Текст книги "Морская дорога (ЛП)"

Автор книги: Маргарет Элфинстоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Глава третья

Девятое июля

Когда мне исполнилось пятнадцать, я произнесла свой собственный заговор. Я никому об этом не рассказывала. Я знала, что это очень опасно, но искренне верила, что могла построить свою жизнь так, как хочу сама. Я полагала, что моя судьба в моих руках, хотя и не видела подтверждения того в судьбах окружающих меня. Ты считаешь это высокомерием? Возможно, я лишь искала способ выжить. Конечно, мне не нравилось, что мужчины будут оценивать мои достоинства исходя из ценности поместья моего отца, рассуждая, стоит ли с ним торговаться за меня. Я хотела, чтобы случилось что-то ещё. Заговоры, произнесённые над собой, как правило, имеют обратное действие. Теперь я ни за что не сделала бы ничего подобного.

Я тщательно выбрала место. Сначала я подумала о пещерах великанов за Стапафелем, но потом с содроганием отвергла эту мысль. Ведь я хотела вызвать добрую силу, и опасалась демонов в этой дикой стране. Взамен я выбрала священный источник в Лаугабрекке. Это священное место Фрейи, я всегда это знала; этот ключ находился всего лишь в нескольких ярдах от дома моего отца. Женщины приходили туда, если хотели зачать ребёнка. Я едва не отказалась от этого места, потому что оно слишком близко от дома, а я желала чего-то более волнующего, но к счастью, не была настолько самонадеянной, чтобы считать себя выше остальных женщин. Думаю, будь иначе, моя судьба сложилась бы гораздо хуже.

Ледяная вода вытекает из-под скалы и пузырится над чёрными камнями. На мокрых камнях растёт мох, на нём капельки воды, переливающиеся, словно драгоценные камни. Тут же, в этой сырости пучками растут цветы: калужница болотная, лютики, иван-чай. Из впадины пахнет сырой землёй. Уже полночь, и солнце спряталось за Снайфелем. Серые полосы облаков тянут пепельные пальцы, охватывая всё небо. Небо на востоке розовеет.

Девушка стоит у воды. Высокая, волосы до пояса перевязаны сзади красной лентой. Держит спину прямо, совсем как взрослая, у неё худощавое, непроницаемое лицо. На мгновения она выглядит так, будто уже немолода.

Сейчас, когда солнце уже зашло, на пастбищах зябко. Дальше тускло поблёскивает холодный ледник. Девушка начинает чуть слышно петь. Лёгкий ветерок колышет её волосы. Она вынимает из мешочка на шее кусочек серебра и бросает его в ручей, серебро бесследно исчезает в потоке.

Она опускается на колени и склоняется к воде. Галька поблёскивает на дне, словно драгоценные камни в грязи. Какие-то тени быстро проносятся по поверхности воды. Она поднимает взгляд. Стая крачек пролетает над ней, затем птицы поворачивают на запад, блеснув на миг белым, и пропадают из вида, сливаясь с блеском волн.

Она ни разу не была в открытом море, но знает, что крачки – ненадёжные проводники, потому что не всегда могут привести к земле. Должно быть, это знак, ответ на её вопрос. И хотя она ещё не понимает этого, но заговор сработал.

Я думала, той осенью произойдут некие перемены. Мы привыкли, что в это время года к нам в Арнастапи по пути в Лаугабрекку заезжает торговец Торгейр. В этом году вместо него приехал его сын Эйнар, так как Торгейр уже состарился. Я не помнила Эйнара, хотя он и бывал в Арнастапи вместе с отцом до отъезда из Исландии. Он тоже не помнил меня, а если и помнил, не думаю, что нашёл бы сходство между любопытной маленькой девочкой и молодой девушкой, в которую я тогда превратилась.

В любом случае, как только мужчина кладёт глаз на женщину, он уже не видит ни её прошлого, ни будущего. Я упоминала, что Эйнар провёл несколько лет в плаваниях между Исландией и Норвегией, проводя одну зиму там, а одну здесь, в Исландии. Он из тех исландцев, которые разбогатели и стали успешными торговцами всего за одно поколение. Торгейр был сыном раба и начинал простым коробейником. Его сын уже стал судовладельцем и занимался морской торговлей. Орм всё равно пригласил бы его остаться у нас из-за уважения к его отцу, и, конечно же, его интересовал сам Эйнар. Успех всегда привлекал внимание исландцев.

