Текст книги "Марина Цветаева. Письма 1933-1936"
Автор книги: Марина Цветаева
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]
38-34. Ю.П. Иваску
Clamart (Seine)
10 Rue Lazare Carnot
4-го июня 1934 г.
«…Ho души не отдам». Первый ответ: – А другого мне не нужно, Второй: – Не надо было этого говорить, ибо со мной: сказано – сделано. Т. е. уже неотдали (в одном слове) Не отдать душу, это не: чего-то не сделать, а – сделать, – активное: невозвратное.
Третье, себе (впрочем, всё – себе). – Что значит?: Отдать. Не отдать. Разве ты можешь отдать – не отдать? Разве ты – отдаешь? Разве ты – хозяин, а она собака, ты – владелец, а она – вещь? Это она тебя отдает, предает Богу или человеку в руки, не ты – ее.
Четвертое: – Этого не поняв, это мне сказав, ничего во мне не понял – и не годится. Годится – физически, фактически, практически, т. е. годится его терпеливая кровь, весь его состав, но не он. Моя просьба (взять на себя гору) должна была быть его просьбой, и его предупреждение: …но души не отдам (NB! только контракт) – моим остережением: – лучше не отдавай! – из чистейшего моего великодушия, ибо зла от такой отдачи, мне, мне души пока еще никто не ведал, только добро.
<Приписка между строками, вверх ногами:>
(Мое «лучше не отдавай» значит: будет больно, но что* – не больно? И боль разве – зло??)
А без души, вне души – мне что-нибудь нужно?? А что я с ней буду делать, если отдашь? В банк положу, или перепродам, или, растопив, выпью жемчугом? (или аспирином?)
В те далекие времена, когда я еще была действующим лицом жизни, я всё могла стерпеть, кроме этого слова, этого чувства, да ни разу и не пришлось – и все признания, – остережения вверявшейся мне – звучали как раз обратно: – Не отдам тебе ни, – ни, – ни, – (подставляйте, одно за другим, всё), но душу – отдам.
Людям – как это теперь вижу – это было удобно, или они полагали, что им это удобно, я же, знающая цену слову, всю невозвратность и страшность его, знала, что получила – всё (мне могущее быть данным, т. е. желание отдать мне душу, в котором никогда не сомневалась, Так море не сомневается в рожденном желании реки: влиться и раствориться и не спрашивает у реки, почему не влилась, а напротив – соболезнует… (Да большинство и не доходит! Иссякает или, приняв другую реку, чуть побольше, за море…) Морю важно желание реки: большой воде – желание малой воды (малой количественно, а не качественно)[699]699
Grosse Gew*sstr, Kleine Gew*sser, а всё – одно. (Примеч. М. Цветаевой.)
[Закрыть], ему не важно, влилась или нет, ему с нее не прибавится и не убавится… И всякая река, пожелавшая – уже влилась! Так в меня вливались человеческие души, и я их все несу, а тела (с делами) оставались – и остались – где-то.
Река, влившись в море, стала больше на целое море, на целого Бога, на целое всё.
Река стала морем.
Если это Вас страшит…
(Когда-нибудь, в каких-нибудь «Последних Новостях» или dans un autre mauvais lieu[700]700
В другом дурном месте (фр.).
[Закрыть] прочтете как я, лет трех, исступленно мечтала потеряться – и потерялась, – в Александровском пассаже[701]701
Возможно, имеется в виду Петровский пассаж (Петровские торговые линии, расположенные между ул. Петровкой и Неглинной).
[Закрыть], где-то между белым медведем и гипсовым крашеным негром над сухим фонтаном. Потому мне так дико непонятен Ваш страх. И всю жизнь я только этого хотела: потеряться[702]702
С других достаточно: потереться! (Примеч. М. Цветаевой.)
[Закрыть], раствориться – в чем бы то ни было. Когда прочтете «Поэму Конца», немножко лучше ее поймете.)
_____
Автобиография и характеристика – нравятся. То*чно и беспощадно. Очень – яснозряще. А «заливает лимфой» – совсем замечательно. Лимфа, ведь это наличность в крови – Леты. (Не лимфа нравится, а смелость признания и точности осязания (названия). Вы – умны.
