Текст книги "Там, где папа ловил черепах"

Автор книги: Марина Гельви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Дорожки

Пять месяцев папе не выдавали денег по бюллетеню. Говорили, что за совхозом числятся какие-то неоправданные расходы. Через некоторое время отец был обвинен в хищениях. Мама пошла в управление к начальнику отдела. Важный и разъевшийся, как султан, он восседал за огромным столом, уставленным мраморными письменными принадлежностями. Вопросы мама изложила сразу, чтобы был ясен ход разговора: на каком основании мужа обвинили в растрате? почему столько месяцев длится расследование, кому это на руку? как смеют задерживать выдачу денег по бюллетеню, ведь обвиняемый не лишен прав?

– Выйдите из кабинета, – буркнул сквозь зубы начальник.

– Что вы сказали? – не поняла она.

– Сначала нужно записаться на прием!

– Но я уже здесь и…

– Таких, как вы, знаете сколько?

От неожиданности она растерялась и отступила к двери. За дверью, в приемной, никого не было. Мама долго ждала, пока придет секретарь. Секретарь пришла, но записала маму на прием не сразу – звонили на столе телефоны, приходили какие-то люди с вопросами. Наконец маме было дозволено войти в кабинет. Начальник не предложил сесть. А стульев было много. Они стояли по обе стороны длинного и пустого, покрытого красным сукном стола. Она выдвинула один перед самым столом начальника и села, не дожидаясь приглашения. Это явно покоробило хозяина кабинета.

– Ну, только покороче.

– Постараюсь.

Начальник взглянул на секретаря, и секретарь поспешно положила перед ним раскрытую папку с бумагами. В кабинет без стука вошел с еще одной папкой какой-то сотрудник. Пришел и сел на стул еще какой-то человек. Начальник кивнул ему по-приятельски и стал размашисто подписывать бумаги. Одновременно он переговаривался со своими приятелями, заставляя маму умолкать на полуслове. Он открыто издевался над ней. Она не выдержала.

Встала, постучала костяшками пальцев по столу и тихо, как ученика, спросила:

– Тебя кто сюда посадил?

Глаза его расширились.

– Ты зачем здесь? А ну лезь туда! – указала она под стол. Самообладание покидало ее, горечь обиды душила.

Он высоко вздернул брови: в уме ли эта женщина?

– Это вы мне?

– Да, тебе.

– Как вы смеете тыкать? Да я вас… И кто вас будет спрашивать, на месте я или…

– Живо под стол! – крикнула она. – Там твое место!

– Она ненормальная, – поспешно сказала секретарь, заглядывая в глаза начальнику и подавая ему стакан с водой.

Мама выбежала из кабинета. Ее трясло как в лихорадке. Она не жалела, что высказалась до конца. Да лучше смерть, чем такое унижение. И за что? За то, что Эрнест мешает им безобразничать? Она теперь ни на йоту не сомневалась в том, что этот начальник в одной шайке с Гжевским и ему подобными. Следом за мамой бежала по коридору секретарь:

– Постойте! Вы же не выслушали начальника! Комиссия по расследованию дела о хищениях уже создана!

Мама не хотела слушать. Все Они были ей противны. До омерзения.

А по управлению вскоре распространился слух, будто жена директора Мухатгверды потому такая смелая, что у нее в Москве родственник большой человек. Кто распространял такие слухи, оставалось загадкой, но, несомненно, это был наш доброжелатель. Потому что после этого кое-кто в управлении даже стал заискивать перед мамой, и ей было неприятно и больно за людей.

Вернувшись из больницы, папа через несколько дней узнал, что он вот уже три месяца как снят с работы. Там же, в управлении, у него случился сердечный приступ, его опять отвезли в ту же железнодорожную больницу.

Мама работала в две смены, но денег все равно не хватало. Все, что можно было, мы уже продали. Коля немного подрабатывал: напилил одной женщине дров. Окрыленный такой удачей, он сказал нам, что поищет еще какую-нибудь работу, и после школы, во второй половине дня, долго где-то пропадал. Принес два рубля.

– Где ты их заработал?

Он замялся.

– Украл? – испугалась мама.