Я знала, что приехал торговец, но Халльдис заняла меня работой на улице. В детстве я могла бегать где угодно, и внутри, и снаружи. В ту пору я не была ни мужчиной, ни женщиной, я могла возиться возле очага, словно собака, так что на меня не обращали внимания. А теперь, если в дом приходил мужчина, Халльдис сажала меня либо за ткацкий станок, либо отправляла в маслобойку, чтобы я даже не слышала разговоров. Могу сказать тебе, юноша, как трудно быть молодым, если ты – женщина. Ты должна соблюдать правила. Ребёнок может нарушать их, а пожилая женщина, например, как я, вообще может делать всё что угодно, но молодая девушка притягивает мужчин, и поэтому должна вести себя осторожно. Я бы и не против быть красавицей, в этом есть свои преимущества, но при этом ты вынуждена сидеть почти взаперти.

Так что Эйнар показывал моему отцу в зале свои товары из Норвегии, а я в это время со скамеечкой и ведром доила нашу корову в поле. Это был серый вечер в конце года, когда ветер впервые принёс зимнее дыхание, и день уравнялся с ночью. С сумерками с моря начал накрапывать мелкий дождь, и я спиной ощутила холод. Я упёрлась головой в коровий бок, ощущая тепло животного, пока молоко струилось в ведро. Оно блестело, словно лёд в полумраке. Хотела бы я взглянуть на товары торговца. Я всё ещё презирала таких женщин как Турид, которые слишком много внимания уделяли красивой одежде и драгоценностям, но в то же время восхищалась их смелостью. Турид бросила вызов миру, в котором жила. Мы изголодались по ярким цветам, и она будто бы навёрстывала за нас. Я поняла, что хочу яркие цвета, когда смотрела на белое молоко в ведре. Я просто хотела увидеть и потрогать цветные ткани, что привёз торговец. Я хотела купить себе цветные вещи.

Возвращаясь в дом, я только об этом и думала. Проходя мимо двери в зал, я услышала мужские голоса, но не повернула головы. Я направилась прямо в маслобойню и вылила молоко в чан, перелив скисшее вчерашнее по кувшинам. Моя обязанность – делать скир, но прежде чем я направилась к очагу, чтобы снять прокипячённое молоко, Халльдис сама принесла мне его. Смешивая кипячёное молоко с сычугом, я слышала из зала приглушённые голоса. Я помню, как задавалась вопросом, почувствую ли я какие-то перемены, если надену цветную одежду? У меня никогда такой не было. Я задавалась вопросом, может ли цвет повлиять на судьбу человека? До этого у меня не было возможности узнать это.

В зале сидят фермер и торговец. Эйнар развязал свои тюки и разложил рулоны окрашенной шерстяной или льняной ткани, лотки с янтарными бусами и бронзовыми застёжками, яркие ожерелья, украшенные орнаментами, гагатом и серебром, ножи в красивых ножнах, шейные подвески, наборы булавок и иголок в футлярах из полированного рога, эмалированные крестики, чтобы прогнать духов и дьяволов. Торговец одет в красную рубаху и зелёные штаны, на пальцах блестят золотые кольца. Наборный пояс и ножны из мягкой кожи, сапоги украшены причудливыми узорами. Он высок и светловолос, со светло-голубыми глазами. Эйнар разложил перед собой на столе весы, и разговаривает с фермером, жонглируя гирьками.

Фермер Орм одет в грубые шерстяные штаны и рубаху из овчины. Его грязные сапоги стоят возле двери. Лысина белее лица, потому что на улице он всегда носит шапку. Грязные ладони, чёрные и поломанные ногти. Возле его ног лежат собаки.

В конце зала в дверном проёме промелькнула девушка, направляющаяся в маслобойню. Её длинные до пояса волосы цвета ивовых осенних листьев. Спина прямая, хотя в руках ведро и скамеечка. Кажется, она вообще не заметила мужчин.

