Текст книги "Там, где папа ловил черепах"

Автор книги: Марина Гельви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

– Ири-на, Люся-а! – донесся со двора голос мамы.

Минуту спустя и тетя Катя сказала негромко из ворот:

– Вера, Надежда, Любовь, спать пора!

Наш удивительный район

На другое утро прибежала я в сад и замерла: на недостроенных стенах нашего дома лежал большой белый лист новенькой фанеры.

В сад важно вошел Алешка.

– Откуда эта фанера?

– Да ла-адно, – протянул скучающе, – у них ее столько…

– У Дяди Эвгени?

– Догадливая.

– Алешка!

– Да не заметят. Она им не нужна.

– Но мы же решили жить честно! Мне это не нравится!

– Такая новая и не правится?

– Слушай, перестань прикидываться! Ты что, уже настоящий вор? Не можешь, чтобы не украсть, да?

– Ага, – добродушно рассмеялся он.

– Нет, я так не хочу.

Пришли сестры Барабулины, сбежала с лестницы Люся. И сразу перелез через забор из своего сада Нодари.

Узнав, откуда фанера, Надя сказала:

– Я не играю.

– Да ла-адно, – Алешка пошел по саду.

– Эвгени и правда не нужна эта фанера, – сказала Люба.

– А это его дело!

– Тише, Ярошенчиха услышит!

– Надо было попросить!

– Он не дал бы, – из конца сада сказал Алешка, – вы что, хозяйчиков не знаете?

– А крыша хорошая получилась, – сказал подошедший Ленька. он, видно, уже был в курсе дел.

– А может, и правда не заметят?

– Да при чем это? Мы же решили жить честно!

– Но крыша-то нужна?

Шептались мы, шептались, вдруг смотрим: моя мама по лестнице спускается. Увидела нас, что-то заподозрила. Вошла в сад:

– Доброе утро.

– Доброе утро.

Она пристально поглядела на наш дом:

– Откуда фанера?

– Нашли.

– Где ты нашел?

Алешка запнулся.

– А вы знаете, что это воровство?

– С улицы-то?

– Ты, Алеша, тут коновод, как я вижу. Так вот. Вернусь из школы – чтобы эта фанера была там, откуда принесли.

– Тетя Аня!

– Небось у хозяина взяли? – повернулась она к Наде.

– Нет, нет! – стала заверять Люба. – У них есть такая, но мы…

– Какой позор!

– Тетя Аня!..

– Делайте, что сказала, – Она вышла из сада, опять вернулась. – И имейте в виду: это не так просто, как вам кажется.

Когда она ушла окончательно, Нодари сказал:

– Зачем надо было воровать? Лучше бы пошли к депо, там бараки разрушают – много старой фанеры валяется.

– Она гнилая, – сказал Ленька.

– Эх, Алешка! Все испортил!

– Какая же это коммуна?

– Действительно.

– Экспроприация… – начал Алешка.

– Молчи уж!

– Так что, понесем обратно?

– Нет! – испугалась Надя. – Они увидят, скажут: воры!

– А мы скажем, что хотели одолжить.

Пришла бабушка Нодара, зашептала испуганно:

– Украли у Вардосанидзе фанеру, разве так можно? Я тебя, Нодари, накажу. А ну домой!

– Бабушка Пело, кто вам сказал?

– Циала.

Во двор с шумом влетела Циала.

– Облава на рыжих, – буркнул Алешка, но побледнел.

Один шлепанец Циала обронила у калитки, вернулась, никак не могла попасть в него ногой.

– И вам не стыдно? – закричала оттуда. – И вам не стыдно? – Подбежала, уперла руки в толстые бока: – Разве я не дала бы? Разве не дала бы? – Огромная грудь отчаянно колыхалась под платьем. – Надо было украсть, обязательно украсть? Твоя мама, Ирка, пришла и сказала, что надо принимать меры, надо всех вас хорошенько, хорошенько проучить!

