Текст книги "Там, где папа ловил черепах"

Автор книги: Марина Гельви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Почему я изменилась в лучшую сторону

Весь июль и август я ходила на пионерскую площадку. Туда записалась вся наша «театральная труппа», и потому мы чувствовали себя там отлично. Единственно, что требовалось от пионеров, – это не потеряться. Нас пересчитывали три раза в день: утром на линейке, перед обедом и перед ужином. Все остальное время мы бегали в поисках впечатлений по всему саду Надзаладеви, по территории депо, по Советской улице, по горам и оврагам окрестностей. Конечно, опаздывали и к обеду, и к ужину. Но нас не ругали. Стояла страшная жара, и лень было сердиться. Пионервожатые – парни и девушки – были всецело заняты друг другом. Мы без труда определяли, кто в кого влюблен. «Мертвый час» нас тоже не касался, спала одна толстая-претолстая повариха. Наши юные воспитатели пели и играли на гитаре в тени акаций, иногда устраивали для нас концерт, а больше смеялись, почти беспрерывно смеялись просто так.

Это приволье под палящим солнцем и полное отсутствие каких бы то ни было обязанностей, казалось, не кончится никогда. И только тогда, когда папа заговорил об отъезде в Уреки, я вспомнила про школу.

Папа уехал. Он писал нам письма каждую неделю: «Теплое море, бархатистый целебный песок. Вспоминаю романс: „Знаешь ли чудный край, где все время весна, померанцы цветут и пальмы зеленеют?“ Этот край здесь, в Уреках».

Папе дали большую комнату с балконом в двухэтажном доме барачного типа. «Обедаю в рабочей столовой, обеды вкусные: лобио, борщ. Включился в совхозные дела. Я теперь агитатор. Скучать некогда…»

Я радовалась за папу, а маму не. оставляли тревоги:

– Зачем он туда поехал? Лечиться? Так и лечился бы. Тут хоть я его как могла останавливала… Сколько лет с ним живу и никак не могу понять, что он за человек. И ты думаешь, он это ради других? Нет. Для себя.

– Как это для себя?

– А вот так: ему правится работать для всех. Ты тоже такая.

Я ничего не поняла. С одной стороны, было лестно, что мама все же считает меня деловой, но, с другой стороны, она и меня, и папу осуждает. За что?

– А что плохого он делает?

– В том-то и дело, что плохого – ничего. Но зачем, скажи на милость, он лезет не в свои дела? Не хватает ему школы?

– Он хочет помочь.

– Другим? Да. А своей семье? Ведь заболеет – я выхаживать буду. Это эгоизм, Ирина.

– Папа очень хороший.

– Да. Очень. Раньше и я была такой, а теперь вижу: все впустую. Ни к чему все это.

– Что ни к чему?

– Надрываться.

– Мама, а ты сама?

– Я в школе как рыба в воде. Устаю – от вас.

– А разве я люблю дела чужие? Ты же говоришь, что я бездельница.

– Да. Но когда зовут подружки, бежишь сломя голову.

– Я сама хочу играть.

– Нет, для тебя главное, чтобы они были довольны.

– Просто с ними весело…

– Вот-вот. И твой отец такой же. А знаешь, чем он занимался всю весну?

Я это прекрасно знала и все же спросила:

– Чем?

– Вел исторический кружок. А я и не догадывалась. Чуть ли не каждый день приступы сердечные были, и все же он… Теперь то же самое в Уреках. Умрет.

– Мама!

– А что ты думаешь? И ты вот тоже… Хоть чем-нибудь порадовала бы нас. А то посмотри на себя: коленки ободранные, в голове ветер.

– А чем я могу вас порадовать?

– Не знаешь чем? Учись! Отцу приятно будет, он ведь там один.

– Да, мама, да. Я стану ударницей, вот увидишь!

