Текст книги "Уход на второй круг (СИ)"
Автор книги: Марина Светлая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)
– Скажи что-нибудь, – попросил Глеб.
– Я не могу снова предать его.
– Ты не предаешь! Ты никогда его не предавала!
– Не тебе решать, – она высвободила ладонь и пошла к двери.
– Я тебя люблю!
– Дело не в тебе, а во мне.
– Плевать! Ты же знаешь меня… Знаешь все про меня – теперь все. Останься, пожалуйста… или… или подумай и останься. Я буду ждать, когда ты останешься, Ксень!
– Я не могу.
– Я смогу. За нас обоих – я смогу.
– Зачем?
– Потому что мы могли бы… быть счастливы. У нас были шансы! Каждое утро начинать с тебя и каждый вечер заканчивать тобой. Поехать в твой чертов отпуск. Обедать у твоих родителей по воскресеньям. Поменять мой чертов диван, потому что он скрипит. И трахаться на новом. Может быть, однажды ты захочешь детей. Моих детей, не рыжих, черт подери, а моих!
– Я давно не верю в шансы, – проговорила Ксения, глядя на него исподлобья.
А ему хотелось стереть навсегда этот взгляд. С таким взглядом не остаются. Не ждут. Не надеются. И даже не прощаются. Уходят, оставляя за собой выжженное поле, в которое никто никогда не возвращается. Глеб схватил ее за плечи, будто собирался встряхнуть, заставить смотреть иначе. Убрать эту чертову пелену, скрывавшую от него тепло, которое он чувствовал в ней все последние месяцы.
– Я не виноват, что именно он! Я не знаю, что они тебе говорили, но я не виноват, что именно он попал ко мне в операционную! Я обещал, что не полезу в твое прошлое, но я не виноват, что я уже в нем! Хрен ты меня от себя отдерешь.
– Не виноват, – повторила она эхом. – Но я не могу.
– Ксения, пожалуйста… Я же все равно завтра буду у тебя под дверью. Пока не откроешь.
Молча наклонившись, Басаргина подхватила туфли и вышла босиком за дверь.
– Я буду у тебя под дверью, слышишь? – раздалось ей вслед.
Но она не слышала. Резким, ровным шагом шла вниз, на улицу, к машине. Уехать. От людей, от прошлого, от настоящего. Почему именно он? Как так случилось? Почему сейчас, когда привыкла, когда чувствовала желание возвращаться к нему, когда стала думать не о нем и себе, а о них. И что ей делать теперь? Даже ехать некуда… Дома нет, родители начнут выпытывать, брату, после того, как он промолчал, доверять нельзя.
Ксения завела двигатель, вырулила со двора, вклинилась в поток машин. Пристроилась за первой попавшейся, не сводя глаз с подушки в виде дорожного знака у заднего стекла. Так и ехала за ней, как на буксире. Пока не очутилась в каком-то дворе, где «ведущая» машина, наверняка привычно, по-домашнему, припарковалась под раскидистым каштаном. Ксения тоже остановилась. Выключила двигатель, откинула голову, прикрыла глаза.
Как так случилось? Почему именно он? Почему из всего расчета именно Иван оказался в том проклятом коридоре у чертовой двери?
Ксения помнила каждое слово брата, будто только вчера сидела в кухне его квартиры и пристально смотрела на широкую спину Дениса. Он стоял у окна, отвернувшись от нее, когда решился под ее молчаливым напором рассказать о случившемся. Голос его был глухим, скупым, таким же, как и слова.
«Обычный пожар в обычной пятиэтажке. Таких была сотня и будет еще без числа. Зашли через дверь. Дыма в пределах нормы. В коридоре баба. Сказала, что дома одна. Бухая, заметно… Ее Женька вывел. Очаг на кухне оказался. Паяльник включенный бросили. Древний, как у деда в деревне, помнишь? Потушили быстро. Нижней квартире почти повезло – залили не сильно. Иван пошел квартиру осматривать. С ним Артур. Он говорил, Иван впереди был, проверил дверь в комнату, велел остановиться. А потом шарахнуло. Я сразу даже не понял, что случилось. И… черт… если бы не этот гребаный каркас для душа… такой же древний, как все в этой гребаной квартире. Из арматуры. Это потом соседи рассказали, что хозяин тащил со свалок и ближних дач металл. Сдавал. Похмелиться хватало и нажраться по новой. Любым пойлом. Его трезвым никто не видел в принципе».