– Воры, – объявила подошедшая Ярошенчиха.

– Мы не воры, – обиделась Люся, – мы хотим жить коммуной, Ира рассказала про город Солнца…

Ярошенчиха всплеснула руками:

– Слыхали? Город Солнца!

– Придет отец, он им Лупу покажет, – посулила мальчикам бабка Фрося.

– Руки им надо отбить, руки!

– Вот отсидят в трудколонии…

Мы несли фанеру обратно, обмирая от страха и стыда. Вот ведь как получилось: будто все мы воры. И все из-за Алешки. Что теперь будет? Неужели правда арестуют? Кто нам поможет? Кто за нас заступится?

Мы с Люсей попросили тетю Адель помочь нам. Она сказала:

– Накажут Алешку. Вы же говорите, что украл он.

– Мы только вам это говорим и никому больше! Мы знаем, что вы его не выдадите. Что нам делать? Мы решили не выдавать его, страдать – так всем вместе. Тетя Адель, заступитесь за нас, скажите, что мы больше не будем!

– Хорошо, я попробую, по… вы понимаете, как это отвратительно – воровать. Это самый гадкий порок!

– Знаем, мы не хотели, мы не думали, что он…

– Да, это может кончиться трудколонией. Для всех.

Я не могла уснуть в тот вечер – в горле стоял комок слез, ныло в груди: «Это я, я во всем виновата! Я должна была заставить Алешку признаться, когда он украл кольца. Ну побил бы его отец, обругали бы другие взрослые, зато Алешка остался бы честным человеком. Ну почему, почему нельзя как-то воротить время – если бы я тогда понимала Алешкин поступок так, как понимаю сейчас, я бы ни минуты не колебалась – рассказала бы обо всем взрослым, и как легко стало бы на душе. А теперь нас в трудколонию посадят. И все из-за меня. Значит, я плохая. Да, плохая». Сознавать это было горько и мучительно, я уже видела себя в трудколонии и так и заснула в слезах.

На другой день все кому не лень рассказывали нам про трудколонию всякие ужасы. Я обмирала от страха, но Алешку не мучила упреками. Я решила опекать его в заключении. Буду отговаривать от дурных поступков, буду следить, чтобы он хорошо учился и вообще был бы аккуратным. Не навсегда же нас в трудколонию посадят. Мы там будем учиться, трудиться, вырастем. Чтобы спасти Алешку, я замуж за него готова выйти. Конечно, будет трудно с ним, такой самовольный, но оставлять человека в беде… Тем более я перед ним так виновата.

Не подозревая, как далеко простирается моя забота о нем, Алешка ходил хмурый и говорил, что из трудколонии можно сбежать, подумаешь: трудколония.

Приехал папа. Мама приказала: «Воздействуй». Он собрал нашу команду в саду и начал с меня:

– Я рассказывал тебе про Кампанеллу. Но как странно все услышанное преломляется в твоей голове, Ирина.

– Это я предложила жить коммуной, – честно призналась Надя.

– Ты?.. Гм!..

– Папочка, заступись! Скажи всем, что мы не хотели воровать!

– Дядя Эрнест, мы хотели…

– Мы хотели побыстрее устроить коммуну!

– Чтобы дружно жить и никогда не ссориться!

– Чтобы все делать самим, и бассейн хотели вырыть, и стены разрисовать.

– Как в городе Солнца.

– Я понимаю, понимаю, – соглашался он, – но зачем же воровать? А теперь вас могут посадить в…

– Дядя Эрнест, – сказал Алешка, – это я взял фанеру. У них ее много. Стоит, мокнет. Я подумал…

– Все ты испортил, все! – напустилась на него Люся.

– У вас не получилась бы такая жизнь, – сказал папа.

– Почему?

