Текст книги "Уход на второй круг (СИ)"

Автор книги: Марина Светлая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

И едва не расшибла нос, полетев к противоположной стене. Глянула, обо что споткнулась. На разноцветной дорожке, превращенной ее кульбитом в гармошку, обнаружились тапочки. Мужские, большие и определенно до этого момента аккуратно стоявшие под дверью. Ксения чертыхнулась. Но все же вставила ступни в теплый войлок и быстро прошагала в комнату, как оказалось, – за новым сюрпризом. Расстеленный диван и огромное одеяло. Справедливости ради, именно об одеяле она мечтала последние минут десять, но махрово расцветшее упрямство не отпускало.

– Иди ты к черту со своей заботой, Парамонов! – рявкнула Ксения, забираясь в постель и укутываясь в кокон. Стянутое с себя полотенце со слабым запахом мужского одеколона замотала на голову, стиснула мелко стучавшие зубы и зло закрыла глаза. Спать!

Но и это оказалось проблемой. Не спалось. От слова вообще. Глаза раскрывались сами собой. В голове табунами арабских скакунов гарцевали мысли. Пару раз позвала Глеба, вслушиваясь сначала в эхо, потом в ответную тишину. Во дворе? А может, есть еще дом или там… как оно называется?.. летняя кухня. Или курит? Тогда вернется. А когда вернется – что сделает? Где ляжет?

Постепенно все прочие мысли вытеснились одной-единственной: она скучает.

Скучает, черт бы его побрал!

Скучает сейчас, скучала все эти долгие недели. Самой большой радостью в эти дни был обнаруженный в кладовке древний хозяйский будильник. Он был водружен на тумбочку у кровати и ежевечерне торжественно заводился, чтобы прятать на ночь подальше телефон, чтобы не пялиться в дисплей на его номер, чтобы не звонить.

Она не знала, сколько времени прошло, когда тишина была нарушена очередным хлопком входной двери – Глеб вернулся. Света не включал, вокруг по-прежнему царил густой тяжелый мрак. В нем он явно двинулся по дому – шаги по коридору мимо комнаты – на кухню. Плеск воды. Попить решил?

Ксения приподнялась, напряженно прислушивалась к звукам, но едва стало тихо, не сдержалась.

– Глеб! – позвала она негромко, в темноту.

Стукнула чашка.

Несколько вдохов. И он на пороге.

– Ты чего не спишь? – прошептал Парамонов.

– Не спится, – Ксения улеглась обратно на подушку.

– Замерзла?

– Нет, не очень…

– Хорошо.

И снова шаги по комнате. Тень в темноте двинулась к стулу у окна и силуэтом обозначилась в рассеянном и тусклом фонарном свете, едва пробивавшемся из-за шторы. Глеб стянул через голову футболку, расправил плечи. Бросил куда-то. Джинсы со звенящей пряжкой ремня. Замер. Вдохнул полной грудью. И еще через два шага диван скрипнул – Парамонов тяжело лег рядом, под огромное одеяло, придвигаясь вплотную и поворачиваясь набок. Его рука обхватила ее за талию, не оставляя пространства между ними. Ксения тут же вытянулась вдоль него, прижимаясь к горячей коже. Ледяными ступнями скользнула по его ногам, устраивая их рядом. Ткнулась носом в грудь, глубоко вдохнула и почувствовала, как проваливается в сон.

* * *

Проснулась сразу. И сразу поняла, что снова одна. И что за окном утро, еще раннее, но в комнате уже можно было различить мебель, вещи, картинки на стенах. Обычная комната обычного дома, где накапливаются предметы из поколения в поколение, тесня друг друга, с безусловной невозможностью быть выброшенными или даже отправленными на чердак.

Ксения села на кровати, повертела головой. Открыла рот, чтобы позвать Глеба, но передумала, выбралась из-под одеяла с намерением найти его. Быстро оделась, сунула ноги в тапки, выданные хозяином с вечера, и вышла из комнаты. Заглянула в кухню, где оказался лишь чайник, еще хранивший тепло, и решительно двинулась к лестнице на второй этаж, щелкнув выключателем. Там и застряла на некоторое время, рассматривая фотографии, развешанные вдоль стены. Легко узнавала Глеба в маленьком мальчике у моря и угловатом подростке на самодельных качелях – возможно, на участке этого самого дома, в котором теперь бродит она. Мужчина и женщина – догадаться не трудно. Родители. Одна фотография, кажется, была сделана в той самой комнате, где она сегодня ночевала. Впервые вместе с Глебом. В его доме. Как он сказал? Не коробка.

