Текст книги "Там, где папа ловил черепах"

Автор книги: Марина Гельви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Судиться? О нет!

Прошло немного времени, и тетя Адель вошла однажды к нам необычайно печальная. Оказывается, Лева очень много ест. И кроме того, ему тесно. Он возмущен: если дом действительно наш, то почему здесь живут квартиранты? Разогнать их всех надо и жить просторно.

Тетя Адель готовит ему две сковороды: с картошкой и яйцами или же с кашей и колбасой. Другие блюда у нее не получаются. И ей не хочется готовит. Говорит: целых два часа варить обед, а потом он исчезает в желудках за две минуты, ведь обидно, правда?

Съедает Лева две сковороды и все равно голоден. Через час опять ищет, чего бы поесть. Тетя Адель в отчаянье. Она сказала, что отныне вычеркнет из своей памяти даже имя Арчила Давидовича, она торжественно объявила в день приезда Левы, что теперь посвятит всю свою оставшуюся жизнь только детям. Но от этого никак не улучшилось положение, меню на каждый день осталось то же самое с той лишь разницей, что теперь вместо одной сковороды тетя приготавливает три. И при этом еще должна управляться в галерейке бесшумно – Лева не любит, когда ему мешают сосредоточиваться. В Харькове у него была отдельная комната, а здесь он чувствует себя как на вокзале.

Но удивительное дело: несмотря на такие тяжелые условия, он сразу стал учиться в новой школе на «отлично». И в шахматном турнире занял первое место по школе, и на олимпиаде его работа по математике оказалась в числе лучших в районе.

Тетя Адель сокрушалась: и такому ребенку приходится учить уроки на крошечном расшатанном столе. А Люся и вовсе делает домашние задания сидя на тахте и держа тетради на коленях.

После небольшого совещания наша семья решила поговорить с бабкой Фросей. Ведь дядя Платон получил квартиру в Гяндже. В чем же дело? Пусть бабка Фрося тоже переезжает туда.

Мы пригласили бабку Фросю в галерею. Сели за. стол, положили на клеенку дрожащие от волнения руки.

– В 1022 году, – вежливо начал, страшно волнуясь дядя, – моя мать Мари Карловна разрешила вам переселиться из теперешней квартиры Дарьи Петровны в дом, поскольку квартирант, проживавший в вашей теперешней квартире, съехал, а во флигеле была сырость, и это очень вредило здоровью вашей бедной невестки. Вы, конечно, также помните, что разрешила моя мать переселиться безвозмездно.

– Ну и что? – насторожилась бабка Фрося.

– Она пошла вам навстречу, не правда ли? Вам нужна была лучшая комната, и она…

– Понятно, понятно, ну и что?

– А теперь ваш сын получил квартиру в Гяндже, и вам фактически не нужна эта квартира.

– Не была бы нужна, не сидела бы я тут дура дурой.

– Вот именно. Так не кажется ли вам, что с вашей стороны было бы весьма честным отдать нам эту квартиру, если хотите, то не безвозмездно. Мы можем немного приплатить и дать вам приличную мебель. У нас есть два персидских ковра, дубовый, сделанный на заказ столовый гарнитур, трюмо старинной работы…

– Ничего не хочу, – бабка Фрося встала, собираясь уходить, – мои вернутся. Что им в Гяндже делать? Здесь и магазинах любой продукт есть, мануфактура появилась: давеча на Советской маркизет давали, правда, очередь была – смертоубийство.

– А может, вы все же подумаете?

– Да что я, малахольная, что ли?

Она ушла. Дядя Эмиль сразу заявил, что с этого момента он больше ни одного гвоздя не забьет и на крышу ни за что не полезет. С него достаточно.

Тетя Адель, бледная, огорченная, повторяла, что ненавидит частную собственность.

– Удивительные вы люди, – сказала мама, – говорите, говорите… Надо что-то делать, а не языком молоть.

– Правильно, Анна Павловна, правильно!

– Но мы не знаем законов.

– Мы еще не ввелись в наследство!

– Надо пойти к нотариусу.

– Совершенно верно. Пойдемте и все разузнаем.

– Всем нам будет лучше, поверьте, всем!

– Господи! Неужели мы когда-нибудь избавимся от этого проклятого дома?

