Текст книги "Марина Цветаева. Письма 1933-1936"
Автор книги: Марина Цветаева
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]
25б-33. Неизвестному
<4 апреля 1933 г.>[135]135
Датируется условно по расположению в черновой тетради. Данный набросок написан на одной странице с письмом к Иваску от 4 апреля.
[Закрыть]
Дорогой Ж.[136]136
Набросок начитается со слов: «Cher Ж,
[Закрыть]
Гермес (греч., у римлян – Меркурий) – один из древнейших богов греческой мифологии, покровитель торговли, промышленности, путешественников, юношества и др. Гермес почитался на празднике пробуждения весны и памяти умерших. Также Гермесу посвящался первый день каждого месяца. Здесь Цветаева называет днем Гермеса первую среду, 5 апреля. Герметически герметически закрытый, что означает: закрытый так, что не может проникнуть даже воздух, ибо Гермесу приписывали искусство закрывать магической печатью клады и сосуды так, чтобы сделать их недоступными.
[Закрыть] (замкнутый, закрытый, таинственный, запечатанный [sic]). Когда увидимся и как? Может бы<ть> в этот раз Вы придете? Или как если бы <оборвано>.
Печ. впервые. Набросок письма хранится в РГАЛИ (ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 23, л. 80). Написано по-французски. Публ. в пер. В. Лосской, расшифровка черновика выполнена К. Беранже.
26-33. Г.П. Федотову
Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnot
6-го апр<еля> 1933 г., четверг
Дорогой Георгий Петрович,
Постарайтесь мне продать несколько билетов, а?[138]138
Речь идет о вечере Цветаевой 20 апреля 1933 г. См. коммент. 2 к письму к С.Н. Андрониковой-Гальперн от 3 апреля 1933 г., а также письмо к Г.В. Адамовичу от 31 марта 1933 г.
[Закрыть] Такие отчаянные пасхальные и термовые дела. Цена билета 10 фр<анков>, посылаю пять. Знаю, что трудно – особенно из-за Ремизова[139]139
31 марта 1933 г. в зале «Lut*tia» прошел вечер А.М. Ремизова, на котором писатель прочел свои ненапечатанные рассказы, повесть «Учитель музыки», а также произведения Лескова, Писемского, Гоголя. К вечеру была организована выставка иллюстрированных рукописных альбомов А.М. Ремизова (Последние новости. 1933. 2 апр.). О похожей ситуации Цветаева писала В.Н. Буниной 4 мая 1928 г.: «Вечерами объелись и опились. Последний вечер ремизовский окончательно подкосил» (Письма 1928-1932. С. 49).
[Закрыть] – но – попытайтесь?
Умоляю возможно скорее прислать мне тему Вашего выступления, необходимо, чтобы появилась в следующий четверг. Некоторые уже поступили, но нельзя же – без Вас![140]140
Г.П. Федотов был в числе участников, согласившихся выступить в прениях. Кроме него, такое согласие дали Г. Адамович, В. Андреев, М. Слоним, В. Сосинский, А. Эйснер и др.
[Закрыть]
ОЧЕНЬ прошу.
Только что РАДОСТНОЕ, НЕВИННОЕ СОГЛАСИЕ РУДНЕВА САМОСТОЯТЕЛЬНО ПОРТИТЬ МОЮ ВЕЩЬ (ВОЛОШИНА).
Милый Макс! Убеждена, что с своей горы[141]141
Могила Волошина расположена в Коктебеле на вершине хребта Кучук-Янышар. Ср. строки стихотворения «„Переименовать!“ Приказ – …» из цикла «Ici Haut», посвященного Волошину: «…у почтительных татар: / – Гора Большого Человека» (СС-2. С. 306).
[Закрыть] («БОЛЬШОГО ЧЕЛОВЕКА» – так будут звать татары) с живейшей и своейшей из улыбок смотрит на этот последний «анекдот».
– Ну* вот.
_____
Вся эта история с Рудневым и Волошиным называется: ПОБЕДА ПУТЕМ ОТКАЗА[142]142
См. также письмо к В.Н. Буниной от 20 ноября 1933 г.
[Закрыть] (моя – конечно!)
А нет ли ХУДОЖЕСТВЕННОГО, ПИСАТЕЛЬСКОГО БОГА, МСТЯЩЕГО ЗА ТАКОЕ САМОУПРАВСТВО?
_____
Умоляю – тему!
МЦ.
Впервые – Новый журнал. 1961. С. 171–172. СС-7. С. 433–434. Печ. по СС-7.
27-33. Г.В. Адамовичу
<Апрель 1933 г.>[143]143
Датируется условно по расположению в черновой тетради.
[Закрыть]
Милый Георгий Викторович,
Есть отношения, которые могут существовать только хотением. Таково наше с Вами. При малейшей попытке осуществиться она рушится, то есть превращается в ряд (когда очень болезненно, это уже – по степени чувств) – недоразумений и несовпадений – никогда не договоренных! Убеждена, что мы оба осуждены всегда спорить – и оспаривать друг друга ибо всё разное, всё в сознании разное.
То есть мы с вами всё по-разному осознаем. Но оснознание – только по*лбеды. Но кроме осознания вещи есть еще наше, от нее, волнение. Так во*т, я хочу Вам сказать, что Вы та* «вещь», от которой я неизбежно – как отчего-то чуждо-родного, чужеродного <поверх слова: в другом смысле>, волнуюсь – может быть ассоциации с моей собственной молодостью, не знаю <письмо оборвано>
Печ. впервые. Письмо (черновик) хранится в РГАЛИ (ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 23, л. 89 об.).
28-33. С.Н. Андрониковой-Гальперн
Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnot
16-го апр<еля> 1933 г… Пасха
Христос Воскресе, дорогая Саломея!
Все совсем просто – как во сне, и я поняла это сразу как во сне – без фактов, которые меня всегда только сбивают.
Вы ушли в новую жизнь, вышагнули (как из лодки) из старой – (м<ожет> б<ыть> с берега в воду это неважно, из чего-то – во что-то) и естественно не хотите ничего из старой: а я из старой, вернее – мое явление к Вам на пороге – из старой, со старого порога. Это проще простого, и я это глубо*ко понимаю и, больше, – Вам глубо*ко сочувствую: я сама бы та*к. И только так и можно.
И никакие человеческие «предположения» меня не собьют. Обнимаю Вас.
МЦ.
Впервые – СС-7. С. 1 56. Печ. по СС-7.
29-33. Неизвестному
<Между 20 и 23 апреля 1933 г.>[144]144
Датируется по расположению в тетради.