Не знаю, как бы мне удалось воплотить в жизнь это смелое решение, если бы не маленькое происшествие: в школе меня побили, и распухла губа. Я еле шевелила ею. По этой причине учителя – их появилось в пятом классе много – временно не спрашивали меня. Я сидела молча и от нечего делать внимательно слушала объяснения. Губа болела две недели, этого оказалось достаточно, чтобы заинтересоваться учебой. Когда травма прошла, мне уже поправилось сидеть и слушать. Как легко было потом, прочитав дома разок-другой задание, получать хорошие отметки. Написала хвастливое письмо папе: «Дорогой папочка, приезжай скорее. Мы живем хорошо. В этом году учиться стало легче, потому что новые учителя очень интересно объясняют уроки. И еще у меня болела губа, и я даже привыкла быть молчаливой. Приедешь – удивишься».

В конце сентября на классном собрании объявили, что я кандидат в ударницы. И сразу же другая радость: меня выбрали звеньевой нашей средней колонны. И сразу же третья: папа привез из Уреки первое жалованье, и мы пошли покупать книжный шкаф. Выбрали самый красивый. Дома был праздник, когда перетаскивали из подвала книги и устанавливали их в шкаф.

Открытие

Перед Ноябрьскими праздниками у меня заболело горло. Могла бы, конечно, пойти в школу, но подумала: «Мама ведь сама сказала: „Полощи содой с солью, но если часам к двенадцати горло не пройдет, останься дома“». Вот я и осталась. Тем более что последний день четверти.

В ударницы я не вышла. И несбывшиеся надежды несколько охладили желание посещать школу. Классная руководительница разъяснила: «Если бы ты, Ирина, продолжала заниматься систематически…» Я это понимала и все же была немного обижена и разочарована: ведь в первой половине четверти отвечала учителям так, что нахвалиться не могли. Почему же не оценили «подвигов»?

Когда Алешка и Надя вернулись из школы, мы с Любой играли в салки. Алешка учился в пятом параллельном, охота к учебе у него начисто отсутствовала, и потому его крик издали «Дура, Ирка, зачем в школу не пошла» крайне удивил.

Оказалось, что третьего урока в обоих пятых классах не было, классы соединили, пришла учительница географии и, не зная, чем занять детей, рассказала предысторию написания «Острова сокровищ».

– Остров сокровищ – это остров Рум в Гвинейском заливе, – сказала Надя. – Сам Стивенсон написал об этом в книге. А слышала песню? – И Надя пропела басом: – «Пятнадцать человек на сундук Мертвеца, йо-хо-хо, и бутылка рому!..»

– Что за песня? Учительница прямо так и спела ее?

– Ага. Знаешь, как интересно было! Она про великие открытия рассказывала и про пиратов, они в XVII веке разбойничали около Больших Антильских островов.

– Это пиратская песня, – добавил Алешка, – А сколько кладов они зарывали на островах!

– Вот бы найти клад!

– Где ты его найдешь?

Стало как-то скучно. Захотелось романтики. А какая тут, у нас во дворе, романтика? Все чердаки мы давно обследовали, подвалы тоже.

На дорожке сада показалась кошка. Такую лохматую мы никогда не видели. Алешка стал подкрадываться к ней. Она заметалась и – к дереву. Он преградил ей путь, тогда она помчалась вдоль стены, нырнула в вентиляционное отверстие и исчезла. Словно провалилась.

– Под флигелем подвал?

– А это мы сейчас узнаем. – Алеша забросил камушек в это отверстие.

Замерли. Камень не звякнул.

– Там дна нет.

– Как нет?

– А почему камень не звякнул?

– Давайте зажжем бумагу и бросим внутрь!

Мигом принесли спички, газету, скрутили ее жгутом, подожгли и протолкнули в отверстие. Зажженный жгут сразу упал куда-то. Еще принесли газету, и опять тот же результат. Тогда стали бросать в отверстие зажженные спички. Когда кончились спички, Алешка сказал:

– Там подвал без окон, без дверей.

– Откуда знаешь?

– Если огонь гаснет, значит, кислорода не хватает.

– Надо рыть ход под флигель.

– Ярошенчиха сразу увидит, да и люди всегда во дворе.

– А если влезть под галерею флигеля и делать подкоп оттуда?

– Молодец, хорошо придумала!

Под галерею флигеля мы тоже раньше лазили. И не раз. Но кто мог тогда подумать, что за толстой стеной под комнатой Ярошенчихи какое-то никому не известное помещение?