Распалив себя такими разговорами, Мы не побежали в тот же час к нотариусу только потому, что нужно было дождаться папу. Он приехал. Пересказали ему разговор с бабкой Фросей. Папа возмутился, но не очень. Все его мысли были заняты урекскими делами. Тогда мама стала тормошить его, слегка угрожая, как всегда в таких случаях, и он дал согласие. Но неожиданно занемог дядя. В минуты волнений с ним случалось такое. И вместо него, надев свое сатиновое платье в горошек, пошла к нотариусу тетя Тамара. И я пошла. Я любила участвовать в таких «походах», кроме того, было очень интересно, чем же все закончится.

В нашем Ленинском районе была нотариальная контора, но мы решили пойти на Плехановский проспект. Тетя Тамара, уверенная, что в центре города более квалифицированные юристы, настояла на этом.

Сели в полном составе в трамвай, поехали. Один человек сказал, что нотариальная контора находится рядом с кинотеатром «Ударник».

Искали долго. При этом мой отец и мои тетки почему-то старались убедить друг друга в том, что ни один из них совершенно не интересовался прежде ни местонахождением конторы, ни своими правами на долю наследства.

– Тут где-то я, по-моему, когда-то видела, вывеску, во всяком случае, твердо помню какую-то мраморную доску, – проговорила тетя Адель.

– А? – стараясь придать голосу полную незаинтересованность, добродушно отозвалась тетя Тамара.

– Если зрительная память не изменяет мне, – сказал папа, – эта контора, по-моему, в другом квартале…

Мы ходили друг за другом цепочкой, шаг в шаг, наталкиваясь на прохожих и сразу же извиняясь, все одинаково растерянной походкой. Наконец какой-то прохожий посоветовал зайти в суд. Там встретилась женщина с папкой бумаг. Спросила, что нам нужно.

Мои тетки посмотрели на папу, папа, кашлянув, сказал:

– Мы, видите ли, наверно, не по адресу. Нам нужна консультация…

– Могу, – с готовностью сказала женщина, – я адвокат.

– Наверно, это будет стоить очень дорого, – шепнула мне тетя Адель, оглядев полную, хорошо одетую женщину.

– Нет, нет! – запротестовал между тем папа, – Вы думаете, мы судиться? Вы нас не так поняли! Нам нужна юридическая консультация!

Тогда женщина, ухватив за рукав проходившего мимо маленького человечка, быстро сказала:

– Проконсультируй.

Человек обшарил нас взглядом и, следуя дальше, бросил через плечо:

– За мной.

Мы покорно пошли. Темный, душный коридор. У высоких закрытых дверей женщины в слезах. Группы мужчин с мрачными, озабоченными лицами.

– За мной, за мной, – ‘уверенно повторял наш ведущий.

Я шла и читала на дверях таблички: «Судебный заседатель», «Пом. суд. зас.»…

– Ничего из этого не получится, – прошептала тетя Адель.

– Как страшно в суде, – прошептала тетя Тамара.

Человек завел нас в огромную пустую комнату для заседаний.

– В чем дело?

Еще на улице мы договорились задать два вопроса. Первый – как войти в права наследства, и второй – как продать дом.

– Кто начнет? – сделавшись вдруг деловитой, смело спросила тетя Адель.

– Говори ты, – сказал в тон ей папа.

– Нет, почему же? – честным тоном возразила она. – Ты имеешь такие же права, Тамара тоже.

– Неважно, кто начнет, – вышла из положения тет Тамара и, непривычная к подобным выступлениям, стала путаться в словах, – я лишь хочу сказать, что… Если кто-нибудь из нас скажет неверно, я не говорю – неправду, потому что все мы люди честные и сомневаться в этом… Ха, ха, – усмехнулась неуверенно, – тогда пусть вмешается другой и поправит. По-моему, никто не обидится, но правда ли?

Не знаю, понял ли ее адвокат, но тетя Адель прекрасно поняла и, выйдя из внезапно нахлынувшей на нее задумчивости, встрепенулась:

– Конечно, конечно!

Наш адвокат в шляпе, лицо с кулачок, все в крупных выразительных морщинках. Глаза – щелки, губы толстые, вывернутые.

– Ну? – сказал серьезно.