[Закрыть]
Видя, как мало интереса проявили Вы к моей истинной жизни, к истинной мне, то есть к моему творчеству (а более чем двадцатилетняя работа по праву именуемая делом души), я увидела, что я на пути низведения себя к чему-то (очень незначительному), предназначенному для Вашего личного пользования – а я себя чувствую чем-то более значительным, я не увижу Вас больше, о чем первая же и сожалею.
Будьте любезны, дорогой Ж., занести мою рукопись к М<аргарите> Н<иколаевне>[145]145
М.Н. Лебедева.
[Закрыть], куда я зайду за ней. Она мне срочно нужна.
Прощайте.
МЦ.
Чувствующая себя в полном смирении – величиной значительной и для великого предназначения —
II вариант
Я начинаю одну большую работу[146]146
Скорее всего, речь идет об эссе «Поэты с историей и поэты без истории» (CC-5).
[Закрыть], и поскольку уйду в нее целиком, боюсь, что как собеседница я для Вас потеряна.
Подождем нашей следующей встречи, – если до тех пор не встретимся случайно, – когда я буду более пустой, менее собой, и, следовательно, более легкой в обращении и выносимой. <…>
Самые сердечные пожелания и к Вашему уединению, и к Вашему путешествию, и всего самого прекрасного и доброго в Вашей будущей жизни в течение (ибо всё течет!) лета – этого и следующих.
Будьте любезны передать мою рукопись М<аргарите> Н<иколаевне> перед отъездом, тотчас как сможете, она мне срочно нужна.
Впервые – НЗК-2. С. 378, 380. Печ. по тексту первой публикации. Письмо написано по-французски. Пер. Е.Б. Коркиной.
29а-33. Неизвестному
Я ничего не знаю о Вас. Я знаю, что у Вас славные родители, на которых Вы не похожи. Я знаю, что Вы были готовы меня полюбить. И знаю также, что Вы – как большинство до Вас не выдержали испытания любви (моей любви) – что Вы находите меня слишком пылкой, это Вас охлаждает, – бурно растущей, Вы же минувший <под строкой: сдержанный>, – слишком живой, Вы же мертвы.
Я помню всё. Вы, вероятно, ничего.
Это мое последнее письмо: Будьте здоровы! Развлекайтесь! Я больше Вам не напишу.
Вам нужно бесконечно-меньшее, а главное – бесконечно-худшее (5 мая 1933).
Впервые – НЗК-2. С 386–387. Печ. по тексту первой публикации. Письмо написано по-французски. Пер Е.Б, Коркиной.
30-33. Б.Л. Пастернаку
<Начало мая 1933 г.>[147]147
Датируется по содержанию и с учетом письма к В.Н. Буниной от 6 августа 1933 г.
[Закрыть]
Борис, родной, получила от Аси вид Музея с известием о смерти брата[148]148
Текст известия сестры Анастасии о смерти брата Цветаева приводит в указанном письме к В.Н. Буниной (см.) Цветаев Андрей Иванович (1890–1933) – искусствовед, сын И.В. Цветаева от первого брака.
[Закрыть]. Музей снят сверху, перед ним дом с крестиком: с пометкой: дом где живет Б<орис> П<астернак>[149]149
Пастернак жил рядом с бывшим Музеем императора Александра III (ныне Музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина) по адресу: Волхонка, 14, кв. 9.
[Закрыть] –. И, осознавая всё как-то сразу – приняла тебя, Борис, в свою семью.
Впервые – Души начинают видеть. С. 542. Печ. по тексту первой публикации.
31-33. Е.Г. Голицыной[150]150
Адресат установлен по содержанию предположительно (см. ниже).
[Закрыть]
Графиня,
Пишу Вам после встречи с В.А. Сувчинской, от которой я узнала, что Вы ищете воспитательницу к Вашим детям[151]151
По-видимому, Голицына искала воспитательницу для занятий русским и французским языками с ее тремя сыновьями.
[Закрыть]. Хочу написать Вам о своей дочери: ей 19 лет[152]152
А.С. Эфрон шел 21-й год.
[Закрыть], она прекрасно говорит по-русски (москвичка) и по-французски, ибо в Париже уже с 12-ти лет, серьезная и все-таки веселая, дети ее обожают все без исключения и она их очень любит. Характера совершенно уравновешенного без всяких сюрпризов, с ней жить легко. Рожденный такт,
Пишу Вам это совершенно спокойно, ибо 1) это же Вам скажет каждый, а м<ожет> б<ыть> и больше 2) п<отому> ч<то> все эти ее качества совершенно не в порядке родства со мной, на к<отор>ую она мало похожа. Она напр<имер> от детей никогда не устает и сама ищет их общества, так же как они – ее, чего не могу сказать о себе. Сто*ит ей войти в дом, как дети уже от нее не отстают. Это рожденный дар. Кроме того, совместно со мной воспитывала своего брата (няни у нас никогда не было) к<оторо>му сейчас 8 лет и знает всё, что нужно детям, все обычаи и навыки, и знает их лучше, чем из книжки.
Здесь ее усиленно приглашают в русско-франц<узскую> <нрзб> системы Монтессарио[153]153
Система Монтессорио (Монтессори) – известная система воспитания, предложенная в первой половине XX в. итальянским педагогом Марией Монтессори (1870–1952). Ее основные принципы: самостоятельность ребенка, свобода в установленных границах, естественное развитие ребенка. Речь в письме, возможно, идет о какой-то русско-французской организации, занимающейся распространением этой системы.
[Закрыть], но я ее не отпустила из-за нищенского вознаграждения, не оправдывающего целодневную занятость.
Да! умеет отлично вязать (на спицах) и очень любит. Это в доме удобно.
Сейчас кончает франц<узскую> школу Arts et Publicit*[154]154
Искусство и реклама (фр.).
[Закрыть], где по трем предметам – иллюстрации, гравюры и литографии идет – первая. Рисует и пишет (по-франц<узски> по-рус<ски>) восхитительные детские книжки. Ваши дети будут с ней счастливы.
Если бы мое предложение Вам подошло оговорю только одно: возможность ей хотя бы час в день (лучше бы полтора, можно вечером) работать для себя, т. е. рисовать и работать по дереву. Она настолько исключительно одарена, что было бы жалко бросать и настолько продвинута, что может работать самостоятельно, посылая свои вещи своим профессорам в Париж[155]155
Имеется в виду, что А.С. Эфрон, будучи в Лондоне на службе воспитательницей у Голицыных, продолжит обучение в парижской школе заочно.
