Текст книги "Уход на второй круг (СИ)"
Автор книги: Марина Светлая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)
В темноте она нашла его руку, удивившись, что ее ладонь такая же теплая, как и ладонь Глеба. А ей казалось, на улице ужасно промозгло. Провела пальцами по его пальцам. И он снова поцеловал ее, прижимая свободной рукой ее затылок, почти с облегчением зарывшись в волосы. Улицы по-праздничному украшенной столицы были на удивление не загружены. Но они не видели улиц. Не слышали музыки, весело трещавшей из магнитолы таксиста, который торопливо включил ее погромче, чтобы не прислушиваться. Им было не до его переживаний. Музыка не делала их жарче, они будто бы изнутри плавились. Совсем не так, иначе, чем в прошлый раз.
Из салона он почти ее выносил, подхватывая, придерживая, продолжая целовать. И даже если на поцелуях все и закончится – оно того стоит. Покалывание на коже, жар под кожей – стоит того. Давно так не было. А потом он резко оторвался от нее и тихо сказал – ей и фонарям над ними, они услышат:
– Идем?
Она кивнула. В горле пересохло, и голос не слушался. Все в ней сейчас жило словно отдельно от нее самой. Руки, обнимающие Глеба, ноги, послушно идущие за ним, губы, начинавшие болеть, едва он отпускал их.
В его квартире тоже было тепло. И как-то очень спокойно. Совсем не так, как с ними, в них. Едва зашли, не включая света, в поисках губ, утыкаясь в шею, вдыхая запах – разбрасывали по полу одежду. Пальто, пиджак, сапоги, платье. И снова она у него в руках, как кукла, и снова куда-то он ее увлекает – в темноте не поймешь куда. Ни в темноте, ни в захлестнувшей страсти, которая алыми огоньками слизывает декабрь.
Глеб опустил ее на диван, ни на минуту не прекращая прикосновения – какого-то одного сплошного прикосновения тела к телу. Его рубашки тоже уже не было. Где-то по комнате покатились запонки. А потом он с хриплым выдохом опустил свои губы куда-то на ее плечо, проводя ими по коже ниже, устремляясь к груди, скрытой кружевом.
Прогибаясь ему навстречу, Ксения ловила губами его волосы, щекотавшие лицо. Царапала спину – сильно и быстро, но короткий маникюр не оставлял следов, и прикосновения выходили мягкими и скользящими. Закрывала глаза, тяжело дышала от нахлынувшего и рвавшегося внутри жаром, ждала, когда он уймет его. Знала, что сможет. Помнила. И каждым своим движением он напоминал ей все сильнее – сможет. Может. В его силах и в его власти. Сбросить с нее покров оставшейся одежды. Сбросить покров этого невыносимого вечера, заставить вдыхать, а не только унимать дыхание. Каждым рывком бедер – из нее, в нее, оставаясь немного дольше. Он тоже помнил, как она удерживала тогда, доли секунд не отпускала, будто насытиться не могла ощущением наполненности.
Сейчас – так же. Даже сильнее, лучше, зная, куда вести, как вести. И доводя себя до ощущения полета. Она там летает? В ее обычной жизни? Здесь в темноте, в его руках он заставлял ее взлетать тоже. Заставлял забыть. Забыться. До стона, до вскрика, до скрещенных ног, до сцепленных пальцев, до пугающей мысли – отпустит, и всё закончится. Цеплялась за него. Искала губами его кожу. Обжигалась и прижималась снова. Всем телом, в движении. Его движении, лишавшем разума, воли и заставлявшем двигаться – теперь быстро, резко, влажно. До самого момента разрядки. Скорой и сокрушительной для обоих. Желанной и нежеланной в эту минуту одновременно. Обоюдной, приводящей в гармонию мир и в смятение души.
И потом, хватая ртом воздух, он уткнулся лбом в ее лоб, закрыв глаза, и слушал, как стучит сердце, толком не разбирая чье. Что это было и откуда оно взялось так резко и сразу, сил разбираться уже не осталось. Все его силы сейчас были в ней – в ней их оставил. Она лежала под ним, замерев в нежелании разъединяться. Тяжесть его тела заставляла ее чувствовать себя живой, настоящей. Какой она не должна быть – прорвалось сквозь толщу изнеможения и снова исчезло от глухо заколотившегося сердца.