– Потому что жить по-коммунистически невозможно на этаком маленьком пятачке. Ну будете вы сидеть в домине под чужой фанерой, а дальше что? Вокруг останутся те же безобразия, те же уродливые человеческие отношения. За коммунизм нужно бороться. А чтобы бороться, нужно прежде всего много знать. Вот вы живете в Ленинском районе. А что вы знаете о нем? – Ничего не знаете. А район необыкновенный. Здесь зарождалось революционное движение всего Закавказья! Подумать только! Вот тут, под Лоткинской горой, бесправные, «презренные нахаловцы»…

– Почему нахаловцы?

– Селились тут люди без разрешения городских властей. Таких застройщиков называли нахаловцами.

– Ха! Нахаловцы! – Алешка развеселился. Он уже забыл про воровство фанеры.

– Интересно, правда? – Папа и сам увлекся, подтолкнул меня, чтобы подвинулась, сел с краю на скамейку. – Наш район строился в вечной борьбе с властями. Нахаловка долго была непризнанной окраиной Тифлиса. Он располагался в долине, по берегам реки, в основном у подножья крепости Нарикала, и не было ему никакого дела до окраин. По центру города ходили конки, экипажи, фаэтоны, а о благоустройстве Нахаловки не заботился никто. А она росла. К концу XX века здесь уже заняли определенную площадь наскоро сколоченные хибарки и землянки. И никакого благоустройства. Нахаловцы спускались и поднимались на свои горы пешком, между тем именно благодаря им, труженикам железной дороги, Закавказье имело сообщение с остальной частью Российской империи. Вам интересно то, что я рассказываю?

– Дядя Эрнест, очень!

– А дальше, дальше что было?

– Вот и узнавайте.

– Вы расскажите!

– После окончания гимназии я уехал из Грузии и долго тут не был. Расспрашивайте других людей. Думаете, случайно попала в подвал флигеля прокламация? Нет. Я вам советую завести тетрадь и записывать в нее все, что узнаете о Нахаловке. Никто еще не написал историю нашего района. Вы будете первыми. Станете следопытами.

– А… как же трудколония?

Он глубоко вздохнул, всем видом показывая, как нелегко ему будет уломать маму и тетю Циалу. Мы принялись горячо упрашивать.

– Я попробую, но вы должны дать слово и пойти попросить прощения у…

– Да, дядя Эрнест, да!

Тетя Циала довольно быстро простила нас, в тот же; день я купила толстую в голубой обложке тетрадь, и Надя написала на первой странице:

«История нашего Ленинского района.

Как он появился, какие тогда были люди и какими они стали потом, как боролись за счастье всех людей и победили. Составители: Надя, Ирина, Люся, Алеша, Нодари, Вера, Люба, Ленька. 1939 год».

Закат галерки

Наш класс в этом году первый раз ходил на демонстрацию, и после праздника мои одноклассники и одноклассницы явились в школу какие-то изменившиеся. У Киракосова, этого двоечника, который на немецком и на истории не вылезал из шкафа, где хранился скелет, были отутюжены брюки, Спицын – соловей-разбойник, как окрестила его учительница математики, подстриг в парикмахерской вихры, Клим надел вечерний галстук, а Алла Хиляева, которая до этого года была просто Шуркой, пришла в школу с… выщипанными бровями. Мы ахнули: брови-ниточки, а под ними пунцово-красные веки и вопрошающий взгляд: красиво?

Мы с нетерпением ждали, что скажет обо всем этом наша классная руководительница. Но она, как всегда, заглянула к нам на минутку, надавала разных поручений, за исполнением которых никогда не следила, и исчезла. Учительница математики, взглянув на Хиляеву, поморщилась, историчка у нас почти слепая – ничего не заметила, а если и заметила, то, видно, не придала этому значения, зато мальчики… Они поминутно поглядывали на Хиляеву и ухмылялись.