Торговец уставился на неё и перестал жонглировать гирьками. Они рассыпались и покатились по столу.

– Орм, кто эта девушка? Она ведь не твоя дочь?

– Какая девушка? – Орм оглядывается, но никого не замечает, лишь с маслобойни раздаётся слабый звон. – А, должно быть это Гудрид, моя приёмная дочь. Она – дочь Торбьёрна из Лаугабрекки.

Эйнар подбирает гирьку и взвешивает её в ладони.

– Должно быть, она – выгодная партия, – заметил он. – Полагаю, к ней уже сватались?

– Естественно. Но заполучить её в жёны нелегко. Гудрид очень разборчива в выборе жениха, как и её отец.

– В самом деле? – Эйнар раскладывает гирьки по порядку, по весу. – Если бы я предложил брачный договор, мог бы ты замолвить за меня словечко её отцу?

Орм поднял брови, но его лицо бесстрастно. Невозможно сказать, удивили ли его слова Эйнара или нет.

– Я отплачу тебе своей поддержкой, – убеждает Эйнар. – Торбьёрн должен понять, что я – достойный жених. Не секрет, что он растратил своё состояние. Всем известно, каковы его расходы, а доходы с поместья не способны покрыть траты. А у меня есть земля и деньги, и я знаю, как распорядиться всем этим, как и мой отец. Торбьёрн вряд ли откажется. Лишь такой брачный договор, что предлагает человек вроде меня, может спасти его от разорения.

– Я не уверен, что Торбьёрн согласится на это. – Орм замолчал и нахмурился. – Может ты и прав. Я не скажу, что ты ошибаешься. В этом деле я на твоей стороне, как и в любом другом, но Торбьёрн – человек гордый.

– У него не больше поводов для гордости, чем у меня. О, да, – энергично добавляет Эйнар. – Ты подумал о моей родословной. Неужели род Торбьёрна лучше? Пусть мой дед был рабом, но ведь и его дед тоже. Но, по крайней мере, моя семья сделала все возможное, чтобы разбогатеть.

– Но ты едва ли видел девушку.

– Я видел её, и этого достаточно. Я знаю, чего хочу, Орм, и не боюсь брать это. Мне уже пора жениться. Если хочешь добра своей приёмной дочери, поговори с Торбьёрном насчёт меня. Разве ты не хочешь увидеть её женой богатого человека, способного дать ей всё, что захочет женщина? Ты ведь знаешь, что она будет со мной, как за каменной стеной, гораздо лучше, чем с отцом.

– Что же, я подумаю над этим, – всё, что говорит Орм, но ясно, что предложение его заинтересовало.

Полагаю, что Эйнар прельщал меня тем, что восхищался мной. Я помню, как мы ужинали тем вечером. Он сидел рядом с Ормом, и каждый раз, как я украдкой поглядывала на него, он смотрел на меня. Я старалась не глядеть на него слишком часто, и тем вечером была застенчива, как никогда раньше. Когда я двигалась вдоль стола, наливая молоко, я знала, какое впечатление оказывает на него моё тело. Когда я наполняла его чашу, Эйнар смотрел на мои волосы, его лицо оказалось так близко, будто он хотел прикоснуться к ним. Я была взволнована, моё сердце выпрыгивало из груди, будто я делала что-то опасное. Не думаю, что когда-либо ещё я чувствовала себя такой застенчиво, ни до, ни после этого случая.

Но вышло так, что опасность грозила не мне, а Орму. Эйнар уехал на следующий день, даже не заговорив со мной. Я уже не помню, что сказал мне Орм, но я понимала, к чему всё идёт. Не думаю, что Халльдис одобрила эту идею, возможно, она знала больше. Когда я попыталась заговорить с ней о молодом человеке, который посетил нас, она просто поджала губы и отвернулась.

Я думала, что увижу Эйнара на следующей неделе, на осеннем пиру моего отца, но его там не оказалось. Этот пир был еще более щедрым, чем обычно. Во всей округе некому было соперничать с моим отцом в гостеприимстве, и он старался превзойти самого себя. Результаты оказались впечатляющими, хотя я и не одобряла подобной расточительности, видимо, из-за нужды детских лет или предчувствия будущего голода. Торбьёрн поприветствовал меня теплее, чем обычно. Может быть, из-за моего нового наряда или янтарного ожерелья, или он начал строить собственные планы по поводу моего будущего. Определенно, он выглядел довольным мной и моими приёмными родителями.

