Текст книги "Уход на второй круг (СИ)"
Автор книги: Марина Светлая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)
И сама Ксения больше не ждала. Отстегнула ремень, вышла из машины одновременно с ним, быстро процокала каблуками по асфальту к Глебу и дразнила одним присутствием рядом – взглядом, дыханием, запахом. Поправила прядь волос, постоянно выбивающуюся из-за уха, и проговорила негромко:
– Я соскучилась.
Глеб молча кивнул. Глаза горящие – его и ее – сейчас были понятнее слов. Подхватил на руки и понес на крыльцо, наверх по ступенькам. В открытый подъезд – его оставляли летом для гуляющих кошек. И для влюбленных, наверное. Его квартира ближе, а значит – туда. Опустил на пол, чтобы открыть дверь. И не выдержал – пока искал ключ в кармане, отвлекся во тьме на ее дыхание. Прижал к подъездной стене и снова стал целовать, как с самого начала в машине. Только руки теперь оказались у нее под блузкой, касаясь мягкого, гладкого, теплого живота. Все равно темно. Все равно опять не горит лампочка. Все равно никому не видно.
Но Ксении важно было видеть. Знать – что Глеб, что не кажется, не снится, что действительно чувствует. Его руки и губы, которым отдавалась легко и без остатка. Если бы только видеть его лицо, его глаза. Блуждала пальцами, как скульптор, лепила его образ в голове. Теперь хорошо знала каждую его черту: высокий лоб, широкие брови, глубоко посаженные глаза – яркие, синие, часто, почти постоянно, следящие за ней, словно боящиеся отпустить, щетина, скрывающая большую часть щеки, и губы… Едва коснувшись ее кожи, они разливали тепло по всему телу, давно забытую расслабленность, беззастенчивую негу, какой никогда не испытывала раньше.
Она отвечала на поцелуй и норовила разорвать объятие. Устремляясь в квартиру, чтобы без полумер, чтобы, наконец, целиком, до конца. Глеб, ощущая исходившее от всего ее существа нетерпение, все-таки раскрыл замок. Но ей шагнуть самой не дал. Подхватил на руки, нашел губы. Его – вздрогнули, будто он что-то хотел сказать. Но вместо этого снова влажно и жарко набросился на ее рот.
Переступил порог, ногой захлопнул дверь. И быстрым шагом понес ее в комнату, в постель. Где не было места полумерам. Он не отдаст ее ночи. Как в том проклятом сне – ночи ее он не отдаст. Потянулся к выключателю, щелкнул. Свет бра мягко лег на ее лицо, обнажая россыпь самых драгоценных на свете веснушек. Глеб протянул руку и скользнул пальцами по ее щеке. Будто бы ждал, что золото на коже можно стереть. Не стиралось. Оно настоящее. Она – настоящая.
Улыбка ее была тоже настоящей, когда она прошептала: «Щекотно».
Мотнула головой, не отрывая взгляда от его глаз. Только руки жили собственной жизнью. Стягивали с него футболку, отбрасывая в сторону, блуждали по спине, проскальзывали за пояс джинсов и снова взбегали вверх, теперь по груди с тем, чтобы обвить его шею и притянуть к себе, почувствовать тяжесть тела и собственное сердце, громко колотящееся в самом горле.
Глеб прижался губами к ключице – туда, где виден был пульс. Потому что хотел его чувствовать. В тишине этой ночи, которой он клялся ее не отдавать. Поднял голову – глаза в глаза. Замирание на одно мгновение, чтобы снова пуститься в путь по ее телу. Пуговицы тонкой летней блузки. Кружево белья. Солнечные отметины, доводившие его до исступления. Он быстро спускался губами вниз, по груди, прикусывая соски сквозь ткань бюстгальтера, к животу, на котором оставлял языком дорожки и замысловатые круги. И вслушивался в звуки, которые от нее исходили от одних его прикосновений.
Одежда мешала. Прочь эту чертову одежду! Ближе, тело к телу, кожа к коже. Чтобы теперь энергия, пульсировавшая между ними, вырвалась наружу, сметая все и привязывая их друг к другу сильнее.
