Текст книги "Уход на второй круг (СИ)"

Автор книги: Марина Светлая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Интересно, когда-нибудь думал отец, что сын, непутевый мальчишка-шалопай, который не мыслил себя без столицы и не желал лишний раз ездить с ними на забытую богом дачу в Стретовке, будет здесь зализывать раны? Возможно, Лев Андреевич знал все на свете? Когда-то Глебу так и представлялось, бесконечно давно, когда небо висело высоко и не падало на голову. Родителей не стало, едва ему минуло двадцать. В тот период он остановился на отметке, что ни черта они не понимают ни про него, ни про его жизнь. А теперь вышел на новый уровень – спасался здесь. В этих стенах, возведенных камешек за камешком отцом.

«Докторская дача» – так называли дом на берегу озера. Из белого кирпича, увитый виноградом, который совсем не плодоносил – с первого своего лета. Но заменять его никто не стал. Отец все надеялся… Нет, ни черта он не знал о том, что касалось садоводства хотя бы.

От сада в озеро уходил пирс. Небольшой, деревянный, среди прорубленных камышей, теперь уже снова все забивших. Они часто сидели там с мамой. Отец удил рыбу. Она тащила ему куртку. Большую, шерстяную, клетчатую, привезенную из Чехословакии. Глеб больше всего на земле любил эту куртку за то, что мать приносила ее отцу вместе с табуреткой – для себя. Так они и сидели, рядом, тихо-тихо. До кома в горле.

Но камыши давно все забили, кроме воспоминаний. Эти не были болезненными. Напротив, лечили.

Он черт знает сколько собирался снова очистить тот пирс. Если бы так же просто было отчистить собственную жизнь. А еще заменить доски, две проваливались. Гнили. Все начинает гнить со временем. И если уж доски, то что говорить о людях?

Люди напомнили о себе, когда он уже подъезжал к селу, и, наконец, появилась связь. На трассе, среди лесов, телефон молчал. Глеб бросил взгляд на трубку. И поморщился. Этот звонок никак не сочетался у него с чем-то хоть сколько-нибудь приятным, но и не принять вызов было нельзя. Чертов Осмоловский. Не только бывший шеф – но еще и друг отца.

– Да, Александр Анатольич, – как мог жизнерадостно крикнул в микрофон Парамонов, поднеся смартфон к уху.

– Здравствуй, Глеб, – хрипловато сказал Осмоловский. – Не отвлекаю?

– За городом еду, могу выпадать. У вас срочное?

– Пожалуй, да. В «Надежде» образовалась вакансия хирурга. Ты б съездил.

«Надежда» была известной клиникой стационарной и амбулаторной хирургии. Двенадцать хирургических отделений.

Глеб ухмыльнулся.

– И чем мне там заниматься? Краевой резекцией ногтевых пластин?

– Не начинай, – было почти слышно, как Осмоловский морщится. – Нормальная клиника. И тебе там вполне будет чем заниматься.

– Ввиду многих обстоятельств, Александр Анатольич, сильно сомневаюсь.

– Клиника частная, а там по-разному случается. Сходишь, поговоришь с руководством.

– Я не собираюсь ни объяснять, ни унижаться. Тем более, незачем теперь. Оперировать больше не буду, вы же знаете.

– Не хочу знать, Глеб. Глупо!

– Глупо? – опешил Парамонов, заставляя себя концентрироваться на дороге и гасить взрыв в голосе еще до того, как слова вылетают и башки. – Полтора года. Я все принял, осознал, смирился. – Черта с два смирился! – Я не вижу смысла начинать сначала. Тогда было плевать, теперь время ушло. Без практики, с подмоченной репутацией. Вы же сами понимаете, что болтали.

– Не сначала, а продолжить, – рыкнул бывший шеф. – Да, был шаг назад. Но и ты не пенсионер! Был бы ты на моем месте – поступил бы так же, между прочим.

Черта с два так же!

– Александр Анатольич, а допустить вы не можете, что я, например, не выношу с некоторых пор даже мысли о том, что у меня кто-то под нож ляжет? Ну, так бывает.

– У тебя призвание, Глеб, – продолжал настаивать Осмоловский. – Я это знаю. И ты это знаешь. Полтора года прошло. Пора за ум браться.

– А за что я держался тогда?! Мальчишка, который нахерячил, верно? И сбежал, поджав хвост.