Отец с Ормом сидели во главе стола, почти соприкасаясь головами. Вдруг Торбьёрн с криком вскочил на ноги. Я увидела, как отец занёс кулак, и подумала, что он хочет ударить Орма. Торбьёрн был более крупного телосложения, чем мой приёмный отец, но Орм даже не пошевелился. Моя приёмная мать растолкала людей на скамье и встала между мужчинами. Она схватила отца за руку, мне показалось, что он ударит Халльдис, но он лишь оттолкнул её. Гости закричали, призывая его успокоиться, а я пробивалась через людей, пока мой путь не преградил стол. Отец даже не взглянул на меня.

– Так значит, я нуждаюсь в деньгах? – проревел отец. Он приблизил лицо к Орму и кричал на него. Орм сохранял хорошо знакомое мне суровое выражение лица. – И я, нищий, должен радоваться, что меня спасёт сын раба? Так, значит, ты говоришь? И я должен быть счастлив отдать свою дочь за сына обычного коробейника? Ты что же, думаешь, я пал так низко? Да как ты смеешь предлагать мне это на моём пиру, и при этом ешь моё мясо и запиваешь моим элем? И ты осмелился, ты сам сказал, договариваться с простолюдином насчёт моей дочери? Я доверил её тебе. Она жила у тебя все эти годы, и ты решил этим отплатить мне за доверие?

– Я лишь с добрыми намерениями для вас обоих, – сказал Орм, не повышая голос.

Моя приёмная мать стояла между мужчинами, бросая взгляды то на одного, то на другого, словно хотела перехватить удар. Впервые в жизни я заметила, насколько она выше Орма, и мне пришло в голову, что рядом они смотрятся довольно нелепо. Я никогда не замечала этого, пока они оба не столкнулись с моим отцом, споря за моё будущее.

– Добрые намерения? – язвительно произнёс отец. – Какое право ты имеешь на какие-либо намерения? У тебя не больше прав, чем я тебя наделил, а теперь нет и вовсе. Проваливай из моего дома вместе со своей женой, но не с моей дочерью. Гудрид останется здесь, я сам присмотрю за ней. И я больше не потерплю твоих интриг. И не вздумай распространять слухи о моей нищете. Видишь, какой пир я устроил, и какие подарки раздаю гостям? Так что не смей говорить людям, что я бедняк!

Думаю, Орм пытался ответить ему. Я помню, как смотрела на Халльдис, а она на меня. Нас разделял стол, она попыталась подойти ко мне, а я протянула ей руки. Я не могла говорить, вокруг было слишком шумно. Гости на лавках кричали, пытаясь вмешаться. Некоторые вклинились между Ормом и Торбьёрном. Стейнтор из Эйра заставил отца попятиться, призывая его угомониться. Остальные оттеснили Орма и Халльдис к дверям. Я хотела пойти за ними, но Халльдис снова посмотрела на меня и покачала головой. А потом они ушли.

Всю последующую зиму я ненавидела отца. Наши отношения изменились коренным образом. Он пытался поговорить со мной, но я избегала его. Всякий раз, когда он заговаривал со мной, я сидела с каменным лицом, уставившись на занавеси на стене. После ужина и до самой ночи он держал меня подле себя, пытаясь получить от меня ответ. Но я молчала. Я не пыталась вернуться в Арнастапи, не желая доставить ему удовольствия остановить меня. И хотя мы жили в стороне от торных дорог на Снайфельснесе, иногда у нас бывали гости, в эти вечера звучали истории и песни, и на этом фоне моё молчание казалось менее заметным. Я всегда была обходительна с гостями отца, обслуживая их за столом, как меня и учили, но получила репутацию холодной и равнодушной девушки. Иногда кто-то из гостей наблюдал, как я двигаюсь по комнате, совсем так же, как Эйнар в Арнастапи, но вряд ли кто-то из них обращался к отцу насчёт меня. Слухи о неважном состоянии дел Торбьёрна настораживали будущих женихов. А я думала, что не нравлюсь им. Мне часто говорили о моей красоте, но я решила, что, видимо, во мне есть какой-то изъян.