А на большой перемене, как отражение всех этих ухмылок, в класс наш явился Ростик. Давненько его не было видно. Поздоровался со мной, с Надей и начал, ломаясь, выпрашивать у Аллы какую-то книгу. Алла тоже начала ломаться – отвечала тоненьким-претоненьким голоском, что этой книги у нее нет. Ростик игриво уверял, что книга есть, он придет к дому Аллы и будет там ждать под чинарой…

Все девчонки смотрели на Хиляеву как на врага. Казалось, она сразу стала старше нас на два-три года, она уже девушка, а мы еще нет, она красивая, а мы уродки. Мне лично захотелось поколотить ее, так она была противна и недосягаема в своем загадочном превосходстве. Об этом превосходстве говорило отношение к ней наших сорванцов, которые как-то сразу стушевались и, я это сразу заметила, стали украдкой приглаживать не знавшие прежде такого внимания вихры.

На другой день смотрим: еще одна изменница. И кто же? Представьте себе, Надя. Нет, вы только посмотрите на нее! Три перемены подряд мы таращились на ее тонюсенькие брови, и, что случилось с девочками, не знаю – все захотели сделать то же самое.

После школы пошли к нам на Лоткинскую – у Нади есть опыт и есть пинцет. Уселись в нашем саду за сиренью. У меня брови густые и на переносице волоски растут. Всезнающая Надя сказала, что это признак ревнивости. Хорошо это или плохо, я так и не выяснила и под ее руководством выщипала не только эти волосики, но и почти все брови. Было больно, ужасно больно. Но страдали все, страдали молча и потому смеялись сквозь слезы.

Вдруг Саша сказала:

– Ира, у тебя красивые глаза.

– Да-,– согласилась с ней Надя, – у тебя, Ира, глаза отцовские.

Сердце екнуло: неужели? Бросилась я в дом, к трюмо. Красивые? Не смогла понять.

Вызвала на балкон Алешку:

– Красивые у меня глаза?

Он удивился:

– Откуда я знаю?

– А ты не видишь? – я заглянула ему в глаза.

Он покраснел как рак.

– Красивые…

– Нет, правда?

– Наверно. А чего веки красные?

– Ну при чем это?

Он пожал плечами.

Так и не добилась толку. Гораздо больше его интересовало, что делают девчонки за сиренью. Спрыгнул через перила во двор.

– Не ходи туда, стыдно! – взвизгнула я.

– Почему?

– Девочки! Алешка в сад идет!

Девчонки завизжали, бросили пинцет. Сашка выскочила навстречу, вытолкала его из сада:

– Не лезь не в свои дела!

Пришла я на другой день в школу и… О, чудо! Клим Брусков изъявил желание сидеть со мной.

Это была неслыханная честь. Ведь он у нас с давних нор считался самым умным. Весь прошлый год околачивался на галерке, у меня с ним были нейтральные отношения, и вот теперь…

В первый момент я почувствовала себя так, будто он схватил меня за руку, когда я стремительно пробегала мимо, и вот стою, не знаю, что делать, и поняла вдруг, что это некрасиво – так по-мальчишески бегать. А может, ему кажется, что я какая-то другая?

Он предложил сесть с ним за первую парту. В начале каждого учебного года передними партами обычно овладевают физически сильные учащиеся. Только наших двух отличниц учителя сами усаживают перед своим столом. Остальные парты, повторяю, захватываются сильнейшими.

Но пусть никто не думает, что передние места завидные. Просто после длительного летнего отдыха всем хочется учиться, и каждый думает, что для отличной учебы главное – сидение впереди.

Проходит немного дней, и физически сильных уже можно увидеть в середине колонн. А к концу первой четверти места на галерке оцениваются по достоинству, и оттуда, из голубого далека, сидение на первых партах кажется нелепым заблужденьем.

Но Клим в этом году не пошел на галерку. Потому что решил стать летчиком. А летчику нужны знания. Был призыв в сентябре: «Идите в аэроклубы». Пошел он туда, а там сказали: «Не дорос». И еще сказали: «Надо учиться на „отлично“, без отличных отметок не принимаем».