Незаметно Ксения поднялась до конца лестницы и все же позвала:

– Глеб!

Как и накануне вечером, ей никто не ответил. Как и накануне, Басаргина начала сердиться. Она спустилась вниз, в спальне подхватила пальто. Пока обувалась, на вешалке заметила клетчатую куртку. Совершенно точно видела ее на одном из снимков. В ней был мужчина. Отец Глеба. Лев Парамонов. Врач.

Ксения вылетела на крыльцо и снова принялась оглядываться, чувствуя себя путешественником-первооткрывателем. Тур Хейердал, прости господи.

Двор был не очень большой. Прямо напротив – небольшая выложенная из кирпича площадка со скамьей и столиком. Над ней нависали голыми ветками две старые вишни, образуя что-то вроде беседки. Прямо к дому примыкали сарай с железным амбаром. Между ними и площадкой начиналась узкая дорожка – точно такая же, из кирпича, по обе стороны которой росли кусты – явно ягодные. Она уводила куда-то дальше, к деревьям, где в числе прочих красовалась береза – не очень высокая, но и не очень низкая. И вряд ли она имела еще какое-то назначение, кроме эстетического. А уже за ней самым неожиданным образом оказался скованный серым, начавшим таять льдом разлив озера. И кирпичная дорожка прерывалась, чтобы продолжиться пирсом. На этом пирсе спиной к ней стоял Глеб, сунув руки в карманы. Голова его была поднята чуть вверх, будто смотрел куда-то выше озера, почти в небо.

Она потопталась некоторое время на месте. Сначала решила вернуться в дом. Надоест же ему когда-нибудь шарахаться по участку. Или, как минимум, захочет есть. А ноги сами понесли на пирс. Ксения медленно брела по дорожке, скользя ладонью по веткам кустов, и не сводила глаз с его одинокой фигуры. Чувствовала себя лишней, подглядывающей. Надо лишь развернуться и уйти, но она продолжала идти к нему. Первая же доска выдала ее с головой, скрипнув, едва она ступила на нее с кирпича. Глеб вздрогнул и обернулся, в который раз поражая ее бесконечной синевой своего взгляда. Сейчас острого, проникающего ей под кожу.

Ксения подошла ближе, все же оставляя между ними некоторое расстояние, и негромко сказала:

– Доброе утро!

– Доброе утро, – ответил он.

При солнечном свете, разбрасывающем подвижные золотистые брызги на их лица, слова прозвучали так, как если бы звучали всю жизнь до и всю жизнь после этого момента. Их жизнь. Оба чувствовали, почти осязали, как она протянулась между ними. Между их этажами и их телами. В том расстоянии, которое оставляла Ксения. Глеб чуть заметно шевельнул губами. И не отрывая от нее взгляда, отчетливо проговорил:

– Я люблю тебя, Ксень.

Ксения кивнула и отвела глаза, рассматривая небо выше озера, так же как он несколько мгновений назад.

Название: Небо. Девушка. Парамонов

Авторы: мы

Жанр: импровизация

«Здесь,

на небесной тверди,

слышать музыку Верди?

В облаке скважина.

Заглядываю —

ангелы поют.

Важно живут ангелы,

Важно».

Его голос громко, нараспев, на высоте шестисот метров над землей вещал «Маяковского в небе». Он и сам был в небе. Стоял, одной рукой держась за бортик корзины аэростата, а другой – за ладонь, поигрывая пальцами, – держал Ксению. И инструктор за спинами совершенно искренно считал их молодоженами: она – и глаза глубиной в океан, он – и дурацкие стихи из глотки.

«Один отделился

и так любезно

дремотную немоту расторг:

«Ну, как вам,

Владимир Владимирович,

нравится бездна?»

И я отвечаю так же любезно:

«Прелестная бездна.

Бездна – восторг!»»

– Восторг? – со смешком уточнил инструктор.

– А скажете нет? – Глеб коротко усмехнулся и повернулся к Ксении: – Бездна или восторг?

Она приблизила губы к самому его уху и шепнула, касаясь ими кожи:

– Ты боишься?