– Начнем подкоп?

– Да!

Разбежались, принесли из сараев лом, лопату, молоток.

– Люська, на пост! Когда кто-нибудь выйдет во двор, запоешь: «Здравствуй, моя Мурка». Если нет никого: «Легко на сердце от песни веселой». Поняла?

– Да.

– Отряд, за мной!

Почерневшие от сырости доски цоколя едва держались на заржавленных гвоздях. Отодрали две доски, заползли под галерею флигеля и начали расковыривать стену фундамента. А Люся орет на заборе то одну, то другую песню. Сначала слушались ее сигналов, потом осмелели. Потому что над головой у нас радио играло, и Ярошенчиха, стараясь перекричать его, бойко разговаривала со своей приятельницей – богомолкой Ксенией. Советскую власть ругали. При царе, мол, благолепие было, а теперь кругом все фулиганы. И бесстыдницы. Юбки носють – тьфу! Страм. Ягодицы так и ходють, так и ходють…

Люся заползла под галерею.

– Ты чего? А пост?

– Да-а-а, вам хорошо, а я на заборе.

– Ты же певица!

– Сами пойте, я уже охрипла.

Решили продолжать без постового, тем более что Ярошенчиха с радио состязается. Не может догадаться, что его можно просто-напросто выключить.

Расковыряли стену быстро. Удивлялись: как раньше дома строили? Между камнями простая земля. Или это глина так высохла? Но зато стена толстая. Обкопали и выковыряли один большой камень, а за ним другой лежит. Другой обкопали, а он и не шатается.

Трудились мы до самой темноты.

На другой день – седьмое ноября. Коля, отец Алеши и Лени, тетя Адель, Дарья Петровна и Тоня ушли на демонстрацию, но остальные крутились весь день во дворе, и нам не удалось продолжить работу. Вечером Алешка шепнул:

– Завтра пораньше встанем и…

И как назло, утром опять нам помешали: только мы собрались в саду, во двор вошли с важным видом какие-то люди. Спросили домохозяина. Люся позвала дядю Эмиля.

– Я инспектор, – сказал одни из вошедших. – Почему у вас двор такой неопрятный? Что это за кухни у флигеля? Что тут: базар, мазар или что?

– А вот так, – злорадно подхватил дядя. – А я, между прочим, предупреждал, что нас могут оштрафовать, и, несмотря на это, каждая квартирантка делает все, что ей заблагорассудится.

– И кирпичи валяются.

– А что я говорил? – повернулся к нам дядя. – Приносят с улицы кирпичи – это у них футбольные ворота, а в результате…

Услыхав голоса во дворе, быстро вышла из своей галереи Дарья Петровна:

– Правильно говорит домохозяин, правильно! А в чем дело?

– Почему вы устроили около галереи кухню? – спросил инспектор.

– Я?

– Да, вы.

– А… Это не я.

– А кто же?

– Она, – указала на Ярошенчиху.

– Я? – ударила себя в грудь Ярошенчиха, – По-бой-тесь бо-га, бог все ви-дит!

– Ну хватит, – сказал инспектор. – Если все вы в трехдневный срок не уберете эти кастрюльки-мастрюльки, райсовет оштрафует домохозяина.

– А я при чем? – вспыхнул дядя. – Я врач, а не дворник!

– Постой, Эмиль, не горячись, – сказал папа. Он тоже вышел во двор. – Это общее дело: Тбилиси соревнуется с другими городами.

– Вам известно о соревновании? – спросил инспектор у женщин.

– Нет.

– Гости к нам приехали, – просиял инспектор. – Гости из других республик. А если захотят посмотреть наш район? Представляете, какой позор будет?

– Не придут они сюда.

– На это надеетесь?

– Конечно. Что тут смотреть?

– Хватит. Будете поднимать гай-гуй, всех оштрафуем.

Комиссия пошла в следующий двор, а наши женщины начали разбираться, кто первый устроил у своего порога кухню. Хватило на полдня. Только после обеда наступило во дворе затишье, мы залезли под галерею. Стучали киркой без страха – радио над нами передавало концерт.

– А что я вспомнила! – прошептала Надя.

– Что?