[Закрыть]. (Ее, напр<имер>, единственную среди учениц да еще в кризис да еще иностранку негласно освободили от платы).
Теперь скажу Вам, что Вы меня немного знаете, что я была у Вас однажды в гостях с Кн<язем> Свят<ополк>-Мирским и сохранила о Вас и Вашем доме самые сердечные <над словом: чудесные> воспоминания[156]156
В письме П.П. Сувчинскому от 15 марта 1926 г., описывая свою поездку в Лондон по приглашению Д.П. Святополк-Мирского, Цветаева упомянула о посещении Голицыных: «Была у Голицыных – чудный и странный дом» (Письма 1924–1927. С. 311).
[Закрыть].
Помню, что вы играли на арфе. Помню еще, что Ваши дети были еще совсем молодыми[157]157
В 1926 г., когда Цветаева посетила К.Г. Голицыну, ее сыновьям было: Николаю 12 лет; Георгию 10 лет; Эммануилу 8 лет.
[Закрыть] (начало февраля 1926 г. – итого восемь лет назад!)
Шлю самый сердечный привет Вам и графу[158]158
Граф – Голицын Владимир Эммануилович, князь (1884–1954).
[Закрыть].
МЦ.
– Если у Вас даже кто-нибудь есть – ничего, Аля с местом не торопится – а если бы у Вас что-нибудь изменилось – известите. Я все равно ее не отпущу к незнакомым, а зарабатывает она пока, дома, вязкой и рисованием.
Забыла Вам сказать очень важную вещь: она совершенно-здорова и не болеет ничем.
Зовут ее Ариадна Сергеевна, но так ее, пока, еще никто не зовет, а зовут Аля – на что она не только не обижается, но чему – радуется.
Вот и всё пока.
9-го мая 1933 г.
Печ. впервые. Письмо (черновик) хранится в РГАЛИ (ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 23, л. 91 об. – 93).
32-33. Г.В. Адамовичу
9 мая 1933 г.
Милый Георгий Викторович,
Вы чудесно написали о <зачеркнуто: Бальмонте> вечере Бальмонта[159]159
Вечер Бальмонта состоялся 6 мая 1933 г. в зале Социального музея. Поэт выступил с программой: Вступительное слово «Как возникает стих» (Стих и музыка – слияние двух начал. Руставели, Гоголь, Мицкевич. Достоевский о слове и музыке. Власть стиха). Во втором отделении – Серебряные туфельки (слова любви). Веянье весны (новые стихи). Светослужение (из неизданной книги). Песни о России (Последние новости. 1933. 9 мая).
Вы чудесно написали о… вечере Бальмонта. – «Редко устраиваются литературные вечера, целиком посвященные одному поэту», – писал Георгий Адамович в заметке «На вечере К.Д, Бальмонта». – «Обыкновенные стихотворцы выступают группой: человек пять-шесть. Или даже десять в вечере. Делается это во избежание скуки. Однако слушатели большей частью скучают. Они не успевают уловить темы, вникнуть в тон, вообще понять читающего, как его уже сменяет другой. Сущность поэзии исчезает, остается только ее однообразная. у всех приблизительно одинаковая, оболочка.
Бальмонт читал весь вечер. Было интересно следить, как зал мало-помалу подчинялся поэту осваивался с его внутренним миром.
Некоторые стихи были знакомы, другие нет. Но различие между новыми и уже известными стерлось. Собравшиеся на вечере Бальмонта не только слушали голос поэта, но и вслушивались в него, вновь его „узнавали“, вновь радовались своим полузабытым, чуть-чуть потускневшим и внезапно восстановленным впечатлениям. Бальмонт не изменился за эти годы: изменились мы. На вечере его поэзии мы вернулись в прошлое и почувствовали, что оно по-прежнему живет.
Эта поэзия хочет быть „вселенской“, надвременной, связанной только с вечными космическими силами. Ей близки только стихии, только природа. Ей нет никакого дела до человека и бедной повседневной человеческой жизни. Она торжественна и высокомерна. Человек встречает ее с удивлением, иногда даже – признаемся – с чем-то похожим на „протест“. Но затем он понимает, что и так, в плоскости какого-то вечного ликования, может быть воспринято бытие, и что творчество может быть не только мученичеством, – как у Блока, – но и освобождение. „Сон золотой“ хотя и обманчивый, людям все-таки дорог.
Кроме стихов, Бальмонт прочел статью „Как возникает стих“, в которой развиты его давние мысли о магическом происхождении поэзии. В зале было напряженное внимание. Поэта горячо и длительно благодарили за чтение» (Последние новости. 1933. 9 мая, Подпись: Г.А.).
Цветаева, видимо, не могла присутствовать на вечере Бальмонта из-за болезни. См. ее запись: «5 mai 1933 – vendr
[Закрыть]
Поперек страницы проведена соединительная линия от * к * (Сост.).
[Закрыть]. Согласны ли Вы, что и любовь у него явление природы; так же <поверх строки: то же> прекрасно-бессмысленное, безликое и вечно бесцельное <зачеркнуто: неизменное как оплодотворение> и бессмертное опыление цветов?
Ни одной приметы, кроме цвета глаз (а цвет тоже бывает желтый и синий!) человеческой природы в его творении нет, хотя он, человек, несравненно человечнее любого человека, (<зачеркнуто: еще не могло сказать!> что еще очень мало!)
*и за него – <зачеркнуто: это мой старый друг> он глубоко одинок и незаслуженно обижен – и за себя – он мой старый друг и может быть единственный, кого я здесь считаю всерьез поэтом (de la race damn*e (ou b*nie) du Po*te[161]161
Из породы проклятой (или благословенной) Поэта (фр.).
[Закрыть]) и еще раз за себя, потому что, это дает мне радость – порадоваться на Вас и за Вас. Возвращаясь к источнику моей ныне радости – Вам: заметили ли Вы, что Вы сильно меняетесь, становитесь проще (человечнее) и больше. Отчего это? От – кого? В Вас исчез каприз (и мне не проще, не знаю почему) Вы начинаете знать почему и отвечать за свое.
Да и нет. Редкостный процесс в эмиграции, где все, где всё сходит на нет, выдыхается, мельчит, усыхает.
Я давно хотела Вам написать, еще тогда после Жида[162]162
После Жида… – Речь идет о вечере журнала «Числа», посвященном творчеству А. Жида. См. письмо к Г.В Адамовичу от 3 I марта 1933 г. и коммент. 4 к нему.