Она помогала ему, сосредоточенно и быстро. Раздевала себя, раздевала его. Победно вздрогнула, прижавшись обнаженной кожей к его горячему телу. Чувствовала его плоть, обжигающую и без того горевший огнем живот. В голове все кружилось синими пятнами от сумасшедшего желания. Чувствуя его губы, сдерживала себя, останавливала минуты предвкушения и выдыхала полустонами быстрые поцелуи.
Когда он раздвигал ее бедра, она ощущала, как дрожат его руки. Это дрожание отозвалось и внутри, когда его пальцы оказались в ней самой, заполняя ее. Каждая черточка этих пальцев была ей знакома, каждый узел на фалангах. Сколько всего эти руки умели. Знали ее звучание. Знали, как касаться, чтобы она звучала.
Не отпуская ее там, внизу, Глеб подтянулся по кровати так, чтобы их лица снова оказались рядом. Ему тоже надо было видеть. Как горят глаза. Как румянец покрывает молочную кожу с россыпью веснушек. Как приоткрывается рот, не сдерживающий стонов. Потому что это делает с ней он. Потому что она – его! Вся его. Дрожащая, ожидающая, нетерпеливая. Она прикрывала веки, целовала его губы, прикусывала мочку уха, хрипло просила. Его просила. Быть с ней просила. Хотела – всего, целиком, внутри, чтобы забыть о себе, о мире вокруг, содрогаясь в его руках, в его ритме, подчиняясь его движениям.
Потом его пальцы в ней перестали шевелиться, наращивая ком возбуждения. Стало пусто. Всего на мгновение. Потому что уже в следующее – он дал ей себя. Так, как она хотела, как нужно было ему. Навалившись сверху, плотно прижимая бедра к ее бедрам. И продолжая ласкать рукой ее лицо, кожу под волосами, тонкие черты, едва заметную ямку на подбородке. Налюбоваться не мог. Глаз не закрывал. И беззвучно что-то шептал, сам толком не понимая, что шепчет, потому что не произносил вслух. Двигались только губы.
«Я люблю тебя, Ксень, люблю. Люблю тебя. Я люблю».
Как завороженная следила она за его лицом. Понимала, чувствовала, не отводила взгляда. Оплетала его ногами, руками. Откликалась на каждое движение Глеба и скользила навстречу. Когда волнами стали накатывать судороги, Ксения прижалась ртом к его губам, принимая в себя беззвучные слова, и наконец закрыла глаза, перед которыми теперь разноцветно мелькало счастье.
А потом он начинал все сначала. Не отпуская. Имея силы быть с ней, и не имея – быть без нее. Поднимал ее все выше. Так, что и правда мир оказывался слишком далеко от их постели, от них самих. Девушка, пришедшая к нему с неба, сейчас должна была летать в его объятиях. Потому что он не хотел, не мог, не представлял, как можно ее отпустить. И от ледяного страха, который жил под его кожей, спасало, как заклинание, прокручиваемое в голове: он не отдаст ее, не отдаст, он никогда не отдаст ее ночи. Потому что Ксенька должна летать.
И она летала. Вместе с ним. Даже когда спустя целую вечность они унимали дыхание, все еще будучи одним целым, не желая размыкать рук, отпускать друг друга, а лишь прислушиваясь к общему пульсу, который становился размеренней, но не тише. И еще позже, когда засыпала на его плече, прижавшись тесно, закинув на него ногу, не задумываясь о летней жаре. Рядом с ним. Она летала.
* * *
Под подушкой раздалась приглушенная мелодия. Ксения разлепила глаза, быстро отключила будильник, осознавая непривычное чувство, что совсем не хочет на работу. Наверное, действительно пора в отпуск. Она обреченно вздохнула, повернула голову и заметила пристальный взгляд Глеба.
– Привет! – улыбнулась она и потянулась. К нему. За поцелуем.
Глеб, лежавший до этого на боку и упершись локтем в подушки, потянулся навстречу. Быстро поцеловал ее. И, улыбнувшись, сказал:
– Доброе утро, Ксё-ныч.
– Условно доброе, – проворчала она. – Вставать надо.
– Давай прогуляем. Предложение в силе. Выпишем тебе больничный. Я входы-выходы знаю.
– Нельзя. Не сейчас.
– Дух авантюризма в тебе отсутствует напрочь. Кофе?
– Кто бы говорил, – рассмеялась она. – А кофе буду!
– С бутербродом.