_____
Переоценила подарок? Этим словом Вы его обесцениваете. Нарочно? Нарочно или нечаянно, – всё равно и равно* жаль – за Вас. (Мы с Унсет не пострадаем. Мы – союз.)
Слово эгоизм («я эгоист», а еще хуже Ваше «я эгоистичен») не люблю, потому что серьезно, на глубину взятое, оно требует слишком долгих разъяснений, т. е. уже не слово, не то слово, ибо на каждую вещь должно быть свое слово – и одно, взятое же элементарно – не заслуживает даже собственного звучания и моего ушного слы*шанья. Просто – миную. Но, чтобы Вы меня хорошо поняли, снизойду на этот раз до нескольких пояснительных слов: эгоизм, это сосредоточение не на том себе, сосредоточение на не-том: на своем желудке, напр<имер>, или на своей (физической) болячке, словом: «Selbst essen – macht fett»[703]703
Самому есть – становиться тучным (нем.).
[Закрыть]. – Кому интересно??
Духовного эгоизма – нет. Есть – эгоцентризм, а тут уже всё дело в вместительности ego и, посему, величины (емкости) центра. Большинство эгоцентриков – т. е. все лирические поэты и все философы – самые отрешенные и не-себялюбивые в мире люди, просто они в свою боль включили всю чужую, еще проще – не различают.
(Пишу Вам кстати с безумной болью в обеих ногах, я уже два месяца больна – истощение перекинулось в нары*вную напасть, затронуты железы и жилы, и вот через день в бесплатную (1 фр<анк>!) лечебницу для безработных русских, – впрыскивания, нынче второе – т. е. погибает (временно деревенеет) вторая нога. Это после Оды пешему ходу![704]704
Ода пешему ходу. – См. письмо к Ю.П. Иваску от 12 мая 1934 г. и приложенный к письму текст «Оды».
[Закрыть] Да, друг, это и есть искус, со мной дружбы: я насквозь-человечна, т. е. сочувственна, и требую этого от другого (не для себя, а для него!), а если не нахожу – ухожу. Если у Вас от слова нарыв брезгливая гримаса, знайте заранее, что я – улыбаюсь: улыбкой суда.)
Вы спрашиваете: любимая еда. Разве это важно? Ненавижу каши, все, кроме черной, и даже в Москве 1920 г., в самый лютый голод пшена – не ела. А так, очень скромна и проста, ем всё, и даже мало отличаю, чем во времена нашей дружбы сердечно огорчала Мирского (страстного едока и ценителя, как, часто, очень одинокие люди) водившего меня по лучшим – тайно, знатовщи 
– лучшим – ресторанам Парижа и Лондона. – «Вы всё говорите! сокрушенно воскликнул однажды он, – и Вам всё равно, что* есть: Вам можно подложить сена!» Но не пшена. —
Никогда не выброшу ни крохотнейшего огрызка хлеба, если же крошки, – в печь и сжечь. Корка – в помойке – ЧУДОВИЩНО, так же как опрокинутый вверх дном хлеб или воткнутый в хлеб – нож. Меня из-за этого в доме считают скупой (объедки), я же знаю, что это – другое. Непритязательность и от отца и от матери: не снисходившей, не снижавшейся до любимого блюда (вообще – протестантски и спартански!) не подозревавшего, что может быть НЕ-любимое.
Как отношусь к пожиранию мяса? Чудесно, т. е. охотно «пожираю» – когда могу, когда не могу – обхожусь. (Всё моё отношение ко всему внешнему миру, т. е. ко всему, что со мной здесь может хорошего случиться, ко всему хорошему – в не – в этом одном слове «обхожусь», и даже теперь кажется уже вправе сказать: – обошлась.)
Ученик написан (тогда 62-летнему, ныне 75-летнему) Князю Сергею Михайловичу Волконскому (внуку декабриста, писателю), который этих стихов никогда не читал – я никогда не посмела, да он бы и не понял: есть люди, очень глубокие, и тонкие, и одаренные, но которым стихи (понимать) мешают. Он очень любит поэтов и постоянно их цитирует, но – по-другому (не цитирует по-другому, а любит). Латинский склад. Подружилась с ним в Москве 1921 г.[705]705
О начале знакомства М.И. Цветаевой с С.М. Волконским в марте 1919 г. см. ее дневниковые записи в СС-4, НЗК-3 и НСТ-1 и письма к нему.