– Высоты? Я? – его брови подпрыгнули домиком.

– Ты!

– А боюсь! Почему, по-твоему, я живу на первом этаже?

Она бросила быстрый взгляд на инструктора – тот, к счастью, отвлекся на собственные заботы, и проговорила, быстро-быстро, снова в самое ухо:

– Потому что сверху может оказаться подходящая соседка.

– Аргумент, конечно. Но мимо! – провозгласил он, перстом указывая в небо.

И тут же рванул на другой край корзины:

– Смотри! Днестр! Со школы здесь не был. Мы после выпускного с классом ездили, – взглянул на нее, усмехнулся и добавил: – Первый поцелуй, первый секс, первое алкогольное отравление.

Она демонстративно отвернулась, разглядывая конусные крыши крепостных башен.

– Перед вами Хотинская крепость. Одно из семи чудес Украины. Ее возведение связывают с именем Данилы Галицкого и относят примерно к тринадцатому веку. Однако по этому поводу есть серьезное утверждение, что начало ей положено еще в десятом веке тем самым Владимиром Святославичем. И за свою историю она перебывала под властью Молдавского княжества, Речи Посполитой, Османской и Российской империй… но это все, конечно же, вряд ли задержится в ваших головах надолго, – весело хохотнул инструктор.

– Ты давай дальше, про битвы чего-нибудь, – подмигнул ему Парамонов. – Фоном, ок?

– Ок! Так вот про битвы! Самая известная из них, пожалуй, произошла в семнадцатом веке, а именно…

Его ладони легко легли на ее плечи. И теперь уже его губы оказались у самого ее ушка:

– Мне почти восемнадцать было, Ксенька. Я в этом смысле еще поздний. Последний в классе.

– Да мне-то какая разница! – возмутилась она. Не сдержалась – передернула плечами и двинулась в сторону – туда указал инструктор, вещая о чем-то животрепещущем, но его уже очень скоро снова перебил Парамонов со своим дурацким Маяковским, продолжая раскатисто, выше всего на земле выводить:

«Раздражало вначале:

нет тебе

ни угла ни одного,

ни чаю,

ни к чаю газет.

Постепенно вживался небесам в уклад.

Выхожу с другими глазеть,

не пришло ли новых.

«А, и вы!»

Радостно обнял».

Радостно обнял – со спины. И последнюю строчку снова на ухо. За ними на горизонте парили еще шары. Цветные, яркие, праздничные, как невыразимо буйный цветущий май этого года.

– Нельзя бросать в одиночестве человека, который боится высоты, – горячо зашептал Глеб. – Если ты не боишься, это не значит, что мне легко.

Она резко развернулась в его руках, губы ее оказались совсем рядом с его губами. Дразнили и ускользали.

– Если тебе нелегко, это совсем не значит, что я буду слушать о подробностях твоей половой жизни.

– Первый опыт был исключительно неудачным, – пробормотал он. – Я облажался.

– Еще одно слово – и сегодня ты облажаешься снова! – Ксения сверкнула глазами и переместилась к инструктору, указывая пальцем едва ли не за горизонт. – А во-о-о-он там – что?

Тот долго вглядывался в этом направлении. Очень долго. Туда же внимательно смотрел и Парамонов. Выражения лиц у обоих мужчин были комично-сосредоточенными. И практически хором они выдали:

– Фигня какая-то!

– Могу еще про любовь рассказать, – добавил инструктор. – Легенду хотите?

– Ксёныч, мы хотим легенду?

– Я – да! – заявила она, приняв заинтересованный вид.

– Значит, хотим, – обреченно кивнул Парамонов.

– Ну короче, – важно начал повествование горе-инструктор. – Я говорил, что крепость была и под османами. Правда, вы не слушали.

– Она слушала! – Глеб ткнул в Ксению и тут же притянул ее к себе, разглядывая, как ветер здесь, наверху, над всем миром шевелит ее волосы. Не удержался, прижался губами к виску.