– Ксё-ё-ёны-ы-ыч, – медленно прошептал Глеб и легко подул на ее лицо, сметая с него пряди ее волос. И этот шепот отзыва не требовал. Вместо отзыва он сменился легким поцелуем. Теперь находить ее губы в темноте было просто. Те в ответ медленно двигались, мягко прихватывали его губы и растягивались в улыбке. Это он чувствовал – улыбку он чувствовал. Она очень красиво улыбалась. Только почти никогда не делала этого. Всегда была примесь горечи или насмешки. А теперь по-настоящему. И почему так – он не думал, старался не думать. Не имело значения – почему.
Еще позднее, водя пальцами по ее груди, и не находя в себе ни желания, ни сил оторваться, Парамонов все же заставил себя спросить:
– Вообще-то это должно было быть чем-то вроде приглашения на чай… но я подумал: может, хочешь чего-нибудь?
– Нет, – отказалась Ксения. Взгляд ее блуждал по потолку и стенам. Оказывается, не так темно было в комнате, как казалось сначала, когда помутившимся взглядом она выхватывала лишь его глаза, горевшие нетерпением, возбуждавшим ее. Теперь же видела замысловатый коллаж, освещенным уличным фонарем сквозь незашторенное окно, и мебель – мечту минималиста, и технику, в этом она была абсолютно уверена, соответствующую костюму, аксессуарам, которыми он небрежно щеголял весь вечер, и автомобилю, а ничуть не взломщику из лучших побуждений. Кухня тоже была упакована по последнему слову. Сейчас вспомнилось то, чему не придала значения, но что отложилось в памяти – варочная поверхность, посудомоечная машина, красный холодильник, римские шторы.
Увиденное озадачивало, а рассуждения, что здесь настоящее, – заводили в тупик. Кто он на самом деле?
Кто?!
В голове полыхнуло, Ксения крупно вздрогнула и резко села, пошарила вокруг себя рукой и натянула на плечи покрывало, пряча наготу. Кем бы он ни был – как она могла?
– Ты чего? Замерзла? – удивился Глеб, подтягиваясь на локтях ближе к ней и снова оказываясь совсем рядом. В комнате было тепло. Его кожа тоже была горячей. С чего бы ей мерзнуть?
Она оттолкнула его. Вскочила. Мысли метались в голове, так же, как и она, по комнате, собирая вещи, быстро одеваясь. Быстро мелькали и воспоминания.
Тогда. Тогда.
Недели назад.
Она в душе. Сколько часов простояла недвижимо, уткнувшись лбом в холодный кафель? Только губы шевелились в единственной просьбе: «Прости!». Повторяла и повторяла. До бесконечности и сведенных судорогой ног. Помнила, как включила воду, смывая с себя запах чужого мужчины, свое исступление, липкое чувство измены.
И вдруг остановилась в своей бешеной гонке. Яркой вспышкой мелькнул образ Глеба. В ее дeше. Мокрый, откровенный, такой, каким она его знала и хотела.
Ненормальная!
Она повернулась к нему, поймав на лице луч уличного фонаря.
– Спасибо, – сказала Ксения звонко. – Я… должна давно, наверное, да… В общем, спасибо. За все.
Парамонов внимательно смотрел на нее. Откуда-то взялось: не трогай, не останавливай! Глаза полубезумные под светом луны, фантастические глаза, невиданные. Им не виденные. И знал точно – она уйдет, а он будет злиться. Может быть, еще сильнее, чем до этого дня. Только вот прямо сейчас разозлиться не мог. Даже несмотря на то, что «спасибо» звучало бы как одолжение, если бы не этот взгляд, который враз загипнотизировал его.
– Не за что, – ответил он. – Если что надо, я же рядом.
Она кивнула, схватившись за горло – сдерживая голос и ком, поднимающийся все выше. И почти выбегала из его квартиры, с облегчением обнаружив, что дверь осталась открытой. Еще час назад они не могли терять драгоценных секунд на поворот ключа. Теперь каждое лишнее мгновение здесь было для нее промедлением и проявлением слабости.