Тетя Адель, волнуясь, вытерла пыль со спинки впереди стоявшего стула. Папа кашлянул, сказал:

– Начну я. Так вот. У нас была мама. – Он с сомненьем посмотрел на адвоката: понял ли тот? – У меня, у нее, – папа указал пальцем на тетю Адель, – и у ее мужа, – папа указал на тетю Тамару. Она почему-то покраснела. – Еще у нас есть сестра, в Харькове. Но она отказалась от наследства.

– Дальше, – сказал адвокат и поерзал на стуле.

– И вот, – заключил папа, – наша мама, естественно, оставила свой дом нам. Мы хотим войти в наследство. И потом продать дом. Но мы не знаем законов и вот пришли все узнать.

Адвокат весь скривился, на лице его зашевелились, собираясь в пучки, морщины: пучок на лбу, пучок на носу, по пучку на каждой щеке. Потом все смешалось, и морщины снова разбежались по местам.

– В доме кто живет? – спросил скороговоркой. Сделал он это, не открывая уголков рта, только пошевелив губами.

– Мы! – И тетя Тамара стала жалостливо разглядывать его лицо. Я тоже никогда не видела такой мимики.

– А собственно, в чем загвоздка? – пробормотал адвокат.

– Мы хотим узнать, – сказала тетя Адель, – можно ли нам войти в наследство или ужо поздно?

– Что поздно?

– Может быть, дом уже не наш? Наша мама скончалась в Марте 1934 года…

– Мы столько лет не переоформляли дом на себя…

Адвокат понял, скупо улыбнулся, напряженно пожевал губами, и опять по лицу его забегали и собрались в пучки морщинки. Мы не сводили с него глаз.

– Мда-а-а, – произнес он, оценивающе нас разглядывая, – это, конечно, осложняет дело. Вот что: поручите дело мне. Я проверну.

– А что там проворачивать? – удивился и даже развеселился папа. – Если закон разрешает, мы войдем в наследство, если нет, то нет. Вы только нам скажите: закон на нашей стороне?

– Да, но переоформление…

– Ах да, переоформление.

– Во сколько это обойдется? – прямо спросила тетя Адель, сразу забыв о мимике адвоката.

– Рублей в сто пятьдесят.

– Да?

– А мы думали, это будет стоить тысячу рублей!

– Дарья Петровна так сказала, – уточнила я.

– Какая тысяча?

– Наша квартирантка сказала…

– Мммм! Словом, я устрою, – адвокат встал, посмотрел в окно, – принесите документы, сегодня же.

– Так сразу?

– Да.

– У меня нет сегодня пятидесяти рублей, – сказала тетя Адель.

– Почему пятидесяти? Я же сказал: сто пятьдесят!

– Вы не поняли мою сестру, – поторопился успокоить папа.

– Ну хорошо, хорошо, – перебил адвокат, – за мной!

Он вскочил, побежал по какой-то боковой лестнице.

Мы еле поспевали за ним. Выскочили во двор, в глубине двора была та самая нотариальная контора, которую мы так долго и безуспешно искали.

– Вот введет сейчас всех нас в наследство, – хохотнула с опаской тетя Адель.

– Да, смеешься, – тетя Тамара расстроилась. – Эмилю это счастье тоже не нужно. Ведь тогда квартиранты на законном основании будут требовать ремонта…

– О боже мой!

Адвокат закатился в контору, мы следом. Внутри она была такой же обшарпанной, как и снаружи: облупленная штукатурка, затоптанные грязью полы.

Обегав всех сотрудников – они, как птицы, сидели, нахохлившись, каждый за отдельным столом, – адвокат снова вывел нас во двор:

– Несите документы, сейчас же!

– А мы далеко живем и…

– Сейчас же! Я вас быстро введу в наследство. За срочность, конечно, отдельная плата. Купчая есть?

– А? – мы переглянулись. – Не знаем. Наверно, у Эмиля…

– А тогда придется доказывать свое право через суд. Я сейчас, – адвокат убежал в контору.