«Почему эта пьяная сволочь не сдохла в чертовом пожаре?» – проговорила Ксения, когда брат замолчал.
«Не сдохла, – мрачно повторил Денис. – Ногу сломал, когда из окна выпрыгнул. А орал, будто его живьем свежевали…»
Она вздрогнула от слабого стука по стеклу. Открыла глаза. У дверцы стояла женщина лет сорока, подмышкой держала вяло трепыхающегося пацаненка. Ксения опустила окно, и в салон сразу ворвался повизгивающий лай. Она глянула вниз – у ног женщины суетилось лысое чудо природы.
«Китайская хохлатая», – вспомнилось Ксении, и она улыбнулась.
– Вы в порядке? – спросила женщина.
– Что? – переспросила Басаргина и тут же добавила: – А… да, все нормально.
– Тогда… Это мое место…
Ксения снова удивленно посмотрела на женщину и, наконец, поняла.
– Да… да. Я уже уезжаю.
Она завела двигатель. Забавная группа в одинаковых клетчатых футболках у всех троих отбыла в собственное транспортное средство – что-то маленькое, юркое и тоже клетчатое. Басаргина снова не смогла сдержать улыбку и вырулила из чужого двора. Запустила навигатор, пытаясь разобраться, где находится, и решить более важный вопрос – куда ехать.
Сейчас нужно продержаться сутки, до ближайшего рейса.
Потом подумает снова.
* * *
Можно, конечно, начать все сначала и срезать замок. Где взять болгарку, он знает. Но такая практика проканать может только один раз. И что, к черту, ему это даст? Ни-че-го.
Ее нет.
Глеб невесело рассмеялся. Прижал ко лбу стакан с водой. Когда успел набрать этот стакан – не помнил. Память не держала деталей, выхватывала отдельные фрагменты. Узкая спина в дверном проеме. Голые ступни на полу. Звук отъезжающего Инфинити.
К ночи она так и не вернулась. Ночью не вернулась тоже.
Не вернулась и на следующий день. И на третий. Рейс. Чертов рейс, поделивший мир на две части. В одной была она, в другой – он. Именно сейчас. Все три дня он торчал в квартире, вглядываясь во двор, прислушиваясь к звукам в подъезде. Первые сутки не писал и не звонил. Ей нужно прийти в себя. Ей нужно понять, как жить дальше. Ей нужно решить, как будет лучше для нее. Не отрывать себя от него, а увериться: приросла.
Повторял, надеясь и тут же разбивая в осколки любые надежды одним вопросом: приросла ли? Ведь так никогда и не сказала. Ее взгляд вспышкой из памяти. «Я не могу».
А он цепным псом сидел – сторожил. Иногда поднимался наверх, зная, что закрыто. Что не приехала. И приехала бы – не позволила бы переступить порог.
На вторые сутки, когда Ксения уже точно улетела из Киева, не выдержал. Написал сообщение в Вайбере: «Ты долетела?» Оно было прочитано. Но осталось без ответа.
Третьи застали его со стаканом воды, прижатым ко лбу. И с вырывающимся из груди смешком. Вломиться в квартиру еще не значит войти в жизнь. Особенно, если квартира пустая. Особенно, если в жизни почти все – допустимые потери. Ну вот не стал он ее спасательным кругом! Нахрена круг той, которая прекрасно плавает?
«У тебя морская болезнь бывает?»
«Нет, а надо?»
В этом она вся. Сломя голову на рифы. Ему только показалось однажды, что она в своей броне предпочитает мелководье. Чтобы не было соблазна погружаться. Теперь выходило иначе. Отрезала. Его – отрезала.
Потом была пятница и собеседование. И как апофеоз всеобщего бреда его вердикт.
Стажировка.
Головой понимал: все правильно, в его случае надеяться угодить сразу в штат было бы нелепо. Но все же представить себя стажером было забавно само по себе.
«Не дури! – ворчал Осмоловский, позвонивший к вечеру и заставший Глеба за рулем. – Пару месяцев помаринуют и возьмут, ты же знаешь».