Я много думала об Эйнаре. Я воображала, что в один прекрасный день он появится на пороге отцовского дома и потребует меня в жены. Конечно же, вряд ли такое могло произойти посреди зимы, но я частенько, лежа без сна, представляла, что это случится, как только растает снег. Эйнар поставит отца на место и посрамит его. Я представляла себе эту сцену много раз, пока она не стала казаться идеальной. В конце Эйнар обратится ко мне и предложит уехать вместе с ним, я сяду верхом на одну из лошадок, которых он привёл, и ускачу прочь из Лаугабрекки, даже не оглянувшись. Дальше эта история представлялась мне более размытой, так как я всего раз видела Эйнара, и не представляла, какой он на самом деле. Иногда я фантазировала до того момента, как ложилась с ним в постель, но далее мои мечты не распространялись, потому что на самом деле я не желала этого. Я просто хотела убежать от ненависти к отцу, но никто кроме самого Торбьёрна не смог бы изменить это. Надо отдать ему должное, той зимой он старался изо всех сил.

Весной отец устроил свой самый грандиозный пир. Съехались люди со всего Снайфельснеса и с Брейдафьорда. Казалось, все позабыли о старой вражде: здесь собрались люди с Брейдавика, и естественно, Стейнтор из Эйра, но здесь же был и Снорри Годи и даже пара Торбрандсонов, злейших врагов Эрика Рыжего. Я не подозревала, что задумал отец, пока он не начал речь. Весь зал был полон гостей, чего я никогда не видела. На улице шёл дождь, внутри царила духота, в такой день так клонит в сон, даже если ты голоден и не выпил как следует. У меня слипались глаза, а голова стала тяжёлой. Но, как только отец начал говорить, дрёму как рукой сняло. Меня охватило то же волнение, как и в день, когда Эйнар приехал в Арнастапи – живот скрутило, а во рту пересохло. Я всё ещё надеялась, что Эйнар появится на пиру, рискнув вызвать гнев отца. Но оказалось, что предстоит совсем другое приключение. Эйнар, его красивые одежды и богатые товары навсегда растворились во мгле воспоминаний.

– Я живу здесь уже давно, – сказал Торбьёрн. – Я всегда был рад вашей дружбе и поддержке, и с радостью могу сказать, что всегда ладил с моими соседями.

Если кто-то из собравшихся и понял, что мой отец лукавит, то не подал вида.

– Я буду оглядываться назад, на годы, прожитые в Лаугабрекке и помнить, что это были хорошие годы.

Для большинства из вас не новость, что мои дела идут неважно. Моя семья всегда была щедра. Мы хорошо жили здесь и всегда оказывали нашим гостям радушный приём. Для меня было бы позором вести дела иначе. Я лучше оставлю ферму и покину Исландию, чем буду жить в нищете.

– Двенадцать лет назад, мой лучший друг предложил присоединиться к нему в великом начинании. Я вернулся обратно с тяжёлым сердцем, в то время как мой друг, Эрик Рыжий, поднял парус и направился к Зелёной стране, которую он обнаружил на востоке от Гуннбьёрновых островков. Каждый раз, когда приходил корабль с новостями о нем, я испытывал то же былое искушение. Но я ещё не стар, я моложе Эрика. Почему бы и мне не отправиться в это великое приключение?

– Так тому и быть. Я устроил последний пир и пригласил вас всех сюда, чтобы объявить, что этим летом я отплыву на запад на поиски Зелёной страны, и поэтому хочу попрощаться со всеми вами.

Он ни слова не сказал обо мне, но я ни на миг не сомневалась, что это будет и моим приключением тоже. От удивления все потеряли дар речи. И, конечно же, никто не спросил отца, как он намерен поступить со мной. Полагаю, все сплетничали об этом пире ещё много лет. Отец одарил всех гостей богатыми подарками, оставив нас почти ни с чем. Торбьёрна это не волновало. Щедрый жест был для него гораздо дороже богатства.

