела? Про любовь пересмотрела? – ошалело отвлекся от своего занятия рабочий. – Реставрируют вас! Скоро станет ваш сарай дворцом.
– Чего?!
– Чего-чего... Ремонтировать, говорю, халупу вашу будем.
– Так а куда ж мне тарелку-то?
– Ну, может, во дворе и разрешат повесить, – задумчиво протянул мужик. – Узнавать надо. Но все равно, это после того, как ремонт закончим.
Бабка глупо кивнула. Но теперь уже на него не смотрела, внимательно следя за творящимся вокруг. В голове ее тоже что-то серьезное происходило. Результатом стал ее озабоченный взгляд на рабочего, после чего она брякнула: «Ты давай только аккуратно мне! Все чин по чину до последнего винтика – проверю!» – и рванула прочь из квартиры, на ходу надевая тапки, второй халат поверх того, что был на ней, и накидывая на голову шарфик.
Неизвестность относительно судьбы Реджепа терзала ее душу страшно. Но тут уж и собственная дальнейшая судьба пугала не меньше. Потому как доверить будущее родных стен кому попало Антонина Васильевна не могла.
Вылетев на площадку, своего подъезда она тоже не узнала. Прямо на лестнице обосновалась целая группа людей, о ужас, снимающих штукатурку. Люди эти на вид были весьма серьезны и от обычных привычных бабе Тоне работяг отличались кардинальным образом хотя бы тем, что один из них неожиданно выдал: «Вениамин Порфирьевич, будьте столь любезны, передайте пожалуйста скребо́чек!», – на что тот, кого величали столь нетривиальным именем, отвечал: «Ну что же вы, Аркадий Эдуардович! Вы сперва тут щеточкой пройдитесь, вот этой, с жесткими щетинками, да поглядите, может, и без скребо́чка обойдетесь!»
Под заключительное: «Не учите меня жить, Вениамин Порфирьевич, за Гунина тут отвечаю я, а не вы!» – Антонина Васильевна бочком-бочком проползла мимо них, чтобы на первом этаже наткнуться на иных неизвестных ей товарищей, весьма бодро обсуждающих… двери, которые они почему-то хотели ломать, и сейчас оценивали, сколько времени это займет, поскольку и дверные проемы следовало заново восстанавливать до первоначальных форм.
– Как это – двери ломать?! – в ужасе спросила бабка.
– Они самовольно поставлены и не соответствуют эпохе Гунина! – важно пояснили ей. – Будем монтировать другие. Видите эти снимки? Вот такие у вас будут двери, – и ей под нос сунули дореволюционную фотографию ее же собственного подъезда. Решив позднее обязательно выяснить, кто такой этот чертов Гунин и почему из-за него она не может спокойно посмотреть «Запретную любовь», Антонина Васильевна сердито проворчала:
– Да этими дверьми в войну печку топили! И что же? Всем менять будут?
– Разумеется всем!
– Это ж кто ж распорядился-то? – подбоченившись, поинтересовалась баба Тоня. – Бумаги ваши где? Документы, разрешения, приказы? А? Я жаловаться буду!
– Ваше право, – пожал плечами тот, что был к ней ближе. – Но насколько нам известно, все решалось на внеочередной сессии горсовета, и указания пришли сверху, на уровне страны, так что все серьезно. Специалистов прислали столичных, финансирование от частного лица, известного мецената, весьма заинтересованного. Словом, будет у вас, уважаемая, тут настоящий дом-музей.
– Какой-такой музей? Не надо нам тут музея! Мы вам чего? Экспонаты, что ли?
– Экспонаты у вас – кошки, – рассмеялись ей в ответ, – а вы так... инвентарь!
– Все равно я это так не оставлю! – пригрозила баба Тоня. – Вы влезли на территорию частной собственности! А частную собственность законом защищать положено! Честным людям жить не даете!
И с этими словами, продолжив погромыхивать ругательствами, впрочем, вполне цензурными, мадам Пищик вышла во двор, чтобы узреть посреди него очередную напасть.
Даже две напасти.
Первая из них влезла в палисадник Жени Малич, обсуждая целесообразность его переноса и «расширения участка озеленения до самой альбиции ленкоранской, а альбицию ленкоранскую – конечно, лучше удалить». Вторая развернула деятельность между сараями, вокруг которых тоже сновали рабочие, обсуждая, как бы их облагородить, и непосредственно домом. Предводителем их был тот самый бригадир, который, собака такая, строил садик и выкапывал по ночам их столбики. Сейчас этот гад охмурял Кларку Буханову, торчавшую тут же, уперев руки в боки, и, кажется, отвечавшую натуральной взаимностью. Бухан валялся посреди привезенного откуда-то детского игрового комплекса и проводил среди рабочих ликбез по его правильной монтировке.