Он знал. Знал прекрасно, отдавал себе отчет в том, что по-другому и быть не могло. И думал совсем не о том, что менялось сейчас в жизни. Думал о Ксении. Она мариновать не станет. Она просто уйдет. Вопрос в том, как это сделает, и есть ли у него шанс перехватить, предупредить маневр. Затем и торчал битый час на парковке аэропорта «Киев». Ждал. Снова ждал, будто, и правда, самого себя посадил на цепь. Бесполезно. Ни ее Инфинити, ни ее самой. Самолет сел давно. Разбор полета должен был закончиться.
«Все нормально, Александр Анатольич», – отвечал Глеб в трубку, мысленно возмущаясь: ни черта не нормально!
«Ага, по твоему тону слышно! С какого числа приступишь?»
«С первого».
«Ну, удачи тебе, Парамонов».
«Удача тут ни при чем, и вам это отлично известно».
Без рекомендации Осмоловского ему и на имеющийся результат рассчитывать не следовало. Он по-прежнему был никем. Никем, получившим шанс. Вопрос только, какой из шансов сейчас был важнее. Получить чертову работу в чертовой профессии. Или застать Ксеньку дома. Ну, в конце концов, куда ей ехать? Не к родителям же!
Спустя еще час, продравшись сквозь столичные пробки и собственное бессилие ускорить время, он добрался, наконец, до дома на улице Телиги, в котором купил квартиру только в конце прошлого лета. Вылетел из машины, оглядываясь по двору. Подлетел к крыльцу. Там, на крыльце, его и застала подкатившая к голове горячая волна понимания: ее Инфинити нет и здесь. А значит, вычеркивала, отрывала, стирала всякий след.
– Что ж ты творишь, Ксенька? – медленно ворочая губами, прошептал Глеб. И нифига он не готов к тому, что происходило. Узкая спина в дверном проеме была только еще началом. Теперь наваливалась пустота. Тяжелая, давящая, вынимающая все нервы и натягивающая их в страшно звучащие струны пустота. Что вообще может красиво звучать в пустоте?
Глеб рванул на второй этаж. Остановился перед дверью. Несколько секунд смотрел прямо перед собой. А потом вынул телефон, на сей раз намереваясь ей звонить. Но и здесь мимо. Что-то сбойнуло в этой чертовой реальности. Ксении удавалось себя стереть, будто бы нажимала по очереди на каждый файл, в котором содержалось ее имя, и шарашила на клавиатуре SHIFT+DELETE. Обходилась даже без корзины. Нахрен со всех дисков без возможности восстановления.
«Абонент знаходиться поза зоною досяжності. Будь-ласка, зателефонуйте пізніше».
Какая малость! Проблема лишь в том, что «пізніше» в их случае невозможно. И они оба это знали. Не простила. Постановила, что виноват, и не простила. Вот только смелости сказать в лицо: «Парамонов, ты – тварь, убившая моего мужа», – у нее не было. Потому что, озвучив эту мысль, вынудила бы его оправдываться, объяснять. Не дай бог еще усомнится! А сомнений Ксения Басаргина не выносила.
И, тем не менее, он звонил. Звонил по дороге на станцию. Звонил ночь напролет каждый раз, когда можно было выдыхать между работой. В дороге, в кресле, на диване, в столовой, когда «мама обедать звала». Звонил перед тем, как идти писать заявление на расчет. И звонил потом. Этого номера больше не существовало. Не существовало Ксении по этому номеру. Понимал, что она сменила сим-карту. И все же звонил, надеясь на какое-то чудо. Но чудес не бывает.
30 июня он отработал последнюю смену на станции при Городской клинической больнице скорой помощи № 16. В тот же день почти решился заявиться к Басаргиным-старшим, чтобы узнать, где прячется их дочь. И тогда же, тридцатого, сделал новое открытие. Для чего нужны братья.
Братья нужны, чтобы помогать наводить порядок в жизни, перевозя шмотье с места на место. Чтобы вместе нажимать на SHIFT+DELETE, удаляя навсегда никому не нужные файлы. Чтобы делать вместе этот чертов последний шаг.
Во дворе дома стояла грузовая машина.
На крыльце – Денис.
Курил. Смотрел на него, подходившего к подъезду, в упор. Это как последние минуты до занавеса. Она вычеркнула. Есть ли надежда вычеркнуть у него.
