Текст книги "Морская дорога (ЛП)"

Автор книги: Маргарет Элфинстоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Глава восьмая

Четырнадцатое июля

Когда я впервые встретилась с Тьёдхильд, она чем-то напомнила мне Халльдис, и мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, чем она отличается от моей приёмной матери. Тогда я всё ещё находилась под впечатлением от встречи с Торбьёрг. Мне казалось, что такой ведьмы вообще не должно быть в Зелёной Земле, её поганые обряды недостойны того, чтобы принести их в новый мир. Жена Эрика – Тьёдхильд, совсем другое дело, той весной, она показалась мне женщиной света. Тьёдхильд высокого роста, как Халльдис, волосы светлые, как у ребёнка. Когда я поселилась в Братталиде, порой я ощущала свою ирландскую кровь, потому что мои волосы были темнее, чем у остальных, хотя, здесь, в Италии, меня считают светловолосой. Теперь это уже не имеет значения, старухи везде выглядят одинаково.

Работа спорилось в руках Тьёдхильд. Она ловко управлялась с животными, нигде больше я не видела столько молока, или больших, круглых сыров, как в Братталиде. Её куры несли яйца даже зимой, а у половины её овец рождалось по двое ягнят. Овечья шерсть, которую состригли той осенью, была такой же густой и шелковистой, как в Исландии. Большинство людей думают, что Зелёная страна – бедна, но я нигде больше не видела ферму, устроенную также хорошо, как у Эрика, пока не побывала в Норвегии. Тьёдхильд из тех женщин, у которой и в пустыне зацветут цветы. Летом она заготавливала множество разных трав, вряд ли кто-то мог представить, что они растут здесь. И, конечно же, она родила троих выдающихся сыновей, которые выросли и стали крепкими мужчинами, даже по меркам нашей страны.

Думаю, Тьёдхильд хотелось бы дочку. Ведь она была одержима работой. Я помню, как впервые увидела её, был поздний вечер, и она поздними весенними сумерками всё ещё сгребала и ворошила сено на лугу на другом берегу ручья. Она всегда вставала самой первой, даже раньше домашних рабов. Если у коровы выдались тяжёлые роды, она могла просидеть всю ночь в ожидании появления телёнка. Эрик обычно говорил: "У нас что, мало рабов? Ступай спать, женщина! Наши рабы набивают животы и отлынивают от работы, а ты тем временем работаешь за них!" Но он очень уважал жену, и не зря. Эрик сказал первым, что эта земля обильна и плодородна, но именно Тьёдхильд сделала эту землю такой. Эрик любил пуститься в разглагольствования, но Тьёдхильд слова презирала. Мне всегда казалось, что она слушала мужчин, будто бы детей, подбадривая их, и не слишком принимая к сердцу то, что они имели в виду на самом деле. В некотором смысле я ошибалась, позже я поняла, что она всё же слушала. Если мужчины, которых она любила, говорили о своих мечтах, она упорно работала, будто одна из сестёр-норн, чтобы сделать их явью.

Мне нравилось то, что сделала Тьёдхильд. В первые годы в Братталиде она превратила пустыню в цветущий рай. В её доме было всегда чисто и тепло. Чем бы она ни занималась – выхаживала ли измученных долгим плаванием поселенцев, или помогала ребёнку выдернуть больной зуб, с самого первого дня я каждый день видела её за работой, она вкладывала в каждое дело всю душу, и делала всё как следует.

Поначалу я боялась, что не смогу работать так же, как она. Она делала послабления лишь для больных или для беременных, или для стариков, к которым она относилась с большим уважением. Для всех остальных не существовало отговорок. И мне не стоило переживать по этому поводу. Думаю, она увидела во мне то, чего не было у Фрейдис. И не удивительно, что Фрейдис возненавидела меня. Сначала я не понимала почему. В детстве я чувствовала себя одинокой и всегда мечтала подружиться с кем-нибудь. Я не имею в виду мужчину, а говорю о женщине, о подруге. В Арнастапи я воображала, что у меня есть подруга. Иногда я смотрела на своё отражение в лужице и представляла её. Когда вокруг никого не было, я разговаривала с ней вслух. Единственной ровесницей равной мне по положению, с которой я жила вместе, была Фрейдис, но она видела во мне захватчицу и строила всяческие козни против меня. Теперь-то я понимаю, почему она себя так чувствовала. Видишь ли, она была дочерью Эрика от рабыни, и Тьёдхильд приняла её в своём доме и воспитала как родную дочь. Такова была натура Тьёдхильд. Не знаю, смогла бы я сделать то же самое для внебрачных детей Карлсефни. Если они и были, мне ничего об этом не известно. Но Фрейдис чувствовала себя обделённой и злилась на всех. Её братья – мужчины, законные сыновья Эрика, и поэтому она их ненавидела. На самом деле, она ненавидела мужчин потому, что они мужчины, а других женщин – из-за того, что им повезло больше, чем ей. А кому ещё в Братталиде позволялось почти всё, кроме как не дочери Эрика Рыжего? Её волосы были соломенного цвета, она обычно искоса поглядывала на мужчин, опуская глаза. Она не была красавицей, но, тем не менее, имела над мужчинами больше власти, чем я.