Дома, за дверью, закрытой на два оборота недавно врезанного замка, Ксения выдохнула душивший ее ком. Прошла в комнату, как была, небрежно одетой, в пальто и туфлях, и встала у окна, вновь поймав на лицо луч уличного фонаря.
* * *
В общем и целом, вечеринка удалась!
Даже без каких бы то ни было «но». С фейерверками, музыкой, блестками, непонятно откуда сыпавшимися, и дебильной мишурой, которой, конечно, не без повода, Илона украсила минивэн, вопреки стонам Петьки. Но Петьке хорошо. Он Новый год поехал праздновать домой, к жене и ребенку. Его смена закончилась в восемь, а потом подкатил Валерчик. Трезвый, как стеклышко.
У него это была первая новогодняя ночь в смене. Парамонову повезло поболе – вторая. И потому иллюзий о том, что получится хоть понемногу спать, он не питал. На весь город тридцать с лишним бригад заступили на работу. Веселуха была гарантирована.
– Ну чего, Валерчик! Достаем? – хохотнул Глеб, наклонившись над канавой, разрытой еще летом во время ремонта водопроводной магистрали.
– Я не знаю, как он туда свалился, – плакала рядом молодая женщина на сильном подпитии. – Мы шли домой… к Гоше домой, а он вот туда…
Внизу что-то хрипело и издавало рвотные звуки.
– Держи, – Парамонов ткнул в руки Илоне чемоданчик, стянул с себя куртку. И сиганул в яму. Ноги по колено утонули в жиже. «Да твою ж мать…»
– Э-э-э-э-э-э, – раздалось совсем рядом.
– Валера, принимать сверху обосрума будешь, – хохотнул Глеб, наклоняясь ниже. – Ты живой, болит чего?
– Вали нахер сам в свою психушку! – заорало нечто косматое пьяным в дупель голосом. – Доползу сам!
– Ясно. Обосрум оказался допазусом. Вставай давай! Домой поедем!
Домой, конечно, никто не поехал. Нога «пострадавшего» была вывернута так, что пришлось везти в травму. Но к концу этой поездки Парамонов самого себя считал всерьез пострадавшим. Сдавая пациента с рук на руки, разве что не перекрестился притом, что считал себя атеистом.
«Чушь – благодарить бога там, где постарался хирург», – частенько говаривал Лев Андреевич, и Глебка принял эту философию за свою с младых ногтей. Хотя позднее, став взрослым, зачастую задавался вопросом, как называть ту тварь, которая решила забрать обоих его родителей разом.
«112-я. Улица Героев Днепра, станция. Автомобильная авария. Двое пострадавших без сознания». «Лена, я не реаниматолог. Я отдираю экскременты от брюк».
«Парамонов, б*ять, надень другие штаны и рви!»
Сказано – сделано.
22:03. Они на Оболони. Мигалки, сирена. Сказано же, вечеринка. Но людей почти нет. Только менты и машина всмятку. Шевролешка средней руки. А еще предмет – иначе не назовешь, от которого перед глазами поплыло.
– Илон, не смотри, – хрипло выдохнул Глеб.
Она послушно зажмурилась и отвернулась. Парамонов ломанулся вперед. По сырому от крови асфальту, чувствуя, как чавкает под ногами. Хорошо хоть догадались тряпкой накрыть, иначе…
В машине их было двое. Девка – не пристегнутая, за что и поплатилась. От столкновения со столбом вылетела в лобовое стекло, да не вся. А рухнувшие осколки рубанули по шее. То, что от нее оставалось, лежало на капоте. С ней точно все. И все еще хрипящий водила, которому пытались оказывать первую помощь. Что тут окажешь, когда у него цвет землистый?
– Разойдись, – орал Глеб.
Беглыми пальцами ощупывал, смотрел, хмурился. Внутреннее кровотечение – без вариантов. Точно знал, как помочь. Точно знал, как. Мог бы. Его работа. Его пациент. И тут же отбрасывал эту мысль. Пусть потом благодарят бога. Или Деда Мороза за новогоднее чудо. Если повезет. Его дело – довезти живым.
Стерильная салфетка на рану. Ватный бублик. Бинт. Быстро, не глядя по сторонам, концентрируясь только на том, что делает, но не на том, что сделано.
– Валера, носилки, – рявкнул Глеб. – Илона, готовь капельницу.
Довезти живым. Довезти живым.