– Ты должен был уйти. Я должен был тебя уйти. Иначе сейчас ты бы пытался давать советы фельдшеру тюремной больнички. Ты правда не понимаешь?

– Я правда все понимаю! Все! Не человек, а двуногое бессилие, с головой, откусанной начисто трактатом «О бородавках в Бразилии»²!

– Разнюнился, как баба! – в сердцах бросил Осмоловский.

– А вы разве нет? Тогда – нет? – все-таки взорвался. Зря. Крутанул руль. Съехал на обочину, остановился. Сжал крепче трубку телефона. И медленно произнес: – Я не пойду в «Надежду», Александр Анатольич. Я ценю ваше участие и не считаю, что в той истории были виновные. Но я не пойду в «Надежду».

Бывший шеф помолчал. Когда заговорил, голос его звучал спокойно и привычно хрипло.

– Надеюсь, тебе не придется когда-либо оказаться перед таким же выбором.

– Мне не грозит. С фельдшера скорой помощи какой спрос?

– Не страдай кретинизмом, – посоветовал на прощание Осмоловский и отключился.

Парамонов швырнул телефон на соседнее сидение и откинулся на спинку своего. Прикрыл глаза. Нервные узловатые пальцы постучали по коже руля. Зря, зря, зря взорвался. Это Осмоловский. С ним так нельзя. Друг отца. И его беспокойство, в конце концов, совершенно искренне. Как и желание помочь. Но разве можно помочь человеку, поставившему на себе крест? Человеку, от которого враз отвернулись все, потому что кто-то вынужден был его «уйти». Смешно. Глеб сам себя дал уйти. А мог бы рыпаться.

«Вгрызлись в букву едящие глаза, —

ах, как букву жалко!

Так, должно быть, жевал вымирающий ихтиозавр

случайно попавшую в челюсти фиалку».

И вырулил обратно на трассу. У него один день. До завтра один день. Чтобы в очередной раз собрать себя по кускам.

В Стретовке часы тянулись нарочито медленно, не спеша отсчитывали секунды. И так можно было растянуть время. Припарковаться у забора, открыть калитку – больших ворот под автомобиль Лев Андреевич по невыясненным причинам не предусмотрел, хотя в период активного строительства уже мотался на своей Волге. Перестраивать Глеб смысла не видел. А Волгу сдал в металлолом почти сразу, едва все случилось. У отца оторвался тромб, когда он был за рулем. Скончался на месте. Мать ушла через неделю – не смогла без него. Выздоравливать после аварии было незачем. Бороться за жизнь не пожелала. А его собственный мир сломался бесповоротно и, казалось, навсегда.

Дом и стоял в том виде, каким его оставили родители. Квартиру Парамонов смог продать – а это место из себя не вырвать, не вытравить. Здесь все давно имело заброшенный вид. Деревья не подрезались, некоторые уже и не плодоносили. Посреди участка береза с раскидистыми ветвями – листва уже облетела, только белоснежный ствол удивительным пятном света среди желтого. И вокруг, везде, на сколько хватало глаз, светло-рыжая поросль травы да молодняка, который обязательно надо вырубить.

Малинник. Он располагался за домом, с другой стороны. Стоял еще с ягодами последнего сбора. В детстве веточки заваривали с чаем – и ягоды тоже плавали. Отчетливое воспоминание захлестнуло и согрело, как когда-то тот теплый чай. Старый-старый алюминиевый чайник до сих пор стоял на плите. Тот самый, который появился еще раньше дачи. Пока не было электричества, грели прямо на открытом огне на мангале. Мангал тоже все еще был – заперт в сарае, чтоб не стянули. А в те времена его из-под навеса под стройкой никто и не убирал. Тогда почти всегда кто-то оставался на участке. Отец, рабочие, дед.

Приезд Парамонова начинался с осмотра владений. Еще не открыв дом, Глеб бродил по кирпичным дорожкам, вымощенным среди травы, дошел до конца участка, вышел на пирс. Продрался через нависавшие над ним камыши – до самого края. И замер, вдыхая воздух – сладковатый, озерный, илистый. Будто удавку снял. С себя, с этого дня. Это потом он наденет отцову чехословацкую куртку, вытащит мангал и сделает чаю – потрясающего, с дымком и малиной. Испортит его бутербродами, которые на воздухе кажутся не такими уж и поролоновыми. Кое-как разгребет барахло в сарае, найдет садовые ножницы. И пройдет по верхам – чтобы убрать хотя бы чертов молодняк, который делает участок совсем заброшенным.