Однажды вечером, когда я поднималась к загону подоить овец, Тьёдхильд встретила меня, и мы с ней разговорились. До этого я ни разу не разговаривала с ней наедине. Она никогда не прекращала работу, чтобы поболтать, если только не нужно было сказать что-то важное, и всегда сразу переходила к делу.

– Гудрид, ты же христианка, так ведь? Тебя крестили?

Я рассказала ей о Халльдис, о проповеднике Тангбранде, и о крещении в Арнастапи.

– Значит, ты веруешь. Что для тебе вера?

Вопрос меня смутил. Я, потупив взгляд, разглядывала россыпь горечавок, на которых упала тень Тьёдхильд, цветы медленно складывали лепестки, будто близится ночь.

– Я не знаю, – пробормотала я, вспомнив рассказ Турид о демоне, который сидел верхом на коньке крыши и колотил пятками по торфяной кровле так, что дрожал весь дом. Вопрос Тьёдхильд напомнил мне о боязни призраков.

– Так не пойдёт. Ты чувствительная девушка, и вынесла немало невзгод. Ты хранила веру во время путешествия сюда?

Я вспомнила, как двое поднимают тело Халльдис, завёрнутое в мокрый плащ, и бросают её за борт, накатившая волна сразу же поглощает тело.

– Нет, – сказала я. – Я вообще ни о чём не могла думать.

– Но, если ты – христианка, тебе не нужно думать. Твой Бог – всё, что тебе нужно знать.

– Тогда я знаю одно, – говорю я ей. – Я знаю то, что сказал Тангбранд – Господь сбросил Люцифера с небес, он упал в море и всё ещё там. Ёрмунганд, Великий Змей, властвует во внешнем море, там его царство, и Христос не имеет там власти, потому его не было с нами на корабле.

Тьёдхильд схватила меня за плечи и развернула лицом к себе.

– Но ты ошибаешься, Гудрид, ты не права! Раб Херьёльфа рассказал мне другую историю. Он поведал, что когда во время шторма учеников Христа обуял ужас за свои жизни, учитель сказал им: "Почему вы напуганы? Где ваша вера?" И тогда он повернулся и сказал ветру и волнам: "Умолкните, перестаньте!" И шторм сразу же утих.

– Ну, – пробормотала я. – Христа не было с нами на корабле. Я не верю, что он вообще когда-либо плавал в наших морях.

– Но он был на вашем корабле! Тангбранд передал его тебе. Он должен быть в твоём сердце!

Я рванулась от неё.

– Нет! – Вдруг я зарыдала, что меня разозлило. – Нет! Нет! Нет! Я не виновата, что всё так случилось! Это не я! Не я!

Я хотела убежать от неё, но, несмотря на высокий рост, она всегда была очень быстрой, так что остановила меня.

– Постой, Гудрид. Я не обвиняю тебя в том, что произошло. Я говорю, что сила божья вложена в наши руки. В твои и мои. Мы с тобой женщины, что нам остаётся делать? Это суровая земля, но, если у нас есть вера, мы сможем свернуть горы. Он так и сказал мне!

Внезапно меня чуть не стошнило от вида этой благоразумной женщины. Думаю, родись я сильным мужчиной, я боролась бы изо всех сил. Я убивала мы своих врагов и выживала в ледяной пустыне. Меня не одолевали бы призраки, белые или чёрные, ведь у меня было бы столько сил, чтобы даже не думать о них. Я хотела ударить Тьёдхильд. Меня тошнило от её веры.

– Нет, – сказала я. – Моя вера не так сильна. И это не моя вина.

– Разве ты не понимаешь? – сказала она мягко. – Видит Бог, все мы слабы. Но позволь мне сказать тебе ещё кое-что. Мой сын Лейф пообещал мне поговорить с королём Норвегии. Король Олаф хочет сделать весь мир христианским. Лейф попросит его прислать нам священника. Тогда мы сможем построить нашу собственную церковь, здесь в Зелёной стране. Если у Господа будет здесь свой дом, он будет приглядывать за нами. Он станет нашим пастырем и будет защищать и слабых, и сильных.