Вокруг них всех бегали представители коммунальных служб, счастливые детишки, офигевшие соседи и даже жильцы близлежащих домов. И только котики спокойно и независимо сидели по углам, намывали свои мордочки, щурились на солнце и взирали на творящееся безобразие с отрешенным видом умудренных опытом корифеев.
– Мне кто-нибудь объяснит, чего у нас тут происходит-то? – воздевая руки к небу, возопила вконец запутавшаяся баба Тоня. И лишь один относительно вменяемый голос ей ответил:
– Нас решили осчастливить. Против нашей воли.
Баба Тоня обернулась на звук этого голоса и увидела Андрея Никитича Малича, курившего на крыльце и задумчиво глядевшего на палисадник, а потом он резко поднялся и пошел отбивать дочкины цветы – а то им и правда грозило неминуемое истребление.
А еще спустя минут сорок в калитке показалась и Женя, тащившая в руках, помимо собственной сумки, еще и несколько папок с документами, которые ей пришлось взять с работы на дом. Потому как Фонд, чтоб его, Моджеевского не ждал и требовал немедленного исполнения всех хотелок, а специалистов по зарплате в университете, кроме Малич, не было – так уж сложилось. Здравствуй, бессонная ночь! И вовсе не по тому поводу, по которому хотелось бы ей самой.
Ситуация, в которую она угодила, выходила крайне дурацкой, и это Женя еще не знала, что творилось дома, где ее настиг апофеоз всеобщего помешательства. Она так и замерла в калитке, опасаясь пройти дальше и во все глаза разглядывая копошащийся муравейник рабочих в ее собственном дворе. Если количество нагнанной техники со стороны дороги и растущие леса Женю впечатлили, то тут уж она и вовсе потерялась.
– Приключившийся армагеддец, – хохотнул рядом явившимся чертиком из табакерки Гарик. – С утра гребутся. Бабе Тоне тарелку сняли, прикинь!
– А как же ее Реджеп? – промямлила Женька, глянув на Климова.
– Накрылся медным тазом.
– Это откуда нам такое? – отгоняя от себя очевидные подозрения, все же спросила она.
– Баба Тоня пока не выяснила, – хохотнул Климов. – Тут еще какие-то спецы по картинкам шляются. Стены в подъездах от штукатурки отмывают. Походу, будут у нас собственные граффити.
– Если отмывают, то фрески Гунина реставрировать хотят, – подняла на него глаза Женька. – Но они и в некоторых помещениях были. В башне точно. Гарик, это ж надолго все!
– Ну-у-у… – протянул он глубокомысленно. – Мало нам было стройки, теперь еще и это.
– А ведь обещал только фасад… – пробормотала она.
– Кто обещал? – насторожился Гарик.
Женька чертыхнулась под нос, посмотрела на Климова очень серьезно и очень уверенно, после чего громко сказала:
– Ну этот! Когда забор двигали!
И с этими словами и сама Женя ринулась прямиком в улей, надеясь прорваться к себе квартиру.
– А таким все пофигу. Обещают одно, а делают другое, – крикнул ей вслед Климов.
Женька обернулась на ходу, улыбнулась:
– Ну так больше – не меньше! – и с этими словами скрылась в подъезде, где по понятным причинам заметно сбавила скорость.
А дальше ее путь представлял собой озадаченное шествие сквозь препятствия.
Она, старательно обходя налетчиков-ордынцев, медленно взбиралась по ступенькам на третий этаж, который, по сравнению с какой-нибудь хрущовкой, смело бы дотянул до пятого, и негромко высказывала себе под нос все, что думала о господине Моджеевском. Лейтмотивом этого плача Евгении был вопрос, остающийся безответным: что я ему плохого-то сделала?! Хоть бы спросил, прежде чем осчастливливать. Ему игрушки, а ей теперь живи неизвестно сколько времени в разрухе и не спи до утра. И вовсе не потому, что в интернете проторчала. Впрочем, вот уже две недели, как Женька носа не показывала на форуме. Да и в чате с Art.Heritage не появлялась ровно столько же.
Пока скидывала в коридоре обувь, ей неожиданно подумалось, что она чуточку скучает по своему архитектурному другу, самую малость.
Бросив в коридоре сумки, Женя устало протопала в кухню. Отец колдовал у плиты, Юлька без малейшего признака энтузиазма резала салат.
– Привет, – вздохнула Женя и опустилась на ближайший стул.