Она торжественно кивнула, заставила себя подняться и, пока набрасывала на себя простыню, как сари, сказала:
– Обещаю тебе прогулять свою работу в твой первый выходной в нормальной больнице.
С тем и пошлепала в ванную. Парамонов смотрел ей вслед.
Возвращение на землю болезненно. Болезненно для неокрепших крыльев, для ног, позабывших, что такое ходить. Он почти не спал, сознавая, что ничего их больше не разделяет. Ни ступеньки, ни пролеты, ни сотни километров, когда она в рейсе. Она его впустила. Позволила. Не зная, кто он, не зная, что в действительности это его она должна была ненавидеть много месяцев подряд.
Он не выключал бра почти до самого света. Чтобы не только осязать, но и видеть. Она крепко спала, вряд ли понимала, что он кончиками пальцев обрисовывал ее черты. Легко, невесомо. А потом, когда небо за окном начало сереть, попытался все-таки отрешиться, хоть немного подремать до утра. Выходило скверно – проваливался в черную яму и просыпался. Чтобы снова видеть умиротворенное лицо на соседней подушке, теперь уже при свете дня.
За завтраком привычно подшучивал. Лез целоваться.
И уже знал, что нужно сказать. Решение пришло само собой, стоило ей открыть глаза и хриплым со сна голосом произнести: «Привет». Это было единственно правильное, единственно верное. Потому что правда все равно всплывет. Отвоевать несколько дней или месяцев, чтобы прийти к тому же?
Лучше уж от него. Она всегда была честна с ним. Теперь его очередь.
Нет, не сейчас. Ей в рейс. Ей нужно сохранить это спокойствие по крайней мере до возвращения домой. Сейчас нельзя. Но когда вернется, потом… ему придется. Ему придется упасть в эту яму наяву.
А вместо этого сейчас он смеялся с ней хором и спрашивал, класть ли ей горчицу.
– Майонез! – командовала она.
– От майонеза щеки растут!
– Тебя беспокоит?
– Мое дело предупредить, – ответствовал Парамонов и щедро приправлял ее бутерброд означенным соусом. – Меня твои щеки вполне устроят. И меньше шансов, что твой Игорёк к тебе приставать будет.
– Он не мой, – вскинулась Ксения и озадаченно посмотрела на него. – Глеб!..
– Что? – он поднял брови и деланно удивился. – Я ревнивый!
– Да нет у меня с ним ничего!
– А я знаю! Но нехрен ему пялиться на твои щеки!
– У тебя на работе наверняка гораздо больше пялящихся! – возмущенно выпалила Ксения и зло откусила большой кусок бутерброда.
– А хочешь, я буду носить маску? – совсем развеселился он.
– Нет, – пробурчала она с набитым ртом. – Судя по общеизвестным данным, это лишь повысит твою популярность.
– Каким еще данным?
– Художественным, – рассмеялась Ксения.
– Ксёныч! Ты в детстве книжек перечитала!
– Ага! И фильмов пересмотрела.
– И щеки у тебя самые красивые!
– А у тебя нос! – хохотнула Ксения и глянула на часы. – Идти пора. Еще к себе переодеться и за вещами.
– Когда перетащишь все ко мне, не надо будет никуда ходить, – все-таки проговорил он. С усмешкой, почти в шутку. Но ожидая ее реакции. Потому что тогда ясно станет, стоит ли говорить обо все остальном. Он прислушивался. Всегда прислушивался к ней, ожидая.
– Я подумаю, – прокричала она уже откуда-то из комнаты – носилась по квартире, собирая разбросанные накануне вещи.
И это стало последней каплей. Глеб прикрыл глаза и тяжело перевел дыхание. Если когда-нибудь кто-нибудь узнает в нем «того хирурга»… Не один же Басаргин… но еще и родители… в каких они отношениях теперь? Есть ли шансы, что не узнают.
Глеб бросил нож в раковину.
Жил в двух реальность. Последние несколько суток он жил в двух реальностях. В одной он все еще мужчина, который надеется. В другой – тот, кому надеяться не на что.
Когда они стояли в прихожей, и он наблюдал, как Ксения обувается, почти силой удерживал себя от того, чтобы не сгрести ее в охапку и никуда не отпускать. Потому что пока она здесь, пока ей не улетать, она – его. Но когда вернется? Почему он так отчаянно боится того момента, когда она вернется?