Мои тетки округлили глаза: судиться?.. О нет! Да в нашей семье никто никогда не судился! Еще в начале века в Кутаиси Эмиль Людвигович одолжил одному приятелю-князю одиннадцать тысяч золотом. Это было все, что он накопил к тому времени. Одолжил без расписки. Неудобно было брать ее у друга. Но вскоре предприятие князя лопнуло, и деньги эти пропали. Но разве судился с ним Эмиль Людвигович? Нет. Он просто стал ждать. Князь дал слово, что вернет деньги, и сам верил в это и, возможно, если бы не революция…

– А нельзя без суда? – повернулся к нам папа.

– Да, действительно!

Я поняла, что моим теткам нужно было оправдание, чтобы притормозить это дело, и они нашли его.

– Эрнест, надо это обдумать.

– И почему он так форсирует дело?

– Очень подозрительно.

– Да, да!

И, не сговариваясь, мы быстро пересекли двор, выскочили на улицу.

– Это ужасно, – громко и освобожденно рассмеялась, тетя Адель.

Никто не спросил ее, что ужасно и почему ужасно. – Быстро дошли до вокзальной площади, весело вспоминая, как забавно гримасничал адвокат. А как сели в свой трамвайчик и поехали, нас охватила такая радость, будто вырвались из тюрьмы, в которую чуть было не попали из-за своей глупости.

Когда радость несколько поутихла и испуг, охвативший нас во дворе нотариальной конторы, прошел, тетя Адель написала в Москву подробное, с большими отступлениями письмо, так, мол, и так, дорогая Нана, чуть было не попали под суд, но, к счастью, вовремя одумались. Много места в этом послании было уделено описанию мимики адвоката, а в конце тетя приписала о тесноте и о Леве, который постоянно нервничает, по, несмотря на это, учится, бедненький, на «отлично».

Через неделю пришла телеграмма: «Присылай Люсьену и Москву. Учебный год окончит здесь».

Это звучало как приказ. И тетя, безумно сожалея о своей откровенности, мгновенно подчинилась.

Люся радовалась – она никогда не бывала в Москве – и потому бегала, рассказывала всем, как она поедет туда и увидит в мавзолее Ленина.

Люся уезжает. Ее везет в своем служебном купе мать Нодара – проводница московского поезда. Нодари десять раз приходил – торопил Люсю, чтобы не опоздала. Он очень гордился, что его семья может сослужить службу нашей семье. И еще мне казалось: он немного грустил. Но, повторяю, может, это мне только так показалось.

Люся сияла, как именинница. Заметив мою печаль, попробовала утешить:

– Посмотрю в мавзолее Ленина и… может, вернусь. Мама говорит, что Нана еще своеобразнее Левы.

– Ой, хоть бы Нана была очень, очень своеобразной.

Но пожелание не сбылось. Люся не вернулась и написала мне через месяц одно коротенькое письмо. О том, что ее новая школа замечательная и необыкновенно просторная, а в доме, на одной с ними лестничной площадке, живет мальчик грузин, он похож на Нодари и очень ей правится. Между прочим, его тоже зовут Нодаром, как удивительно, правда? В письме было несколько слов о погоде, о новых тапочках, а о Нане ни звука, будто ее не существовало на свете.

Я скучала по сестренке. В первое время думала, что жить без нее не смогу. Но потом постепенно привыкла к одиночеству в доме, Лева не заменил мне Люсю. Он стал учиться в Грма-Геле, там, где учились Ламара, Отари, Федька и Гертруда – мои прежние «враги» и друзья, и после уроков всегда задерживался в школе – в шахматном клубе или в математическом кружке. А когда возвращался, заваливался спать, спал удивительно долго – до самого вечера. Потом садился за уроки и готовил их до двух трех часов ночи. В доме считали, что это ненормально, это распущенность и баловство – спать так много и не вовремя. Тетя Адель старалась оправдать сына: «Он, бедненький, не может прийти в себя после спартанской жизни в Харькове». Но Лева учился на круглые пятерки.

– Вот видишь, значит, можешь, – сказала ему моя мама, – а чего же ты в Харькове дурака валял?

– Вы, тетя Анна, выбирайте выражения, – сразу обиделся он.

– Ах эти интеллигентские фигли-мигли! Потому ты и не учился там.

– Я не учился потому, что не хотел.

– А здесь сразу захотел.