[Закрыть] и полгода переписывала ему на*чисто – из чистейшего восторга и благодарности его рукописи, – трех его больших книг[706]706
С.М. Волконский. «Мои воспоминания (1. Лавры. 2. Странствия. 3. Родина)». Берлин: Медный всадник, 1923. См. также статью «Кедр. Апология» в СС-5.
[Закрыть] – ВОТ ТАКИМ ПОЧЕРКОМ, и ни строки своей не писала – не было времени – и вдруг прорвалась Учеником: Ремесло[707]707
Циклом «Ученик» открывается сборник Цветаевой «Ремесло».
[Закрыть].
<Приписка на полях, вверх ногами:>
(Достаньте Быт и Бытие Кн<язя> С. Волконского, там есть большое, вводящее, посвящение мне[708]708
Волконский С. «Посвящение». – В его книге: Быт и бытие. (Из прошлого, настоящего, вечного). – Берлин: Медный всадник, 1924. С. VII-XVI.
[Закрыть]. Тогда поймете нашу дружбу – и Ученика – и всё. Книга доступна, м<ожет> б<ыть> даже есть в библиотеке.)
Из крупных вещей Вы не знаете моей Поэмы Конца (в пражском сборнике Ковчег, каж<ется,> 1924 г.[709]709
«Ковчег». Сборник Союза русских писателей в Чехословакии. Вып. 1. Прага, 1926. Появился в свет в конце 1925 г. См. также письма к В.Ф. Булгакову (Письма 1924–1927).
[Закрыть]). Это, кажется, была моя последняя любовь[710]710
Имеется в виду К.Б. Родзевич. См. коммент. 4 к письму к Н.А. Гайдукевич от 24 июня 1934 г. См. также «Поэму Горы» и «Поэму Конца» в СС-3.
[Закрыть], т. е. первая и последняя такая (вовсе не самая высокая) и м<ожет> б<ыть> даже вовсе-лежачая, может быть и сильная тем, что – лежачая, о, не думайте дурного, это целый мир, очень сильный, только – низкий, без всякого презрения, а топографически, линейно-низкий: – ДОЛЬНИЙ – тише воды, ниже травы – блаженный мир! в котором я никогда не жила, в который только погружалась, ибо он – самое низкое, что* есть, самый уровень низости – море, а м<ожет> б<ыть>, – ниже уровня, минуя – уровень: родная бездна сна.
_____
Ваши сны до жути правильны. Всегда (когда впервые – с родным) много-много говорю и гляжу мимо. Это (миновение) – мое основное свойство, моя отмета. Даже старый Князь Волконский мне, однажды: – О Вас не говорю, во-первых – Вы вне суда, во-вторых – Вы просто говорите в профиль. (До этого он говорил о необходимости всё время глядеть прямо в глаза собеседнику. Я иногда тоже гляжу – но тогда уж совсем не вижу, вижу – другое, выходит – гляжу – сквозь.)
_____
Да, Кламар далёко, а Ревель – еще дальше.
_____
Итак, снимаю с Вас…
– всю гору, друг, все горы, вплоть до последнего тарусского холма…
Делаю это дружески и даже – матерински. (По-кавказски Вы кажется могли бы быть моим сыном? Да моей дочери этой осенью будет двадцать два года!)
Вне обиды, вне разочарования, – привычно.
До свидания – в письме. Ремесло, конечно, перелом, нет, не перелом, – новый речной загиб, а м<ожет> б<ыть> и РАЗГИБ творческой жилы. Переломов у меня в жизни – не было. Процесс древесный и речной: рост, кажется?
МЦ.
<Приписка поперек страницы:>
Во мне всё сосуществовало, создано* было, с самого начала: с самого моего двухлетия и рождения и до-рождения, с самого замысла матери, хотевшей, решившей сына Александра (оттого я и вышла поэт, а не поэтесса)[712]712
См. также начало очерка «Мать и музыка» (СС-5).