– Я смотрю, тут живенько, – мрачно проговорил Глеб, оказавшись на крыльце.
– А у тебя реальный талант. Все поганить, – так же мрачно проговорил Басаргин.
Парамонов дернул уголком губ. Нервно, зло.
– Ок. Допустим. Ты бы на моем месте промолчал?
– Да похрену. Твое место – твои проблемы. Но ты же их умудряешься на других навешивать. Себе легче делаешь? Ладно я… Ее зачем? Она же его снова похоронила, ты не понимаешь?
– А ты? Ты не понимаешь, что она бы все равно узнала? Вопрос времени, – Глеб отвернулся от Дэна и посмотрел на машину. Несколько секунд вглядывался в ее светлые дверцы. Чувствовал накатывающую ярость. И, когда сдерживаться сил не осталось, выпалил: – Ну, пусть я виноват! Вы меня осудили, пусть! Ты прав, мое место, мои проблемы! Я тогда оправдывался, а сейчас не буду, и уж точно не перед тобой. Мне надо с ней поговорить, понимаешь?
– Она не хочет, – пожал плечами Денис.
– Я хочу, мне надо!
– Это мне точно похрену.
– Куда она уехала? К тебе? К родителям? Она как тогда была или еще хуже? – прорвалось. Он не хотел, чтобы прорывалось, но оно прорвалось. Нечто близкое к панике. Нечто не пережитое много лет назад навалилось сейчас. В двадцать лет он понять не успел, что потерял. Сейчас все было словно в замедленной съемке. Он ее терял.
– Тогда? – Денис ухмыльнулся. – Тогда у нее был я. Теперь она и меня не подпускает. Сама тащит…
– Она хоронит не его, а себя и меня.
– Чего ты хочешь? У тебя был шанс, ты его просрал.
– Я сказал ей правду. Можешь за это мне еще раз по морде съездить. В тюрьму же за такое не сажают.
Басаргин устало потер лоб, отбросил потухший окурок.
– К чертям собачьим твою правду, если я даже не знаю, где она теперь.
– Как не знаешь? – вскинулся Глеб, то ли не веря, то ли не осознавая. – Ты же за ее вещами тут?
– Я – тут. Позвонила, попросила шмотки забрать. Я звоню – трубку не берет. Твою ж мать, откуда ты взялся, а? – рявкнул Денис.
– Квартиру купил тут. Сдуру.
– Реально, сдуру.
На крыльце нарисовались грузчики, тащившие комод.
– Вроде все, хозяин, – сказал один из них. – Проверяй.
Глеб молча наблюдал, как Басаргин сходит с крыльца и идет к машине. Молча же наблюдал возню в кузове. Пытался прийти в себя и из тысяч мыслей сформировать пустоту. Пусть и давящую. Но когда Денис собирался погрузить в кабину грузовика еще и себя, не выдержал:
– Если сможешь, дай знать, как она. Пожалуйста.
– А я тебе и сейчас скажу. Хреново она. Когда хорошо – по норам не прячутся, – Денис хлопнул дверью, водитель завел мотор.
Грузовик закружил по двору, выезжая. Глеб, чувствуя, как жара струится потом по пояснице, закрыл глаза. О норах он знал слишком много. Норах и конурах. В конце концов, ничего нового. Его выбрасывали, как нашкодившего пса. Необязательно было сторожить под дверью.
Но разве можно вот так навсегда? Насовсем? Откуда берутся силы вычеркивать, выкорчевывать? Забывать? И где ему самому взять силы забыть, когда хочет помнить. Когда все еще не верит, что все закончено.
Он медленно вошел в подъезд. Как будто был не человеком, а роботом. Позволял завладеть собою медленно наползающей усталости. Постепенно сходил с ума.
Быстро он делал только одно и много позже. Ночью, мучимый бессонницей, он достал телефон. Нашел ее номер, которого теперь уже точно не существовало. И, набрав всего несколько слов, нажал «Отправить», понимая, что это сообщение отправлено не будет уже никогда.
«Ты нужна мне. Будь рядом».