– Давай я тебя отвезу? – спросил Глеб.
– Нет, не надо, – она разогнулась, – завтра на такси придется домой ехать. Не люблю, – она быстро поцеловала его в щеку и повернула замок. – Я позвоню!
– Я буду ждать, Ксень.
Она махнула на прощанье рукой и вышла. А он не знал, не понимал, прощание ли это навсегда. Потому что она – его. Его, черт подери! Его! И он не может ее потерять!
* * *
Неторопливо шагая мимо витрин бутиков, так же неторопливо Ксения пыталась разобраться, какого лешего ее занесло в торговый центр. Более того, за каким дьяволом она посетила уже не один магазин и теперь тягалась с несколькими пакетами – по большому размышлению ей тоже было неясно. Но факт оставался непреложным. Она совершала несвойственные ей поступки, и что особенно странно – они ей нравились. Нравилось примерять белье и рассматривать себя в зеркале в узких джинсах. Нравилось решать, что нужнее в Стретовке: качели или гамак. Нравилось бродить в бутике мужской одежды.
Когда магазины слились в общий поток, Ксения сочла за лучшее отправиться на аромат кофе, витавший в воздухе, в надежде выдохнуть после своего агрессивного шопинга, к которому была непривычна, и позвонить Глебу. Последнее оказывалось особенно важным.
Слишком остро она осознала, что вся ее игра перед родителями перестала быть игрой. Она не понимала, когда это произошло. Но к моменту окончания рейса Ксения отчетливо уяснила: все, что она говорила матери на кухне, – правда. Она хочет с ним в отпуск, ей все равно, есть у него квартира или дом, и даже мысль о том, чтобы завести ребенка, не казалась такой уж дикой.
Она избегала того, чтобы дать название своим чувствам, и, конечно же, была уверена, что не любит его. Но уже к вечеру, сидя за маленьким круглым столом, покрытым кружевной скатертью, и пригубив balta kava, Ксения набирала телефон Глеба.
Она скучала, она хотела слышать его голос. Но вряд ли кого-то ответственного за совпадение желаний и возможностей волновали ее заботы, и ей пришлось выслушать лишь положенное количество длинных гудков.
Киевские бомжи и в этот раз обскакали Басаргину.
Ксения улыбнулась, пристроила телефон на столе. Пила кофе, разглядывала туристов, представляла, как будет также бесцельно шататься… Где она будет шататься? Оказывается, она понятия не имеет, куда может хотеть отправиться Глеб. Стретовка не в счет. Домашний диван не рассматривается. Ксения подавилась смешком и закашлялась.
В этот самый момент Вайбер весело сообщил о том, что ей написали. Она схватила телефон и разблокировала экран.
«Привет! Ты звонила, а у меня тут бабка-нарушка и все ее родственники».
«Точно бабка?!»
«Бабка-нарушка – пациентка с острым нарушением мозгового кровообращения. Учись, пока я живой».
«Ты мне зубы не заговаривай!»
«В мыслях не было. Правда бабка. Сфоткать? Она тут в машине, в больничку везем».
«Кстати!!! Можешь больше не переживать, у ИВ новое увлечение, и я его теперь не интересую».
«Игореша нашел бабу?!»
«У нас завелась новая стюардесса. Очередная нимфа. Пока еще сопротивляется. Но думаю, к концу недели будет покорена».
«Слава яйцам! Симпатичная?»
«Тебе-то какая разница?!»
«За Игорька переживаю. А то, если не симпатичная, он обратно к тебе переметнется. Это грозит членовредительством».
«Не городи чепухи. Ты завтра как обычно?»
«Да, после обеда. А ты?»
«Ну если молнию не поймаем. Недавно одним «повезло». А на завтра грозу обещают».
«Это опасно?»
И сразу, следом:
«Прости, я ни черта не шарю».
«Нет. Но могут вернуть обратно для проверки техникам. Это занимает время».
«Ясно. Чёртовы грозы. Я соскучился».
«А я тебе подарок купила. Даже два».
«Сюрприз или расскажешь?».
«Даже не знаю. Помучить тебя или пожалеть».
«Садистка! Что там у тебя?»
«У меня новое белье».
«Черт!»
«Тебе понравится».
«Черт! Какого цвета?»
«Не скажу!;-Р»
«Вредина! У меня бабка-нарушка в машине, мне работать как?»