– А помните, бабка Фрося про племянника Ярошенчихи рассказывала? Он вором-рецидивистом был. Помните, она говорила, что вор, когда убегал, бросил золото в колодец? Так вот тот клад не в колодце засыпанном, а под комнатой Ярошенчихи! Потому туда и ход замурован!

Мы ахнули: а ведь правда. Как это мы сами раньше не догадались? Работа пошла еще быстрее. Терпенья не хватало ждать, пока увидим, что там, в подвале. Наконец удалось пробить небольшую дырочку в степе. Стали в нее заглядывать.

– Там какой-то свет!

– Ой!

– Откуда он?

– Да это же из кошачьего отверстия!

– А, правильно.

Надя смотрела в дырочку дольше всех и прошептала в страхе:

– Там кто-то дышит.

– Дышит?

– Не смейтесь. Я читала. Остались еще кое-где на земле допотопные чудовища. Может, одно такое живет там, и живет, и живет…

В тот же миг Люба и Вера бросились на четвереньках к лазу, остальные за ними, вывалились друг за дружкой в сад, выломав при. этом еще две доски из цоколя.

– Дураки, – встав и отряхнувшись, сказал Алешка.

Отдышались. Ленька есть захотел, пошел домой, Надя, Люба и Вера тоже почувствовали голод. Ушла и Люся.

– Неужели и ты боишься? – спросил Алешка.

Игры с тетей Аделью в смелость отучили меня от страха перед темнотой. Ведь потом мы куда только не лазили! Мы бегали с Белкой по горам до самых Соленых озер, где не было ни души, залезали в широченные отводные трубы, проложенные в оврагах, и ползали по ним из конца в конец. И повсюду «уроки» тети Адели служили нам верную службу: не было у нас страха перед сверхъестественным. Остерегались мальчишек, цепных собак, стада коров, сторожей. У них были ружья с патронами, начиненными бертолетовой солью, и хоть мы ни разу не видели человека, который бы пострадал от этого, обходили этих сторожей за версту.

– Пошли копать, – сказал Алешка. – Пока налопаются, последний камень выворотим.

Он первый полез под галерею, я за ним. Орудуя зубилом и ломиком, быстро расшатали и вытащили последний камень. Отволокли в сторону. Перед нами зиял узкий ход в подвал.

Алешка знал: ему лезть первому. Молча зажег спичку. Со двора, как из далекой дали, донесся голос бабки Фроси:

– Алешка, паразит, а ну быстро домой! Вот погоди, отец придет!..

В это время Алешка осторожно протискивался между острыми краями камней. Спичка в протянутой вперед руке потухла от какого-то затхлого, неизвестно откуда Дунувшего ветерка. Алешка испугался. Дернулся назад и застрял плечами. В этот момент я услышала какой-то шум, оглянулась – из сада глядел в темноту подполья дядя Эмиль.

– Скорей лезь, быстро! – приказала Алешке. – Ленька нас выдал!

Я ткнулась в ноги Алешке, он рванулся вперед и повис по пояс над серой мглой. Я опять надавила на пятки. Он свалился куда-то вниз, не успев вскрикнуть, ударился арбузообразной головой о землю. Я проскользнула вслед за ним, упала, он помог встать, присели, замерли.

А в саду уже стоял говор. Голоса доносились до нас приглушенно и потому казались не страшными.

– Алешка, вылезем?

– Да ты что? С таким трудом пробились сюда…

– И теперь все равно попадет, правда?

– Конечно. Давай скорей подвал осмотрим. Где тут клад? – он зажег спичку.

– Они спички зажигают, спички! – заорал в саду Ленька, и сейчас же к его голосу присоединился вопль Ярошенчихи:

– Батюшки! Они мою квартиру спалят!

– Мы вас не накажем! – пообещал в кошачье отверстие дядя Эмиль. Чтобы сделать это, ему опять пришлось лечь на землю. – Вылезайте сию минуту!

– Дядя Эмиль, подождите, – крикнула я. – Нельзя же, чтобы богатства просто так в земле лежали! Мы вам тоже дадим золото!

– Не зажигайте спички – будет пожар! – крикнул дядя Платон.

О, значит, весь двор на ногах.