Домой Парамонов вернулся только к вечеру следующего дня. В бурлящий Киев – умиротворенным и спокойным. Пробки в это время не бесили. И даже то, что стюардесса со второго этажа снова отморозилась, когда он поднялся наверх, чтобы вновь попытать счастья с извинениями, не особенно его тронул. Всю ночь он спал крепким сном без сновидений.

А утром – обычное дело – его осенило. Утро вообще время открытий и озарений.

Наверняка же стюардесса в рейсе! И в прошлый раз, когда трубу прорвало. Они живут в небе, тут только ночуют раз в несколько суток. Ну, эти… стюардессы! И выбрала же профессию! Эта мысль умиротворяла тоже. Во всяком случае во вторник Глеб Львович, так и не поймав свою удивительную соседку, чувствовал себя не взвинченным, а таким же расслабленным, каким явился из Стретовки. Оценил масштабы катастрофы в собственной квартире, разобрал не выдержавший напора воды пластиковый потолок. А ведь специально искал жилье, в котором ремонт лет пять делать не надо!

И уже вечером, решив для себя, что от еще одного подъема на второй этаж он не обломается, вдавливал кнопку звонка, прислушиваясь, есть ли еще какой звук. На этот раз вскоре за дверью послышались звуки, определенно указывающие на то, что квартира нынче обитаемая. Мелькнул глазок, несколько секунд ничего не происходило, но замок все же скрипнул, и дверь открылась.

– Трезвый? – поинтересовалась Ксения, взглянув на гостя.

– Как стеклышко, – улыбнулся Парамонов. – Дыхнуть?

– Избави бог… С чем пожаловали?

– Наверное, интересно наблюдать, чего я выкину в следующий раз? – поскреб висок Глеб, продолжая улыбаться. – На этот раз с извинениями. Выслушивать будете или примете не глядя?

– Это надолго?

– Ну как попрет. Могу начать оперировать деепричастными оборотами.

Ксения ненадолго задумалась и отошла в сторону, давая ему возможность пройти в прихожую.

– Давайте обойдемся простыми предложениями. Мне хотелось бы отдохнуть после работы.

Парамонов, недолго думая, воспользовался шансом ввалиться в ее определенно уже совершенно привычную для него квартиру. Но далеко не пошел. Навис над ней, рядом, почти в дверях.

– Я попробую коротенько. В общем, был неправ. Каюсь. И нетрезв, что обаяния мне в ваших глазах не добавляет. Но это в некотором смысле объясняет ту степень моей неадекватности, с которой я позволил себе лишнее в вашем отношении. В нормальном виде я бы не… – запнулся, обнаружив удивительную золотистую россыпь веснушек по ее лицу. Значит, не показалось. Теплая – волосы теплого цвета и солнце на коже, будто пыльца. Даже захотелось пальцем провести, проверить, не сотрется ли. Стоять, Парамонов! Мало было прошлого раза? Глеб заставил себя продолжить: – Короче, если вдруг вы не слишком злитесь и вам все еще нужна помощь с ремонтом в ванной, вы не стесняйтесь, я сделаю. У меня времени не было, вы быстро тогда прилетели.

– Не стоит, благодарю.

– Ну почему же? Я же типа… сломал.

– Скорее, я затопила, – Ксения споткнулась и продолжила: – Может, все же возьмете деньги? Я же понимаю…

– Гусары денег не берут.

– Деньги никому не падают с неба. Их зарабатывают. Вам наверняка тоже предстоит ремонт.

– Ерунда. Плинтусы поменять и потолок в ванной. Если так уж тревожит, оплатите материалы и забудем, oк?

– Договорились, – кивнула Ксения.

– Обещаю впредь без крайней надобности замок не вскрывать.

Басаргина вскинула на него удивленные глаза.

– Я знаю, что вы сделали это не из праздного любопытства.

– Ну, приехать домой и обнаружить незнакомого спящего мужика на своем диване – это несколько даже хрестоматийно, но вряд ли приятно.

– Я же предлагала добавить за охрану, – улыбнулась Ксения.