– Нет, мама, не бойся, – сказал Коля. – Воровать я никогда не буду. Один парень научил меня: купи, говорит, пачку папирос, а потом продавай их в розницу. Многих устраивает покупать одну папиросу, хоть и платят за нее вдвойне. Я так и сделал. Возьми эти деньги, купим для папы что-нибудь питательное – он у нас совсем слабый.

Такой заработок был бы, конечно, подспорьем к нашему бюджету, но мама боялась:

– Не надо. Запрещено это. Еще арестуют.

– Ладно, не буду. Ты не беспокойся. Тут объявление в газете, вот посмотри: «Требуются крикуны для розничной продажи „Вечернего Тбилиси“».

– А школа? Тебе, Колюнчик, учиться надо. А я придумала, посмотрите, дети. – И мама развернула перед нами детскую клеенку с нарисованными на ней цветами. – Ну как? Как вам это нравится?

– Красота, – сказал Коля.

– Вот и буду продавать эту красоту.

Эти желтые детские клеенки! Они мне запомнились на всю жизнь. Маме очень не хотелось брать меня или Колю на базар. Но другого выхода не было: она боялась упасть среди толкотни людской – у нее от недоедания и переутомления часто кружилась голова. Так и ходили с ней: то я, то Коля.

Клеенки, которые стала разрисовывать мама, вначале не пользовались спросом. Пейзажи и натюрморты никого не интересовали. Покупатель требовал натуры. И мама наловчилась рисовать две картины: пышную полуобнаженную красавицу, которая сидела на берегу озера и кормила лебедей, и гадалку с огромными глазами, которая предсказывала по руке опять-таки толстой полуобнаженной красавице ее судьбу. Эти «шедевры» потешали всех в доме, зато на них был спрос.

А как было стыдно зазывать покупателей и торговаться с ними. Они оглядывали мамины произведения, потом так же придирчиво – нас, снова – товар и снова – нас. Как будто мы тоже продавались. Некоторые покупательницы говорили, глядя на меня: «Ой, бедненькая – какая худенькая!.. Отца у тебя нет, девочка, да?» – «Мой отец живой», – сердито отвечала я. «Живой? Вах! – И снова о своем: – Над кроватью эту дорожку повесить или над диваном?.. За такие деньги ковер купить можно». Меня очень возмущала эта ложь. А они отходили, исчезали в толпе, чтобы через некоторое время появиться перед нами опять. И снова начиналась изнурительная торговля.

Особенно долго рассматривали дорожки молодые крестьянские парни. Улыбались, хмыкали, уходили и опять приходили, ведя за собой односельчанок – теток или матерей. Это были усталые, озабоченные женщины. Но взглянув на дорожки, сначала стыдливо отворачивались, потом робко разглядывали, потом давали парням по шее и в веселом оживлении уводили их.

И снова перед нами те, кто подходил и торговался прежде. Они могли торговаться часами. Раз я даже заплакала от стыда и обиды: ведь уступали мы с мамой, уступали! Но чем больше уступок делали мы, тем пренебрежительней относились покупатели к маминой работе.

Вскоре мама перестала брать меня с собой. Она сказала, что предпочитает упасть и умереть, чем калечить мою душу.

Продукты покупал и приносил с базара Коля. Он шел туда специально перед самым заходом солнца, и мы удивлялись: как ему удается покупать так дешево? Коля объяснил это просто: надо только знать, когда ходить на базар, и уметь отличать горожанина от крестьянина. Крестьянин всегда уступит потому, что продает свое, и еще потому, что ночевать ему в городе негде. Вот он и отдает свой товар перед закрытием базара за полцены. А еще нужно торговаться с теми, у кого мало продуктов осталось. Такие продавцы вообще почти даром отдать готовы – все равно ведь выбрасывать.

Это была целая наука, и все наши хвалили Колю. Слава о его умении покупать долетела до ушей Дарьи Петровны. Она сразу увязалась с Колей на базар, посмотреть, как он торгуется. Они вернулись оттуда расстроенные. Коля оправдывался: Гиж-Даро мешала ему. Она болтливая и любит поучать. А с крестьянами нужно держать себя достойно, болтливость и поучения их раздражают.