[Закрыть], и еще после Вашего письма, я его внутренно писала каждый день, вернее оно во мне себя писало, и как бывает, ограничилась его существованием во мне, не проявившемся во вне <поверх строки: давала до вне> и вот. Но Ваш сегодняшний отзыв переполнил меру моей созерцательности, есть вещи, которые выводят из себя.
О Вашем письме. Голубчик, что бы вы обо мне ни писали: во-первых, честно, я газет не читаю, и если никто не покажет – никогда и не узнаю, во-вторых: у меня к Вам особое отношение, давно, знаю <«> Вы читали, что* о Вас написал Адамович? – Нет. – Что-то неприятное, кажется что Вы сами не знаете о чем пишете, жаль, что я не сохранил<а> вчерашний № – Бог с ним!» Так диалог происходил не раз, при чем я 1) никогда не пыталась восстановить 2) никогда не верила осведомителям, зная как люди невнимательно читают <поверх строки: не умеют ни читать, ни говорить>. Так и оставалось.
<зачеркнуто: А помню я Вам совсем писала другое и про другое>.
То же, что я <поверх строки: мне> лично приходилось читать, никогда меня не обижало и не задевало, напротив (последние годы) <зачеркнуто: Это о писаниях> я первая подтверждала, что – верно, что лучше, например – о себе по своему, чем о другом по никакому. Взяла того, что* у Вас от меня в руках? Отрывки отрывков, вне контекста. Ведь и я сама, когда случайно напала на свою старую вещь сразу поняла: что? о чем? должно войти (потом <нрзб> но <зачеркнуто: нужны время, охота> в первую секунду: только удар узнавания, как когда на улице встречаешь человека, которого явно ты знаешь – зная – но я? Когда? кто?
Это о писаниях. Carte blanche[163]163
Полная свобода действий (фр.).
[Закрыть], дружок, все без зазрения совести. И что помнили о писаниях: мне в тысячу раз приятнее, чтобы человек сказал, думал обо мне хорошо и говорил плохо, чем обратное. (Думал человек обо мне – моее). Есть жуткие (и совершенно естественные совпадения). Так, например, у меня еще к Рильке был такая запись (по французски)[164]164
Ср.: в письме к Рильке от 6 июля 1926 г. Цветаева приводит строки из стихотворения М. Стюарт, написанного ею на смерть мужа, французского короля Франциска II: «Car mon pis et mon mieux / Sont les plus d*serts lieux?» (Ибо худшее и лучшее во мне – / Места, что всего пустынней. – (фр.). (Письма 1924–1927. С. 431).
[Закрыть].
И недавно читала в письме Lespinasse:[165]165
И недавно читала в письме Lespinasse… Жюли де Леспинас (1732–1776) – французская писательница, хозяйка парижского салона. Автор книги, составленной из писем к горячо любимому человеку, графу Франсуа де Гиберу (1744 1790), военному деятелю и писателю. Опубликована в 1809 г. Цветаева упоминает, вероятнее всего, дополненное издание 1906 г. («Correspondance entre Mlle de Lespinasse et le Comte de Guibert»).
[Закрыть] —
Вся разница – может быть русский максимализм
Итак, продолжаем, друг, как начали.
A Intention[166]166
Намерение (фр.).
[Закрыть] обратно ostentation[167]167
Выставлению напоказ (фр.).
[Закрыть] – хвалы
Хвалить вслух то, что ценишь про себя – в этом есть какое то бесстыдство. И если я так много, так вечно – хвалю, то только потому, что ни одно мое слово, самое сильное, никогда не предаст и <не> покажет моего чувства. Для меня все слова малы – отродясь.
Вы у меня связаны с совсем другим, чем с писанием. Эгоистически Вы мне дороги как клочок – яркий и острый лоскут —! моих двадцати лет, да еще в час его первой катастрофы, там, в доме Лулу, Леонида и Сережи среди каминных рощ и беломедвежьих шкур. Были ли Вы (январь 1916 г.) когда был – и пел Кузмин? Если да, если нет – я Вам должна прочесть одну запись – нечитанную никому, потому что никому дела нет – а может быть и нечитаемую? Запись того вечера, того диалога, видение живого Кузмина 17 лет назад![168]168
Сережа и Леонид Каннегисеры персонажи очерка Цветаевой «Нездешний вечер», посвященного М.А. Кузмину (СС-4). Лулу, их сестра – Каннегисер Елизавета Иоакимовна (1897 1943). В эмиграции во Франции. В годы войны депортирована в Германию.
[Закрыть]
(Будет день – мы прочтем о его смерти в газетах, совершенно неожиданно и безвозвратно, так нужно до, чтобы без горечи.)
И вообще хочу Вам почитать – из моих русских вещей и горькое и смешное.
Хотите?
Но – одно мое свойство: могу с человеком только наедине, иначе внимание дробится, а если не дробится, насильно дробишь его из вежливости <поверх строки: воспитанности> (это во мне, кажется, сильнее всего). Кроме того то что я Вам прочту и скажу когда-то – я <,> кому же Вы бы не прочли и не разнесли в другой день и час – из-за неуместности постели (ибо всё вопрос постели) как же мне сразу – одно – двоим? Это я о записи Кузмина.
Но – одновременно пишу Лулу чтобы пригласила <<поверх строки: до этого давно хотела встретить у <пропуск слова> которую я просила пригласить>> Вас к себе каким-нибудь вечером[169]169
Адамович был дружен с Лулу, посещал ее дом. «Лулу для всех ее бесчисленных петербургско-парижских приятелей, чудный человек, воплощенная, беспредметная, непрерывная восторженность и восхищенность, все схватывающая с полуслова, инстинктом, „кожей“ мгновенно понимавшая то, что другим надо было бы втолковывать часами…» (Адамович Г. Смерть и время. Русский сборник. Париж. «Подорожник», 1946. Кн. 1. С. 180). Цветаева, по-видимому, также бывала в этом доме. В ее записной книжке сохранился парижский адрес Е.И. Каннегисер: Ibis rue Troyon, 17-е (НЗК-2. С. 430).
[Закрыть], когда я буду – с совершенно определенной целью: хочу прочесть Вам одну свою французскую вещь (небольшую, не <нрзб> и живую, сама боюсь авторской прозы!) Тогда же условимся насчет отдельной встречи – если Вы ее хотите.
Пока же – до свидания у Лулу. И – давайте дружить?
Печ. впервые. Письмо (черновик) хранится в РГАЛИ (ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 23, л. 93 94 об.). (Небольшой отрывок в кн.: Полякова С. Закатные оны дни. 1983. С. 125).