– Повторяю: гусары денег не берут. Они устанавливают добрососедские отношения. Дерьмово получается, но как умеют.

– Ясно, – кивнула Басаргина. – Теперь все?

– Да вроде…

– Тогда прощайте.

Черная бровь дернулась вслед за уголком губ. Парамонов наклонился ниже – чертов характер.

– Приглашение на чашку чаю будет неуместным, да?

– С какого перепуга я стану распивать с вами чаи? – удивилась она.

– Понятия не имею, но это была бы неплохая альтернатива трубке мира.

– Я не курю.

– Какая-то профессиональная заморочка?

– Может быть, вы уйдете, наконец? Пока еще не поздно не создать прецедент для новых извинений. Иначе ваши визиты станут бесконечными.

– Вот блин! – хмыкнул Парамонов. – Это не я, а моя врожденная любознательность. Мне еще в детстве говорили, что однажды она меня погубит.

– Идите вы… домой вместе со своей любознательностью!

– Меня, кстати, Глебом зовут.

– Я запомню.

– Тогда доброй ночи. Целоваться не будем?

– Хотите остаться без потомства? – совершенно серьезно поинтересовалась Ксения.

– Не размышлял над этим вопросом столь глобально, а вот маленьких радостей жизни лишиться не хочется. Я шучу, стюардесса. Спокойной ночи!

С этими словами Парамонов выскочил за дверь, не оглядываясь сбежал по лестнице и оказался в своей квартире. А потом, заваривая себе очередную чашку чаю, который так и не стал альтернативой трубке мира, думал, зачем провоцировал. Поддразнивать ее было ужасно увлекательно. Она не уходила от его мелких атак, она реагировала – со стальными интонациями и непроницаемостью, но реагировала на выпады. Потрясающе!

А завтра снова на сутки в смену…

* * *

Желтый октябрь незаметно закончился, превратившись в серый и дождливый ноябрь.

Впрочем, Ксению это затрагивало меньше многих. Тучи проливались на тех, кто ходил по земле. Она же чаще летала над облаками. И что бы ни говорила мама, жизнь Басаргиной проходила в небе. На земле она скорее отмеряла часы – от полета до полета. Эти часы состояли из воскресных обедов, кофе с братом, кошмаров, от которых не избавляло время, и попадающего изредка в поле зрения соседа. Всегда с пакетами – либо из супермаркета, либо мусорными.

«Хозяйственный какой сантехник!» – мысленно брюзжала Ксения, намеренно избегая имени, которое, несмотря ни на что, – помнилось. Когда сталкивались во дворе, приходилось здороваться, тем и определяя границы соседского сосуществования.

Все это было незначительным. Куда важнее были полеты. Каждый из них добавлял опыта, часов, уверенности. И заигрываний Игоря, недавно ставших совершенно откровенными. Ксения чувствовала себя загоняемой в угол. Искала выход, собранно и методично. Но рассматривать варианты было сложно. Она по-прежнему не понимала, зачем ему вся эта возня.

Все чаще ей требовалась абсолютная концентрация. Следить за приборами, вслушиваться в голос диспетчера, сдерживать свои реакции на действия Фриза. И выдыхая после полета, позволяла себе перезагрузку. Скрывалась дома или в любимых местечках тех городов, куда забрасывал график.

В Вильнюсе таким был паб местной пивоварни в самом центре города, недалеко от Кафедрального собора, отчего там всегда было многолюдно и шумно. Камни по стенам подвальчика заставляли вспомнить о крепостях и рыцарях, их охраняющих, а многочисленные бутылки с разнообразными сортами виски за решетками и под замком возвращали в современность. Ксения любила сидеть на высоком стуле за столом, подвешенным к потолку, жевать жареный камамбер, макая его в домашний ягодный джем, разглядывать посетителей, выхватывать отрывки их разговоров, удивляться безостановочной жизнерадостности девочки-бармена, успевающей обслуживать нескольких клиентов одновременно и весело поглядывающей на них из-за стекол очков. Здесь странно вело себя время. Словно застывало, а стрелки как-то сами собой перепрыгивали сразу через пару отметок.

Сюда и пришла она в очередной раз, любимый столик – отдельный, в углу, под мутным зеркалом, в котором чудились побежденные тевтонцы – оказался свободным. За ним она и устроилась, присовокупив к традиционному камамберу на мятой бумаге с газетным принтом булочки с говядиной-гриль.