Живым – довезти отходившего. В то время как правило золотого часа идет на минуты. Когда после обезболивания водила очухался и запросил пить, прямо там в машине, Парамонов психанул окончательно.
– Пить будешь, когда тебя зашьют, а то из дырки все выльется! – заорал он. – Прикинь нежданчик!
И ненавидел себя за то, что больше не может – не может и не сможет – делать то, что умел лучше всего остального, лучше всего на свете. Сам себя наказал.
– Я тебе говорил, я не реаниматолог! – орал он в аквариуме, когда вернулись на станцию. Лена, сжав зубы и прищурившись, смотрела на него и пока молчала. А его несло, как давно не несло. – Мое дело бабок с давлением обихаживать, какого хрена, Ленка!
– Ну вот не было реанимационной машины, – развела руками Ленка и глянула на соседнюю диспетчершу:
– Вика, подтверждай! – Вика усиленно закивала. – Вот прикинь, не было! Твой звездный час, Парамонов! Я не виновата, что из всех на тот момент доступных, ты один – хирург!
– Я не хирург!
– Не гони! Там твой профиль был! Иначе бы тебя Калиниченко туда не отправил.
– А если бы с ним что случилось? Ты больная? Ответственность на тебе или на мне, а? Или на Калиниченко?
– Ну случилось бы! Ты не знаешь, как часто случается? Он мог умереть, и пока ты ехал. Но ты же довез, Глеб! И это ты ко мне, а не к Яковлевичу дверь ногой открываешь! Претензии – ему. Он у нас по экстренным, не я!
– Идите вы знаете куда все, а? – последний раз рыкнул Глеб. Злился не потому, что его, врача линейной бригады отправили туда, где он не должен быть, а потому, что понимал – где ему еще быть, если не там?
В 23:33 в комнате отдыха он был один. Другие разъехались. Валерчик нервно курил на крыльце и глушил кофе стаканчик за стаканчиком – нервы сдали. Они успели, но нервы у пацана сдали. Такого он еще не видел никогда. Илонка, на которую сложно было произвести впечатление – чего только ни навидалась, куда-то запропастилась – не иначе уперлась в аквариум, потрындеть с Ленкой, пока других вызовов нет. А Глеб тщетно пытался спать. Хоть немного. Сон под куранты – может, и год пройдет спокойнее, чем эти сутки?
Не тут-то было. Одинокой скулящей собаке покоя никто не даст.
Скрипнула дверь, и в комнату вошла Илона. В белоснежном коротеньком халатике, голубенькой атласной шапочке с помпончиком и торчащими из-под нее белыми косицами. В руках держала что-то розовое и пушистое. Этим странным предметом она быстро взмахнула перед Парамоновым и весело сообщила:
– Исполняю любое желание!
– Дай поспать, Снегурочка! – проворчал Глеб, улыбнувшись.
– Можно и поспать, – игриво ответила она, пощекотав ему своей волшебной палочкой ухо.
– Илонка! – Парамонов увернулся. – Ненавижу, когда уши трогают. Прекрати!
Она хихикнула, отбросила пушистое орудие любой приличной волшебницы и принялась остро отточенным ноготком водить по скуле, шее, спускаясь к вырезу на рубахе.
– Я колыбельную могу исполнить, хочешь?
– Музыку тоже не люблю. Я после одиннадцати ночи мало что люблю.
– Ну можем в тишине, – она все еще улыбалась.
– Через полчаса, а то и меньше, позвонят и скажут ехать чью-нибудь кисть отдирать от асфальта. Спорим? Фейерверком оторвет.
– За полчаса можно многое успеть. Глеб!
– Да! Поспать. Какого черта ты за свой счет не написала сегодня? Порадовала бы Олежку, а!
– Тебя порадовать хотела! – обиженно сказала Илона. – Что случилось?
Парамонов сел на кровати и сосредоточенно потер глаза ладонью. Меньше всего на свете ему хотелось объясняться с собственной замужней медсестрой, но, похоже, придется. И именно сейчас!
– Случилось, – мрачно сообщил он. – Ты роли путаешь.
– Не перекладывай с больной головы на здоровую. Завел кого-то?
Да кого он там завел?!