– Хорошо, – пожал плечами рассказчик. – Под османами была… крепость… Жил в этих местах знахарь. И была у него дочь Катерина. Самая первая красавица. Однажды у турецкого паши, занимавшего тогда Хотин, заболел сын. Никто из лекарей не мог его вылечить. И тогда послали за знахарем. Пока он лечил турчонка, великовозрастного мажора, тот умудрился влюбиться в Катерину и захотел на ней жениться. Влюбился сильно, по-настоящему. Только вот беда, Катерина его не оценила по достоинству. Но юноша так хотел ее завоевать, что признался во всем отцу. Паша, обожал своего единственного наследника и пригрозил убить знахаря, если Катерина не согласится. Короче, девушке пришлось покориться, и через год она родила мужу мальчика, светловолосого и голубоглазого. Паша; подарил младенцу золотую колыбельку. А тем временем знахарь придумал, как вызволить дочь и внука из османского плена. Наколотил какой-то бодяги, передал в замок, и, выпив его и дав выпить ребенку, обратила их Катерина в воду. Просочилась та вода сквозь стены крепости. Но перед тем она выбросила в колодец золотую колыбельку, которую какой-то мудрец до этого заколдовал более сильным заклинанием. И превратить внука и дочь обратно в людей знахарь не смог. Так и остались они мокрым пятном на стене. Видите, вон, на то-о-ой стенке, отсюда четко! Оно реально никогда не сохнет!

Что бы Ксения ни слушала ранее, сейчас больше не слышала слов инструктора. Единственное, что отдавалось в ушах – гул крови. В голове, в сердце, в животе. Единственное, что чувствовала – губы Глеба, все еще касавшиеся ее виска. Единственное, о чем могла думать – об огромной кровати в гостиничном номере. К черту инструктора, легенды и пейзажи!

А пейзажи, между тем, проплывали под ними и вокруг них – насколько хватало глаз. Изумрудные лужайки, усеянные желтыми и лиловыми цветами по кручам Днестра. Солнце, отражавшееся в его воде. Маленькие, будто игрушечные строения церквей и домов по берегам. Леса – полосами, густыми, темными. Майский воздух – все-таки особенный. Другого такого не бывает. Жаль, что Катерина не полюбила турка. Могла быть счастливой – а не мокрым пятном на стене.

«Я счет не веду неделям.

Мы,

хранимые в рамах времен,

мы любовь на дни не делим,

не меняем любимых имен».

Теперь уже не раскатисто, не громко, не напоказ – только ей одной. На ухо, не отстраняясь от ее виска.

– Перестань, пожалуйста, – попросила она, скорее шевеля губами, чем произнося вслух.

– Что мне за это будет?

– Что хочешь.

– Ты ставишь меня в условия, в которых мы ничего не посмотрим, а проторчим в гостинице.

– Я?

– Ты!

– То есть, я тебя принуждаю?

– Самим фактом своего существования. У меня рефлекс. Стойка.

– И я, наверное, должна быть польщена, – буркнула Ксения и «вспомнила» про инструктора. – А вы сами в легенды верите?

– В эту – нет, – отозвался он. – Мокрое пятно образовалось на месте старого рва. Его засыпали в пятнадцатом веке.

– А в какую – да?

– Не знаю. Ни в какую.

– Начинаешь верить в факты, теряется очарование, – выдал Парамонов.

– Да? – воззрилась на него Ксения.

– Да! Про Катерину прикольнее, чем про ров.

– Интересно, чем это?

– Романтика, – авторитетно заявил он.

– Тоже мне, романтик выискался! – Ксения показала ему язык и вернулась к инструктору, очень быстро обнаружив пару общих знакомых, которые летали на шарах в других командах.

Ехать в Каменец-Подольский на фестиваль воздушных шаров было Глебовой идеей. Его очередной идеей, потому что откуда в этой лохматой буйной голове бралось столько мыслей сразу, можно было только догадываться. Но почти за два месяца она привыкла. И часто проще было согласиться, чем объяснять, почему нет. Даже при их обоюдном упрямстве.

И теперь он напоминал ей восторженного щенка на прогулке, тягая ее по городу, затащив в крепость и в итоге посадив в корзину аэростата. Его фраза «Я все придумал» частенько вызывала желание уточнить «Шо? Опять?»

Но, тем не менее, пока Ксения летела в очередном рейсе, он забронировал гостиницу, что было проблематично при наплыве туристов именно на фестиваль, заказал прогулку на шаре и даже собрал ее чемодан. «Спорим, такого неба ты не видела?»

Но уж он-то точно такого неба не видал никогда.