Да, в последнее время Клим стал значительно сдержанней. И все же я сидела рядом настороже: вдруг повернется и сгонит?

Все было необычно. И умопомрачительная близость к учителям, и близость к классному журналу, которого я боялась как одушевленного предмета, и Клим Брусков. Это было как сон.

К сожалению, Клим слишком форсировал события. На одной из перемен он пробормотал, глядя в сторону:

– Хочешь со мной дружить?

Я на радостях чуть было не ляпнула «да», но вовремя удержалась. Конечно, лестно было дружить с таким умным мальчиком, но для этого, как я полагала, требовалось еще, чтобы нравилась внешность. Я сразу вспомнила печально закончившуюся дружбу с Ростиком. Быстро окинула Клима взглядом, и сразу захотелось, чтобы у него был другой нос. Да, именно нос. Какая жалость! Пока он не заговаривал о дружбе, я его носа вообще не замечала. Почему?.. А действительно, что за нос? Клим умнее всех в классе и выше всех. Но что у него за нос? И как раньше не мучил меня вид его носа? Да это просто равнобедренный треугольник, приставленный одной стороной между глаз! Ужасный нос. Нет, я не смогла сказать «да», хоть очень уважала Клима.

Еще несколько дней я старалась внушить себе, что нос у него как нос, мне было жаль терять Клима. Я подолгу смотрела украдкой на его профиль и наконец пришла к выводу, что необходимо с кем-то посоветоваться.

– Насмешка природы, – безжалостно определила Надя, когда я попыталась как бы между прочим разрешить свои жгучие сомнения. Удивительная эта Надя. А впрочем, откуда ей было знать, что в душе моей зарождалась любовь и вмиг угасла.

Я снова перебралась на галерку, и между прочим, Клим тоже. С классом что-то творилось. Уже не только галерка, многие так безобразничали, что самим порой было неловко. А остановиться не могли. Мальчишки всячески изощрялись перед девчонками, девчонки тоже не хотели ходить в «сереньких». Словно началось соревнование – кто из нас «ярче». Понятия рыцарства и хулиганства перемешались, вытворяли бог знает что, но гордость у всех уже была как у взрослых, и даже большая – непреодолимая.

Арам, показывая умение бить по мячу головой, разбил на уроке немецкого стекло в своем любимом шкафу. Мы испугались, но тотчас же зааплодировали. И этот поступок, как и ему предшествовавший, показался нам подвигом – ведь сейчас такое начнется… А мы не выдадим Арама. Кто выдаст – тот предатель!

Всех по очереди вызывали к завучу, «герои» держались стойко. Сколько было страхов, смеха, ликованья, подслушиванья под дверью учительской; стоял вопрос об исключении Киракосова из школы. «Арама конечно же исключат». – «Нет, не исключат!» – «Исключат». Арам, хоть и не допускался на уроки, ходил вокруг школы гордый: он стал в нашем классе парнем номер один. А тут Мишка Спицын подрался с Мишкой Кикнадзе. Девчонки шептались: «Из-за Хиляевой!» Спицын с фонарем под глазом предстал перед завучем и клялся-божился, что это он об угол дома. Свидетелем, к сожалению, была Софья Павловна – «дуэль» состоялась на ее уроке, мы с ужасом думали, что наших обоих Михайлов тоже исключат из школы, и вдруг…

В наш класс пришел новый классный руководитель. Он преподавал в восьмых-девятых классах физику, и до того мы на него никакого внимания не обращали. Даже не знали, как его звать.

Алексей Иванович был худощавый, со впалыми щеками. Он вошел легкой походкой, и через неделю нам уже казалось, что он был с нами всю жизнь. Сначала не знали, как к нему относиться: он не делал никаких замечании. Только присматривался, о чем-то думал. не в пример прежней классной руководительнице, Алексей Иванович разговаривал очень тихо, и поневоле приходилось прислушиваться, чтобы что-нибудь узнать о нем.