Объяснения Коли на следующий день подтвердились: он пошел на базар один и, следуя своему методу, купил все, что нужно, по баснословно низкой цепе.

Маме в тот день тоже повезло. Она пошла в бухгалтерию управления узнать, когда же папе дадут деньги по бюллетеню, и рассказала главному бухгалтеру о нашем тяжелом положении. Он выслушал, пытливо посмотрел ей в глаза и, отведя ее в сторонку, зашептал:

– Поклялись Своими детьми, что не выдашь меня!

Она поклялась.

– Верю тебе, у меня самого сын единственный. Сначала скажи – была в политотделе?

– Да, но что толку?.. Георгия Вахтанговича там нет…

– Да, да, – поспешно перебил он.

– А новый работник не знает положение дел.

– Напиши в Москву! Требуй, чтобы прислали комиссию! И чтобы срочно, слышишь? Другие уже написали. Дело ведь не только против твоего мужа затеяно. Все рассказать пока не могу, действуй!

– Спасибо вам, Михаил Силованович! Век не забуду…

– Не. за что. Я делаю, как совесть подсказывает.

Ночью я проснулась от громкого шепота мамы:

– Эмиль, Эмиль, проснитесь, кажется, стучат!

– Да, да, – торопливо отозвался он.

Стук повторился.

Мама встала. Коля хотел включить электричество.

– Не надо. Лежи.

Сквозь щели ставен пробивался свет уличного фонаря, и оттого, что мама, поспешно одеваясь, металась в полутьме, мне стало страшно.

– А может, к больному зовут? – сказала тетя Тамара.

Пока дядя нащупывал под кроватью шлепанцы, мама сама прошла в переднюю. И сразу зазвякали все засовы и цепочки. Тетя Тамара включила электричество. В комнату вошли два милиционера и двое в штатском:

– Здесь живет директор совхоза Мухатгверды?

– Да.

– Где именно?

Мама повела их в нашу комнату. Нас с Колей подняли: хотели посмотреть, что лежит в сундуках. Они что-то настойчиво искали, а что, я не могла понять. Коля оделся, как будто собрался в школу, и завязал на груди пионерский галстук. Он был так бледен, что веснушки на носу казались нарисованными.

Нашу комнату обыскали очень тщательно. Рассыпали и не подобрали мою мозаику. Потом принялись за дядины ящики. А там в маленьких коробочках и баночках аккуратнейшим образом была сложена всякая всячина: кнопки, булавки, гвоздики, перья… Незваные гости с недоумением переглядывались, они были явно недовольны. Перерыв все в комнатах, спустились в подвал. Постояли там несколько минут, порылись в сундуках, где лежали книги, старые журналы, валенки и другие, ненужные вещи, и вернулись вместе с дядей и мамой наверх.

– Есть у вас где-нибудь другая квартира? – спросил один из них.

– Нет, – ответила мама.

– А деньги?

– Откуда они у нас?

– А… куда ваш муж дел двести восемьдесят тысяч?

– Какие двести восемьдесят тысяч?

– Которые получил за трубы.

– За какие трубы?

– Не притворяйтесь! Он получил водопроводные трубы и, не завозя в совхоз, продал их на сторону.

– Этого не может быть!

– Ха! Жены о мужьях всегда последними узнают. Неужели он не принес домой ни рубля?

– Он и не видел этих труб. Не там жуликов ищите.

– Вы нас не учите, где искать!

Они ушли быстро и не простившись.

Некоторое время мы не могли опомниться. Прибрали.

– Дело плохо, – сказала мама. Она не находила себе места. Легла. Снова встала.

– Как они смели обыскивать нас? – спросил Коля. – Кто они такие?

– Черт их знает! Показали ордер на обыск, а кто его им выдал?..

Мама оделась, причесалась.

– Эмиль, надо что-то делать.

Он только вздыхал.

– Надо идти к Эрнесту. К нему могут в больницу пробраться – скажут об этом обвинении, и он не вынесет удара. Эмиль! Прошу вас, пойдемте!

– Сейчас три часа ночи.

– Утром, может быть, поздно будет.

Они ушли.

– Коля, папу арестуют?

– Нет. Его оправдают, вот увидишь.