– Самая красивая девушка в Литве сегодня снова родом из Киева, – раздалось над ее головой Игоревым голосом.

– Самая обыкновенная, – отозвалась Ксения, заставляя себя смириться с неизбежным – сегодняшний отдых безнадежно испорчен.

– Неправда, – Фриз устроился на стуле напротив нее, даже не думая спрашивать, согласна ли она на его компанию. Но в последнее время это становилось привычным. – Просто красивым девушкам иногда нравится набивать себе цену. Будешь вино? Здесь вкусное?

– Здесь нет вина.

– Ну что-то же есть? Что ты любишь?

– Есть пиво и виски.

– Ксю-ю-ю-юш, – протянул Игорь, чуть-чуть надув губы, – ну я же спросил, что ты любишь.

– Папину вишневку.

Он замолчал. Теперь уже надолго. Смотрел на нее в упор, откровенно разглядывая, – вязкий взгляд полз от глаз вниз, к губам, оттуда по подбородку к тонкой шее, и будто бы нырнул под пуговицы расстегнутой на воротнике рубашки. Потом вернулся вверх, к лицу. На его же устах застыла ухмылка – нисколько не портившая черт, но неприятная. Он правда был интересным. Старше ее лет на десять, с легкой проседью под форменной фуражкой, высоким лбом, глубоко посаженными темными глазами – то ли серыми, то ли зелеными. Нос с горбинкой, тонкие губы, часто сжатые, когда он концентрировался на чем-то. Красивый, черт подери, мужик. Только зачем-то решивший испортить ей вечер.

– Ксюшка, это не смешно, – наконец, проговорил Игорь, стирая с лица ухмылку. – Ты не заяц, я не волк.

– А кто вы, Игорь Владимирович? – спросила Ксения, глядя ему в лицо немигающим взглядом.

– Ну вот я и пытаюсь понять, кто я для тебя.

– КВС.

– Ну, допустим. И все?

Ксения сжевала кусочек сыра, перед этим долго купая его в варенье. Потом заговорила:

– Как вы здесь оказались?

– А я всегда знаю, где ты находишься. У меня радар на тебя настроен.

– Зачем?

– Потому что ты мне нравишься. Потому что я взял тебя в экипаж и носился с тобой, как с писаной торбой. Никто не брал, а я взял. И еще потому что ты слишком хороша, чтоб тебя упустить.

– Вы предъявляете мне долг?

– Не долг. Право на благодарность. Сама подумай. Бегала девчонкой тут, не знала, с какой стороны к аэробусу подступиться после своего кукурузника. Если бы не моя личная просьба, кто бы тебя на работу взял? Женщина в кабине пилота.

– Попахивает феодализмом, – Ксения усмехнулась и спросила в лоб: – Чего вы хотите, Игорь Владимирович?

– Ну раз уж мы до феодализма дошли, то… права первой ночи, – хохотнул Фриз и вскочил с места, направившись к бару.

Передышка была временной.

Вдохнуть.

И выдохнуть, понимая, что никуда он не денется.

Он вернулся обратно с большой кружкой пива, на ходу отпивая из нее глоток и прикрывая глаза, будто наслаждался вкусом. Чепуха, отвлекающий маневр. У Фриза охота на нее. Словно в подтверждение этому он уселся рядом, еще и стул придвинул чуть ближе, еще откровеннее посягая на ее пространство.

– Классное место. Жалко, раньше не заглядывал, – отвлеченно проговорил он. И снова включил внутренний бульдозер: – Так вот. Ты мне нравишься. Давно и сильно. Почему бы нам не попробовать? Уже столько времени прошло, и я был достаточно терпелив, я же понимаю, каково тебе, но я-то живой.

– Кто ж спорит, – бесстрастно проговорила Басаргина. – Стюардессы, доктор Иванчук… Вам мало?

– Если будешь ты, то ни стюардесс, ни Иванчук.

– А кодекс этики?

– На него всем плевать.

– Мне не плевать.

– Ксюша, не ершись. Я внушаю тебе отвращение?

– Я не сплю там, где работаю.

Его глаза – те же самые, что в начале разговора, глубоко посаженные, то ли серые, то ли зеленые – резко вспыхнули. Она бы даже могла услышать, если бы Фриз скрежетнул зубами. Но нет, улыбка на его лице стала еще безмятежнее, в отличие от взгляда.