«;-Р;-Р;-Р»
«Ее дочка рассказывает, какие препараты она пила в последнее время, у меня должно быть серьезное лицо!»
«Дочка красивая?»
«Предлагаю обмен. Ты называешь цвет, я отвечаю красивая ли дочка».
«А у меня еще подарки не закончились».
«Ксень, мы подъезжаем, отключаться надо».
«Ага. Я тоже пойду. Завтра рано вставать».
Парочка стикеров с поцелуями вдогонку…
Ксения выключила экран и бросила телефон в сумку. Подхватила пакеты. В самом большом была куртка – один в один с Глебовой, клетчатой, которую он носил на даче. Увидев ее в витрине, она не смогла пройти мимо. Теперь и у нее будет такая же. Для его Стретовки.
Она улыбнулась. Так и шла с улыбкой по проспекту к Кафедральному собору. Сама не знала, чему улыбается, как не знала и того, почему любит эту площадь со стоящей отдельно колокольней, и белоснежная махина собора, и низкие длинные ступени рядом, и дворец великих князей. Может быть потому, что все здесь до самых краев наполнено светом и воздухом, которые она так давно исключила из собственной жизни.
Ксения медленно обошла площадь, через полумрак многолетних деревьев в скверике у Замковой горы вышла к реке. И долго брела по набережной, пока совсем не стало темно, не зажглись фонари и подсветки мостов.
В гостиницу входила с единственным решением: оставить прошлое прошлому.
Она любила Ивана. Она любила бы его всегда. У них были бы дети и внуки, и может, даже правнуки. Он построил бы дом, как когда-то ей обещал.
Если бы… Если бы в тот день его не вызвали на службу. Если бы не случайно открытое окно.
Если бы врач…
Ксения заставила прерваться мысленный поток. Он может быть бесконечным – слишком хорошо она это знала. Прошлое – прошлому.
Оставив в номере пакеты, Басаргина спустилась в ресторан. За столиком в углу расположился Фриз, вполне успешно, судя по румянцу девичьих щек, окучивающий новенькую. Инстинкт охотника безошибочно вел его по пути наименьшего сопротивления со стороны нимфы. Впрочем, нормальные нимфы и не сопротивляются таким, как Игорь. А добровольно шагают навстречу неизбежности.
В чем Ксения могла лично убедиться не далее, чем сегодня утром, когда нимфа принесла Фризу его любимый кофе – с молоком и медом. Картина маслом: Фриз рассыпался в благодарностях, нимфа опускала смущенный взгляд, Ксения контролировала навигационные элементы полета.
«Красота! – будто это самая большая его радость в жизни, повторял КВС. – У вас кофеек именно такой, как мне нравится, Вита!»
Бортпроводничка глупо захихикала, взмахнула длинными черными ресничками и, словно нет в ее жизни большей радости, чем доставить радость Фризу, проворковала:
«Если честно, я сама люблю так, Игорь Владимирович! Сладко и вкусно».
«Любите сладкое?»
«Все девушки сладкое любят».
«Ксения Викторовна, слыхали?» – Фриз полуобернулся ко второму пилоту, едва удостоив ее быстрым взглядом.
«Да кто ж спорит?» – негромко проговорила Ксения и подняла голову. Вита более чем соответствовала сладкому. И по наличию внешнего, и по отсутствию внутреннего.
«Так, может, тоже будете?» – усмехнулся Фриз.
«Буду, но не сейчас».
«Как хотите, Ксения, – довольно ответил Фриз и снова обратил свой спокойный и манкий взгляд на стюардессу. – И как вам летается? – спросил он. – Впечатления как?»
«Ой, Игорь Владимирович! А какие они могут быть? Я в восторге, я же всю жизнь мечтала!» – «всей» жизни было не более двадцати двух лет, вероятно. Но прозвучало увесисто.
«А боевое крещение прошли? Ребята проследили?»
«Конечно! Могу фотографии показать».
Разумеется, за это он ухватился. Боевое крещение в экипаже происходило фееричным образом. Перед первым полетом желторотых стюардесс заставляли взобраться на полки для багажа. А потом самостоятельно слезть оттуда. Всем было весело, помогало раскрепоститься и выводило за рамки формальности. Железная дисциплина в небе. И вот такие каламбуры на земле, чтобы разбавить ситуацию.