У отца моего в ту ночь и правда был тяжелый сердечный приступ. И если бы не присутствие дяди и мамы, которые подняли на ноги весь медперсонал, неизвестно еще, чем бы закончилась для него эта ночь. На рассвете боли в сердце наконец отпустили. Он уснул.

Через несколько дней поползла по Нахаловке весть: исчез главный бухгалтер управления. Он пропал бесследно. Слухи были разные. Одни говорили, что он крепко замешан в растратах и потому предпочел скрыться от правосудия. Другие горячо защищали его, уверяя, что он жертва подлых мерзавцев. Его искали не только родные и близкие. Его разыскивали органы власти. Но тщетно. В низовьях Куры рыбаки нашли утопленника с явными следами насильственной смерти. Труп был изуродован до неузнаваемости. И все же говорили, что это Михаил Силованович.

Расследование дела о хищениях – а обвинялись в хищениях государственных средств кроме моего отца еще и другие руководители хозяйств – было приостановлено из-за отсутствия главного бухгалтера. Тем временем приехала из Москвы комиссия и быстро разобралась в деле. Начальник отдела, его помощник Гжевский и некоторые другие были арестованы. Маме в управлении сказали, что отец наш полностью оправдан. Его жалованье мы получили сразу за шесть месяцев.

Спасибо вам, люди!

Весь день заходили соседки, поздравляли папу с выздоровлением, выспрашивали, как с ним произошла в совхозе беда и почему он так долго лежал в больнице. Папа охотно рассказывал. И снова они поздравляли его, и маму, и всех нас.

Под вечер пришли мужчины: дядя Эвгени, дядя Резо и дядя Ило. Увидев его, я вспомнила свою подружку Ламару, Отара, Федьку, Гертруду, Зину. Как давно я там не бывала!

– Ну здравствуй, – потрепал меня по щеке дядя Ило. – Что это тебя не видно у нас? Уже не дружишь с моей Ламарой?

– Нет, что вы, дружу! У нас папа долго болел…

– Но теперь все в порядке, правда?

– Да. А мы с Ламарой друзья навсегда. Мы клятву друг другу дали. Прокололи пальцы иголкой и кровь свою смешали на камне.

– Ох-хо-хо, какие китайские церемонии. Кто вас научил такой глупости?

– Дети так делают.

– Так дураки делают, если уж быть точными. А друзьями дорожи. «Кто себе друзей не ищет, самому себе тот враг». Так сказал великий поэт и мудрец Шота Руставели. Про поэму «Витязь в тигровой шкуре» слыхала?

– Нет.

– Подрастешь, прочти.

Нужно было видеть, как папа обрадовался гостям. Встав с кровати, он засуетился, огорченно взглянул на маму: еды, которой следовало бы угощать таких дорогих гостей, у нас не было.

– Вот тут кое-что, – как бы между прочим невинным топом проговорил дядя Эвгени и протянул маме кулек. – Знаете, чтобы в тот же миг, как говорится: не теряя времени.

– Ах, боже мой! Зачем, зачем?

– Как зачем, как зачем? – Дядя Резо выкладывал на стол из своего пакета жареную курицу, сыр. – Юлия навязала мне, понимаешь, разную тут хара-хуру…

Дядя Ило разгружал свой кулек молча.

– Товарищи, ну что это такое? И зачем столько?

– Что, нельзя маленькое пур-марили [43]43
  Хлеб-соль (груз.).


[Закрыть]устроить?

– Что, директор нашего совхоза этого не заслужил?

– Да, но…

– Дорогая Анна Павловна! Клянусь детьми, это не с базара, это все свое, из деревни!

– Да-а-а, наша деревня…

– Мы, грузины, деревней сильны. Разрушь эту привязанность, и пропадем.

– Правильно. Спасибо земле, кормит.

– Да здравствует…

– Постой, Резо, еще не сели за стол.

– Ну хорошо, говори ты.

– Дорогой Эрнест Эмильевич! Наш местком и парторганизация передают тебе привет и заверенье: мы, железнодорожники, готовы помочь нашему подсобному пригородному хозяйству чем только сможем. Горы сдвинем! Мухатгверды за время твоей болезни немножко заплошало, но мы…

– Так давайте вместе подумаем, как наладить там…

– Аух, дай бог тебе здоровья, дорогой Эрнест Эмильевич!