– Я сейчас электрический фонарик принесу, я для школы купил! – услыхали мы удаляющийся голос папы.

Через две минуты новенький электрический фонарик упал к нашим ногам. Он работал отлично. Мы осмотрелись. Это была четырехугольная, хорошо вытоптанная комнатка. Вдоль степ приступки шириной в ладонь. Земляной пол тщательно выметен. На земле под кошачьим отверстием ворох обгоревших газет. Откуда они? Ах да! Мы их сами сюда набросали. На приступке у противоположной стены Алеша заметил старинный коробок со спичками. Такие сейчас не выпускают.

– А смотри! – я подняла с пола коробку. В ней были патроны.

– А на полу их сколько, Ирка!

– Алеша, газета!

У самой стены в углу лежал обрывок отпечатанного на типографском станке листка. Мы осветили его фонариком, расправили и прочли на самом верху: «Кавказский союз Российской соц. – дем. рабочей партии».

– Ирка!

– Здесь прятались революционеры!

– Да!

– Вылезайте немедленно! – крикнул в кошачье отверстие дядя Эмиль.

Мы, не помня себя от счастья, закричали:

– Здесь были революционеры!

– Что, что? – не поняли в саду.

– Революционеры!

Дядя Эмиль совсем вышел из себя:

– Вылезайте, а то я вам в таких революционеров поиграю!

– Он глухой, – сказала я.

Алешка засмеялся, крикнул:

– Сейчас!

Но конечно же он после прихода отца не чувствовал бы себя так уверенно, если бы не замечательные находки.

Осмотрели потолок. В углу у задней стены белели три новые доски. Сейчас в комнате Ярошенчихи над тем местом стенная печь. Значит, тайный ход был под печью, а может, печку в те времена еще и не сложили.

В подвале ничего больше не было, да мы и не искали: где прятались революционеры, ни о каком золоте не может быть и речи. Одно другое исключает, это мы знали твердо и потому решили выбираться.

Я первой вылезла под галерею, за мной Алешка. Он опять застрял плечами между камней, а Белка тут как тут: воспользовалась редким случаем и, радостно повизгивая, старательно облизала ему все лицо. Он смеялся и. плевался, я, оттаскивая ее, задыхалась от хохота, а в саду вообразили, что мы над ними издеваемся.

Наверно, нас хотели разорвать на части. Мы выползли и встали на ноги. Они к нам с кулаками, а мы им патроны, листовку, спички:

– Вот.

Дядя Эмиль схватил спички, дядя Платон – патроны, папа – листовку. Начал читать, глаза вспыхнули:

– Товарищи, это листовка!

– А?!

– Да, да, послушайте!

«Последние телеграфные известия.

Решительный бой с самодержавием начался. Железная армия рабочих выступила на поле брани сомкнутыми рядами с непоколебимой уверенностью в победе. Да, близок, близок час победы! Долой самодержавие!

Да здравствует вооруженное восстание!

Тифлисский комитет».

Про нас забыли. Стояли и молча торжественно переглядывались.

– В каком же году это было?

– Да, правда, в каком году?

– Перед первой русской революцией?

– А может, перед Октябрьской?

И все начали старательно припоминать, кто из прежних здешних жителей мог быть тем революционером.

Мы с Алешкой чувствовали себя так, будто мы сами революционеры. Притихший Ленька подошел с каким-то вопросом, но мы на него даже не взглянули. Интересно, как раньше поступали революционеры с подобными предателями?

Коля подошел и крепко пожал нам руки.

– Так или иначе, дорогие, – обратился ко всем папа, – а эти находки мы несем в музей.

– Конечно, конечно.

На другой день я, папа и Алешка пошли в музей. Мы волновались, но там нас немножко расхолодили. Им хотелось, чтобы было найдено что-либо посущественней.

И все же Они пообещали прислать комиссию и фотографа. Вернулись на Лоткинскую.

– Товарищи! Нужно подготовиться к встрече комиссии и фотографа!

– Придут?

– Конечно.

– Когда?

– Скоро.

– А вдруг тут захотят открыть музей?

Кто он?

– Кем был мой дед? – строго спросил Алеша у бабки Фроси.