И хотя я злилась, эта мысль успокоила меня, даже несмотря на то, что она сказала, я опять почувствовала к ней симпатию. Я была одинока, Агнар, и совсем недавно потеряла приёмную мать. Меня пугала жизнь в этом новом мире, некому было вести меня. Я пугалась собственной силы. Иногда горы приходят в движение, раскалывается лёд, море исторгает огромные волны, обрушивающиеся на сушу, где мы обитают наши хрупкие тела. Ночами я лежала на деревянном корабле и слушала, как вокруг нас трескаются льдины, и чувствовала волну, которая поднимается, когда лёд обрушивается в море. Хочешь, расскажу, что хуже всего на корабле во время шторма? Чего я больше всего боялась? Это желание броситься за борт. Я вижу, как волна поднимается над планширем, или как она разбивается о борт корабля и заливает нас. Вижу, как под нами разверзаются бездны; вижу бескрайнее море, оно напоминает движущиеся на нас горы, и всё, что мне хочется – сдаться. Я не хочу сопротивляться морю, Агнар, я просто хочу погрузиться в него. Я хочу броситься в этот хаос, окружающий наш маленький мир.

– Я хотела бы церковь, – призналась я Тьёдхильд, хотя всё дулась на неё. – Церковь, построенную на камне, как тот самый дом, что выстоял во время бури.

Она взяла меня под руку и подвела к загону с овцами. – Всё будет хорошо, Гудрид, у нас будет церковь.

Тьёдхильд устроила так, чтобы все христиане Братталида по воскресеньям молились вместе. Если стояла хорошая погода, мы собирались под открытым небом, на площадке, где доят овец, прямо в центре поселения. Когда погода не позволяла молиться снаружи, мы переходили в пристроенную в конце лета женскую комнату. Эти общие собрания поставили отца в очень неудобное положение. Одно только упоминание нового бога приводило Эрика в ярость. Обычно он кричал:

– Убери с глаз моих долой своих беспомощных богов, твой бог годится лишь для младенцев! Пристало ли мужчине поклоняться твоему расчудесному богу, который пальцем не пошевелил, чтобы спасти самого себя? И не рассказывай мне сказку об овечьем стаде. Мужчины должны быть волками! Помнишь, в какой стране мы живём?

Так что Торбьёрну пришлось помалкивать, он не посещал собрания Тьёдхильд, где собирались лишь женщины и рабы, там мы преломляли вяленую рыбу и кислое молоко, потому что в Зелёной стране не было ни хлеба, ни вина. А я пошла туда, хотя и злилась. Однажды я почувствовала себя настолько обиженно и неуютно, что убежала из поселения и произнесла что-то типа заговора.

Это было не только духовные терзания, моё тело тоже взбунтовалось. Я была молода. Как живительный сок весной, тело наполняют чувства, а если ты – молодая девушка, значит, ты желаешь мужчину. Все точно также как у коров, каждое живое существо чувствует это, и я помню это чувство очень хорошо. Каждую ночь мне снилось, что я занимаюсь любовью с мужчиной, я просыпалась вся горячая и влажная, точно зная, чего хочу. Я злилась на Тьёдхильд, которая без умолку твердила о Христе, даже не замечая, что двое её сыновей смотрят на меня, словно голодные волки. Я помню, как сидела на устроенной ей вечерне, представляя, как мы с Торстейном Эриксоном прижимаемся друг к другу, а когда она подошла причастить меня, я хотела плюнуть ей под ноги. Меня переполнял неукротимый дух, он рвался на волю, а мне казалось, что эта женщина хотела, чтобы я всегда была рядом с ней, тянула меня вниз, навешивая на меня камни веры.

Когда мы все вместе сгребали сено, я просто не могла больше терпеть всё это и сбежала на вершину холма, глядя сверху на крошечные фигурки, сгребающие сено в круглые кучи, напоминающие кочаны капусты. По сравнению с огромным Бурфьеллом на противоположном берегу фьорда, они напоминали мышей. Я положила перед собой соль и лёд, трут и огниво, чтобы развести огонь. Заклинанию, которое я произнесла, меня научила Халльдис много лет назад. Это была песнь урожая, заклинание, дающее силы на грядущие тёмные зимние дни. Я немного изменила слова, наверное, потому, что хотела почерпнуть новых сил. Я хотела помочь заклинанием телу, а не душе. Я не хотела иметь ничего общего с потусторонним. Мне нужна была земная любовь. Я не хотела вмешиваться не в своё дело, или связываться с силами, которые мне неподвластны. Норны забрали Халльдис и Орма, тут нет моей вины. Очень тяжело пережить это. Как ты думаешь, только лишь страх перед судьбой вынуждает людей бороться и самим выстраивать свою жизнь?