[Закрыть]. Поэтому, Вы правы, хронология не подходит, но она всё же – дорожный посох.
Кроме того, напоминаю, Психея единственная из моих книг – СБОРНИК, т. е. составлена мной по примете чистого и даже женского лиризма (романтизма) – из разных времен и книг. Она – не этап, а итог[713]713
Сборник стихов Цветаевой «Психея. Романтика» (Берлин, 1923). См. также письма к Ю.П. Иваску от 4 апреля 1933 г. и от 11 октября 1935 г.
[Закрыть]. В нее напр<имер> не вошла вся моя тогдашняя – русская, народная стихия – а как бывшая!
Просто – Гржебин[714]714
Гржебин Зиновий Исаевич (1877–1929) – художник, издатель. В эмиграции возглавлял «Издательство З.И. Гржебина», где вышли «Психея» Цветаевой, книги А. Белого, Пастернака, Ремизова, Ходасевича и др.
[Закрыть] в Москве 1921 г. заказал небольшую книжку. Я и составила Психею, выбрала ее из огромного неизд<анного> материала 1916 г. – 1921 г. Выделила данную, эту, такую себя. (Из меня, вообще, можно было бы выделить по крайней мере семь поэтов, не говоря уже о прозаиках, рода*х прозы, от сушайшей мысли до ярчайшего живописания. Потому-то я так и трудна – как целое, для охвата и осознания. А ключ прост. Просто поверить, просто понять, что – чудо.)
Принять.
<Приписка на полях слева:>
О статье в Нови напишу непременно, не напоминайте и не торопите: за мной ничто не пропадает[715]715
См. письмо к Ю.П. Иваску от 4 апреля 1933 г. и коммент. 1 к нему. Замысел Цветаевой написать о статье Иваска осуществлен, по-видимому, не был.
[Закрыть].
<Приписка на полях сверху, вверх ногами:>
Хорошо, что мы в Вашем сне гуляли, т. е. ходили. Сижу я только, когда пишу, а с человеком это для меня нестерпимая тяжесть. Я всегда из дому – увожу.
Впервые – Русский литературный архив. С. 217-220 (с купюрами). СС-7. С. 391–394 (полностью). Печ. по СС-7.
39-34. Ф.А. и О.А. Гартман
Милые друзья,
Итак, ждите меня в эту субботу, часам к семи, семи с половиной (NB! не галлицизм!)[716]716
Галлицизм (фр. gallicisme) – слово или выражение, заимствованное от французского языка. (Sept avec la moiti*. – Дословно: семь с половиной).
[Закрыть].
Тронута постоянством Вашего желания и даже решения – меня видеть.
До скорого свидания! Очень радуюсь встрече и музыке.
МЦ.
Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnot
14-го июня 1934 г., четверг.
Печ. впервые. Письмо хранится в РГАЛИ (ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 97, л. 5).
40-34. Ф.А. и О.А. Гартман
Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnot
19-го июня 1934 г.
Милые друзья,
Я приготовила для вас пакет с красной курткой, Героем груда, Тезеем[717]717
Герой туда-мемуарный очерк «Герой труда (Записи о Валерии Брюсове)». Опубликован в «Воле России» (1925. № 9/10 11). Тезей «Тезей». Трилогия. Часть вторая. Напечатана в «Современных записках» (1928. № 36, 37). Речь идет, вероятнее всего, об оттисках этих публикаций.
[Закрыть] и стихами и попросила дочь, не ехавшую за*-город, снести его к Бальмонтам. Она обещала. Вернувшись же домой в 2 ч<аса> ночи обнаружила его на сундуке, где его оставила, – в аккуратном виде, с приколотым письмом, которое посылаю как вещественное доказательство. Остальное тоже вышлю, но – какая обида: я знаю, что куртка нужна, главное же, я перерыла весь сундук, чтобы найти обещанного Героя труда и, что* всего главнее – обидно, что вы не могли не обвинить меня в небрежности: не моем грехе!