И, спустившись на землю и подхватывая ее руку, вел дальше. Все время вел ее дальше. Возможно, даже не задумываясь куда. Улицами и мостами через каньон. Заглядывая в закоулки, где прятался настоящий, а не туристический Каменец. И где возле антикварной лавки было развешено чье-то белье, а чуть дальше, на лугу паслись козы.

А потом – контрастом к этому – маленькая, будто игрушечная кондитерская с самыми вкусными пусть не на земле, но на этом краю света круассанами.

– Чай или кофе? – привычно спросил Глеб, когда они стояли, разглядывая замысловатую витрину, а девушка в фирменном переднике раскладывала по тарелкам их заказ.

– Отстань от меня со своим чаем, – рассмеялась Ксения. – Не люблю я чай. Совсем не люблю. Лучше уж воды из-под крана.

– Кофе так кофе! – усмехнулся он.

И еще через пару минут они сидели за маленьким столиком у большого окна – тоже будто кукольным. Впрочем, все здесь напоминало кукольный домик со смешными надписями на стенах: «Если вы съели весь торт целиком, не разрезая, то получается, что вы съели один кусочек». Или «Сегодня едим, завтра – худеем. Этого правила придерживаться каждый день».

– Атмосфера абсолютной мимимишности, – оглядываясь по сторонам, констатировал Парамонов. – Давай я тебя сфоткаю.

– Не хочу одна, – заявила Ксения, откусывая от круассана огромный кусок, и добавила с довольным выражением лица и полным ртом: – Ешь, а то не достанется.

– Поем. А со мной сфоткаешься? Мы барышню попросим, – он кивнул на девушку за витриной.

– С тобой – да.

Через пять минут они со своими чашками – ее с кофе и сливками, замысловатым облаком возвышающимися над кромкой, и его с фруктовым чаем – сидели, весело улыбаясь, позировали, пока официантка, она же кассирша, она же бариста, она же кондитерша делала снимки на его телефон.

– Ксень, давай еще пирожные возьмем. Для фотографий. Нет ничего мимимишнее фруктовых корзиночек, а? Я даже их съем потом. Давай? И у меня будет много мимимишной тебя.

– Дома! – выставила она условие, прищурив глаза.

– Чего дома? – не понял Глеб.

– Есть будешь дома. И кормить тебя буду я.

– Да не вопрос!

– Ты обещал! – хохотнула она и, подхватившись, в два шага снова оказалась у витрины, выбирая пирожные.

Парамонов недолго ее рассматривал. Девушка, сосредоточенно разглядывавшая лакомства, была чудо как хороша. И теперь уже он мысленно посылал к черту эту кондитерскую и весь этот город, думая об огромной кровати в их номере.

Жестом показал работнице заведения отдать ему телефон. И, пока Ксения возилась, сделал ещё несколько снимков. Хоть она и не хотела одна.

– За это ты будешь наказан, – как ни в чем не бывало сообщила Ксения, возвращаясь на свое место за столиком с бесконечно добрым выражением лица.

– Понесу любое наказание. Какое хочешь. Если это не исключает возможности целоваться. Я тебя уже сорок минут не целовал.

– Вот над этим я и подумаю, – совершенно серьезно сказала Ксения, откинувшись на спинку скамьи, заменявшей в кафе стулья.

– Ну, пока ты думаешь, я воспользуюсь моментом, – Парамонов вскочил, перегнулся через стол и дотянулся до ее носа, оставив на нем быстрый поцелуй.

– Пирожное в руки взяла! Ща я тебя запечатлею!

Удивленно вскинув брови, Ксения послушно, без слов, взяла в каждую руку по кондитерскому шедевру и замерла в ожидании вылетающей птички. Но едва Глеб навел на нее камеру, тут же скрыла лицо за пирожными.

– Хитрюга! – возмутился он.

– Я еще не начинала.

– А то я тебя не знаю! Улыбнись, а! В камеру!

– Ну вот объясни мне, – вздохнула Ксения, слизывая крем, которым были украшены фрукты в песочной корзинке, – почему я должна улыбаться в камеру?

– Потому что у тебя красивая улыбка. И фотки будут красивые.

– Угу, – кивнула она, продолжая увлеченно поедать пирожное, – и эти самые фотки тебе важнее, чем я живая.