33-33. С.Н. Андрониковой-Гальперн
Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnot
15-го мая 1933 г.
Дорогая Саломея,
Простите за напоминание, но если у Вас продались какие-нибудь билеты на мой вечер[170]170
См. письмо к С.Н. Андрониковой-Гальперн от 3 апреля 1933 г.
[Закрыть], было бы чудно, если бы Вы мне сейчас прислали на мое нынешнее полное обмеление.
Как-то встретила Мочульского[171]171
К.В Мочульский. – См. коммент. 3 к письму Н.П. Гронскому от начала января 1933 г.
[Закрыть], он тоже Вас не видел – уже год.
Обнимаю Вас и думаю всегда с нежностью.
МЦ.
Вера Сувчинская выходит замуж за молодого (очень молодого) англичанина[172]172
Трейл Роберт – шотландец, славист, одно время работал в Москве. Был коммунистом, в июле 1937 г. погиб, сражаясь в Испании.
[Закрыть] и едет в Россию. Жених уже там и уже познакомился с Мирским, который на днях отбыл в Туркмению[173]173
Д.П. Святополк-Мирский в сентябре 1932 г. вернулся в СССР. В мае 1933 г. совершил поездку в Ташкент и Сталинабад с целью сбора материалов для «Истории фабрик и заводов».
[Закрыть].
Впервые – СС-7. С. 156. Печ. по СС-7.
34-33. В.В. Рудневу
Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnot
19-го мая 1933 г.
Милый Вадим Викторович,
Мое отношение к Максимилиану Волошину Вам известно из моей рукописи.
Мое отношение к изъятию из моей рукописи самого ценного: Макса в Революцию, его конца и всего конца, Вам известно из моего устранения от всякого соучастия.
Причины, заставившие меня моей рукописи не взять обратно, Вам не могут не быть известны[174]174
На все упреки Цветаевой Руднев ответил пространным письмом от 22 мая 1933 г. См. ниже.
[Закрыть].
И, наконец, моя оценка письма Маргариты Сабашниковой для Вас несомненна[175]175
В начале 1933 г. Цветаева послала текст своих воспоминаний о Волошине М.В. Сабашниковой, его первой жене (см. о ней в письме Г.П. Федотову от 6 марта 1933 г. и коммент. 3 к нему), с указанием мест в очерке, выкинутых редакцией. Сабашникова ответила Цветаевой (письмо не сохранилось) и по тому же поводу написала 28 марта 1933 г. письмо другой своей корреспондентке – М.С. Цетлиной, как имеющей отношение к редакции журнала. В нем Сабашникова писала:
«<…> Когда получилось известие о смерти Макса и мне стали посылать эти плоские и частью издевательские статьи о нем, мне хотелось найти Вас, и, зная, как Макс любил Вас обоих и как Вы с ним были дружны, просить Вас что-нибудь сделать, чтобы сохранить его образ, таким путем искаженный в эмиграции.
Неужели мало его мученичества в Советской России!
Между тем я получила от Марины Цветаевой ее прекрасные воспоминания о нем. Это миф о Максе, то есть правда о нем. Для многих эти воспоминания были большим удовлетворением. Макса больше знают и ценят в культурном мире, чем это можно думать. Один известный немецкий композитор, живший всегда в России, побывав теперь в Париже, где исполнялись его вещи, говорил мне, что в эмиграции подчас так же преследуется все духовное, как в Советской России. Я поверила ему, когда видела, что вычеркнула редакция „Современных Записок“ из воспоминаний. Это такое же безвкусие, как если бы в равеннских мозаиках замазали золотой фон. Все остальное без конца, который целиком вычеркнут, просто не имеет смысла, или имеет стиль анекдотов Я слышала, что Вы имеете отношение к „Совр<еменным> запискам“ и хотела просить Вас заступиться за Макса, спасти его истинный образ.
Помните, каким верным другом он был всегда; он бы за каждого из нас заступился, и я думаю, что во имя этой дружбы Вы, верно, что-нибудь можете достичь в этом направлении. Эти последние страницы воспоминаний, как завет самого Макса лучшее, что он дал нам. Это, действительно, „живое о живом“! И нужное душам, захлебывающимся в болоте» (Новый журнал. 1990. С. 259.)
16 мая Руднев переслал это письмо Цветаевой: «Посылаю Вам письмо М. Сабашниковой-Волошиной, которое переслано нам получившей его М.С. Цетлиной. Поскорее верните его по прочтении, я его должен сообщить редакции.
Вы, конечно, легко можете себе представить, насколько мне важно знать, что думаете ВЫ по поводу данной в этом письме квалификации поведения реакции в отношении Вас, как автора „Живого о живом“.
Буду ждать Вашего ответа, в надежде, что он рассеет неуютную атмосферу, созданную интервенцией М. Сабашниковой, и избавит от необходимости искать какие-то экстренные выходы из непривычного для „С<овременных> 3<аписок>“ положения» (Надеюсь – сговоримся легко. С. 18).
В.В. Руднев – М.И. Цветаевой. 22 мая 1922 г. Нет, дорогая Марина Ивановна, Ваше письмо не дало мне прямого ответа на беспокоящий меня вопрос.
Вы предпочитаете оставаться на почве формальных недоговоренностей, позволяющих не вскрывать существа той моральной проблемы, о наличности которой я впервые узнал только из письма Сабашниковой. Это – Ваше право, и настоящим своим письмом я вовсе не собираюсь вынуждать Вас на откровенное объяснение, раз Вы его определенно не хотите.
Но уж мое право – за себя говорить по существу и с полной определенностью. Следую положениям Вашего письма.
1. «Мое отношение к М<аксимилиану> Вол<ошину> Вам известно из моей рукописи». – Разумеется, было известно, и хотя лично его не разделяю, это обстоятельство, конечно, ни в коей мере не могло служить ни препятствием к помещению Вашей прозы в «С<овременных> 3<аписках>», ни основанием для каких либо «изъятий» из нее. Я вынужден был сокращать рукопись по соображениям чисто внешним (размера), и конечно, при этом добросовестно старался, поскольку мог, сохранить в неприкосновенности даваемый Вами облик М<аксимилиана> Вол<ошина>, и Вашу личную ею оценку. Насколько мне это удалось, не мне, разумеется, судить, хотя кое-какой редакторский опыт за мной известен. Но, признаюсь, я был очень далек от мысли, что Вами может быть заподозрена моя редакционная корректность.