– Я, лежа в больнице, думал над некоторыми вопросами и…

– Постой, сначала посидим, поздравим тебя с выздоровлением…

Гости прихватили с собой из дома по кувшинчику вина. Это норма каждого уважающего себя южанина за скромным пиршественным столом. Принесли и чачу – домашнюю водку. Мама и тетя Тамара стали накрывать на стол. Гости балагурили, папа улыбался и затянул слабым голосом «Мравалжамиэр». Это грузинская застольная песня «Многие лета». Гости понимали: петь еще не время, но, радуясь его хорошему настроению, они стали чуть слышно подтягивать.

– Мы еще повоюем! – вдруг хорохорился папа.

– Ладно, ладно, – сказала мама. – Слыхал, что сказал Ахметели?

– Что?

– Окрепнуть сначала надо. Хоть на месяц на море выехать.

– Нет, я поеду в совхоз.

– «И вечный бой, покой нам только спится!..» – продекламировала тетя Тамара.

– Зачем покой?! Скажите, зачем покой?! – с отчаянным грузинским акцентом воскликнул дядя Резо. Вскочил, снова сел. – Конечно, окрепнуть надо, кто спорит, но потом… Работа – это жизнь!

– Мой отец, – сказал дядя Эмиль, – выйдя на пенсию, купил этот дом. Казалось бы, что может быть лучше заслуженного отдыха?! Прослужил он на железной дороге сорок пять лет, так нет: почти каждый день ходил в депо, смотрел, как там работают. Тосковал он без работы и вскоре умер.

Все завздыхали, кивая сочувственно головами.

– Для меня тоже было бы трагедией, если бы я не смог больше работать, – сказал папа.

– И для меня, – подхватил дядя Резо. – Вот сейчас у нас на заводе организовали разные кружки: технический, историко-революционный, экономический… Для всех, кто хочет учиться. Потому что есть лозунг: «Кадры решают все!» Так верите, я, уже пожилой человек, хожу на эти занятия охотней, чем в театр. Разве раньше так цацкались с рабочими? Разве обучали бесплатно: при царе кто выбился в одиночку в высший разряд, тот и имел заработок. Остальные с голоду дохли. А сейчас?.. Пожалуйста! Учись, генацвале! Хочешь инженером стать, иди на рабфак! Что, неправильно я говорю?

– Правильно, – улыбнулся папа. – А что, правда новый цех на заводе открыли? Я в больнице слышал.

– И еще какой! Теперь магистральные электровозы ремонтировать будем. Их нам московский завод «Динамо» посылает. Наши лучшие машинисты проходят переквалификацию. Да-а, меняются времена. Через Сурамский перевал, было время, на лошадях ездили, а теперь… электрификация.

Дядя Эмиль начал рассказывать про то, как ходили поезда из Поти до постройки тоннеля через Имеретинские горы. Поезда доезжали до станции Бежатубань, и, так как железная дорога дальше шла по узкому ущелью реки Чхеримелы, а затем реки Цыпы, где часто случались обвалы и разливы этих рек, пассажирам приходилось пересаживаться в экипажи и садиться снова в поезд только в Сурами.

– Тогда это было как кругосветное путешествие, – усмехнулся дядя Ило. – Однако как хорошо вы знаете тот район Грузии!

– А помнишь, Эмиль, как мы мальчишками переплывали Квирилу? – спросил задорно папа. – Под полотном железной дороги, помнишь?

– Я помню, как ты тонул в Квириле, – сказал с усмешкой дядя. – Как раз там, у моста.

– В Дзеруле я тонул, – уточнил папа.

– Нет, ты в Квириле тонул.

– В Квириле я тонул, когда уже большим был, – подумав, сказал папа.

Видно было, что им очень приятно вспоминать детство и те места.

– А не пора ли за стол? – спросила с улыбкой мама.

– А где Адель?