Самое удивительное (хотя – пора бы привыкнуть!) что дочь, уходя утром на службу, ни слова не сказала мне о недоставленном пакете. Забыть о нем она не могла, ибо я, уезжая в Nogent[718]718
Nogent-sur-Marne – предместье Парижа, лежащее на восточной окраине Венсенского леса.
[Закрыть], ей раза три настойчиво о нем сказала, и кроме того она видела как я рыла сундук, ища для вас рукописи.
Простите за невольное невежество, Господи, как немцы правы с их «treu im kleinen!»[719]719
«Точностью в малом!» (нем.).
[Закрыть] Я ненавижу распущенность, которая, утверждаю вовсе не есть атрибут поэта.
Не могу глядеть в угол, где все еще лежит мой беспомощный и аккуратный пакет. Но довольно об этом, ибо потихоньку прихожу в ярость.
Вещи получите.
Сердечный привет.
МЦ.
Печ. впервые. Письмо хранится в РГАЛИ (ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 97, л. 6–6 об.)
41-34. В.А. Богенгардту
Дорогой Всеволод,
Вот, в точности, как было дело: В-p нахамил, тот ударил, сцепились, и выбежавшие сотрудники – розняли. Никто ни побит ни спущен с лестницы не был. Поздно вечером, когда все свидетели ушли, В-p сел и написал ту заметку, как видите враную[720]720
Кто такой В-p и о каком инциденте идет речь, установить не удаюсь.
[Закрыть]. Рассказывал один из присутствовавших. Расскажите, кому интересно, но меня не называйте: будет лишний враг.
За точность рассказа – ручаюсь.
С упоением читаю Монте-Кристо.
Сердечно обнимаю всех.
МЦ.
21-го июня 1934 г., пятница
Свидетели (те самые сотрудники, якобы офицера бившие) В-ром возмущены: и хамством и ложью.
– Вот как пишется «история».
И вот цена – газетам!
Печ. впервые по копии с оригинала, хранящейся в архиве составителя.
42-34. Н.А. Гайдукевич
Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnot
24-го июня 1934 г.
– Наташа, – (не обращаюсь, а говорю себе вслух, проверяя звук).
Помните ту Наташу из «Записок Ковякина» Леонова?[721]721
«Записки Ковякина» («Записи некоторых эпизодов, сделанные в городе Гогулеве Андреем Петровичем Ковякиным») Леонова Леонида Максимовича (1899–1994). Впервые опубликованы в журнале «Русский современник» (Л.-.М., 1924. № 1, 2. Отдельной книгой записки вышли в 1925 г. (М.; Л.: Госиздат). Цветаева, вероятнее всего, читала их в журнале. О втором номере «Русского современника» упоминает она в письме к О.Е. Колбасиной-Черновой от 8 января 1925 г. (Письма 1923–1927. С. 116–120). Кроме того, в третьем номере журнала были опубликованы ее стихотворения «Занавес» и «Сахара». Помните ту Наташу… – Речь идет о возлюбленной героя «Записок» Наташе Суроповой, которую увез к себе в город заезжий адвокат из Барнаула. Несчастный А.П. Ковякин писал ей стихи в Барнаул. «Не ждал Наташи я от вас…» – из стихотворения, написанного по поводу рождения у Н.П. Суроповой дочери («На рождение девочки Наташи»). (Русский современник. № 1.С. 119–120).
[Закрыть] (Барнаул, ребенок, смерть.) Правда – какой обаятельный образ, и чудная любовь, и чудные стихи? («Не ждал Наташи я от Вас – А ждал скорее Гришки…») Пишу Вам вслепую и ставлю (как на лошадь) – на чудо.
Катя-Катерина,
Разрисована картина.
Катя коврик вышивает,
Офицера поджидает.
– Офицерик молодой,
Проводи меня домой!
А мой домик на горе,
Два окошка во дворе.
Во*т та жизнь и та Катя, которыми бы я хотела жить и быть[722]722
«Катя-Катерина…» – вариант популярных в конце XIX – начале XX в. частушек-дразнилок.
[Закрыть].