Не виделись полторы недели с того идиотского утра, когда он после не менее идиотского вечера поволок ей ее брошь, найденную в его квартире – последствие идиотской ночи. Вернее, той самой тридцатиминутки, за которую можно много успеть, и заменившей ему ночь. Потому что до света он торчал на кухне за чаем и сигаретами. Брошь обменял на ее номер – на всякий случай. Вдруг опять трубы. На этом все. Их графики не совпадали. От слова вообще. Но Парамонов продолжал высматривать ее машину. Впрочем, безрезультатно.
– Прекрати, – пробурчал Глеб. – Я реально устал. А у тебя реально есть мужик. С ним бы Новый год и встречала.
– Вот только не надо мне тут морали читать! – фыркнула Илона.
– Ты меня знаешь! Где я и где мораль! – в его голосе совершенно искренно зазвучало возмущение. – Но правда, все уже. Давай тормози.
Девушка лучезарно улыбнулась, подняла свою пушистую игрушку, пощекотала ему ухо, проворковала:
– Да пошел ты!
И выплыла из комнаты, напевая себе под нос что-то веселенькое. А Парамонов, откинувшись обратно на подушку, мрачно подумал, что после праздников можно попробовать предложить ей разойтись по разным бригадам. Чтоб никому не было обидно – особенно Олежке. За этого придурка Глеб всерьез начинал переживать – все ли в порядке у чувака с головой. Снова прикрыл глаза. Спать. Просто отключить мозги хоть на время.
Да какое там! Внутри навязчиво зудело нечто неопределенное, чужеродное. Чему и имени, пожалуй, нет. Впрочем, есть, сам окрестил – План «Ксёныч». Маленький кусочек сознания, в который впилась основательная заноза. Полторы недели – ни слова, ни звука. После того, как понял, что уже даже не злится. Как злиться на девушку, у которой во взгляде такое, что теряешься, на какой ты планете? Точно ли это Земля?
Он поплыл. Илонка страдает. А этой хоть бы хны.
Вскочил с кровати, подошел к окну, за которым раздавался шум.
Во двор станции въехала машина скорой. С Татьяной Ивановной незабвенной. Значит, 116-я вернулась. Одновременно с этим из двери здания на крыльцо вывалила толпа в верхней одежде поверх халатов – с бокалами, бенгальскими огнями, хлопушками и криками «С Новым годом!». Аквариум полным составом, дежурный врач смены, пару сторожей, Валерчик, Илонка – по-любому.
Значит, уже наступил.
– С новым счастьем, Парамонов, – пробормотал Глеб, мотнув головой. Его поздравлять некому. Сам всех вытравил. Ему поздравлять некого. Так к лучшему даже тогда, когда и правда псом скулить хочется.
И, сам толком не понимая зачем, Глеб вынул из кармана телефон и нашел номер Ксении. Позвонить? Смысл, если в полете? Но все же…
«С Новым годом! Если ты в Лондоне, привези мне пачку чаю – говорят, они в нем понимают. А у меня закончился. Глеб».
Ответ пришел достаточно быстро.
Значит, на земле. «С Новым годом! Я не в Лондоне».
* * *
Она была слишком далеко от Лондона.
В своей квартире и своей кровати. Ксения приложила максимум усилий, чтобы устроить себе спокойный праздник. Родителям сказала, что уезжает с Глебом на пару дней. Вечером, для поддержания легенды, позвонила с поздравлениями. Потом отзвонилась Денису. И до следующего вечера могла считать этот фланг защищенным.
Забрав утром машину из сервиса, затарилась продуктами на ближайшие дни, чтобы не выходить до самого третьего января. Первый полет в новом году. И даже выпила бокал шампанского, заев его шоколадом и благополучно отправившись в постель.
На улице раздавались редкие еще хлопушки и вспыхивали фейерверки, под которые оказалось легко заснуть.
А разбудила эсэмэска, громко звякнув под самым ухом.
Уже после того, как отправила ответ, и больше не спалось, вспомнила свой сон. Не такой, как всегда. Что-то изменилось. Он был чем-то сплошным, без действий, без чувств. Что-то душило, наваливалось, не пускало, и в то же время все вокруг расцвечивалось яркими красками.
Чувства появись теперь – потерянности и ненависти к себе, потому что она хотела свободы и хотела этих красок и света.