Тетя Адель как раз пришла со службы. Я позвала ее. Когда все уселись за стол, мама начала растроганно:

– Дорогие мои, давайте выпьем за…

– Э, Анна Павловна, так нельзя, – бодро проговорил дядя Резо. – Сначала тамаду выбрать надо. Какой же стол без тамады?

– Правильно, правильно, – поддержали его товарищи.

– Ило, будь ты тамадой!

– За что такая честь?

– Выбираем тебя, все выбираем! – крикнул Эвгени.

Дядя Ило встал, расправил широченные плечи:

– Все, что есть на земле: хлеб, вино, дома, сады, – все создано руками наших предков. Наших бабушек, дедушек, родителей… Не было бы их, не сидели бы мы сейчас и не радовались жизни. Так выпьем за наших предков, за родителей! Пусть земля будет им пухом!

Дядя Ило подождал, пока выпьют и помощник наполнит стаканы, и провозгласил следующий тост:

– Что человеку надо? Человеку немного надо. Но чтобы была вера в то, что делаешь. Тогда и черный хлеб шоколадом покажется, трудности будут нипочем. Когда человек понимает, зачем живет, для какой большой цели, душа у него поет, он настоящий человек. Эрнест Эмильевич! За тебя хочу выпить, ты такой человек! Разреши поцеловать тебя и пожелать тебе полного выздоровления!

– Эрнест, генацвале, как ты нас, деповских, кормил, пусть так все другие совхозы своих шефов кормят! – Эвгени тоже поцеловал папу.

Дядя Резо, сидевший рядом, обнял моего отца и сидел, не снимая руки с его плеча.

Мама вдруг сказала:

– Бедный Михаил Силованович, – и беззвучно заплакала.

– Эх! – в сердцах воскликнул дядя Ило, сел, низко опустил голову.

– Неужели его и вправду?..

– Ох, шакалы!

– А говорят, будто он… – тетя Адель умолкла.

– Вранье! – дядя Ило поднял голову. – Михо мой сосед, я-то знаю, какой он человек. Мешал он им, шакалам.

– А как теперь его семья?

– Жена врач, в деревню работать уехала, так что нужды они не узнают. Но человека жалко, ох как жалко!

– Выпьем за Михаила Силовановича, за нашего Михо!

Мама попросила слова, встала.

– Хочу, чтобы мы выпили за всех добрых, честных и благородных, – она хотела добавить еще что-то, не нашла слов, на глаза опять набежали слезы. – Верю, жив он! Не может быть, чтобы судьба распорядилась так несправедливо!.. И еще я хочу предложить тост за нашего спасителя – хирурга Ахметели! За всех вас, за всех! Спасибо вам, люди!

Она села и тихо заплакала от переполнявших ее чувств.

– Ну не надо, не надо, – попросил папа.

– Нервы, – вздохнул дядя Резо.

– Плакать сегодня нельзя, сегодня праздник, – бодрым тоном проговорил дядя Эвгени. – Помощник! Почему не помогаешь тамаде? Наполни стаканы!

И дядя Ило провозгласил тост за детей, за всех сразу, и закончил его так:

– Рельсы бегут издалека – рельсы жизни нашей, работы, судьбы. И они не обрываются, несмотря ни на что – убегают вдаль… Дети достойно продолжат наш путь. Таков закон жизни. Ради этого мы боролись, трудились и трудимся, приносим жертвы… Что будет, кто знает?..

– Говорят, если войны не будет, Советский Союз в 1960 году станет самой сильной и самой богатой страной мира, – сказал Коля.

– Да, да, говорят, транспорт будет бесплатный и хлеб, – поторопилась обрадовать всех тетя Адель.

– И кино будет бесплатное, и кино, – добавила я.

– Я не доживу, – вздохнула мама.

– Почему? – спросил папа.

– Слишком много пережито.

– Ничего, доживем. Обязательно доживем! Извини, тамада, перебили. Слушаем тебя.

Позволив выговориться нашей недисциплинированной семье, дядя Ило, ничуть не снижая пафоса, с чувством повторил:

– Что будет, кто знает?.. Но… Как сказал Шота Руставели: «Зло сразив, добро пребудет в этом мире безраздельно». Да здравствует победа разума и добра! – И он в полный голос запел «Мравалжамиэр». Мужчины дружно подхватили.