2. «Мое отношение к изъятию из моей рукописи самого ценного: М<акса> в революции, его конца и всего конца, Вам известно из моего устранения от всякого соучастия».
3. «Причины, заставившие моей рукописи не взять обратно, Вам не могут не быть известны».
Эти Ваши строчки меня очень огорчают и задевают. До этого Вашего письма я и не подозревал, что в Ваших глазах намеченные мною сокращения уничтожают «самое ценное» в характеристике М<аксимилиана> В<олошина> Вы теперь утверждаете (без всяких к тому оснований), что я «знал», принимая рукопись в «С<овременные> 3<аписки>» и Ваше мнение, и что из нее изъято «самое ценное», и причины, не позволившие Вам взять рукопись обратно, Иными словами, Вы полагаете, что я, пользуясь Вашей материальной нуждой, вынудил вас пойти на опубликование заведомо изуродованного и обессмысленного в самом главном очерка о столь дорогом для Вас писателе и друге…
Не собираюсь защищаться от такого дикого обвинения, не могу только оставить его без самого решительного протеста. И не ссылайтесь на Ваше давнишнее письмо, которым Вы давали согласие на печатание статьи: в нем, утверждаю по памяти, нет даже намека на то, что предполож<ительные> сокращения настолько обессмысливают Вашу рукопись. Вы писали только, что в виду коренного расхождения со мною и в оценке личности М<аксимилиана> Вол<ошина>, и в понимании интересов читателей, Вы предоставляете сделать все необходимые сокращения мне самому. Можете, если угодно, считать меня недогадливым, – но в своей чистой в отношении Вас совести я в этих Ваших словах увидел тогда как раз обратное тому, что узнаю теперь: я понимал так, что Вы сами убедились, что намеченные сокращения не затрагивают главного в характеристике М<аксимилиана> Вол<ошина>, а в частностях, расходясь со мною, Вы доверяетесь моему такту. Видите, насколько я ошибся. Если бы не ошибся, – разумеется не принял бы на очень важных для Вас и унизительных для «С<овременных> 3<аписок>» условий <принятия – рукописи к печати.
Что же делать теперь? <…> (Надеюсь – сговоримся легко. С. 19–21).
[Закрыть].
Чего же вы от меня хотите – и ждете??
_____
А насчет «экстренных мер» – автор человек бесправный и (внешне) не может, особенно в наши дни.
Прилагаю письмо М<аргариты> В<асильевны> Сабашниковой.
Всего доброго
Марина Цветаева
Впервые – Новый журнал. 1978. С. 191–192. СС.-7. С 443-444. Печ. по кн.: Надеюсь – сговоримся легко. С. 19.
34а-33. В.В. Рудневу
Не ответила сразу потому, что была больна.
Давайте точно и коротко.
Мое отношение к поведению[176]176
Сокращению Современными <3аписками> моей рукописи для Вас вне сомнений. (Сноска М. Цветаевой.)
[Закрыть] Современных Записок <поверх строки: поступку> относительно моей рукописи для Вас несомненно, <поверх строки: вне сомнений>: чтобы редактор не дал <далее зачеркнуто: автору печатающиеся 2 листа, а работа больше, самостоятельно сократив рукопись>
Причины, побудившие меня эту рукопись все-таки дать для Вас тоже несомненны
И, наконец, моя оценка письма Сабашниковой для Вас тоже несомненна.
Чего же Вы от меня хотите и ждете?
Вы пишете о каких-то экстренных мерах Современных Записок, чтобы выйти из неправильного для них положения. На это отвечу, что положение для меня больше чем неправильное, у Вас хоть были прецеденты с Шестовым и с Бальмонтом[177]177
…прецеденты с Шестовым и с Бальмонтом. – У редакции «Современных записок» постоянно возникали споры с авторами по вопросам сокращения присланных ими текстов, переноса публикации из номера в номер и т. д. Дочь религиозного писателя и философа Льва Исааковича Шестова (1866–1938) Наталья (по мужу Баранова, 1900–1993) писала позднее, что у ее отца «бывали часто столкновения с журналом, главным образом из-за того, что журнал, давая обещание напечатать быстро полученную им статью, делал это с большим опозданием» (Баранова-Шестова Н.Л. Жизнь Льва Шестова. По переписке и воспоминаниям современников. Paris: La Presse Libre, 1983. T. 1. C. 187–188). Возможно, Цветаева вспоминает самый громкий конфликт между Шестовым и редакцией журнала, который разыгрался в 1926 г. Автор резко выразил свое недовольство проволочками с печатанием давно (полтора года назад!) переданной журналу статьи. В итоге Шестов свою статью «Неистовые речи» (по поводу экстазов Плотина. – Сост.) отдал в журнал «Версты», 1926, № 1, что вызвало бурю негодования со стороны «Современных записок». (См.: Архив редакции СЗ. 4. С. 766).
О характере «прецедента» с Бальмонтом можно судить по его письмам редакторам журнала. 3 ноября 1932 г. поэт с упреком пишет В.В. Рудневу: «…редакция „Современных записок“ относится ко мне с непостижимым для меня невниманием и держит мои стихи по году ненапечатанными…» (Архив редакции СЗ. 2. С. 157). В письме М.В. Вишняку от 17 марта 1933 г. Бальмонт возмущается по поводу судьбы очередной своей рукописи, переданной в журнал: «Многоуважаемый Марк Вениаминович, посылая В.В. Рудневу „Литву и песни“ (сравнение болгарских, сербских, русских и литовских народных песен. – Сост.). я сообщал, что если очерк мой не будет напечатан, я прошу рукопись вернуть. Недоумеваю, почему этого не сделано. Прошу это сделать без промедления» (Там же. С. 158). Очерк «Литва и песня» в журнале напечатан не был. Скорей всего, именно об этом прецеденте упоминает в черновике письма Цветаева.
[Закрыть].
_____
Отношение к Максу Волошину Вам известно из моей рукописи. Отношение к изъятию из моей рукописи самого ценного: Макса в Революцию, его конца и всего конца Вам известно из моего устранения <поверх строки: отказа> от всякого соучастия. Причины, заставшие меня все-таки рукопись не взять обратно, Вам не могут не быть известны.
И, наконец, моя оценка письма Маргариты Сабашниковой для вас несомненна.
Чего же Вы от меня хотите и ждете?
А насчет «экстренных мер» – автор человек бесправный и ничего (внешне) не может особенно в наши дни.
МЦ.
19-го мая 1933 г.
Печ. впервые. Письмо (черновик) хранится в РГАЛИ (ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 23, л. 95 об. – 96).