* * *
На Рождество завалило снегом все, что можно было завалить. Деревья, дороги, улицы. Снегоуборочная техника на взлетно-посадочных работала круглосуточно. Расписание сбивалось. Не критично, но добавляло нервов экипажам и пассажирам.
И все же снег хоть немного смягчал ударившие морозы. Ксения не любила зиму. Холодно, пасмурно, однообразно. Совсем как ее жизнь. С той разницей, что жизнь ее устраивала, а погода – нет.
И без того будучи домоседкой, в такое время выходила на улицу лишь по крайней надобности – на работу. С нее же торопилась обратно, умудряясь добираться домой в рекордно короткие сроки, несмотря на пробки и скользкий асфальт.
Нелегкий сегодняшний перелет вынуждал торопиться еще сильнее. Ксения мечтала о ванне и отдыхе. И немного о пицце. Выскочив из машины, не доставая вещей, спешно потопала к подъезду. Бросила быстрый взгляд на окна Глеба, как делала всю прошедшую неделю. К ее удивлению сосед был обнаружен курящим в окне, в отличие от всех прошлых дней.
Она улыбнулась и, кивнув, скрылась в теплоте подъезда. Под звук своих шагов по лестнице пыталась подсчитать, через сколько он заявится в гости. Что-то было в его лице, что не оставляло сомнений в неизбежности визита.
Пять минут.
На все – пять минут. Успела зайти в квартиру, раздеться и пройти на кухню. Сколько они там не виделись? Почти три недели? Каникулы.
Звонок был ожидаемым и, пожалуй, даже более шустрым, чем она рассчитывала. Ксения снова оказалась у двери, открыла и спросила:
– С чем пожаловал?
Парамонов в расстегнутом пуховике и шапке, одетый вполне для выхода – пусть не в свет, но прилично, широко улыбнулся и сообщил:
– С предложением.
– Звучит двусмысленно.
– Ага! Купальник далеко?
– Далеко.
– Найдешь? Я подожду. Или поедем новый купим?
Ксения ненадолго задумалась, глядя на него.
– Я хочу ванну и пиццу. Зачем мне купальник? – поинтересовалась она наконец.
– Без него в аквапарке не вариант! – развел руками Глеб. – Согласись, это интереснее ванной!
Теперь она помолчала дольше, по-прежнему разглядывая его лицо. Едва ли не впервые отмечая правильной формы губы, изогнувшиеся в веселой улыбке, высокий лоб, глаза – глубоко посаженные, синие, яркие, в которых сейчас калейдоскопом мелькало нетерпение вместе с тем, чему она не хотела давать названия.
– А тебе зачем это нужно? – заставив себя отвести взгляд, спросила Ксения.
– Если честно, я вообще в аквапарке ни разу не был. Но это, естественно, по большому секрету.
– Я не об этом! Ты же не можешь не понимать, что это ни к чему не приведет.
Парамонов сделал вид, что озадачился. Взгляд стал пасмурным, вопросительным, брови нахмурились. Но чертята где-то в самой глубине ясно говорили – дурачится.
– Прости, а к чему должен вести аквапарк? – осторожно спросил он. – Ну, кроме, в худшем случае, насморка, но мы, пока не высохнем, на улицу не сунемся. А если ты «не об этом», – он дернул уголком рта, – то не вижу ничего плохого в том, чтобы сегодня вместе провести время.
– Иногда у меня возникают серьезные сомнения в том, что ты – большой мальчик, – устало сказала Ксения.
– Так я жду тебя в машине? Или здесь?
– Может, не стоит?
– Потом я накормлю тебя пиццей. Метровой. С двойным сыром.
– Глеб!
– Я – Глеб, – широко улыбнулся он.
– Хорошо, – сдалась она и, развернувшись, ушла в комнату – искать купальник. Потому что не имела ни малейшего представления, где он. И есть ли он в этой квартире вообще. Последний раз она надевала его три года назад. Это был один из немногих совпавших отпусков с Иваном, который они провели в Турции. Тогда обоим хотелось лениться и ничего не делать. С небольшими исключениями в пункте «ничего».