– Ничего подобного, – хмыкнул он, параллельно щелкая ее жующей, – но, когда ты живая где-нибудь над Австрией летишь, мне остаются только фотографии. Потому будь любезна, улыбайся на них.

– Не убедительно, – констатировала Басаргина.

Доела корзинку и, подперев голову рукой, все же приняла подходящую позу для фото с означенной улыбкой на лице.

– Ненатурально!

– А ты эксперт.

– Так! Не заговаривай мне зубы. А то заставляю съесть и второе!

– Я-то съем, но тогда ты останешься без десерта, – Ксения придвинула к себе блюдце со вторым пирожным.

– Ксёныч, я в любом случае при десерте – у нас одна комната и одна кровать.

– Да-да, – согласилась она, слизывая новую порцию крема, – я именно об этом и говорю.

Он едва не поперхнулся смехом, живо усевшись на стул напротив. И фотографировал. Снова и снова, делая десятки кадров. Потому что она – живая – была ему важнее всего на свете. Будто бы каждый момент ее жизни нужно было запечатлеть навсегда в цифре. И не переставал смеяться, потому что смеяться с ней приходилось нечасто, но выходило легко и спокойно. И тянулся за пирожным, норовя откусить, пачкая свою бороду, отросшую за ту неделю, что они не виделись.

– Мысль о том, что страдать будем вместе, утешит меня, – заявил он, перехватывая ее ладонь.

– Ну я-то страдать не буду, – рассмеялась Ксения. – Я сейчас объемся сладкого и буду спать тихим мирным… сладким сном.

– Даже так?

Глеб слизнул-таки крем с пирожного и вывернул ее руку так, что его губы оказались на запястье. Спокойные, изучающие, ласкающие. Чувствующие, как чуть участился пульс, бившийся в тонкой голубой венке. Десерт… Просто касаться, осязать биение жизни и этого дня, который они дарили друг другу.

– Ага, – выдохнула Ксения, замирая. В то время как его пальцы стали подниматься выше, к локтю, но поцелуя он не прекращал, лишь вжавшись крепче в ее руку. А потом резко поднял глаза – смеющиеся и довольные – и проговорил:

– Совести у тебя нет, Ксёныч.

– Нет, – довольно подтвердила она. – Пошли домой.

– Ну, мы можем попробовать выползти в ту сторону… а как же каньон?

– В другой раз?

– В другой раз, – согласился Глеб.

Но ни с каньоном, ни с гостиницей не вышло. Удивительно высокое небо этого утра вдруг стало ниже и темнее. Пока они были в кондитерской, словно бы кто-то выключил солнце. И тяжелые тучи стелились чуть выше крон высоких деревьев в старом парке над каньоном. Да птицы носились низко-низко, в его глубине, отчаянно крича, будто зазывая за собой. А воздушные шары, что все еще висели над городом, постепенно снижались.

Дождь начался.

Майский дождь – теплый и грозный. Бьющий по гладкой блестящей брусчатке. И бьющий по парочке, целующейся на мосту. Целующейся отчаянно, до свиста в ушах, не видящей снующих туда-сюда людей из вечной толпы. Ничего не видящей. Все разбегались. А они, держась за руки, тесно-тесно, касались губами друг друга и ни один не желал оторваться первым.

Дождь все смывает. Делает краски ярче. Зеленый становится зеленым до рези. Синий – наполняет воздух вокруг. Желтый – горит как огонь. А двое, держащиеся за руки, никогда не смогут отпустить ладони.

– Девушка, спустившаяся с неба, – прошептал ей на ухо Глеб.

– Я тебе открою огро-о-омную тайну, – с улыбкой протянула Ксения. Она обняла его за талию и совсем не замечала дождь. Тянулась губами к его лицу – мокрому и смешному, и знала, что и сама такая же – мокрая и смешная. – Я очень-очень земная.

– Не может быть, – его ладонь легла на ее лицо, убирая в сторону мокрые пряди и заглядывая в теплые глаза. Теплые – для него. – Ни за что не поверю!

– Зря, – не отводила она от него взгляда.

– Из нас будет забавная пара. Пока ты будешь летать, я буду ждать на земле. Как-то все наоборот.

– А я тоже, наверное, жду, – проговорила Ксения задумчиво.

Сейчас она смотрела за плечо Глеба, куда-то вдаль, гораздо дальше того, что можно увидеть.