И на уроках – он стал вести у нас физику – не садился за учительский стол, как другие учителя, а шел в конец класса и, попросив одного из нас подвинуться, усаживался там. Сначала думали: покоя не даст. Ничего подобного. Когда Мишка и Клим, осмелев, затеяли по привычке игру в морской бой, он спокойно наблюдал некоторое время за их игрой, потом встал и начал объяснять новый урок. Наши вечные отличницы сидели, обернувшись с первых парт к нам, мы чувствовали себя даже неловко и ждали: что же будет дальше? Чего только ни придумывали учителя, чтобы обуздать нас, но такого еще не было. Что он о нас думает? Полюбил он нас, что ли? А как просто и понятно он объясняет! Закончив, стал обращаться с вопросами в первую очередь к нам. Я даже растерялась и, откровенно говоря, ушам не поверила, когда Алексей Иванович, вызвав меня к доске и моментально выяснив, что ничего по физике не знаю, не крикнул на весь класс, что я лентяйка, а, наоборот, похвалил:

– Ты же такая способная, умная… Завтра спрошу с тебя сегодняшний урок. Выучи только сегодняшний.

Можно себе представить, как я вытвердила тот урок. И блеснула. Алексей Иванович написал в журнале «отлично». Я подумала: если будет война, отдам за него жизнь.

Алексей Иванович на каждом уроке стал задавать мне по одному параграфу из пройденного и на каждом уроке обязательно спрашивал. Остальных галерышников он тоже взял на буксир, и мы, привыкшие считать себя «самыми ужасными, самыми безнадежными», стремительно росли в собственных глазах. Теперь не тихони, а мы, только мы помогали делать опыты по физике – приносили приборы из учительской, выполняли все поручения со всем пылом неистощимой своей энергии.

Алексей Иванович с интересом изучал нас, мы изучали его. Каждодневные маленькие открытия шли обеим сторонам на пользу.

Конечно, закоренелые лентяи, мы скоро устали так усердно заниматься. И просто терялись: портить отношения с таким хорошим человеком никому не хотелось, а как быть? А наш физик продолжал «бомбить» галерку вопросами. Делал он это весело, настойчиво, даже как-то задиристо. Арам первый сообразил пересесть поближе к учительскому столу, те «зоны», как он заметил, не простреливались. На другой день ушли вперед сразу двое – Мишка Кикнадзе и Сашка. А я что, дура? Я тоже пересела на четвертую парту, и Клим пересел – впереди больше не было свободных мест.

Алексей Иванович вошел, оглядел класс и рассмеялся: последние парты пустовали. Единственно оставшийся там за неимением другого места Мишка Спицын сидел, насупившись, в углу и с опаской оттуда поглядывал.

– Принеси из учительской амперметр, – сказал ему Алексей Иванович, – и сядь на мой стул – помогать будешь.

Поворотный круг

Я сидела у окна галереи и решала примеры. Во дворе легонько колыхалось под дуновеньями ветра белье. Падали с туты крупные желтые листья. Белка со своими недавно родившимися щенятами жмурилась под лестницей в полосе заходящего солнца. Был такой ласковый, тихий вечер, а на душе радость – примеры получаются. Клим вчера объяснил мне после уроков, как их решать. Что скажет завтра наша математичка? Наверно, не поверит, что задание сделала я сама.

Во двор вошла Тоня. Увидела меня в окне, сказала:

– Всех, кто дома, зови во двор, война началась.

– С кем, тетя Тоня?

– С Финляндией!

Через минуту под тутой собрались все. Как же так? Почему? Зачем? Жизнь уже стала налаживаться, люди живут-радуются, и вдруг война. Кто-то кого-то убивает… Из-за чего?