Моя внешность. (Это слово беру почти в кавычки.) Я ею распоряжаюсь вольно – как Шекспир материнством Леди Макбет. Когда ему нужна клятва – он заставляет ее клясться всеми ее детьми, когда ему нужно ее одиночество – он клянется ее бездетностью[723]723
В конце первого акта трагедии Шекспира «Макбет», в сцене подготовки убийства короля Дункана, Макбет обращается к леди Макбет с возгласом: «Рожай мне только сыновей. Твой дух / Так создан, чтобы жизнь давать мужчинам!» В следующем акте, раскаиваясь в содеянном, он произносит: «А мне никто наследовать не будет. Бесплоден скипетр мой…» (Шекспир В. Трагедии. Л.: Худож. литература, 1983. Пер. Б. Пастернака. С. 204, 219).
[Закрыть]. Всё (во мне) дело контекста (окружения, в котором). Для Надиной красоты мне нужна моя некрасота, не – литературно нужна (литературно мне ничего не нужно!) а для того, чтобы та*к любить Надю, а верней: потому что та*к люблю Надю (красавицу) и чувствую себя некрасивой – для пущей безнадежности![724]724
Надя Иловайская (1882–1905) – дочь Д.И. Иловайского от второго брака с А.А. Коврайской (1842-1929). Ей и ее младшему брату Сереже (1885–1905), умершим в юности от туберкулеза, Цветаева посвятила многие страницы в очерке «Дом у Старого Пимена».
[Закрыть] Если бы у меня был миллион и мне бы понравился Кати-Катерины «дом» – я бы сразу осознала себя нищим, т. е. любовь к вещи для меня = невозможность ее получить. Понимаете ли Вы меня? И несмотря на все доводы здравого смысла (который во мне есть), несмотря на все выигрышные данные, я в жизни – слепо и упорно – вела дело та*к, что неизменно – проигрывала, т е. вещи (души* человека) не получала – потому что слишком любила – или явно – любовалась!
А м<ожет> б<ыть> выигрывает. Наташа, тот кто хочет одного: выиграть – во что бы то ни стало и какими угодно средствами вещь – получить. Я же не только «какими угодно», но ни одного средства не допускала, сразу – от брезгливости – опускала руки: – «я в эту игру не играю». Если я когда-нибудь хотела, чтобы меня любили – я хотела 1) чтобы меня любили: без средств 2) чтобы это случилось само, т. е. не могло не случиться. Всё остальное предоставляла другим, которые и брали.
А м<ожет> б<ыть>, Наташа, я никогда не хотела чтобы меня любили (когда это начиналось, это мне мешало, меня – связывало, нельзя чтобы двое любили, лучше – я ((потому что я – лучше (люблю.)) Я хотела одного: – любить, и в этом, кажется, преуспела, ибо любила отродясь. (Сейчас перерыв – долгий, десять лет[725]725
Цветаева имеет в виду свой роман с Константином Болеславовичем Родзевичем (1895–1988), героем ее «Поэмы Конца» и «Поэмы Горы». Тогда, в 1923 г., она пережила одно из самых глубоких своих чувств. «С Р<одзевича> – никого не любила. Его вижу часто, он мне предан, обожает Мура, ничего не чувствую» (Из наброска письма к Б.Л. Пастернаку от 18 марта 1931 г. – Письма 1928–1932. С. 456). См. также: Марина Цветаева. Письма к Константину Родзевичу Подгот. Е.Б. Коркиной. – Ульяновский Дом печати, 2001.
[Закрыть], кажется, если не считать моей последней жесточайшей любви: савойской собаки Подсэма (по-чешски «подьсэм» – поди сюда, так я с Чехии зову всех собак). И, озарение: взаимную любовь я переносила только с собакой.)