Гудрид Торбьёрндоттир стоит над Братталидом и смотрит на голые горы за фьордом. Она поднимает перед собой правую руку, в её ладони лежит щепотка соли. В левой руке она сжимает пучок соломы, еле живое пламя горит медленно, раздуваемое слабым бризом. Она негромко поёт, почти себе под нос, но эхо разносит звук её голоса, будто рядом кто-то вторит ей. Гудрид в Братталиде чуть выше, чем Гудрид из Арнастапи. Её кожа стала золотистого цвета из-за солнца и ветра, волосы – цвета осенних листьев. Меж бровями уже намечается морщинка, которая с годами станет всё глубже и заметнее.

Гудрид Торбьёрндоттир в тягость её девственность. Её одолевают призраки. Она просит прочной связи с этим миром. Пламя горит. Она сыплет соль в огонь и приседает, положив ладони на камни у ног. Она просит обычной земной жизни. Прикасаясь к камням, она не просит чего-то недостижимого. Она просит защиты от потустороннего мира. Она просит мужа – сильного мужчину, который будет сражаться с врагами, и защищать её. Она просит, чтобы их тела слились воедино, родились дети и унаследовали эту новую страну, изобилующую всеми сокровищами мира, свободную от нечисти, что обитает за пределами сущего мира.

Гудрид Торбьёрндоттир выходит за пределы начертанного круга и высвобождает силы, которые удерживала в нём. Она благословляет их лететь вдаль. Она рассеивает драгоценную соль из мешочка на шее и спускается вниз по склону холма, перескакивая по камням и дерновым кочкам, также легко и ловко, как и тощие овцы на нижнем пастбище. Она должна помогать с заготовкой сена, но она отказалась. Она сбежала от Тьёдхильд, бросила работу, она не хочет быть хорошей. Она свободна как птичка, недавно покинувшая гнездо. Она чувствует, что с плеч словно свалился тяжкий груз, она почти скатилась с холма, оказавшись на коровьем пастбище. Девушка отбросила людские проблемы, что ждут её там, между сгрудившихся построек. Она громко смеётся и спрыгивает с большого камня на лужайку, приземлившись прямо в манжетки и ромашки. Подняв голову, она собирается бежать дальше, но вдруг видит перед собой Торстейна, младшего сына Эрика, разгорячённого работой на сенокосе, его волосы прилипли ко лбу, рубаха выбилась поверх штанов.

Глава девятая

Двадцатое июля

Думаю, лучше перестать болтать и приниматься за работу. Вчера мы поработали совсем немного, но, тем не менее, я рада, что ты рассказал мне кое-что о тех развалинах на Палатинском холме. Империи существовали здесь с самого начала времён? И не удивительно, ведь боги и великаны всегда сражались друг с другом за право управлять миром людей. Боги были здесь, в Риме, ещё до императоров? Ничего о них не слыхала. Как их называли?

Не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь верить в одно, и не верить в другое. Ты рассказал истории о римских богах, а потом говоришь, что я не должна в них верить. Не надо беспокоиться о том, было что-то или не было. Лучше задуматься о том, хорошо это или плохо. Не имеет значения, во что ты веришь, верь в то, чему действительно доверяешь.

Нет, до того дня я и не думала о Торстейне, а мечтала лишь о Лейфе, которого ни разу не видела. Я предполагала, что Эрик поговорил с моим отцом о нашей с Лейфом помолвке, когда тот вернётся домой. Эрик оказывал мне особую благосклонность. Ему нравилось, когда я наполняла его чашу. Обычно я обходила с кувшином скира и разливала напиток в чаши мужчин, будто это было вино. Эрик как-то сказал, что, когда я наполняю чаши, напиток становится на вкус как вино, и его молодые сыновья ухмыльнулись друг другу через стол.

В тот день, на горе, я серьёзно поговорила с Торстейном Эриксоном. Он не сказал, почему тогда увязался за мной, а я не сказала, чем там занималась. Он рассказывал о том, что его беспокоит, что было совсем необычно для юноши.