– А зря. Снять напряжение… помогает. Ты, в общем, подумай. Я не давлю. Но либо ты со мной везде – и на борту, и за бортом. Либо… – он развел руками.

– Что?

– Расслабься, выдохни.

Ксения вопросительно воззрилась на командира. Тот в свою очередь отхлебнул пива и прищурился:

– А если не захочешь, ничего не будет. Я подожду.

– Не надо ждать. Я не хочу.

– Ну… поглядим, Ксюш. Поглядим, – обманчиво мягко ответил Фриз. – Потому что не будет не только меня – еще и полетов. Я-то как тогда знал, кому шепнуть, так и теперь знаю. Так что ты думай. Доброй ночи?

– Это шантаж? – вскинулась Басаргина.

– Не-е-е-ет! Ты чего? Это шутка! – хохотнул он. Поднялся и снова глянул на нее: – Я же говорю. Расслабься. Выдохни!

И с этими словами, не оглядываясь, убрался прочь. Его шаги по изогнутым ступеням, ведущим к проспекту, провожал ее спокойный взгляд. Нервозность выдала лишь рука, нашарившая на столе трубку и вцепившаяся в нее, как в спасительную землю для блуждавших в океане неделями.

Ксения посмотрела на экран. Механически вошла в настройки. Точка доступа. Что там дальше. ВацАп. Контакты. Брат…

Включила мозги. К чему озадачивать? Ничего не произошло такого, что нельзя исправить. Все здоровы и живы. Несколько слишком живы, конечно. Ксения скривилась. Не хочет она ничего и ни с кем! Почему это так сложно уяснить?!

А посреди ночи осенило новое: дальше что?

Ей с ним летать, тогда как он считает ее присутствие в экипаже – собственным достижением. И к черту все, чего добилась второй пилот Басаргина К.В. – оказывается, совсем не она… Фриз! За нее летал, сдавал экзамены, проходил собеседования. Как просто.

Наверное, это был едва ли не самый тяжелый ее полет. Вглядывалась в приборы, вслушивалась в голоса диспетчеров. Набираем высоту… курсом на… эшелон три один ноль… подходим к пересечению трасс… Киев контроль…

Некогда думать о том, что в соседнем кресле сидит мужчина, который объявил себя хозяином ее жизни. Она не имеет права на ошибку – ни в небе, ни на земле.

Когда выходила из диспетчерского пункта, оглядывалась по сторонам как тот самый заяц от того самого волка. Но Игорь, кажется, предоставил ей время для следующего хода. В отличие от шанса… Белые начинают и выигрывают. Только она не собирается сдаваться. И все еще можно пройти в дамки. Надо лишь хорошенько подумать.

Ксения выбралась с парковки и выпустила весь накопившийся гнев. Злые мысли прорывались обрывочными словами о мужском шовинизме и идиотизме бытия. В выражениях не стеснялась. Один мнит себя вершителем судеб, другой – считает нормальным вваливаться к ней пьяным. Лишь потому, что природа сотворила их с членом между ногами, туда же впихнув и мозги. И эти недомозги совершенно серьезно считают, что она должна растечься мимишной лужицей от предвкушения банального траха. Почему каждый мужик мнит себя гигантом секса?

Откуда этот сбой в их чертовом генетическом коде?

Басаргину несло по киевским улицам и ухабам собственных размышлений. Эту гонку прервал завибрировавший телефон.

– Ты чего хочешь? – ядовито поинтересовалась у него Ксения и глянула на экран. Звонила мама. Пришлось снизить обороты и, приняв звонок, она проговорила: – Привет, мам!

– Ксюша, привет! – радостно прощебетала женщина из другой гендерной вселенной, произведшая ее на свет. – Прости, не дождалась звонка, решила сама. Как долетела?

– Хорошо долетела, не переживай. Вы как?

– Отлично, Ксюш. Придумываем с папой, как юбилей отмечать. – В этом году они справляли коралловую свадьбу. Идеальная жизнь, ничего не скажешь. – Вариантов масса. Ресторан или ресторан… или еще в ресторан можно. Чего посоветуешь?

– Гостей много намечается?

– Да все свои. Сама понимаешь, немало – почти все, кого за жизнь накопили.

– И вот надо оно вам?