– Ждешь?

Она не ответила. Коснулась его губ быстрым поцелуем, слизнув капли начинающего утихать дождя. Расцепила пальцы, но тут же сплела их с его и повернулась в сторону, противоположную гостинице, – к парку.

– Куда тебя несёт, непоседа? – скрывая замешательство, рассмеялся Глеб.

– В веревочный парк!

– Готовилась? Изучала матчасть?

– Нет, просто смотрю по сторонам, в отличие от некоторых.

– Мне положено смотреть на тебя. А ты мокрая.

– Мокрая! Но хочу в парк.

– Заболеешь, Ксень. Засядем с тобой и малиной. Никуда больше не выпущу.

Она вздохнула.

– На больничный отправлю. Неделю минимум, – продолжил он натиск и для убедительности сдвинул брови.

– Не получится! – хихикнула она.

– Почему это?

– Потому что врачи скорой не отправляют на больничный. Даже я знаю.

– Не проканало, – теперь была его очередь вздыхать. – Но хотя бы назначение сделать разрешишь?

– Неа, – решительно помотала она головой. – Не хочу, чтоб ты меня лечил.

– Ты мне не доверяешь?

– Доверяю, – ответила она, не раздумывая. – Просто не хочу.

– А кого хочешь? – его бровь чуть изогнулась.

– А ты сейчас о чем?

– Я о врачах. А ты?

– А я… – она резко остановилась и повернулась к нему – лицом к лицу.

У него перехватило дыхание. Сбилось внутри что-то хрупкое. И у самых ее губ он проговорил:

– А ты…

И вновь целовал. Вторгался языком в ее рот, касался мягкого и теплого, исследовал, играл. Влажно. Сминая руками тело, прижимая к себе. С ума сходя от ее близости, от волглости одежды и волос, от запаха дождя и духов.

Ксения дышала рывками и ничего не видела – все кружилось разноцветными пятнами. И она сама была сосредоточена на кончиках пальцев, которыми чувствовала его кожу, на кончике языка, ожидающего его, отвечающего, не отпускающего.

На короткое мгновение оторвалась от Глеба и выдохнула:

– А я сейчас здесь и с тобой.

Он обжег ее синевой взгляда. Улыбка медленно-медленно поползла по его лицу – начиная с глаз, заканчивая уголками губ. Он верил. Что она здесь и с ним – он верил. Разделить настоящее – получалось?

– Ксенька… – прошептал Глеб, сжимая пальцы на ее руках. Близко – тело к телу. Закрывая глаза, хмуря лоб, сосредотачиваясь на ней одной. И на этой секунде, которая не принадлежит ни прошлому, ни будущему.

Ксения быстро чмокнула Глеба в губы и заерзала в его руках.

– Я парк хочу! – проворчала она обиженно.

– Ладно, пошли в парк. Но это… Потом греться, ладно? Не июль все-таки.

Ксения махнула на него рукой и потащила за собой.

Одна из немногих прелестей маленьких городков заключается в том, что за пять минут ты оказываешься совсем в другом районе этого самого городка. Только ты целовался на мосту, промокая под проливным ливнем и совершенно этого не замечая, как почти сразу же топаешь по нешироким аллеям парка, почти не тронутым дождем. Они надежно защищены от непогоды густой листвой многочисленных деревьев. Среди этой листвы и расположился веревочный парк – явная мечта Ксении Басаргиной, обожавшей аттракционы всех видов и сортов. И даже отказ Глеба составить ей компанию не испортил ее настроения.

Она торжественно вручала ему промокшую ветровку, радостно облачалась в страховочные ремни, весело корчила рожицы в камеру, когда застегивала шлем и поднималась по ступенькам на стартовую площадку. Потом выпадала на некоторое время из реальности «первого этажа». До тех пор, пока не добиралась до следующей площадки. Останавливалась на минутку, махала рукой и упорно двигалась дальше – сломанный мост, скалодром – до троллея, любимого всеми.

Прямиком к Глебу, ожидавшему ее внизу. На земле.

Он активно «болел» за нее, что-то выкрикивал и заразительно хохотал, когда она тормозила на некоторых препятствиях. Не большой любитель аттракционов, он, тем не менее, безошибочно чувствовал, что ей это надо, что она это любит, что внутри нее все еще сидит ребенок, которому необходимо иногда выбираться наружу, чтобы захватить немного воздуха и жить дальше в то время, как взрослая Ксения Басаргина покоряет новые вершины.