* * *
Дождило почти каждый день. От по-осеннему однообразной мороси, окрашивающей все вокруг в серый заунывный цвет, до ливней, когда тротуары превращались в русла рек. Словно этажом выше прохудился водопровод, и теперь заливало землю. Нередкими были грозы, с оглушающим хрустом разламывающие небо. И никто не мог ничего исправить.
Все и везде рано или поздно любой разговор сводили к погоде, и только Ксению Басаргину погода заботила лишь в качестве данных метеосводок, которые она получала перед каждым вылетом.
Как знать, возможно, она иначе относилась бы к стихии, если бы дождем можно было смыть многие дни – из памяти и из настоящего. Но приходилось вычеркивать самостоятельно.
Со всем свойственным ей упрямством Ксения продолжала делать шаг за шагом, попутно кромсая собственную жизнь до неузнаваемости. Ее преследовал страх, почти животный, что не справится. Трещины панциря, так долго защищавшего ее, неумолимо разрастались – знала, чувствовала, и тело саднило от просачивающейся сквозь них жизни. А она все еще сопротивлялась, латала дыры и залечивала раны.
Сменила номер телефона, сменила квартиру. С квартирой повезло – в первую же неделю сняла недалеко от аэропорта, что позволило поставить машину в гараж и начать пользоваться службой такси. В ее существовании вне работы таксисты оказались единственными живыми людьми, с которыми она общалась. Все остальное вымарала. Как мало времени, оказывается, нужно, чтобы избавиться от спортзала и института, спрятаться от родителей и брата. Не думать о приближающемся дне рождения, не ездить на воскресные обеды. Не хотела объяснять, отвечать на вопросы. Что она могла ответить им, если не знала, что ответить себе?
Два года назад ей сказали, что виноват врач. Врачебная ошибка. Кто не слышал о подобном? Но она и подумать никогда не могла, что однажды это коснется ее. Коснется так, что обратного хода уже не будет. Не будет человека, который еще вчера говорил тебе что-то простое, но важное, человека, без которого не мыслишь собственной жизни.
А потом оказывается, что продолжаешь жить, несмотря на потери. День за днем, шаг за шагом. И медленно, незаметно предаешь собственное прошлое. И собственное так и не наступившее будущее.
И однажды вдруг оказывается, что врач, который должен был сделать всё и даже больше, который не спас… тот самый врач, который отобрал будущее…
… оказывается тем самым, кто рядом.
И что с этим делать, что делать с собой, с Глебом – она не знала.
Единственной объективной реальностью, необходимостью оставалась работа. Жесткий график рейсов удерживал у края черной пропасти, в которую она снова заглянула. Упадешь – не выкарабкаешься. Не будет желания, не хватит сил. Их уже хватало лишь на то, чтобы заставить себя подняться с кровати, добраться до аэропорта и сосредоточиться – хотя бы на время полета выбросить из головы все, что не связано с небом. А кроме неба у нее ничего больше не осталось.
Впрочем, у родственников было иное мнение на этот счет. Что они ей и доказали ранним субботним утром в самом конце июля, дружно ввалившись в маленькую прихожую ее нового жилища, наполнив его гомоном, разноцветными букетами и запахом дождя.
– Что ж вам не спится? – уныло пробормотала Ксения, куклой трепыхаясь в их поочередных объятиях.
– С днем рождения, Ксюха! – выкрикнул Дэн, выхватывая откуда-то из сумки футбольную дудку, и принялся дуть в нее изо всех сил.
– Денис! – взвизгнула от неожиданности мать.
– Феерично, – совсем мрачно отозвалась сестра. – Че еще приволок?
– Их, – он ткнул пальцем в родителей. – И подарок!
– Ксюшенька, дорогая, ну мы же соскучились! Не сердись, но твой день рождения – это и наш праздник! – авторитетно заявила мать.
– И поскольку ты вряд ли готовилась, она вчера весь день проторчала на кухне! – возмутился отец, перенося через порог увесистые, судя по виду, сумки.
– Совсем не готовилась, – согласно кивнула Ксения и потерла глаза.
– Есть предложение. Давайте вы попразднуете на кухне, а я еще посплю, а?
– Плохое предложение снимается автоматически, – сообщил Дэн и вручил ей коробку – обыкновенную, большую, из «БытТехники». С ярким изображением набора для фондю из тринадцати предметов.
– Можно испробовать прямо сейчас. Сыр точно был.