– Тридцать пять лет все-таки… Ну и когда у меня будет еще повод отца в костюм нарядить? Ты же его знаешь, даже на работу в свитере.

– Ну если ради костюма… Тогда ресторан, без вариантов.

– Вот видишь! И ты сделала такой же вывод. Придешь?

– Приду, конечно. Если это будет суббота. Ты же знаешь…

– Знаю. Мы подстроимся! И под тебя, и под Диню. Все равно только в декабре, времени куча. Слушай, Ксюш, а ты одна придешь или… а?

– Или что?

– Да ничего такого! Ты только не злись… – Маргарита Николаевна явно замялась, но все-таки бросилась грудью на амбразуру – кто бы сомневался. Как говорил отец, смелость есть преодоление страхов и сомнений. – Помнишь Володю Панченко… Папин зам. Иногда у нас бывает. Он же развелся в прошлом году, а тут про тебя спрашивать стал частенько. Не пригласить его нельзя, сама понимаешь. А он явно… ну… рассчитывает…

«Он рассчитывает! – промелькнуло в голове. – Даже знаю, на что он рассчитывает!»

– Ты докатилась до сводничества? – не сдержавшись, брякнула дочь.

– Нет, конечно! Не опошляй, пожалуйста. Никто же не настаивает.

– Ты именно этим и занимаешься. Настаиваешь. Постоянно, – голос ее почти звенел. – Я устала! Я рада за вас с папой, но это не значит, что я стану проживать вашу жизнь.

– Ну что плохого, если сложится? Вот что?!

– А я тебе и сейчас могу сказать, что ничего не сложится.

– Ну он же неплохой, серьезный, неглупый. И симпатичный. Что тебе не так?

– Мама, я не хочу чужих носков под своей кроватью. Даже если они неглупого и симпатичного мужика.

– Я не заставляю тебя с ним жить!

– Да? – съехидничала Ксения. – А что ты делаешь?

– Предлагаю пообщаться! У тебя с общением в последнее время проблемы, ты не видишь?

– Да у меня валом общения! О! Как раз Денис звонит. Тоже явно пообщаться хочет.

– Ксюша! – скорбно воскликнула мать. – Так придешь?

– Приду. Но к вам с отцом, а не к Володе вашему.

– Не злись. Я тебя люблю. И папа тоже.

– И я вас люблю. Но вам, кажется, этого недостаточно.

– Мы хотим видеть вас с Денисом счастливыми. Не заводись только… Ладно… Я отключаюсь, говори с братом.

– Пока. Папе привет.

Ксения сделала глубокий вдох, сердито рыкнула и набрала Дениса.

– Ну вот с кем ты там трындишь? – моментально взял трубку брат. – Фиг пробьешься!

– И тебе привет, – не осталась в долгу Басаргина. – С мамой я говорила. Ты про юбилей века в курсе?

– А у меня есть варианты?

– Собираешься?

– Саботаж грозит расстрелом!

– Прям теряюсь. Тебе тоже подготовили… подарок?

– В смысле?

– В смысле невесты. Дэн озадаченно замолчал. Видимо, соображал, что к чему. Когда сообразил, решил на всякий случай уточнить: – А должны были?

– Могли, потому что мне нашли жениха, – проворчала сестра. – Достали. Не могу больше. Так бесит, Динь.

– У-у-у-у-у-у! Совсем довели! – констатировал Денис. – Лайфхак хочешь?

– В смысле? – теперь была ее очередь уточнять сакральный смысл происходящего.

– В смысле лови выход. Я договорюсь с Женькой Лапшиным. Идешь с ним на пьянку. Радуешь родителей. То у тебя ни одного кавалера, то двое. Может, хоть на время их заткнешь. И повеселишься заодно!

– Что значит «повеселишься»?

– Ну прикинь! Один салатик подкладывает, другой на танцы зовет. Королевна, а!

– А потом?

– Не знаю, не придумал, – продолжал ржать Денис. Его явно несло. – Можно домой на такси, можно на бровях, можно им дуэль устроить, выбрать сильнейшего… Я лично ставлю на Женьку.

– Ты совсем охренел?

– Чего?

– Да ничего! Ну тебя к черту!

– Э-э-э-э! – кажется, Дэн начал прозревать и сдавать назад. – Ты чего! Я всего лишь предложил поржать!

– Считай, я поржала, – буркнула она в ответ. – Ладно, я приехала, потом созвонимся.