И возвращаясь возьмем в кавычки! – к «внешности»: в некрасивости меня с младенчества убедила мать, не гадкого утенка, а целого хорошего медведя, приняв за некрасивую девочку, писаного красавца Андрюшу, сына писаной красавицы первой жены, сравнивая с медведем – мной, ибо медведем была лет до 15-ти, и «красивой» она меня уже не застала. Кроме того, одно время носила очки и без очков чувствовала себя голой, и (от гордости!!) постоянно брилась. Словом, я всю жизнь бессознательно старалась сделать себя и внешне и внутренне хуже, чем я есть, обратно всему Парижу от 1 г<ода> до 100 л<ет> (Мистэнгетг[726]726
Мистенгетт артистический псевдоним Жанн-Мари Буржуа (1875–1956), певицы и танцовщицы, «звезды» парижского мюзик-холла. Мистенгетт была признана «в этом веке самым подлинным выражением души Парижа» (Enciclopedia della spettakolo. Vol. 7 / Roma, [1958]. С. 651. Цит. по: Минувшее. Ист. альм. 23. СПб.: Atheneum; Феникс, 1998. С. 555).
[Закрыть]) а м<ожет> б<ыть> и обратно всему женскому миру.
Вячеслав Иванов обо мне говорил «красавица», но потому что любил античный и германский мир и узнавал их во мне[727]727
Иванов Вячеслав Иванович (1866–1949) – поэт, теоретик символизма. Встречи с Вяч. И. Ивановым и беседы с ним Цветаева описала в записных книжках (см.: НЗК-2. С. 147–150, 165–173 и др.). …обо мне говорил… – Во время одной из бесед Цветаевой с Вячеславом Ивановым, содержание которой Цветаевой удалось сохранить в записной книжке, он сказал, предлагая ей писать прозу: «Вам надо писать Роман, настоящий большой роман. У Вас есть наблюдательность и любовь, и Вы очень умны…» (НЗК-2. С. 170). На что Цветаева чуть позже заметила: «Эх, Вячеслав Иванович, Вы немножко забыли, что я не только дочь проф<ессора> Цветаева, сильная к истории, филологии и труду (всё это есть!), не только острый ум, не только дарование, к<отор>ое надо осуществить в большом – в наибо*льшем – но еще женщина, к<отор>ой каждый встречный может выбить перо из рук, дух из ребер!» (Там же. С. 173). См. также письма к Вяч. И. Иванову в кн.: Письма 1905-1923 (май 1920 г.)
[Закрыть]. В Революцию обо мне говорили: «Диана[728]728
Диана (римск. миф.) – богиня растительности, родовспомогательница, покровительница охоты и женского целомудрия.
[Закрыть] с маленьким ребенком за*-руку» и в ту же Революцию, возглас на вокзале: – «Монах ребенка украл!» – и в ту же Революцию, девчонка на улице, громко: – «Мне жалко эту маму: она страшная». – Видите?
Нравилась я («собой») только женщинам и поэтам, и здесь исключений не было[729]729
Ср.: «Я им <мужчинам> не нравлюсь, у них нюх. Я не нравлюсь полу» (Из письма Б.Л. Пастернаку от 10 июля 1926 г. (Письма 1924-1927).
[Закрыть].
А сейчас о «некрасивости» своей пишу, п<отому> ч<то> за жизнь убедилась, что любят – красивых, а меня по-настоящему: по-простому – безумному никто за всю жизнь не любил. Значит: красивой не была: была некрасивой.
Объективно: у меня (до 24 лет) были строгие черты и детские краски (золотые волосы, розовый румянец, деревенски – (а ведь это тоже – детски!) – зеленые глаза.) Теперь – да давно уже! – красок нет: ровная и явная желтизна, а губы – чуть-окрашенные – а лицо из строгого стало суровым. Женщины qui me veulent du bien[730]730
Желающие мне добра (фр.).
[Закрыть], т. е. просто – каждая, – силой хотят меня выкрасить. Я же, смущенно и упорно: – Претит всей мне. Не могу. Закрашивать седину – то же, что закрашивать рану[731]731
Ср. со стихотворением без названия: «Золото моих волос / Тихо переходит в седость. / Не жалейте! Всё сбылось, / Всё в груди слилось и спелось…» (1922). (СС-2. С. 149–150).
[Закрыть]. Я – такова. «Нравиться» я не хочу: и тогда, чистым золотом волос, не хотела, не то, что сейчас – парикмахерским:
Париж меня видел розовой,
Париж не увидит – мазаной!