Тоня разъяснила, почему началась эта война. Наша страна предлагала раньше Финляндии обмен территориями. Мы хотели отодвинуть государственную границу на несколько десятков километров от Ленинграда и давали взамен этой территории вдвое большую территорию в Карелии. А финны не захотели обмениваться, устраивали на границе провокации. Они воображают, что легко отвоюют у нас Ленинград.

– Мы их разобьем в три дня, – сказал дядя Платой.

– Конечно! – подхватили все. – Такая маленькая Финляндия, а все-таки старается ослабить нас! Вместо того чтобы дружить с нами, пошла на поводу у своих буржуев.

– Капиталисты, ненавидят они нас!

Побежали к Барабулиным. Дядя Петя уже знал о войне. Стали думать-гадать, какой она будет, когда окончится.

– Мы их победим, – сказал дядя Петя, – у нас же мощь, как ударим!.. Только жертвы будут. Сколько будет искалеченных, изувеченных, и это же непоправимо. Как люди этого не понимают?

В школе был сбор дружины, и потом, построившись в колонну, пошли в Надзаладеви на митинг. Там уже соорудили трибуну, люди поднимались на нее и давали обещания работать еще лучше, чтобы Родина стала еще сильнее.

На трибуну поднялась наша старшая пионервожатая. От волнения, которое мгновенно передалось нам, она не сразу подобрала нужные слова:

– Товарищи!.. Наша 68-я школа… Мы, ваши дети, пионеры и комсомольцы, тоже хотим помочь стране!.. Мы тоже полны решимости бороться! Дайте нам дело, и мы с честью выполним его!

Беленькая, в очках, с глуховатым голосом, созданным лишь для задушевных бесед, она при всем своем желании не производила впечатления бойца. И это тем более подействовало на слушателей. Я видела, как некоторые пожилые рабочие прослезились. Зашумели, замахали руками:

– Учитесь получше – вот ваша помощь!

– Правильно! Мы в свое время недоучками остались, так хоть вы…

– Нет, мы хотим работать для победы! – неожиданно твердо проговорила наша любимая товарищ Рая.

Тогда все дружно зааплодировали и стали приглашать нас на субботник в депо. Конечно же мы приняли приглашение. На нас с любовью и уважением глядели сотни глаз, и я почувствовала единение со всеми этими честными людьми и почему-то испугалась: а смогу ли оправдать их доверие? Мне захотелось совершить что-то такое необыкновенное, чтобы доказать им, как я их всех люблю.

Не могла дождаться следующего утра. Накануне выстирали с Люсей свои сатиновые платьица, пришили белые воротнички. Огорчил Алешка:

– Чего я не видал на субботнике?

– Знаешь, как там весело бывает? Все придут, будем помогать рабочим, будем петь, танцевать. Пошли!

– Да ну-у, была охота. Что я – ишак?

Я не могла понять его и загрустила. Почему он так пренебрежительно относится к работающим людям? Когда в Мухатгверды организовывались субботники, это были настоящие праздники, не сравнимые ни с какими другими. Я была уверена, что и в депо так будет, а он…

Настал день, учащиеся нашей школы собрались в Надзаладеви, построились в колонну и зашагали с песней в депо. Оно было рядом, за забором. Там уже шла работа: сажали деревья, наводили порядок на участках. Мы сразу включились: мальчики стали выволакивать с территории металлолом и грузить его на подводы, девочки взялись за грабли и веники.

Повсюду я видела знакомые лица и только успевала здороваться: дядя Резо, дядя Ило, другие соседи… Два гармониста в разных концах энергично наигрывали модные мотивы. Бил в бубен парень из клуба, неотступно тянула боевую мелодию зурна.

Когда объявили перерыв, все сели закусывать. Через несколько минут кто-то уже запел песню, подхватили, образовалось несколько кружков, в середине которых начались танцы. Люди веселились от души. Здесь почти все были давно знакомы, острили и разыгрывали друг друга под общин безудержный смех.