– Не обижайся! Ты же свой парень!

– Пока! – попрощалась сестра и отключилась в надежде, что маразм происходящего на сегодня себя исчерпал.

Но ошиблась.

Едва свернув во двор, она воздала хвалу собственным реакциям, которые позволили ей избежать столкновения со стоящей поперек въезда скорой. Ксения выскочила из машины, чтобы узнать, что случилось, обогнула белоснежную реношку с яркой красной полосой и почувствовала, как внутри нарастает и без того не унявшееся бешенство.

У открытой дверцы минивэна, под неверным фонарем крайнего подъезда ворковал с медсестрой имбирный водопроводчик. Впрочем, судя по одежде, он оказывался совсем не сантехником.

– На-а-адо же! – протянула она, когда подошла к Глебу. – Вы типа лечите людей, а не трубы.

В этот самый момент Парамонов держал барышню, расслабленно, но любопытно косившуюся на пришелицу, за талию и явно намеревался целовать. Услышав соседкин голос, обернулся, и на лице его нарисовалась совершенно исключительная улыбка, которая должна была сразить Басаргину сразу и наповал. Руки от медсестрички не убрал. Но корпусом вполоборота повернулся к Ксении.

– Подрабатываю! – объявил он. – На полставки!

– Где именно?

– Водопроводчиком, естественно! Основное место работы у меня в этой машинке, да, Илон? – подмигнул он девице.

Та кивнула и спросила:

– А при чем здесь водопроводчик?

– Вы прогорите, – одновременно с ней сказала Ксения, – если и дальше будете подрабатывать безвозмездно.

– Это вы сейчас совет даете? – Глебовы темные брови подлетели вверх.

– Типа, – мрачно подтвердила Басаргина, – в заботе о вашем материальном достатке. А то ведь трубы не только текут, но и горят, да?

– Ну, бывает, горят, – уголки его губ резко опустились. Как и руки, державшие до этого момента медсестру, которая, как за теннисным мячом, следила за их репликами. – Только, кажется, это вообще не ваша забота.

– Совершенно не моя. Моя забота – как долго вы собираетесь здесь торчать, перегораживая въезд. Вероятно, ваша работа не доставляет вам хлопот, и вам недосуг торопиться домой. Я же устала и хочу отдохнуть.

Глеб несколько секунд смотрел в ее лицо. Молча. Потом отчетливо буркнул: «Ну ладно». И ломанулся к кабине, долбанув по дверце:

– Петрусь, отъезжай, тут проехать не могут!

– Вы крайне любезны, – поблагодарила Ксения и вернулась в свою машину.

А Илона, хлопнув наращенными ресницами, деловито поинтересовалась:

– Что за припадочная?

– Соседка сверху… Затопила меня как-то, – сердито ответил Глеб, чувствуя, что происходящее долбит несколько сильнее, чем следовало бы.

«Трубы горят!»

– А впечатление такое, будто это ты ее затопил. Совсем люди совесть потеряли.

– Ладно, Илон… – не слушая ее и наблюдая за перемещениями автомобилей во дворе, пробормотал он. Реношка скорой как раз проехала вперед, освобождая проезд. А черный Инфинити чокнутой стюардессы, заставивший его ухмыльнуться, плавно проплыл мимо Парамонова с Илонкой. Хозяйка жизни. А кто хозяин этой хозяйки, что у нее такая тачка?

Стюардесса припарковалась недалеко от подъезда и так же плавно выплыла из авто, уже через мгновение скрывшись в подъезде. Пальто, каблуки, элегантно подобранные волосы. Теплые, чтоб их… Парамонов отмер. Посмотрел на Илонку и мрачно проговорил:

– Езжай. Петьке к жене надо, тебе тоже… куда там… пока?

– Олежка в ночь ушел, – улыбнулась Илона.

– Ну непруха у тебя сегодня, че! – раздраженно повел плечами Глеб. – Один мужик в ночь ушел, другой с суток пришел.

– Ты чего, Глеб?

– Ничего! Черт… Я… я устал, правда, – он заставил себя погасить исходящую от него волнами злость и повернулся к медсестре. – Прости. Езжай. Мне хоть немного поспать, я позвоню.

– Хорошо, конечно, – пробормотала Илона, поднялась в салон скорой и махнула рукой. – Пока!