Парамонов же ожидал ее в прихожей. Пригласить не пригласили, но и не погнали на улицу. Потому он нахально уселся на табурет возле тумбочки с телефоном, негодуя и посмеиваясь одновременно. «Ни к чему не приведет!» – передразнивал он ее и в который раз обещал себе устроить ей показательную казнь. Во всяком случае, ее амбициям и высокомерию – точно. И вместе с тем где-то в глубине души сознавал: не просто так помчался сюда, едва увидав, что ее машина вплыла во двор. Соскучился, черт подери.
Без нее все было как-то не так… Будто бы без вектора, слонялся, работал, торчал дома, курил, катался ночами. Без вектора.
– Ксёныч, а ты какую пиццу любишь? – крикнул он в сторону комнаты, в которой она исчезла.
– Меня зовут Ксения, – сказала она, появляясь в прихожей. В джинсах, свитере и с рюкзаком на плече. – А купальника нет.
– Это хуже. Где его можно быстро купить?
– В магазине, наверное.
– Значит так, я в этих ваших бабских магазинах не разбираюсь, – рассмеялся Глеб. – Ты везешь меня в магазин – чур я за рулем. А потом мы едем дальше. Идет?
Он слукавил. Покупать белье и купальники Вера пару раз вытаскивала его с собой. Было в этом что-то многообещающее, вызывающее предвкушение. Сейчас – боялся двусмысленности. Но что однозначного было в их отношениях с того вечера, когда они трахались в этой самой прихожей, кажется, позабыв даже собственные имена.
– У меня есть выбор? – беззлобно спросила Ксения, вручив ему рюкзак. И села рядом – шнуровать высокие берцы, которые перед этим достала из тумбочки.
– Выбор есть у всех. Ты, когда дверь открывала, уже знала, что поведешься.
– Ух ты! – она подняла голову. – Ты тоже умеешь кусаться.
– Сейчас – исключительно любя.
Ксения промолчала. Быстро оделась и также быстро вышла из квартиры, наблюдая подхватившегося Глеба. А выскочив на крыльцо – хмыкнула.
Под подъездом стоял спорткар, довольно серебрясь посреди сугробов, методично набрасываемых дворниками каждое утро.
– Снова стрельнул у друга? – поинтересовалась Басаргина.
– Он у меня безотказный, – пожал плечами Глеб. – Широта души в наше время – качество редкое.
Он спустился вниз и открыл перед ней дверцу.
– Может, пусть подарит? – спросила она, подходя ближе.
– Думаешь?
– Вы с ней вместе хорошо смотритесь, – Ксения устроилась в машине.
Глеб сел рядом. Провел ладонью по рулю и мягко улыбнулся:
– Это я знаю. Куда едем?
– В ближайший торговый центр.
– Ну да, мог бы и не спрашивать! – фыркнул Парамонов.
Автомобиль тронулся с места и медленно двинулся к выезду со двора. Расчищено было так себе – навалило еще больше. А когда выбрались на проезжую часть, Глеб не без облегчения выдохнул.
Теперь он вел быстро и уверенно. Эта уверенность была во всем, что он делал, когда бывал расслаблен. Снова зазвучал джаз. И, судя по поездке в ресторан, могло показаться, что Парамонов слушает только джаз. А возможно, и живет вот так – в джазовом ритме. И когда за окном холодно, – в салоне спорткара тепло. Без музыки тут точно не обошлось.
Далеко забираться в поисках купальника он не стал. У станции метро возвышалось здание вполне очевидного назначения.
– Я быстро, – Ксения достала из рюкзака кошелек и выскочила из машины.
Уверенно пролавировала по обледеневшим колдобинам, и ее поглотил громоздкий и нелепый монстр современной архитектуры. Но вернулась действительно быстро – Глеб успел выкурить лишь одну сигарету. Настроившись на долгое ожидание, такого подарка судьбы он предвидеть не мог. Все еще помнил мать, которая на походы по магазинам тратила столько времени, что подумать страшно – отец сопровождать ее жуть как не любил. Потом у него самого появилась Вера – едва ли сильно отличавшаяся в этом плане, но он принимал правила ее игры. Едва подумал, поморщился. От воспоминаний внутри ничего не дергалось, отболело давно. Но нет-нет, да и вспомнится ненароком, будто только и ждет, где выглянуть.
Он бросил быстрый взгляд на Басаргину. У нее, похоже, в характере сказывалась профессия. Или характер в профессии.