Глава четвёртая

Десятое июля

Разве такие деньки как этот не напоминают тебе об Исландии? Я проснулась этим утром и услышала шелест дождя по крыше и во дворе, увидела тусклый свет, и не сразу вспомнила, где нахожусь. В Исландии скот уже пасётся на пастбищах, зеленеющих травами. Ты скучаешь о родине?

Ты кивнул. Ты вправду кивнул. Ты понял, что я имела в виду. Мы, двое земляков, оказались здесь. Родина так далеко, что порой кажется сном. Местным жителям может показаться, что Исландия лежит за пределами мира. Иногда приятно пообщаться с земляком. Тебе что, приказали не говорить со мной?

Не бойся меня. Я уже стара, и гожусь тебе в бабушки. Или ты ушел в себя потому, что я рассказываю о твоей родине, и это вызвало слишком много воспоминаний? Да, так и есть. Я вижу это, ведь ты молчишь. Трудно ли тебе далось решение стать монахом? Тебя отправили из дома, когда ты был очень молод?

Десять лет. Да, очень мало. И ты не возражал? Маленькие мальчики обычно мечтают стать воинами, моряками, первооткрывателями дальних стран. Я ни разу не встречала ребёнка, который хотел бы сидеть в монастыре, склонившись над пергаментом. Куда тебя отправили?

Очень далеко. Был ли ты счастлив там?

Хорошо, я больше не буду спрашивать. С твоей стороны так любезно было поговорить со мной. С тех пор как я приехала сюда, я слышала исландскую речь лишь в своём воображении. Ты не представляешь, как обрадовал меня, сказав вслух пару слов на родном языке. Я благодарна тебе. Но лучше бы начать нашу работу.

Понимаешь, я оттягиваю этот момент, потому что мне предстоит очень нелёгкий рассказ. Я до сих пор чувствую себя виноватой. Взгляни в окно. Всё ещё идёт дождь, но те пташки, вьюрки, снова здесь. Похоже, они вьют у стены гнёздышко. Этот сад, должно быть, райское место даже для птиц. Леса таят достаточно опасностей, и для людей тоже. Скажи, когда ты отправился в Рим, путешествие не пугало тебя? Сейчас я больше опасаюсь людей, а не моря или непогоды. Когда люди, а я верю, это были люди, нагрянули в Хоп, вот тогда я испугалась и поняла, что наше поселение обречено. Я не боюсь пустоты. Земли здесь населены так давно, что люди уже не помнят, откуда пришли изначально. Здесь полно призраков, но я уже стара, и они меня больше не пугают. Меня больше беспокоят разбойники. Леса Европы дремучи. Даже на Хопе лес не был таким густым, как здесь. Кто угодно может затаиться в чаще, и всюду, где мы встречали путников на дороге, они рассказывали о засадах и убийствах. И даже проделав этот путь, я всё же предпочту путешествие по морю.

Ты не записал это? И не стоит, я продолжаю отлынивать от дела. Молодой человек, ты не мог бы на миг взглянуть на меня?

У тебя такие же глаза, как и моего сына.

Мы отплыли из Брейдавика в начале мая.

Казалось, ничего не предвещало беды. Несколько арендаторов и вольноотпущенников моего отца решили отправиться вместе с нами, и рабы, которых он отобрал. Трое арендаторов взяли собой семьи. Рабы тоже в основном семейные. Я почерпнула у отца одну полезную идею – позволять слугам жениться и создавать законные семьи. В семьях рождаются дети, семьи удерживают мужчин на службе господину. Хотела бы я сказать то же о свободных людях, но ни разу не замечала, чтобы воин, например, поддавался домашнему влиянию. Должно быть, ты знаешь, что бык менее опасен, если содержать его вместе с коровами, нежели чем отдельно от стада, ну и к тому же, это приведёт к росту поголовья скота.