– Это который? – Она сразу почувствовала серьезность момента, села, вытерла горсткой руки уголки сухих губ.

– Как который? А сколько у меня их было?

– Два.

– Как два? – вытаращил он глаза.

– Так вот и два. С первым я разошлась.

– Это с моим родным, что ли?

– Нет. Это с тем, от которого твоя тетка Феня рожденная.

– Бестолковая ты, – сказал Алешка. – Пирожки вкусно печешь, а бестолковая. Скажи, чем мой родной дед занимался?

– Токарем был, а под конец лудил посуду.

– Боролся он?

– Боролся, боролся, а как же?

– Мы о чем говорим?

– О чем?

– Революционной деятельностью мой дед занимался?

– А я откуда знаю? Может, и занимался. Как все, так и он.

– А где ты была?

– Ту-ут.

– Ну хоть что-нибудь ты можешь вспомнить?

– Вспомнила: взносы он делал в рабочую кассу.

– И все?

– А уж как ногу ему машиной покалечило и уволили его, посуду лудил.

– Поня-атно, – разочарованно протянул Алешка. – А я-то думал…

* * *

Ярошенчиху расспрашивать не пришлось. Очень сердитая, она сама сразу сказала, что муж ее был человек неплохой, – не возьмет она греха на душу, бог за неправду покарает, – и вроде добрый был. Но гулял. Так гулял, так гулял!.. А как нашел беспутную женщину, уехал с ней, хоть напоследок слезами обливался. Околдовала его, подлюка. А Тоне тогда и двух лет не было.

* * *

– Эмиль Людвигович всегда был начальником? – спросила я у дяди Эмиля.

– Нет. Сначала он был машинистом, – твердо проговорил дядя, и ноздри его орлиного носа затрепетали. Однако, заметив мой недоверчивый взгляд, добавил мягче: – Прежде чем стать инженером и начальником, твой дедушка работал – как настоящий пролетарий – сначала помощником машиниста, а затем машинистом. Он был машинистом первого класса.

Мы помолчали.

– Что еще интересует тебя? – с улыбкой спросил дядя.

– Мы хотим узнать, кто был тем революционером.

– Мой отец купил тот дом в 1916 году, так что при всем своем желании он не мог им быть.

* * *

Еще и еще раз пытались расспрашивать бабку Фросю – и Ярошенчиху. Старушки прекрасно помнили, почем было при Николае масло да почем куры, а о революционерах они не помнили. Да, бастовали при царе рабочие, весь район, бывало, бастовал, а революционера они ни одного и в глаза не видели.

Расспрашивали мы и тетю Юлию. Она сказала:

– Мы с Резо поселились тут уже после Октябрьской революции. При меньшевиках. А прежде жили у его родителей, внизу, около депо. Сюда, наверх, я и не ходила никогда.

Так мы ничего и не узнали. А комиссия из музея все: не шла. Уже кончилась в школе вторая четверть, началась третья…

– Они не придут, – сказал Алешка. – Обманщики. Им наплевать на революционеров.

Мне тоже было обидно. Ведь как мечтала: раскроют музейные работники тайну нашего двора, и мы узнаем удивительные вещи. Как хотелось мне заглянуть в прошлое и увидеть там одно лишь героическое. А может, тот человек и сейчас жив и не подозревает, что мы о нем думаем? Если бы можно было объявить, например, по радио: «Товарищи! Мы живем на Лоткинской, 33. Мы нашли в подвале флигеля листовку, патроны и спички. Мы любим человека, который скрывался там, – он боролся за наше счастье. Может, кто-нибудь помнит того человека? А если сам он жив и услышит это объявление, пусть отзовется».

– И-и-и-и, – выслушав меня, разочарованно протянул Алешка. – Не было никакого революционера, вот и все.

– Был! А откуда листовка?

– А почему не приходит комиссия?

Они пришли, когда их уже никто не ожидал. Мы рассказали про подкоп и пригласили залезть под флигель. Не захотели. Сфотографировали наш дом со стороны улицы и флигель со стороны сада.

– Фотографии эти будут храниться в музее, – сказал один из них. – А если найдете еще что-нибудь, обязательно принесите.