35-33. Г.П. и Е.Н. Федотовым
24-го мая 1933 г.
Милые Георгий Петрович и Елена Николаевна,
Не забыла, но в последнюю минуту, вчера, отказалась служить – приказала долго жить – резиновая подметка, т. е. просто отвалилась, а так как сапоги были единственные…
Очень, очень огорчена. Знайте, что никогда не обманываю и не подвожу, – за мной этого не водится – но есть вещи сильней наших решений, они называются невозможность и являются, даже предстают нам – как вчера – в виде отвалившейся подметки.
Всего доброго. Дела такие, что о ближайшем «выезде» мечтать не приходится. Получила очередное письмо от Руднева о Максе – целый архив![178]178
См. коммент. к предыдущему письму.
[Закрыть]
МЦ.
Впервые – Новый журнал. 1961. С 172. СС-7. С. 437. Печ. по СС-7.
36-33. Б.Л. Пастернаку
27 мая 1933 г.
Борис, простить ведь не за то, что не писал 2 года (3 года?), а за то, что стихи на 403 стр<анице>, явно-мои, – не мне?[179]179
Речь идет о книге Б. Пастернака «Стихотворения в одном томе» (Л.: Изд-во писателей в Ленинграде, 1933). На форзаце была сначала одна надпись, адресованная Цветаевой (Души начинают видеть. С. 542–543), затем поверх стертой первой записи была сделана следующая:
Марине.
Прости меня.
Целую Сережу. Сергей Яковлевич, простите и Вы меня. Я бы хотел, чтобы главное вернулось.
Я это должен еще заслужить.
Простите, простите. Простите.
Боря.
Сначала надписал, как книгу. Хоть и горячо, но как ни в чем не бывало; и стер. Потому что никакой книги нет, а только привет, – тебе и Вам. И – никакой надписи, а только:
Простите.
…стихи на 403 стр<анице>, явно-мои, – не мне? – Имеется в виду стихотворение «Любимая, молвы слащавой…» (1931), обращенное к З.Н. Нейгауз (1897–1966), второй жене Пастернака.
[Закрыть] И вот, задумываюсь, могу ли простить, и если даже смогу – прощу ли (внутри себя?) «Есть рифмы в мире сем, Разъединишь – и дрогнет» вот мой ответ тебе на эти твои стихи в 1925 г.[180]180
…«Есть рифмы в мире сем, Разъединишь – и дрогнет»… – Начальные строки первого стихотворения Цветаевой из цикла «Двое» (1924) (СС-2. С. 235).
[Закрыть] Теперь, не устраняя напряжения: я, опережая твою 403 стр<аницу> на 7 (?) лет, это твое не-мне, стихотворение, сорифму твою не со мной, с не-мной, свою сорифму с тобой и твою со мной нав<еки> – по праву первенства – утвердила, – право первенства, Борис! – и вот ты со звуком этого утверждения в ушах, обращаешь его к другому существу[181]181
В указанном стихотворении Пастернака были такие строки о рифме: «И я б хотел, чтоб после смерти, / Как мы замкнемся и уйдем, / Тесней, чем сердце и предсердье, / Зарифмовали нас вдвоем».
[Закрыть]. Без моего «Есть рифмы в мире сем» ты бы этих стихов никогда не написал, ты здесь из меня исхо<дил>, из такой-то страницы. После России – и идешь со мной не ко мне. <Над строкой: Если ко мне – возвращаешься (полная рифма).> Плагиат, Борис, если не плагиат образа, смысла и сути.
На 403 стр<анице> сверху надпись: – Если даже не мне – мне. И если даже не мне – мои <вариант: я>. Так книга и останется (Для ясности: либо стихи написаны мне, либо я их написала.)
Дальше:
Эти ст<роки> я давно уже (в журнале?) слышу как личное оскорбление, отречение. И ты та*к <тяжко?> можешь меня оскорбить и от меня отречься. Дальше только ведь всё небо <вариант: Разве что еще от всего неба>, на котором ведь тоже «нечего делать» (а? тебе дело в делах.)
Борис, рифмы оставь: твоя (с другой) жизнь <вариант: с другой ты можешь>, – перечисли и включи всё, не хочу ни реестра, ни лирики – но рифмовать (дело ТОЛЬКО в слове) себя ты ни с кем кроме меня не можешь – смешно – третейский суд из трех дураков и то рассмеется за очевидностью
(Только в слове, во всем его, слова, и данного слова – для тебя охвате. Всегда хочу – ясности.)
Пиши стихи кому хочешь, люби, Борис, кого хочешь.
Если <оборвано>
Ты мой единственный единоличный образ (срифмованность тебя и меня) обращаешь в ходячую монету, обращая его к другой. Теперь скоро все так будут говорить. <Над строкой. Мы с вами срифмованы.> А я, тогда, отрекусь. Не вынуждай у меня злого жестокого вопля: (как раньше говорили: Ты мне не пара)
– Ты мне не рифма!
Ибо если я тебе не рифма, то, естест<венным>, роков<ым> обр<азом> ты мне не рифма, м<ожет> б<ыть> лучше, м<ожет> б<ыть> вернее и цельнее. Тогда уж я свою органическую рифму на этом свете искать откажусь. А на том всё рифмует <вариант: рифмуем>!
Этого ты не смел сказать, не смел отказаться, на это не смел посягнуть.
_____
(Аля: «Мама, это Ва*м, наверное…»)
А ВДРУГ – МНЕ?
Тогда, Борис, сияю во всё лицо
Продолжение
<Конец мая 1933 г.>
<Запись перед наброском:>
(Начало в желтой записной книжечке)
– Зачем с Высокой Болезни снял посвящение?[183]183
Зачем с Высокой Болезни снял посвящение?.. – В сборнике «Поверх барьеров» (1929) поэма «Высокая болезнь» первоначально имела посвящение А.И. Цветаевой, сестре М.И. Цветаевой, в книге 1933 г. оно было снято.
[Закрыть] Где мой акростих?[184]184
Где мой акростих? – Акростихом «Посвящение» («Мельканье рук и ног, и вслед ему…», 1926) открывалась публикация в «Новом мире» (1926. № 8/9. С. 33) поэмы «Лейтенант Шмидт». В 1927 г. было перепечатано в журнале «Воля России» (№ 2. С. 34). Другой акростих, о котором может идти речь: «Мгновенный снег, когда булыжник узрен…», опубликованный в журнале «Красная новь» (М.; Л. 1929. № 5. С. 159), затем перепечатанный в газете «Руль» (1929. 16 июня). Акростих (с разночтением «Минутный снег, когда булыжник узрен…») Пастернак написал от руки на шмуцтитуле сборника «Избранные стихи» (М.: Огонек, 1929), посланного Цветаевой (Поэт и время. С. 129-130). В книге 1933 г. нет ни того ни другого стихотворения.