– Оценила масштабы катастрофы? – осведомился Андрей Никитич, отвлекшись от вопросов кулинарного толка.
– Ну Климов в кои-то веки прав, – усмехнулась она, – полнейший армагеддец.
– Я у рабочих интересовался, сказали, что в 19:00 свернут деятельность на сегодня. Хоть тише станет. Планы на вечер имеются? – отец поводил бровями и улыбнулся. Это был его первый вопрос относительно ее амуров за пару недель с тех пор, как Женька «пропала». О том, с кем именно она пропадает, Андрей Никитич предпочитал не спрашивать. И насколько серьезно – тоже.
– Угу. В коридоре, в сумке. «Я люблю свою работу» называется.
Тут Юлька вскинула свои огромные глаза на нее, нож, которым она кромсала несчастную пекинскую капусту замер в воздухе.
– А твой мужчина не возражает? – как-то неуверенно спросила она.
– Сегодня у него вариантов нет, – отозвалась сестра, в который уж раз за день подумав о Романе как виновнике всех сегодняшних перипетий.
– А вы... – заикнулась Юлька и осеклась, снова уткнувшись в капусту. Вместо нее продолжил Андрей Никитич:
– Прости, если вопрос покажется тебе двусмысленным, но ты хоть иногда спишь? Перебьется твой главдракон, если ты сегодня обойдешься без работы на дом.
– Сегодня не перебьется, сегодня действительно надо.
– Права Юлька, – легко рассмеялся отец. – Я с твоей работой и правда внуков буду долго ждать. И то, пока кое-кто не закончит университет и не выйдет замуж, да, малявка?
«Малявка» снова замерла. Теперь уже недолго. Потом вымученно улыбнулась и пробормотала:
– Ну Юлька фигни не скажет... ладно, ужинайте без меня, у меня заданий поназадавали...
И с этими словами она резко отложила нож в сторону и рванула прочь с кухни. А через мгновение в глубине квартиры стукнула дверь в ее комнату.
– Что это с ней? – недоуменно посмотрела на отца Женя.
– Понятия не имею, – развел руками Андрей Никитич. – Экзамены скоро. Может, нервничает? Нагрузки у них бешеные.
– А еще торчит дома и вместо телефона в руках держит нож. Вот блин! – проворчала Женька. И уже через минуту она поскреблась к сестре и приоткрыла дверь.
– Ю-ю-юль!
– У! – тихонько и уныло донеслось из-под одеяла, которым малявка укрылась с головой, свернувшись калачиком на собранном диване.
– Что случилось? – спросила Женя и присела рядом.
– Нормально все, – снова прогудело потусторонним голосом. Мордочки своей Юлька не являла.
– Ну твое нормально видно невооруженным глазом. С Бодей поссорилась?
– Разошлись во взглядах на жизнь.
– Глупость какая! – Женя потянула на себя одеяло, пытаясь выудить оттуда сестрицу. – Помиритесь. Он хороший у тебя. Ю-ю-юльк!
– Он мудак! – пыхнула Юлька и порывисто вынырнула, всклокоченная и резкая. Глаза ее зло сверкали, а сама она была красной – то ли едва сдерживалась от рыданий, то ли очень разволновалась. – Ты же знаешь, да? Если он про тебя знает, то и ты про него!
Попробуй тут не узнай.
В первое же утро чуть не нарвалась на потрясающий семейный завтрак, с которого сбежала чудом, предусмотрительно решив, что пусть Бодя сам поговорит с отцом. И лишь вечером узнала, что Роман до сих пор не в курсе отношений его сына и Юльки – Бодька тоже предпочел промолчать, и уже тогда Женя почуяла неладное. Но объясняться пришлось самой, попутно узнавая все, чем не удосужилась озадачиться до сих пор и за что себя ругала. Например, уточнить Ромкино семейное положение, потому как женатые мужчины – это же табу, даже если отношения у нее с ним получатся краткосрочными. Однако успокоили ее быстро и весьма охотно – с женой главный холостяк Солнечногорска давно развелся, теперь он совершенно свободен, но у него двое детей, которых он любит. И старший сын вот иногда остается ночевать. «И с чего ты так переполошилась?»
Когда Моджеевский услышал, отчего она переполошилась и с кем встречается его чадо, то сначала долго ржал, потом сообщил, что у них с Богданом это, видимо, семейное. И в конце концов, объявил, что в таком случае у сына весьма неплохой вкус.
Женя попыталась было заикнуться, что, возможно, стоит притормозить и обдумать сложившуюся ситуацию, но уж что-что, а думать Роман не был настроен точно, что явно ей продемонстрировал, заткнув рот поцелуем. Он был скор на решения, и те вопросы, что не входили в сферу его интересов, быстро отодвигал в сторону. А Женька самой себе казалась слишком влюбленной, чтобы ему перечить. В конце концов, его же сын – ему виднее, как лучше.