(Страшная дура была: когда замечала, что начинаю «нравиться», сразу того возводила, т. е. низводила в дураки и – презирала. А м<ожет> б<ыть> и не такая дура, ибо «нравиться» – быть разложенной на составные части, анатомия, здесь же вивисекция. «Нравится, как женщина» или «не нравится, как женщина» – что* это значит? Ведь отсюда до: «нравятся брови, но не нравится подбородок» – рукой подать. Разве я – брови и подбородок??
Я никогда не была настоящей женщиной, и никогда не была настоящим ребенком (всего менее «настоящей девушкой», которой – просто – никогда не была) и никогда не буду ни настоящей пожилой, ни старой – и физически не буду, ибо у меня неукротимая (своя!) молодость тела, движений, всех жил и мышц) – и всё это потому что была настоящим человеком, а м<ожет> б<ыть> и нечеловеком, бо-ольшим чудом! (Чудо – чудище – увеличительное.)
– Устали от моих скобок?? —
______
А это письмо может упасть в Вашу большую беду (сестра)[732]732
Младшая сестра Наталии Гайдукевич, Маруся (1899 или 1900 – 1935), заболела туберкулезом.
[Закрыть]. Тогда простите. Вижу Вас мысленно при ней: я росла среди туберкулезных, т.е. смертей – и знаю[733]733
От туберкулеза умерла мать Цветаевой. См. также коммент. 4 наст. письма.
[Закрыть]. И голос их знаю – последний. И страшную остроту взгляда: точно ножом. И подобие улыбки, страшно робкое. И запахи их комнат. И порядок на их стеклянных санаторских столиках: пилюли, шприцы, пузырьки, точно игрушки: бирюльки. Тогда – пахло эфиром. Мать умирала (†5-го июля 1906 г.) – пахло эфиром и жасмином, который лез в окно, как человек – или нечеловек. Эфиром, жасмином и свежим сосновым тёсом – матери, для умирания, пристроили комнату: бо-ольшую, темноватую из-за жасмина, которого не догадались (а м<ожет> б<ыть> и лучше!) подстричь. Ехали из Ялты в Москву, но до Москвы не доехали, слезли на станции «Ока», в 138 верстах от Москвы – это и есть Таруса, т. е. с «Оки» еще 17 верст на лошадях.
А когда мать умерла, и ее проносили в Церковь Воскресенья (с нашей одинокой дачи – в Тарусу) – высоким берегом Оки, весь встречный пароход снял шапки точно отдал салют: пароход – кораблю: царю. Помню, что я тогда была этим жестом – счастлива. 5-го нынешнего русского июля будет
1934
–
1906
____
" " 28 – двадцать восемь лет.
_____
О себе (если это есть «себе»!) Дали 500 фр<анков> авансу, т. е. половину терма за никуда негодную и опасную для жизни квартиру. Целый месяц старались получить обратно: ничего не получили. 500 фр<анков> – почти весь мой гонорар за Белого. Полная нищета. Нужно платить за Мура 100 фр<анков> в школу. Нужно – 15-го – платить 750 фр<анков> за терм новой (другой) кв<артиры>, уже снятой. Надежд – никаких. Посл<едние> Нов<ости> не дали мне ни франку аванса, хотя знают, что я-то – отработаю. Что* делать – неизвестно. «Совр<еменные> Записки» – пу*сты, журнальчик «Встречи» кончается. Появился в «Числах» мой «Лесной Царь» (проза) но – даром. Вот я и ухожу в – двадцать восемь лет назад, в тот жасмин, зарываюсь в него с головой. Пять лет не было лета – и опять не будет. Мне – что* (должно быть не заслужила, – заслужила, чтобы не было!) но Мур – ревностным учением, недвусмысленной красотой и всем своим девятилетием – заслужил: он непременно хочет увидеть живую корову – и это вопиет к небу!
Обнимаю. Пишите
МЦ.
<Приписка на полях:>
До 15-го адрес старый[734]734
На конверте, после обратного адреса. Цветаева сделала приписку: «ад<рес> старый до 1-го июля».
[Закрыть].
Впервые – Письма к Наталье Гайдукевич. С. 57–62. Печ. по тексту первой публикации.