– Иди и пробуй! – Ксения вручила коробку обратно брату. – С соблюдением правил пожарной безопасности.
– Умная?
– Денис! – рассердилась Маргарита Николаевна и тут же переключилась на дочь: – Так, все, показывай, как устроилась на новом месте!
– Смотрите, – Басаргина-младшая развела руками и потопала в комнату.
– Ты одна здесь?
– Кота еще не завела, – буркнула она.
– Ксения! – уже хором выкрикнули и отец, и мать.
Но на этот раз быстро сработал Дэн.
– Так, дайте доспать человеку, потом поговорим. Ма, все разогреть надо, разложить. Час тебя беспокоить точно не будем! – обернулся он к сестре.
– Спасибо тебе, добрый молодец, – в пояс поклонилась она и, не сдержавшись, зыркнула недобро. – За все!
Хоть и помирилась с Денисом, а нет-нет, да и прорывалась обида. Знал. Не сказал. Не он виноват, что она увлеклась. Но из-за его молчания она умиротворенной дурочкой блуждала по магазинам. Подарки покупала, идиотка! Те подарки уже через сутки оказались в ближайшем мусорном баке, а она – на даче Басаргиных, где даже ближайшим родственникам не пришла бы в голову идея ее искать.
С такими мыслями Ксения лежала в постели – без сна и с тяжелой головой. До нее доносились отголоски звуков с кухни. Денис с отцом басили, мать добавляла в их дуэт звонкие ноты. Но звучал ансамбль определенно минорно.
Ксения зло повернулась набок и накрылась с головой. Никто не хочет понять самого главного: ей нужно, крайне нужно, чтобы ее все оставили в покое. Неужели это так сложно?!
Тонкая ткань простыни не спасала от настойчивой какофонии. Пришлось зло выдохнуть и подняться. Она демонстративно прошлепала в душ, долго там плескалась, потом так же отстраненно продефилировала обратно в комнату.
К родственникам явилась ровно на сорок пять минут позже отведенного ей Денисом часа. В старой вылинявшей футболке, таких же древних шортах и с небрежно завязанными волосами.
– Медаль вам за терпение, – усмехнулась она, стащила со стола кусок колбасы и устроилась на подоконнике. – Вишневку захватили?
– Еще бы не захватили! – возмутилась Маргарита Николаевна и кивнула на отца: – У человека в голове программа встроена по вишневке!
– Злая, злая Ксюха! – фыркнул брат, оказавшись возле нее и протягивая вилку для фондю с комком, пахнущим сыром, мускатом и черт знает чем еще. – Проба!
– А сам пробовал? – недоверчиво глянула она на него. – Первые куски – детям!
– Мне яд не страшен, – Ксения забрала у него вилку и сунула хлеб в рот. Хороший повод помолчать, пережевывая положенные тридцать три раза. Но родителей унять было сложно. Кажется, они явились со вполне определенной миссией и уходить без ее выполнения не намеревались. И сходу совсем не представлялось возможным понять, кем сейчас работает Дэн – щитом, защищающим ее, или лампой, направляемой в глаза при допросе. Но в любом случае ничто не могло остановить отца с его очень важным вопросом, заданным самым беззаботным тоном, не предвещавшим ничего плохого и предназначенным усыпить бдительность. Но, тем не менее, в лоб.
– Ты вечером никуда не собираешься? С друзьями, с коллективом?
Ксения дожевала, кинула быстрый взгляд на мать – понять, откуда ветер дует – и сообщила:
– С моим коллективом мне скучно, а друзей у меня нет. И ты, папа, об этом прекрасно осведомлен.
– Не только осведомлен. Меня это удручает.
– Па, ну вообще-то она со времен подштанников за мной таскалась. Я ей – подружка! – молвил Дэн и усмехнулся. Ясно – щит!
– То есть это мы недоглядели? – возмутился Виктор Антонович.
– А кто просил присмотреть за сестрой?
– Мужчины, хватит! – рассердилась Маргарита Николаевна. – Тут у нас день рождения был с утра! Ксюша, вкусно?
– Вкусно, мама.
– Динька сказал, что это хороший подарок. Мы только скидывались, он выбирал. Ну или кто-то по его заданию.