Нам было лестно, что мы, школьники, с ними как бы на равных. Подошел дядя Резо, стал расспрашивать, кто какую профессию себе выбрал. Мальчики почти все хотели стать летчиками.

– А водить электровоз никто не хочет? Эй, дети железнодорожников!

– Это легко-о-о…

– Легко? – дядя Резо удивился. – А что вы знаете об электровозе? «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны» [61]61
  Цитата из поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре».


[Закрыть]. Хотите посмотреть, что там, внутри электровоза?

– Конечно, хотим!

Мы по очереди взбирались по лесенке и разглядывали устройства и рычаги. Дядя Резо объяснял, как работает электровоз, отвечал на вопросы. Потом повел всех к поворотному кругу:

– Для чего это огромное приспособление, знаете?

Кое-кто знал, а большинство понятия не имело.

– На нем паровозы поворачивают и направляют на другие пути. Он в историю нашей борьбы вошел. Про революцию 1905 года учили?

– Да.

– Так вот, в декабре 1905 года к нам сюда ворвались полицейские. Хотели, чтобы мы прекратили забастовку. Я тогда такой, как вы, был: но в школу уже не ходил – два класса кончил и смазчиком работал в депо. Когда порвались полицейские, мы вот тут стояли стеной, – дядя Резо показал место. – Они поняли, что нас не сдвинуть, и схватили Якова Галустова – он с краю стоял. Они потащили его в депо, чтоб, значит, начал работать. Яков сначала сопротивлялся, а потом пошел, взобрался на паровоз, открыл кран, разжег топку. Мы глазам не верили: неужели предаст? Он же член забастовочного комитета! Полицейские обрадовались: «Вот какая липовая у вас „сплотка“!» Закурили, хвалили Галустова, пообещали выхлопотать для него наградные, а он как-то загадочно поглядывал на нас и делал свое дело. Взялся за ручку реверса, паровоз двинулся к поворотному кругу, въехал на него, медленно подошел к середине, круг начал поворачиваться, еще немного, и паровоз пойдет на другие пути! Это значит – начнется работа! Мы не выдержали, бросились к паровозу, а полицейские на нас и давай прикладами бить по спинам, по голове! В это время паровоз загудел и… начал заваливаться на бок поперек этого поворотного крута. Все рабочие закричали: «Ура! Молодец, Галустов! Да здравствует революция! Долой самодержавие!» И запели «Марсельезу». Полицейские стреляли по завалившемуся паровозу, но Якова там уже не было: выскочил и скрылся в толпе.

– Не смогли арестовать?

– Куда там. Найти его среди нас было так же трудно, как иголку в сене.

– А потом что было?

– Холуи деповские три дня паровоз поднимали. Ну, а после войска пришли в Нахаловку и еще долго усмиряли народ.

Мы осматривали поворотный круг. Какой он обыкновенный, весь в мазуте…

– Всё тут, в нашем районе, обыкновенное и незаметное, – сказал дядя Резо, – потому и не ожидали царские власти, что тут самое сердце революции биться будет.

После этого субботника ребята нашего класса стали чаще заходить в пионерскую комнату. То, что мы приобщились к труду, наполняло нас гордостью: мы большие, и мы нужны. В пионерской узнавали текущие новости, говорили о Чкалове, о новеньких автомобилях «КИМ», которые стали курсировать по городу и восхищали всех мальчиков. Но больше всего разговоров было о войне. На фронте всю зиму было затишье. А что за затишье? Почему затишье? Чего же наши не разбивают финнов? Да, мы знали о линии Маннергейма, конечно, это мощные укрепления в земле, но наша армия сильная!

В трамваях, на базаре, у калиток и в домах велись одни и те же разговоры – что за затишье? Появилась статья в газете: «Наше командование не хочет лишних жертв на финском фронте и потому решило воевать так, чтобы поменьше было потерь в живой силе и технике».

– Правильно, правильно, – слышалось повсюду, – Молодцы наши! Ведь люди дороже всего!.