Тем более, что и секс с этим мужиком – был весьма веской причиной согласиться на его очевидное легкомыслие. Равно как и многое другое, что он, сложившаяся и интересная личность, из себя представлял.
Она же никогда не была по-настоящему легкомысленной – и вот пожалуйста. Вообще все на свете забыла.
Потому сейчас, ругая себя за то, что ввиду собственной очарованности Моджеевским не стала вникать в происходящее более глубоко, ни разу не поговорила с мелкой и даже предпочитала не обсуждать с ней, ни с кем встречается, ни как там поживает обо всем знавший Бодька, будто опасаясь спугнуть свое неожиданное счастье, Женя хмурилась, смотрела на совершенно растерянную и очень злую Юльку и не знала, что с ней такой делать. Потому молча приняла тот факт, что пора возвращаться в реальность, кивнула и подтвердила сестрино предположение:
– Знаю, – а потом спросила: – Что случилось? Рассказывай.
Сестра закусила губу, сомневаясь стоит ли, но через секунду все-таки выпалила:
– Этот дурак говорит, что ты с его отцом из-за денег спишь. А я... что я должна была? Проглотить? Чтобы ты – и из-за денег! Это же надо было такую глупость придумать!
Женя замерла, не сразу найдясь, что ответить. Да и что тут ответить? Что-то такое она и предчувствовала с самого начала, но, уподобившись Роману, предпочла отогнать от себя неудобные мысли. Бодьку в чем-то даже понимала. Юльку было жалко. Первая любовь – и такая катастрофа. А все из-за нее. Ну вот как так случилось, что Богдан оказался Моджеевским-младшим? И что теперь делать?
– Мы расстанемся с Романом, – негромко проговорила Женя, – и ты сможешь помириться с Бодей. Он ведь правда у тебя хороший.
Юлька шумно охнула, булькнула, сжала в пальцах край одеяла, отчего побелели костяшки, и в ужасе уставилась на старшую. Говорить она смогла отнюдь не сразу, а когда все-таки смогла, голос ее напоминал шипение газированной воды при открытии бутылки.
– Ты с ума сошла? – донеслось до Женьки, одеяло было окончательно скинуто, Юлька резко села на месте. – Ты что за глупость сейчас сказала?! Тебе как такое в голову твою пришло? Я, по-твоему, сволочь, да? Я, по-твоему, не вижу ничего?!
– Дурочка ты малолетняя, – ласково проговорила Женя и притянула сестру к себе. – И я тебя люблю.
– Слишком сильно! Так нельзя! – проворчала Юлька. – Ты как будто мне всю жизнь отдаешь. Это нечестно.
– Ты преувеличиваешь. Да и честность здесь ни при чем.
– При чем! Очень при чем! Этот мажор безмозглый вздумал сказать, что ты его папу окрутила и что ты нечестная. Мы нечестные, Жень! Про тебя – это все равно что про нас всех. А я же знаю, что раз ты с ним, то значит – влюбилась. Ты же без любви бы не встречалась с ним, да?
– Определенно то, что он не дворник, добавляет ему очков, – рассмеялась Женя. – А то, что из-за его инициатив мне придется сегодня всю ночь проторчать над бумагами – не в его пользу. Но как бы там ни было, он мне нравится.
– А раз так, – невесело улыбнулась Юлька, немного начиная успокаиваться, – мы Бодьке еще покажем. Вот выйдешь ты замуж за его папашу, станешь его мачехой, будет знать. А то можно подумать, что мы недостаточно хороши для них!
– Это у тебя план мести такой?
– Вроде того. Ты папу когда обрадуешь? А то он вчера у меня допытывался, прикинь.
– Чем именно мне его радовать? – уточнила сестра.
– Что отхватила лучшего мужика!
– Юлька! – вспыхнула Женя.
– Что Юлька? Вот что Юлька? Ты главное пока бабе Тоне на глаза не показывайся, а то запишет тебя во враги народа. Предала наше правое дело.
– Ужинать пошли, всезнайка! – рассмеялась Женя. – А бабе Тоне сейчас не до меня. Она опять без Реджепа осталась.
– Там третий сезон... говорят, усатый выжил... Надо будет качнуть, раз больше не придется смотреть супергероев, – заключила Юлька, вставая с кровати. И после этого о Бодьке предпочитала никому ничего не говорить. Не было больше в ее жизни Бодьки, вычеркнула.