– Да. Потому что я сплю, сколько хочу и когда хочу. Я сам собой распоряжаюсь. меня, например, приглашает в Бакуриани товарищ походить на лыжах, и я поеду.

– А деньги где?

– Но тант Виолетта прислала!

– Тант Виолетта прислала на еду. А не для катанья на лыжах.

– Это не катанье, это спорт. И… я так хочу.

– Мало ли кто чего хочет? Я, может, на луну лететь хочу.

– Вы? – крайне удивился Лева.

– Да, я. Что, трудно предположить во мне такое желание?

– Откровенно говоря, да.

– А вот представь себе, хочу полететь.

– Ну и… Пожалуйста!

– Спасибо за разрешение. Только, если бы все мы делали все, что хотим…

– Был бы коммунизм.

– Нет, анархия. В каждом деле нужен порядок и запрет.

– Тетя Анна! Вы и представления не имеете о коммунизме!

– Я знаю, что всегда и везде каждый человек должен работать и нести ответственность за свои поступки.

– Какие скучные рассуждения!

– Займись делом, и сразу станет весело.

– Я занимаюсь делом.

– И молодец.

Лева ухмыльнулся, хотел, видимо, еще поспорить или же сострить, но воздержался. Мама, очень довольная, ушла в комнату.

– Кто тебя приглашает в Бакуриани?

– Отари. Он в моем классе учится.

– А, это Отар-гектар?

– Почему гектар?

– А рост?

– И я такой же.

– Он в детстве как-то ускоренно рос. Мы его так дразнили.

Лева подумал:

– Он парень что надо. У него аналитическое мышление.

– Что такое аналитическое мышление?

Он объяснил.

– Отари был жутким драчуном. Воображал себя пограничником или же милиционером…

– Не произноси этого слова, не надо.

– Какого слова?

– Милиционер. Я сразу вспоминаю Милицу Корьюс и чувствую себя несчастным.

Первый снег

Новый год я встречала не дома. Меня первый раз в жизни пригласили в компанию. Мама согласилась отпустить меня потому, что шел туда Лева, и еще потому, что собирались мы в доме дяди Ило.

Она мне сшила темно-синий костюмчик из своего старого шерстяного, а из старинной кремовой крепдешиновой кофты сделала воротничок и жабо. Этот сшитый в талию и расклешенный книзу наряд так подошел к моей фигуре с заплетенными над ушами и заколотыми на затылке косичками, что я чуть сознание не теряла от нетерпения поскорее помчаться к Ламаре и покрасоваться там.

Отправились мы с Левой и Надей к Ламаре в восемь часов. Дольше выдерживать время были не в силах. Мы думали – никого там еще не будет, договорились ведь на – десять часов. Но в большой длинной зале уже собрались все: три одноклассника Левы, в том числе и Отар-гектар, и два девятиклассника. А девочки были из восьмых-девятых классов: из нашей школы я и Надя, из школы Левы хозяйка дома, Гертруда и еще две их подружки. Девочки и мальчики группировались в разных концах залы. Гертруда, которая живет рядом с Отари и раньше никогда не заговаривала со мной – только визгливо дразнила, – вдруг заговорила низким, приятным голосом:

– Эти ребята – самые лучшие в нашей школе. Десятиклассники – все комсомольцы.

Я и так робела, считая за честь быть принятой в компании таких взрослых мальчиков, а тут и вовсе смутилась, поглядывала на товарищей Левы с замиранием сердца: комсомольцы. О чем говорить с ними? Ну Лева, он был понятен мне, он брат, а они? Наверно, все умные-преумные. Когда Коля учился в школе, в его классе было всего три комсомольца.

– Игорь секретарь комитета, – нашептывала на ухо Гертруда, – он только на первый взгляд кажется слабохарактерным. А на самом деле он волевой. А Отари в комитете комсомола. Немного недисциплинированный – несдержан. Получил недавно выговор без занесения в личное дело. Как у нас в школе интересно! У нас же большой стадион, волейбольная команда держит первенство в районе…

Потом Гертруда начала рассказывать о каждом мальчике в отдельности – они в это время окружили Игоря и, перелистывая какой-то журнал, спорили.

– Знаешь, почему приглашена Надя? Этого захотел Роберт. А Леван захотел встречать здесь новый год потому, что Ламара напоминает ему Карлу Доннер.