– Ма! – мысль о том, что он разбирается в кухонной бытовой технике, была недопустима. Потому, вероятно, дело в бабе. Вернее, в ее наличии. А эта мысль была недопустима тем паче!
– Нам теперь к тебе далеко ездить! – тут же переключилась Маргарита Николаевна на другое.
– А мне близко на работу, – отозвалась Ксения, глядя в окно. Снова шел дождь, шуршал по подоконнику, и она скорее слушала его, чем родителей и брата.
Мать завозилась у стола, расставляя тарелки и приборы. И раскладывая еду. Отец уныло разливал по бокалам вишневку, периодически косясь на фондюшницу. Денис так и стоял возле Ксении, будто бы охранял ее еще и физически от поползновений. Проблема была в том, что хрен ее охранишь сейчас. Потому что в родителях бурлило. Бурлило так, как в потоках воды, несущихся к стокам на дорогах. Немного позже, уже за обедом, среди прочей болтовни, касавшейся скорого отъезда четы Басаргиных-старших на моря, Денискиного разгульного образа жизни и нестабильности валютного курса, мать, в конце концов, не выдержала, приняв эстафету у отца:
– А с твоим отпуском что, Ксюш? Говорила, на день рождения хочешь…
– Перехотела, – Ксения откинулась на спинку стула, скрестила на груди руки и окинула бесстрастным взглядом присутствующих. – Начинайте. Я же понимаю, зачем вы пришли.
– Поздравить пришли! – почти хором заявили оба родителя. И только Дэн невесело усмехнулся.
– Спасибо. Я тронута. Но это же не всё?
– Не всё! Мы не могли позволить тебе киснуть сегодня в одиночестве! – с достоинством ответила мать.
– А чем сегодня отличается от вчера или завтра, позволь узнать, – мрачно улыбнулась Ксения.
– Сегодня праздник! Ты говорила про отпуск, про Глеба, про планы! А сама сбежала!
– А я люблю одиночество. Без праздников и всего остального. Я же не заставляю вас жить так же, но, пожалуйста, не мешайте мне.
– Черта с два ты любишь одиночество! – неожиданно взорвался отец, подняв голову от бокала и наградив ее тяжелым взглядом: – Что он тебе сделал?
– Кто? – ошалела Ксения.
– Врач твой! Что он сделал, что ты пятками засверкала?
– Витя!
– Молчи, Рита!
– Ничего он не сделал! – одновременно с ними рявкнула и Ксения. – Это вы себе что-то придумали. То, чего быть не могло!
– Чего у тебя не могло быть? Вот чего? Любви? Семьи? Детей? Жизни? Ты трусиха, Ксения! Я никогда не думал, что воспитал трусиху, но ты трусиха!
Ксения долго смотрела на отца, потом на мать, брата, медленно вдыхала воздух, проталкивая ком, перекрывавший горло. Пока, наконец, негромко не сказала:
– Я не считаю, что смелость характеризуется количеством мужей и наличием детей.
– Смелость характеризуется способностью принимать решения, а не прятаться от них! Думаешь, побегом что-то решила? Ты спряталась!
– Па, может, хватит? – возмутился ошалело наблюдавший за ними Денис. Вину чувствовал или правда считал, что отец перегнул палку?
– В моем списке первым и ключевым пунктом была любовь! – продолжал бушевать отец, не обращая на сына внимания. – Ты от нее сбежала. Потому повторяю вопрос: что он сделал, Ксения, что ты сбежала?
– Я ушла, потому что не хотела больше с ним быть, – медленно выговаривая каждое слово, сказала она. – И ни с кем не хочу. Это вам на будущее – от всяких попыток сватовства. Потому что мне никто не нужен. От слова вообще.
За столом повисло гробовое молчание, прерываемое только шумом дождя за окном и тяжелым дыханием Виктора Антоновича. Денис безотрывно смотрел на сестру. Мать – в стол. И это молчание было невыносимым. Потом Маргарита Николаевна подняла голову и тихо спросила:
– И мы сейчас не нужны?
– Я о другом, но понимайте, как хотите.
Мать кивнула. Взгляд ее светлых лучистых глаз неожиданно потемнел. И выражение лица стало совсем непривычным. Она взглянула на все еще греющееся фондю. И тихо ответила:
– Я помою посуду, и мы уйдем. Будешь одна.