[Закрыть]
_____
Здесь верстовое тирэ, Борис. Я это должна была сказать, а ты это сейчас должен забыть, чтобы спокойно с радостью читать меня дальше.
Последнее живое свидетельство о тебе: один из советских писателей, видевший тебя где-то на трамвае с борщом. Я закрыла (мысленно), внешне же опустила глаза и увидела твои над красным морем свеклы, загнанным в судок. (М<ожет> б<ыть> всё – вранье? Писатели, как знаешь, врут: прозаики. Мы же – свято даже peinlich[185]185
Педантично (нем.).
[Закрыть] <вариант: даже kleinlich[186]186
Мелочно (нем.).
[Закрыть]> правдивы.
Больше о тебе ничего не знаю.
(Какие жестокие стихи Жене «заведи разговор по-альпийски»[187]187
Какие жестокие стихи Жене… – Речь идет о стихотворении «Не волнуйся. не плачь, не труди…», обращенном к первой жене (Стихотворения. В одном томе. С. 347). Женя – Пастернак Евгения Владимировна (урожд. Лурье; 1899-1965) – художница.
[Закрыть], это мне, до зубов вооруженному можно так говорить а не брошенной женщине у которой ничего нет кроме слёз. Изуверски-мужские стихи. Так журавль угощает лисицу, или лисица журавля[188]188
Из басни И.А. Крылова «Лиса и журавль», написанной по мотивам известной сказки.
[Закрыть], ты попеременно оба со своими блюдами озер и мозговыми ущельями гор…)
Не знаю как Женя, я* в этих стихах действительно – впервые – увидела тебя «по-другому»[189]189
Как росток на свету распрямись. Ты посмотришь на все по-другому. (Заключительные строки стихотворения «Не волнуйся, не плачь, не труди…»).
[Закрыть]. Это себе (или мне из всех одной – мне) можно говорить такое: взлети над своей бедой – и пой, А если человек не умеет петь? Если эта беда (гора, все Альпы – весь твой тот Кавказ) на нем??
Но м<ожет> б<ыть> всё это уже древняя история. Пусть. Не забудь, что в стихах всё – вечно, в состоянии вечной жизни, т. е. действенности. Непрерывности действия свершающегося. На то и стихи.
Но – дальше <вариант: минуем>.
_____
О себе вкратце. Очень мало пишу стихов, очень много прозы, русской и французской. Могла бы быть первым поэтом Франции у них только Val*ry[190]190
Val*ry. – Валери Поль (1871–1945). французский поэт, философ.
[Закрыть], а тот – нищий, но… всё это окажется после моей смерти, я как всегда вне круга, одна, в семье, с случайными людьми не могущими знать цены тому, что я делаю (NB! Я не про семью говорю). С – в лучшем случае – «любителями». Мне нужен – знаток. Не могу я, Борис, после 20 лет деятельности ходить по редакциям, предлагая рукопись. Я этого и в 16 лет не делала. И еще менее могу, еще более не могу объяснять в прозе кто я: известная (??) русская писательница и т. д.
Вот и сижу как филин над своими филинятами. А они – растут.
О своих, вкратце: С<ережа> целиком живет – чем знаешь и мне предстоит беда[191]191
С<ережа> целиком живет – чем знаешь, и мне предстоит беда… – Летом 1931 г. С.Я. Эфрон подал прошение о советском гражданстве и одновременно обратился письмом к Пастернаку с просьбой о содействии. См. также письмо Цветаевой к Пастернаку, написанное между 2 и 10 июля 1931 г. и коммент. 13 к нему (Письма 1928-1932. С. 481, 483).
[Закрыть], пока что прячу голову под крыло быта, намеренно отвожу глаза от неминуемого, ибо я – нет, и главное – из-за Мура. Аля (19 лет) чудно, изумительно рисует и работает гравюру и литографию[192]192
Аля (19 лет) чудно, изумительно рисует и работает гравюру и литографию. – А.С. Эфрон училась в Школе прикладного искусства при Лувре («Arts et Publicit*»). См. письмо к Е.Г. Голицыной.
[Закрыть]. Но сбыта, как у моих французских вещей – тоже нет, ибо видят только «знакомые» – и хвалят, конечно.
Мур (1-го февраля, в полдень исполнилось 8 лет). С виду, да и разумом, да и неразумом – 13, обскакав всё: и рост, и ум, и глупость (у каждого возраста – своя, у меня, никогда не имевшей возраста, всегда была только своя собственная, однородная <пропуск одного слова>) – ровно на пятилетие. Не лирик. Активист. Вся моя страстность, перенесенная в действие. Рву из рук газеты. Мне верит, но любит и делает – свое. Таким, впрочем, был с рождения. Мне он бесконечно – темпом – нравится. Вообще дом разделен на С<ережа> + Аля, Мур + я. Внешне – живая я, только красивее, вернее уместнее ибо – мальчик. Очень красив, но красота еще заслонена своеобразием – образием.
Очень труден – страстностью. Невоздержанность (словесная) моя. Чуть что: «Вы – гадина, гадиной родились, гадиной и остались». И я, ничуть не сердясь: – Всё, что угодно, только не гадина, п<отому> ч<то> гадина, змея: жирная, а я, Мур, худая и ходячая, ноговая.
Он: – Сноговая. И через минуту, щекой к руке: – Я очень извиняюсь, что я Вас назвал гадиной, Вы конечно не гадина, – совсем не похожи – это мой рот сам сказал. Но почему Вы мне не позволяете прилизывать бакер-стритом? (Помешан на рекламе и, главное, на «современных» мужских прическах: вес волосы назад и прилизаны так, что (моим) вискам больно, – ходят без шляпы ибо сплошное жирное сало.) Кстати, умоляет меня красить волосы.
Я, Борис, сильно поседела, чем очень смущаю моих (на 20 лет старших) «современниц», сплошь – черных, рыжих, русых, без ни одной седой ниточки.
Каждым моим седым волосом указываю на их возраст.
– А ведь любят серых кошек. И волки красивые. И серебро.
_____
Фраза о стихах.
Впервые – Души начинают видеть. С. 543 547. Печ. по тексту первой публикации.