Больше всего в то ясное майское утро меня обрадовало то, что с нами отправлялись Орм и Халльдис. Как только они услышали вести о наших сборах, Халльдис пришла к отцу и попросила прощения за Орма, – сам он никогда бы не извинился, и спросила, могут ли они присоединиться к экспедиции. Она сказала:

– С тех пор как Гудрид исполнилось пять и до самой этой зимы, мы были с ней неразлучны. И ты знаешь, что ей необходима женская компания. Ты же не хочешь, чтобы это была какая-нибудь молодая служанка, у которой на уме одни лишь мужчины. Ей всё ещё нужна мать. Подумай о молодых людях в Зелёной стране, которым нужны жёны. Когда Эрик Рыжий уплыл, у него подрастали трое молодых сыновей. И каких жён они найдут себе среди тюленей и скал? Всё так и есть в новой стране. Тебе придётся присматривать за Гудрид, и если ты будешь к ней внимателен, то удачно выдашь дочь замуж.

Халльдис хорошо знала отца. Возможность породниться с Эриком Рыжим была приманкой, на которую он не мог не клюнуть. Халльдис, конечно же, не упомянула, что я не такая уж и выгодная невеста, так как отец разбазарил всё моё приданное. Презренный Эйнар был, вероятно, раз в десять богаче отца. Но когда мы говорили с ней наедине, она упомянула, что в Гренландии более выгодные условия для брака, так как там не хватает женщин. Землю там можно взять просто так, для этого не нужно жениться. Но как только возьмёшь землю – сразу же нужна женщина, чтобы вести хозяйство... Как сказала Халльдис, у меня крепкое здоровье и достаточно навыков для ведения хозяйства. Когда нам снова разрешили встретиться, она сказала:

– Веди хозяйство и рожай детей. Вот чего хотят мужчины. Не думаю, что в своей дикой стране они оставят без внимания такую красоту. Не стоит слишком переживать о размере своего приданого.

Ей удалось уговорить моего отца, и возможно, именно она посеяла первое семя, подав идею об устройстве моего будущего. А может, он сам уже подумывал об этом. Мне никогда не узнать, но сыновья Эрика, конечно же, рассматривались в качестве возможных мужей для меня, прежде чем я увидела кого-либо из них. Я не возражала. Я помнила неистового рыжего человека, рассказывающего нам о своих мечтах, о новой стране. Он стоял в нашем зале, заслоняя огонь очага, так что его фигура отбрасывала на стены огромные тени.

Не думаю, что Орм хотел отправиться в Гренландию. На самом деле, его беспокоило, что станет с его землёй, когда Лаугабрекку купит невесть кто. Может быть, он не считал путешествие в Зелёную страну таким уж рискованным. Орм поехал не из любви ко мне, как Халльдис, а, мне кажется, из любви к ней.

Прежде чем меня окрестили, проповедник Тангбранд рассказал нам о страшном суде. Даже сейчас мне снится конец света. Полагаю, теперь мне стоит задумываться об этом чаще, чем когда-либо, ведь моя кончина близка, но, состарившись, я всё больше и больше надеюсь на милость Божью. В Исландии смерть – пустяк. Мужчины должны убивать, такова их природа. Но смерть, что они несут, сильнее всего ранит женщин, такова их доля. Мужчины обычно мечтают погибнуть в последней битве. Их не пугает страшный суд, они надеются сразиться в битве, знаменующей конец света. Но когда мне снятся поднявшиеся со дна морского призраки моих приёмных родителей, которых я любила, они всегда кружатся надо мной, и осуждают. Для них уже не будет ни битв, ни пиров. В моём сне с их объеденных бледно-синюшных тел стекает вода, ведь они провели в море много лет. Они рассказывают мне, что всё это время не знали покоя, потому что у них нет могилы; они покинуты всеми и брошены во внешнее море, что омывает наш мир. И никто кроме меня не виноват в этом, ведь они отправились вслед за мной, лишь потому, что я нуждалась в них.

Итак, теперь ты понимаешь, о чём я должна поведать. Мы вышли в море с попутным ветром. Над нами раскинулось голубое небо, а земля запахла весной. Скот уже выгнали на пастбища. Среди животных, которых мы взяли с собой, было несколько ягнят. Корабль был переполнен: коров, овец и домашнюю птицу разместили в середине корабля, там же ютились рабы вместе с семьями, прямо перед парусом. Мы разместились на корме под навесом, потому что поначалу вся палуба была занята. Мы взяли воды и сено для скота в расчёте на десять дней, а кроме того пищу для себя. Казалось, этого вполне достаточно. При хорошей погоде мы должны были провести в море неделю. Когда мы покинули Брейдавик, над ледником не было ни облачка, лёд ослепительно сиял на ярком солнце.