– Какой Леван? – удивилась я. Знала – Ламара нравится Леве, а тут еще какой-то Леван.

– Твой двоюродный брат, – сказала Гертруда.

– Он Лев.

– А вот и нет. Сама в их классном журнале видела: он Леван. Так вот. Леван пришел ради Ламары. Вообще все мальчишки пришли потому, что Ламара согласилась пригласить тех девочек, которые им нравятся.

Так. А я? Кому же я нравлюсь?

Гертруда продолжала:

– Вон та девочка дружит с тем мальчиком, а та – с тем. Я дружу с Игорем, мы уже три недели дружим. Как он мне нравится, если бы ты знала! Он очень умный. По-моему, он станет государственным деятелем.

Ну хорошо. А все же, по чьей инициативе приглашена я?

И, как будто угадав мои мысли, Гертруда прошептала:

– Ты сама должна знать, ради кого тебя пригласили. Я слыхала краем уха, будто так хотел Отари. Хочешь, пойду уточню?

– Нет, нет, не надо.

Сколько она говорила, эта Гертруда! Конечно, все сказанное было очень интересно и важно для меня, но я хотела послушать и других девочек. Они сгрудились около патефона. Говорили о певицах:

– Конечно, у Милицы Корьюс необыкновенный голос, но Любовь Орлова как-то… милее.

– Да, да, именно милее.

Я рассказала девочкам о выступлении Орловой в нашем клубе Надзаладеви. Она пела на бис без конца. Попала я на это выступление случайно – у нас была репетиция ансамбля, и потом всех участников пропустили в зал без билетов. А зал разламывался от зрителей. И как же ей аплодировали. Я тоже заказала ей песню. Я закричала: «Пушка, пушка!» Орлова поняла и, пристукивая каблучками, спела нам песню из кинофильма «Цирк»: «А-диги-диги-ду, я из пушка в нэбо уйду!» Потом она пела еще и еще, пока не стала хватать себя за горло, показывая этим жестом, что уже не в силах петь. Душка, душка! Мы ждали в саду ее выхода из клуба, она прошла по людскому коридору, маленькая, изящная, необыкновенно приветливая.

– А как поет Кожухаров в «Истребителях»?! – сказала с восторгом Ольга. – Обожаю его!

Мы с Надей быстро переглянулись – мы тоже были в него влюблены.

– «В далекий край товарищ улетает…» – тихо запела Ольга и мы подхватили:

 
Родные ветры вслед за ним летят,
Любимый город в синей дымке тает,
Знакомый дом, зеленый сад и нежный взгляд.
 

А мальчишки вышли на широкий балкон. Через открытое окно было слышно, как они продолжали спорить об авиации.

Пришла из кухни тетя Кэто и сказала, что до нового года есть время, так что можно затеять какую-нибудь игру. Но мы не отходили от патефона, я чувствовала себя ужасно скованно и видела, что остальные девочки тоже не знают, куда деть руки. А любопытство жгло: что дальше?

– Первые самолеты-истребители появились в 1915 году, на Западном фронте, – донесся с балкона ломающийся голос Роберта. – У французов был «ньюпор».

– Нет, это у немцев был «ньюпор»! – заспорил Федя.

– У французов! – поддержал Роберта Отари, – А у немцев был «фоккер»!

– «Фоккер», конечно, был лучше.

– Почему?

– Он был более совершенным!

Опять пришла из кухни тетя Кэто.

– Ну что же вы стоите? Мальчики! – сказала она в окно. – Идите сюда! Организуйте какую-нибудь игру!

Роберт пришел, посмотрел на нас, как на детсадовцев, и объявил:

– Играем в моргунчики!

Медленно, словно нехотя, подошли остальные мальчики. Ставя в круг стулья сиденьями внутрь, продолжали деловито спорить:

– Основное назначение истребителя – воздушный бой.

– Не только. Он кроме этого прикрывает наземные войска.

– И все же бомбардировщик – главная фигура на войне!

– Это ты свистишь!

– А докажи!

И вдруг над самым моим ухом прозвучал говорок Отара:

– Как живешь, Иришка-кукуришка?

Я стремительно обернулась:

– А ты, Отар-гектар?