Фриз перещелкивал фото, кажется, окончательно позабыв, где он находится. И ржал хором со сладенькой нимфой. А потом, контрольным выстрелом в инстинкт самосохранения оной, выдал:
«А фото в кабине пилота желаете?»
«А можно?» – охнула Вита.
«Конечно, можно! – он снова повернулся к Басаргиной: – Ксения Викторовна, сфотографируете нас?»
«Игорь Владимирович, – Ксения недоуменно воззрилась на командира, – вы же знаете…»
«Ты на меня стучать пойдешь? Или я на тебя? – хохотнул Фриз. – Не ершись, Ксения Викторовна! Помоги нам с Виталинкой».
«Может… вы все же обойдетесь без третьего?»
«Ксения Викторовна, с тобой приказы и убеждения не канают. Будь человеком, а?»
Басаргина обреченно вздохнула – с Фризом порой проще было согласиться – и протянула руку за телефоном. Стюардесса жизнерадостно подпорхнула к сиденью первого пилота, намереваясь стать рядом с ним, но Фриз моментально отреагировал, приобняв ее за талию. Широко улыбнулся. Точно так же разулыбалась и нимфа.
Кадр, другой…
«Спасибо, Ксения Викторовна! – взвизгнула Виталина, пребывая в полнейшем восторге, когда забирала телефон. – Я и с вами хочу. Я селфи, быстренько!»
Та возвела очи горе и согласно кивнула.
«Давайте… быстренько».
«Вита, только чур фото в соцсети не выкладывать!» – расхохотался Фриз.
Ксения отвернулась обратно к доске приборов. Наблюдать распушившего хвост Игоря не имела ни малейшего желания.
Потому и в гостиничном ресторане мысль о кофе была отброшена за нежеланием мешать рандеву самодовольного павлина и юной прелестницы, а Басаргиной пришлось ограничиться фирменным морсом и ретироваться обратно в номер.
Там безуспешно пыталась уговорить себя заснуть. Но новое открытие не давало сомкнуть глаз.
Ей было одиноко и пусто в огромной кровати. Ксения почти слышала голос Маргариты Николаевны, провозглашавшей: «А я говорила!» – и почему-то заставлявшей ее есть манную кашу, утверждая, что она очень вкусная. И кто знает, сколько Ксении пришлось бы ее съесть, если бы не сообщение, оживившее Вайбер. Она глянула на часы.
22:40. Его смена еще идет. И он мчится за сотни километров отсюда по ночному Киеву.
«Я рядом, Ксенька. Спокойной ночи».
«Если бы ты был совсем рядом!»
Если бы он был совсем рядом. Если бы она позволила быть совсем рядом.
Глеб откинул голову на спинку сиденья и прикрыл глаза, вымученно улыбаясь. Если бы можно было выключить жизнь на этом моменте, он бы именно так и сделал, пока еще сообщения в мессенджере оставались нитью, неизменно их связывавшей. Прошлое не отпускает никого и никогда, ожидая своего часа, чтобы выстрелить. Его не обмануть – время. Все равно отыщет. Может быть, не так уж он и невиновен? Иначе к чему это все?
– У тебя это серьезно? – услышал Глеб.
– У меня это серьезно, – дал он ответ.
Сонная Илонка сидела за ним, прижавшись лбом к спинке кресла с обратной стороны. Петька выскочил за сигаретами. У них было целых пятнадцать минут, чтобы перевести дух. Голос молчал.
– Жалко.
– Чего жалко?
– Себя. Нас с тобой.
– Илон, – Глеб полуобернулся к ней. Увидел только макушку с волосами, собранными в обыкновенную косу. – Каких нас с тобой? Не было же ничего.
– Ну вот тех, которых не было. Я на Новый год думала Олега бросить.
Глеб долго молчал. Вот тебе и непробиваемая. Вот тебе и «не впускала». Идиот, который нихрена тогда не видел. И сейчас видит не лучше.
– Хорошо, что не бросила, – наконец, разлепил он губы.
– Хорошо… я перестала тебя узнавать.
– Тогда или сейчас?
– Сейчас. Я понимаю, что все правильно. Но тогда я правда хотела… думала, смогу.
– Извиняться не буду.
– Иди к черту со своими извинениями, Парамонов, – Илона негромко рассмеялась и подняла голову. – Ты уходишь, да?