Должно быть, ты кое-то слышал о той весне, хотя это было ещё до твоего рождения. Теперь это уже легенда. И мы не единственные, кто попали в неё. Ты слышал, что говорили люди? То был первый год, когда христиане отправились в земли за пределами мира, и старые боги разгневались. Сначала их изгнали из Норвегии, а потом из Исландии. Они отправились на корабле вместе с Эриком, или, может быть, летели впереди него, покинув мир, который раньше принадлежал им, а теперь стал называться христианским. Там, за краем света, на пустынных землях они и нашли себе пристанище. Насколько я знаю, они всё ещё обитают в тех горах.

Но когда они увидели корабли с христианами на борту, которые последовали за ними, боги разгневались. Тор метнул свой молот с ледников Гуннбьёрновых островков, и он упал в море между Гренландией и Исландией, образовав водоворот. Лёд, который спокойно лежал на протяжении сотен лет, раскололся, образовались огромные плавучие ледяные глыбы, из глубин показались морские чудища. Волны высотой со Снайфель прокатились через западные моря и обрушились на скалистые берега Европы.

Так говорили. Я говорю о том и о сём, но не рассказываю, что происходило на борту корабля. Бедный мальчик. Ты так молод; но ты, как и все мы, предстанешь перед страшным судом. Ты когда-нибудь испытывал страх? Совершал ли ты какой-нибудь поступок, последствия которого возвращались и мучили тебя снова и снова? Нет, я не требую ответа. Я перенесла немало ужасных путешествий. И знаю, каково море на самом деле. Конечно же, море не враг нам, но оно сильнее любого из нас и совсем непредсказуемо. Порой морская гладь спокойна как зеркало, а иногда превращается в ад. Моё первое морское путешествие выдалось самым худшим из всех.

Вокруг лишь холодная и пугающая вода. Чувства требуют какую-то твердь, какую-то границу, но ничего этого нет, душа уходит в пятки, руки мёрзнут так, что уже не чувствуешь их. Мы бросали мертвецов в море, а живые мёрзли так, будто уже окоченели. Вода не делает различия между живыми и мёртвыми. Будь мы уверены в завтрашнем дне, мы бы оплакивали их, но море поглотило время и все наши чувства, оно сломило нас, мы находились в его чреве. Нас забросило в самый центр океана. Его воды поглощали не только нас самих, но и наши души.

Край неба темнеет, должно быть, наступает вечер, с запада идут высокие волны с пеной на гребнях, белой, как снежный купол Снайфеля над плавящейся землёй. Корабль взбирается на волну, канаты натянуты как тетива, корпус стонет так, будто вот-вот разломится на куски. Волна обрушивается на палубу, принося хаос и ревущую воду, овец, словно белую пену, смывает за борт, парус порван в клочья и яростно хлопает. Воет ветер.

Днями и ночами лишь одна вода кругом. Ничего не меняется. Скот потерян, люди умирают. Их имена больше ничего не значат. Ничего не поделаешь, и не придумаешь, остаётся только сидеть тихо и ждать. Тело Орма сбросили за борт, Халльдис спустили следом. Нет ни света, ни тьмы, лишь адская жажда. Напиться напоследок – значит умереть, а остаться в живых – страдать от жажды. Ничего не меняется, пощады не будет. Корабль носит где-то за пределами мира, где нет ни времени, ни сострадания.

Как только мы вышли в открытое море, попутный ветер сменился. Тем летом нас трепали ужасные шторма, и мы продвигались вперёд очень медленно. У нас почти не осталось воды, вдобавок ко всему нас поразила болезнь. Было так холодно, сейчас я даже не могу представить каково это. Около половины наших людей умерли. Умер Орм и Халльдис. Море штормило. Мы страдали от жажды и непогоды. От язв на руках у меня остались шрамы, вот, взгляни. В конце концов, когда мы почти потеряли надежду, море всё же выплюнуло нас. Мы сошли на берег в Херьёльфснесе в Зелёной стране, накануне начала зимы.