До этого момента мы оба делали вид, что не замечаем друг друга. Теперь же весело рассмеялись и напряженность исчезла. Взглянули прямо в глаза друг другу и – о чудо! Крепко зажмурившись, я посмотрела опять: да, так и есть, у Отара синие глаза. Темно-темно-синие. раньше я никогда не видела его так близко и даже распевала песню про его глаза: «Очи черные, очи страстные…»

– Отари, у тебя всегда были такие глаза?

– Какие такие?

– Синие!

– Конечно.

– Ну и ну.

– А что?

– Ничего.

– Скажи!

– Нет.

– Скажи!

– Вот еще!

Кто придумал замечательную игру в моргунчики? Мальчики стали за стульями, девочки присели на края сидений. За свободным стулом был Отар. Я не сразу поняла, что он моргает мне. После своего удивительного открытия я еще не опомнилась. За моим стулом стоял Игорь – его руки опустились мне на плечи.

– Нарушение правил! – закипятился Отар. – Она и шелохнуться не успела!

Все быстрее, быстрее игра, уже не поймешь, кому моргнули, кому не моргнули, мальчишки-зеваки хватали за плечи невпопад, Отар не выдержал – заорал не своим голосом, – девчонки одна за другой ускользали от него, потому что торопился добраться до меня, я, как и другие девчонки, валилась от хохота. Кода стали орать не своими голосами все двенадцать человек, в залу вошел дядя Ило:

– Кажется, надо немного отдохнуть, правда?

Он сел на тахту, мы его окружили.

– Дядя Ило, расскажите что-нибудь.

– А что рассказать?

– Про старые времена.

– Да не время сейчас.

– Мы историю нашего района пишем, – сказала Надя.

Все с интересом поглядели на нее.

– Молодцы, – сказал дядя Ило, – это не просто – писать историю.

– Ничего не получится, – сказал Роберт, – колоссальная работа.

– Я пока просто записываю факты, – с достоинством пояснила Надя, и он, не выдержав ее взгляда, усмехнулся.

– Записывай, записывай, дочка, – сказал дядя Ило. – Хороший район, трудовой. Я вот на маевке был в девятисотом году. Я тогда подручным кузнеца работал. Тринадцать лет мне было. Соленые озера за Лоткис-горой знаете?

– Конечно!

– Там решили собраться. Отец меня поднял в начале третьего ночи. Оделись, пошли. Был приказ комитета: идти по двое, даже лучше, если в одиночку, и подниматься на горы разными дорогами. Нужна была большая осторожность – шпики кругом шныряли. Поднялись мы на Лоткис-гору, и я увидел картину!.. Никогда не забуду. Рассвело уже. Во всю ширину плато шли в своих лучших одеждах наши надзаладевские, шли дидубийские, авлабарские, харпухские рабочие – в широких шароварах, в чохах и серебряных поясах. Шли рабочие кожевенного завода и завода Адельханова, мыловаренного завода Толле… Вот это была сила. С того момента, хоть и мал еще был, понял: сильнее рабочего человека никого нет на свете.

Собралось на озерах человек пятьсот. Подняли красное знамя, запели революционные песни. И пошли по поляне с песнями, а на знамени были портреты Маркса и Энгельса и надписи на русском, грузинском и армянском языках: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Потом начались выступления. Высказывали все, что наболело. И поклялись: «Будем верными делу рабочего класса, жизни своей не пожалеем для победы над проклятым царизмом!»

Я не запомнил все, что там было. Помню, когда сели завтракать, с гребня горы увидел нас полевой сторож.: Подъехал и начал выговаривать, мол, зачем траву мнете. Рабочие угостили его хорошенько и напоили так, что сторож там же лег и заснул. Ну мы, мальчишки, воспользовались этим и, пока он спал, катались на его лошади по; всему плато.

– Дядя Ило, это была самая первая маевка?

– Вторая. А первая была в 1899 году, и проводили ее в Грма-Геле. Ну хватит, поговорили, теперь танцуйте – ваша пора.

Он встал, положил на диск патефона пластинку, подкрутил ручку:

– Лезгинка. Кто первый?

Все застеснялись.

– Кэто! – крикнул он. – А ну выходи из кухни! Давай покажем молодежи пример!