Пока она прыгала, к Парамонову прибился мальчик лет трех, кричавший громче Глеба и точно так же как он весело подбадривающий Ксению. Круглолицый, огненно-рыжий и конопатый, непонятно откуда взявшийся, он махал ей рукой и верещал, что она смелая, «п'ям как папа».

– А мама твоя где? – подмигивая ему, уточнил Глеб на всякий случай.

– С бабушкой, – сообщил ребенок, ничуть не обеспокоившись. Из чего стоило заключить, что, видимо, означенные особы где-то в зоне досягаемости. Парамонова этот ответ вполне устроил. Потому он указал на Ксению и спросил:

– Нравится тетя?

– Касивая!

– Ксень, ты касивая! – громко расхохотался Глеб – внизу на земле к ней в небо.

– Чего? – переспросила она, но тут же вернулась к насущному – петлям «крылатых качелей».

– Этот молодой человек утверждает, что ты касивая! – прокричал он в ответ и ткнул пальцем в рыжика. – Тебя, кстати, как зовут?

– Вадик, – представился он.

– Вадик сказал! – повторил Глеб Ксении.

– Отстаньте оба, – не глядя вниз, прокричала Басаргина.

– Боишься грохнуться?

Ответ он получил не сразу. Сначала Ксения добралась до очередной площадки, предпоследней. Еще одно препятствие – и долгожданный троллей. Она глянула вниз и рассмеялась.

– Во-первых, выключи доктора. Ты мне сегодня уже больничный выписывал. Во-вторых, где ты откопал ребенка? И это меня нет рядом двадцать минут. Я боюсь представить, кого ты находишь, когда меня нет сутками.

– Бомжей, алкоголиков и бабулек с давлением! Ничего серьезного, Ксёныч!

– Вот именно, – сказала она без улыбки и потопала дальше через препятствие.

Парамонов приобнял мальчишку за плечи и тоже теперь уже без улыбки спросил:

– Мороженое тебе можно? Или сладкую вату?

– Вату! – скомандовал мальчишка, нисколько не стесняясь. И, взяв его за руку, повел к лотку за огромным белоснежным сладким облаком. Оно вышло едва ли намного меньше самого найденыша. А Глеб уже всерьез оглядывался по сторонам в поисках мамы и бабушки, которые, кажется, не думали являть себя миру. Потом вернулись обратно, в исходную позицию. И мальчик грозился поделиться с «тетей» своим величественным сладким «шаликом».

Тетя присоединилась к ним довольно скоро. Со сверкающими глазами, довольным лицом, Ксения, и правда, выглядела девчонкой. Она перезавязала хвост, волосы все еще были влажными и прилипали к лицу, когда их принимался трепать ветер, и подошла к нелепой парочке, дружно жующей вату.

– Откуда мелкий, Парамонов? – поинтересовалась она, чмокая Глеба в щеку.

– На тебе залип, – пожал плечами тот. – И в некотором смысле я его понимаю.

– Ты нормальный? Родители его где?

– Не колется. Вата вкусная? – взглянул он на Вадика.

– Да, спасибо, – колокольчиком прозвенел мальчик.

– Видишь, вежливый какой, – усмехнулся Глеб.

– Вижу, – согласилась Ксения. – И вижу, что ты недалеко ушел от этого вежливого. В полицию идти надо.

– Может, не пугать пока, он спокойный… наверное, где-то поблизости.

Ксения рассматривала некоторое время пацаненка. Рыжий… и, кажется, самостоятельный… Чрезмерно. Она вздохнула.

– А родители? А если они его ищут? Думаешь, такие же спокойные?

– Беда, – вздохнул Глеб и снова посмотрел на мальчика, беззаботно жующего сладкую вату.

– А бабушка где? – уточнил он.

– Под зонтиком. Я не боюсь дождя, а бабушка боится.

– Ну что, дядя-доктор, расскажи мне, чем для бабушки может закончиться путешествие нашего партизана?

– Ладно, – выдохнул Глеб. – Далеко он уйти не мог. Значит, семейство поблизости. И явно пряталось от дождя. Можем пока тут пошариться. А?