«Ни к чему не приведет». Ну, это еще посмотрим.
Аквапарк на Оболонской показался как раз в тот момент, когда Джун Кристи в магнитоле неожиданно и совершенно внезапно сменилась Дэйвом Грусином. Но разыграться ему Парамонов не дал. Вырулив на парковку и остановившись, одним движением пальца он вырубил не только музыку, но и собственные мысли. Нахрен все – он правда соскучился.
Дальнейшее напоминало аттракцион – браслеты, гардероб, раздевалки, поиск лучшей горки.
Залезли на каждую.
Он вновь нацепил маску джентльмена. Спускался первым, весело махал снизу рукой и ждал, когда из цветной трубы вылетит биомасса в ярком фиолетовом купальнике с розовыми разводами и шумно плюхнется в бассейн, подняв множество брызг вокруг. Громко хохотал вместе с ней, когда она выныривала из воды, фыркая как выдра и смахивая капли с лица. Что не мешало волосам мелко завиваться, а ресницам воинственно торчать слипшимися треугольниками.
Они обошли всё. Заглянули в каждый уголок – от джакузи до ресторанов, споря о том, где будут обедать. Но сейчас было не до еды. Ей доводилось бывать в аквапарках, в отличие от него. В разных местах, кроме дома. И потому теперь с воодушевлением они открывали интересное вместе. Она болела за него в футбольном матче. Он послушно бродил за ней в террариуме.
Приблизительно через пару часов безостановочного движения была обнаружена оптимальная зона. Ксению носило в быстрой реке, Глеб валялся в шезлонге. И смотрел на нее, иногда отлучаясь покурить – благо, зона для курения была рядом. В который раз задавал себе вопрос: а что, собственно, происходит? С ним – что? А с ней? И тут же отгонял эти вопросы прочь, потому что давно научился игнорировать то, на что ответов не существует.
Он позволил себе расслабиться, вытянув перед собой ноги и… любуясь девушкой, которая вдруг обнаружилась в соседке со второго этажа. У нее были потрясающие ноги – длинные, изящной формы, видно, что тренированные. Купальник закрытый, но он давал место фантазии, а та разбуянилась не на шутку, и Глеб посмеивался над самим собой: тоже еще мальчишка выискался. А ведь он и правда ни разу не видел ее голой – совсем голой.
Это были чертовски сложные недели – как всегда на праздники. И тем они были сложнее, что без Ксении он не знал, куда себя приткнуть. Вероятно, у нее тоже из-за чертовых холидэйсов с графиком творилась какая-то кутерьма. Хотя, возможно, он ничего не заметил за своими адовыми буднями? Народ разбрелся по отпускам. И он медленно шизел на работе, теперь отдуваясь сутками в двое. Или это уже высокая скорость ошизевания?
Идея с аквапарком треснула ему в голову за пару дней до этого. Звонил Тимур, предлагал встретиться, пообщаться. Время от времени он объявлялся – не как бывший коллега, а как друг. Парамонов же, как и в другие разы, когда предлагали, отказался. Так это было странно – впустить в свою жизнь Петруся на старой Таврии и с минивэном скорой. И вышвырнуть всех, кто напоминал ему о прошлом, и кто промолчал тогда, когда ему нужно было помочь.
В тот вечер, обхватив голову над чертовым телефоном после идиотского звонка, он думал о том, почему так случилось. Как так могло случиться, что те, с кем он работал, общался, дружил, бухал, консультировался и кого консультировал сам – как они все могли в один момент смолчать? Да, он написал то чертово заявление по собственному, косвенно признавая вину. Но они – они поверили в то, что он виноват?
Через мгновение трубка летела в угол комнаты, а Глеб врубил телек. Из него весело неслась реклама аквапарка с какими-то громкими слоганами про яркие эмоции и отдых для детей и для взрослых. То, что надо, чтобы не рехнуться в одиночестве.
А потом появилась Ксения. И это было первое, чего он захотел. Увидеть ее где-то в таком месте, где даже сложно себе представить. Зрелище оказалось стоящим и превзошло любые его ожидания. Ее болтало в воде, а она уперто не выходила. Потрясающе непрошибаемый характер! Она хоть когда-нибудь сдается?