– Откуда знаешь?
– Болтают. И ты другой стал, я же вижу.
– Ну вот… ухожу, наверное.
– Ясно. Давно надо было, – кивнула она. – Я ж не дура, Парамонов. Правда не дура. Видела, что ты на наш водоем случайно залетел и вряд ли надолго. Чисто передохнуть, воды похлебать. И что высота полета у нас разная – видела. Держалась за синицу в виде Олега, рисковать боялась. Добоялась.
– Илон, к чему ты это сейчас? Ладно бы сразу.
– Ну имею же я право с тобой нормально попрощаться, а? Раз уж столько тупила.
Стоит признать, последнее слово дают даже осужденным на казнь. В этом смысле Илонке было далеко до смертников. Недотягивает.
Осмоловский ему действительно звонил еще утром. С приглашением на собеседование. «Диплом не забудь, оболтус», – ржал он в трубку. Торопить события Парамонов смысла не видел. Потому неспешно пил кофе в тридцатиминутках – чай закончился. Слушал болтовню Петруся. А теперь выяснил о себе, что «болтают». Не иначе кто-то телефонный разговор услышал. Причем, нельзя исключать того, что этим «кто-то» была сама Илонка.
О сколько нам открытий чудных!
Не Владимир Владимирович, но тоже сойдет.
Его удивительная бабушка любила поэзию во всех ее проявлениях и заставляла его зубрить в детстве совсем не детские стихи. Говорила, у него хорошо получалось читать с табуретки с серьезным видом. Глеб этого не помнил. Но, видимо, что-то въелось, что впоследствии поперло.
До конца смены они катались уже молча. Говорить не о чем, все сказали. Наверное, и правда попрощались. Не тогда, на Новый год, когда он писал эсэмэски Ксеньке, а именно сейчас. Всему свое время. Сейчас, впрочем, он тоже ей писал – с земли, пока она летала без него.
Потом заполнял документы на работе. Передавал приветы следующей смене, прощался с Леной, дежурным врачом. Долго курил, кивая знакомым водилам, кучковавшимся во дворе в пересменку. И все это внешнее. Внутри себя он пытался навести в жизни порядок. Неплохо для человека, годами откладывавшего. Экспресс-разбор. Метод Парамонова.
Илона дала пищу для размышлений. Про водоем, на котором он отдохнул. Может, и правда отдых перед новым взлетом?
Но куда, черт подери, можно лететь, когда никому нахрен не нужны эти его попытки.
Он тот же. Вне зависимости от того, дружит с ведущими хирургами города и страны или с шофером реношки Петькой. Вне зависимости от того, с кем спит – с хорошей девочкой Верочкой или замужней медсестрой на скорой. Вне зависимости от того, сколько людей поведутся на его морду.
Он тот же.
С Ксенькой он тот же. У него есть возможность оставаться собой. Та роскошь, которую мало с кем можно себе позволить. Даже тогда, когда она ждет от него большего – ждет ради него.
Между ними никогда не было вранья. Никогда. Не было упущенных возможностей. Не было несказанного Б после сказанного А. Даже прошлое. Оказывается, одно на двоих.
Парамонов невесело усмехнулся. Затушил сигарету о стену, бросил окурок в урну.
И домой. Домой – потому что после обеда прилетает Ксения.
Он обещал ей быть всегда рядом. Но только если она захочет того же. В противном случае, ничего уже не останется. Рядом, в конце концов, должен быть не только он. Она тоже… тоже.
Но что ему делать, черт подери, если правда все в итоге сожжет дотла? Потерять Ксеньку – это значит потерять себя, которого снова нашел. Как она там тогда сказала? «Тебе будет больно…»
Ему больно. Ну хуже того – больно станет и ей.
Последние часы до ее возвращения спать не мог, хотя давно ввел в привычку передремать немного после смены и перед ее приездом. Бродил по квартире из угла в угол и все думал: как? Ну как ей сказать?
А когда раздался звонок в дверь, только и мог, что передвигать ноги – чтобы открыть. Знал, что поступит правильно. Но еще не представлял, как на это решиться.
На пороге стояла Ксения – в форме и с кактусом в руках. Горшок был перетянут красной лентой, завязанной в замысловатый бант.
– Привет, – весело поздоровалась она, проходя мимо Глеба в квартиру и скидывая на ходу туфли.