– Я и сама могу помыть свою посуду, – проговорила Ксения, чувствуя, как начинает дрожать подбородок. Ни на кого не смотрела и действительно ждала, когда они уйдут.
– Мне неприятно видеть, во что ты превращаешь свою жизнь, дочь, – мрачно сообщил отец.
– Вот и пошли, чтоб не видеть. Хватит уже! – резковато отозвался Денис и глянул на сестру. – Прости.
Она тоже смотрела на него, глаза наполнились слезами. Ксения резко отвернулась, так же резко поднялась и вышла из комнаты.
Они убрались быстро. Не прошло и десяти минут. Что там собираться летом? Ноги в сандалии вставил да пошел. Ни пальто, ни шарфа. Хлопнула входная дверь. И теперь и правда единственным звуком был стук по подоконнику. Из раскрытых окон несло озоном.
А где-то среди тысяч сигналов мобильной связи неслось смс, которое никогда не дойдет до адресата, потеряется и исчезнет, потому что прийти ему некуда.
«С днем рождения, Ксенька».
Такие дела…
* * *
Цифры телефона Глеба расплывались перед глазами. Она смотрела на них бессчетное количество минут… или часов. Всегда в это время от него приходило сообщение – он знал, что она приземлилась, отчиталась, устроилась в гостинице. Еще месяц назад…
Чертовы технологии! У него – нет ее номера. Ей – стоит лишь отправить любую закорюку…
Надо ли? Месяц прошел.
Она закрывала глаза. Под веками продолжали гореть цифры.
А она продолжала свой бесконечный разговор.
Теперь не с мертвыми. Теперь с кем-то, кто может… если Он есть… позаботиться о Глебе.
Пусть ему не будет больно. Пусть забудет. Пусть утешится. Забылось же однажды… то что было куда как серьезнее, чем то, что случилось между ними. Или пусть не забудется… вспомнится…
Случившееся – ошибка, предательство… Предательство вдвойне.
Это он не спас. Он оставил ее без мужа, без ребенка.
Ксения открыла глаза и уставилась на картинку, украшавшую бледную стену гостиничного номера. Карта Вильнюса в деревянном багете. А вокруг – схемы средневековых изобретений на бумаге, стилизованной под папирус. Она подошла к картинкам, долго смотрела на линии – ровные, уверенные, четкие.
Она пыталась жить так же. Уверенно и четко, расставляя приоритеты. Так почему он пришел после того, как она вбила главную вешку? Сейчас вспоминалось как что-то болезненное. Глеб – после потасовки с Фризом, пьяный, у нее дома. И их утреннее объяснение.
«У меня не может быть отношений».
Тогда. Зимой. Боялась отпустить – эгоистично и жестоко – и каждую секунду знала, что после этого он не придет. У нее не может быть отношений. У нее есть муж. Которого она любит и который умер. Просто ведь? По любым законам логики он не должен был явиться после того сейчас уже бесконечно далекого разговора, когда она открыла ему часть правды о себе. Что бы он ни говорил при прощании, единственно правильным было раствориться в потоке лиц, чтобы иногда, столкнувшись во дворе, говорить ей: «Привет». И, как знать, может быть, вспоминать ненормальную со второго этажа только в свете собственных «достижений».
Но это был бы не Глеб. Тогда она этого не понимала. А теперь – слишком ясно.
Если последнее, что он сказал, уходя: «Я вечером загляну, ладно?» – значит, заглянет. Это не вопрос и не обещание. Он – сказал. Он трубы меняет по щелчку пальцев, а тут – он сказал.
Не зная его толком, Ксения не ждала, как не ждала ничего на свете, но из своей квартиры расслышала шаги по лестнице в тишине собственного персонального бункера. Его шаги, которые сама неизвестно как, когда успела запомнить. И звонок, раздавшийся, едва шаги замерли, – неуверенный в первую секунду, будто сомневающийся – неожиданно набрал силы и зазвучал утвердительно, словно бы требовал: «Впусти, а то дверь вышибу».
Она открыла. Много позже понимая – не потому что вышибет. А потому что хочет этого сама. Впустить его если не в жизнь, то хотя бы в квартиру. На час, на два – забыться, отвлечься, вспомнить, что бывает по-другому.