Тетя Кэто, невысокая, крепкая, вышла, и они станцевали лезгинку.

– Э, ребята! – крикнул дядя Ило. – Скоро Новый год, хочу видеть, как вы веселитесь!

Зазвучало танго «Аргентина». Это очень красивое танго. Начали танцевать: мальчик с мальчиком, девочка с девочкой. Лева первый нарушил этот порядок – подошел к Ламаре, положил руку на ее талию.

Девочки стыдливо прыснули, мальчики приосанились.

Новый год мы встречали в складчину и потому, когда сели за стол, ели без церемоний. Тетя Кэто напекла целую гору пирожных, а какие варенья стояли в вазочках, а какие конфеты! Лева и Роберт жаждали затеять игру в фанты, а мы, девчонки, никак со сладостями расстаться не могли. Каждый день ведь такого не бывает.

– Идите скорей, девочки!

– Да, сейчас!

Через минуту я вытянула фант: лезть под стол и кукарекать. Ну вот, так и знала: все-таки я Иришка-кукуришка и ничего больше.

– Ну-ка, ну-ка давай лезь! – неожиданно вскрикнул тоном бывшего «пограничника» Отари, – Я же бегал, как Курча, и лаял!

Стало смешно, полезла, добросовестно прокукарекала.

А когда Роберт вскочил на стул и изобразил Аполлона Бельведерского – для этого он скинул в один миг рубаху и засучил брюки выше колен, обнажив волосатые икры с пестрыми подтяжками, – все просто застонали от хохота. Оказывается, это его коронный номер.

Игорю выпало крутить бутылку. Исполнение этого номера отложили на самый конец. Но когда Игорь, загадочно улыбаясь, положил бутылку из-под лимонада на пол и закрутил ее, Ламара сказала:

– Я не участвую.

– Я тоже, – сказала Гертруда.

– И я, и я, – подхватили другие девочки.

– А ты что молчишь? – спросила меня Ольга, – Хочешь целоваться?

– С кем?

– С мальчиками.

– Это такая игра.

– Нет, нет, нет!

– А зачем мы собрались? – возмущался Роберт.

– Мещанки! – в тон ему крикнул Лева.

Роберт расправил плечи и так разволновался, что басистый голос его снова перешел в дискант.

– Мы же взрослые, черт побери!

По девочки отказались наотрез. Разве и без этого не весело? Что мы, испорченные какие-нибудь, что ли? А потом про нас вся Нахаловка будет говорить…

– Куда я попал? – притворно ужасаясь, расхаживал по комнате Роберт.

Мне нравилось, что Отари молчит. Оглянулась и встретила его взгляд. Отвернулась: чего он улыбается своими… темно-синими глазами?

Лева заспорил с девочками. Он утверждал, что Карла Доннер прекрасней всех женщин на свете, хоть и позволяла себе целоваться незаконным образом с наследником австрийского престола.

Я это уже слышала много раз дома и пошла на балкон.

Был тихий прохладный вечер. Пахло снегом. Внизу под балконом мерцали близкие и далекие огни Тбилиси. То тускнея таинственно, то ярко вспыхивая, они манили, и от нахлынувшей радости захотелось почему-то плакать. Из распахнутого окна комнаты лилась нежная, уносящая вдаль мелодия: танго: «Брызги шампанского». А может, это снится мне?.. Или я в сказке?.. Да… Этот пахнущий снегом ветерок, музыка… Упринца были синие-пресиние глаза…

Кто-то тихо подошел и остановился позади. Слышала его дыхание. Не оглянулась: это же сказка. А в сказке все сбывается. На щеку мою легло что-то крошечное, холодное. Тронула пальцем – снежинка?

– Снег? – удивилась я. – Первый снег?..

Протянула вперед ладони – на них ложились и мгновенно таяли снежинки.

– Снег к счастью, – тихо сказал Отари. Наклонился и, едва прикоснувшись губами, поцеловал меня в щеку.

Замерла. Неужели правда? О, а как он посмел? По ведь я сама ждала волшебства. И свершилось.

А Отар услышал от меня совсем другое. Стараясь придать голосу побольше возмущения, мои губы бросили ему:

– Бессовестный! – И, зажав запылавшие щеки ладонями, я, как угорелая, умчалась в комнату.