– Это чего за нахрен? – медленно спросил он, кивнув на цветок.
– Это? – переспросила Ксения, сама воззрилась на кактус и после некоторой заминки протянула его Глебу. – А это тебе! Когда Денис подарил его мне, то сказал, что это я. Ну и я подумала… пусть у тебя побудет. Обживется.
Все это она проговорила с совершенно серьезным выражением лица, будто на экзамене отвечала. Парамонов несколько секунд внимательно разглядывал растение. Потом снова перевел взгляд на Ксению. Медленно приподнял уголки губ и протянул руку за горшком.
– Немного похож. Они же цветут?
– Цветут. Я думаю, тебе понравится… наверное… – она улыбнулась с несвойственным ей смущением и быстро выпалила: – Как дела?
Как дела? Как его дела?
Сдохнуть хочется, да никак.
– Жить буду, – усмехнулся он. – Ты голодная? Устала?
– Голодная, устала, – кивнула Ксения, быстро несколько раз поцеловала Глеба в губы и пошла на кухню, потащив его за собой. И продолжала говорить: – Я жутко устала и в отпуск хочу. У тебя когда отпуск? Ты же можешь взять отпуск? Чтобы вместе. И давай уедем. Куда захочешь. Куда ты хочешь? Только не Стретовку твою, ладно? А в Стретовку на эти выходные поедем. Можем даже в пятницу. Что там у тебя со сменами?
Сглотнул, попытался перевести дыхание. Ничего не выходило. Ее поцелуй на губах. Все чувства там. На губах. Как ей сказать – вот такой? Как?
– Я… – пробормотал он, – я не знаю… я… Осмоловский звонил. Договорился о встрече с главврачом, как пройдет…
– Да? – она остановилась на мгновение, обернулась, подняла глаза и смотрела теперь прямо ему в лицо. – Но это же хорошо! Что-нибудь другое придумаем, да?
Да. Да, Парамонов, да. Что-нибудь другое.
– Твоего мужа звали Иван Тарасенко, – услышал он собственный голос.
Ксения непонимающе вскинула брови и негромко пробормотала:
– Да. Откуда ты…
– Он служил в пожарной части… несчастный случай, сильнейшая кровопотеря.
Она нахмурилась, взгляд утратил веселость и легкость. Молчала и ждала, чтобы Глеб продолжал. А он не представлял, как сказать самое главное. Смотрел в ее глаза и не представлял. Как он любил эти ее глаза. Влюбляясь тем сильнее, чем больше они оживали. Они ведь оживали, в этом он не ошибался. Глеб медленно подошел к подоконнику. Поставил кактус. Повернулся к Ксении и проговорил:
– Разрыв внутренних органов, острая анемия… Врач, который… не справился.
Она по-прежнему молчала и не двигалась. Лицо застыло, превратившись в маску. Лишь глаза медленно следили за его передвижениями.
– Я тебе клянусь, я ничего не знал, – продолжал Глеб. – Все это время даже не догадывался. А потом мы с… твоим братом… Ни он меня не забыл, ни я его. Он обещал не говорить тебе, но я… это… это было бы нечестно.
– Не тяни, – хрипло выдохнула Ксения.
Парамонов шагнул к ней. Кто из них больше походил на раненое животное? Кто из них сильнее себя искорежил?
– Тарасенко умер у меня на столе и под моим ножом, – каждое слово – ударом отбивало его собственные внутренности до состояния, когда он должен бы истечь кровью. Что же тогда происходит с ней? Но он не мог не продолжать. Потому что помнить ее всю жизнь с этим застывшим выражением лица после того, как видел ее ожившую, невозможно. Он снова разлепил губы и проговорил: – У меня до него вот так… никто. Никогда. Потом его родственники угрожали в суд подать. Отец-генерал… на уши всех поставили… Ну… остальное ты знаешь. Я не подозревал, Ксень. У меня в голове не было… Если бы я мог его спасти, я бы спас.
– Да, – совсем глухо проговорила она. Медленно развернулась и медленно вышла из кухни, чуть отставив в сторону руку, словно удерживая себя, заставляя идти ровно. Он догнал ее в несколько шагов. Схватил ладонь и развернул к себе лицом. Терять ее взгляд. Терять ее! Видеть, как уходит!