– Новую землю первым увидел Бьярни, – сказал он. – Такова судьба. Он об этом даже не мечтал! Бьярни вообще не хотел заходить дальше Зелёной страны. Как обычно, в конце лета он вернулся с товарами из Норвегии в Исландию, и обнаружил, что его отец уехал. Херьёльф оставил ему весточку – следовать за ним в новую страну, и он, как послушный сын, отправился. Он не мужчина, а безмозглый болван. Только представь – Бьярни обнаружил новую землю, леса и песчаные пляжи, плыл вдоль берега, и ему даже не пришла в голову мысль высадиться на берег! Всё, о чём он думал – как бы поскорее вернуться домой к своему папочке!

– Торстейн, но ведь приближалась зима, а его корабль был перегружен. Ему нужно было отыскать Херьёльфснес, прежде чем начнутся шторма.

– Но у его ног лежал новый мир! Если бы он заявил свои права на ту землю, то стал бы самым богатым и могущественным человеком среди нас!

– Не думаю, чтобы тебе это понравилось.

– Нет, но я считал бы его великим человеком.

– А мне Бьярни нравится.

– Нравится! – ухмыльнулся Торстейн. – И всего-то.

– И я уважаю его. Мы пережили вместе с ним тяжёлую зиму, знай, что и здесь зима могла быть ненамного лучше. Мы голодали. Люди болели. Он проявил себя хорошим вожаком, а это непросто. Очень здорово найти новые земли, но голод, болезни, зима и смерть неизбежно придут к тебе, куда бы ты ни отправился. И ты думаешь, что справишься получше Бьярни?

Я и не думала насмехаться над ним, но он схватил меня за руку и заставил посмотреть ему в глаза.

– Я гораздо лучше Бьярни Херьёльфсона, и я докажу тебе это!

Я с негодованием вырвала руку.

– Не прикасайся ко мне. Я всего лишь сказала, что ты судишь о нём несправедливо. – И я не смогла не добавить, – знай, что его команда не согласится с тобой. Они скажут тебе, что он – отличный мореход и искусный кормчий. Они думали, что совсем сбились с курса, но Бьярни справился. Они шли против ветра, но он всё же нашёл путь домой. Знаешь ли, найти одну небольшую ферму гораздо труднее, чем огромный континент.

Торстейн залился краской, словно девушка. У него была светлая кожа, и до конца жизни он заметно краснел.

– Тебе легко насмехаться, – сказал он. – Ты ведь знаешь, что у меня нет корабля. Несправедливо говорить мне об этом в лицо.

– Я и не собиралась!

– Но тебе удалось. Ты смеёшься надо мной, потому что я ещё ничего не добился. А как я мог? Лейф купил корабль Бьярни и теперь отплыл на нём в Норвегию. Но я достигну большего, обещаю. Мы с братьями долгие годы говорили об этом. Нам ещё не выпала возможность, но это место на краю неизведанного мира принадлежит нам. Та земля будет наша, поверь мне, и скоро весь мир узнает об этом!

– Я над тобой не смеялась.

– Мы знаем, куда плыть. Бьярни рассказал об этом моему брату. Если бы мы первыми получили это знание, то хранили бы его ценой своих жизней, а не растрепали бы первому встречному. Будь у нас корабль, мы бы снарядили его к следующему сезону. Сначала Лейф хотел взять корабль у отца. Но отец сказал, что корабль первым делом нужен для охоты на севере. Всё что у нас есть, всё благодаря кораблю, так что сначала надо обеспечить жизнь нашей семьи в Зелёной стране. Но Зелёная страна – ничто по сравнению со страной, лежащей на западе!

– Откуда ты знаешь?

– Бьярни описал Лейфу землю, которую открыл. – Торстейн схватил меня за плечи, совсем как его мать двумя неделями ранее, и посмотрел мне в глаза. – Гудрид, эта земля, которую надо просто взять. Бесконечные берега, удобные для стоянки кораблей. В лесах столько деревьев, сколько не под силу срубить людям. В чащах бродят оленьи стада, а на прибрежных островках гнездятся несметные стаи птиц. В прибрежных водах водится столько китов, тюленей и трески, больше чем где-либо, больше чем можно выловить сетями. По сравнению с той жизнью, которой мы могли бы жить там, мы живём здесь, в стране моего отца, лишь наполовину.

– И до сих пор так никто и не достиг той земли?

– Ни одна человеческая душа.

– Похоже скорее на небеса, а не на землю.

– Не важно, как ты называешь ту страну, но она наша. Я собираюсь отправиться туда, Гудрид. Знаешь, каждую ночь мне снится свой корабль. Когда Лейф вернётся из Норвегии, у нашей семьи будет два корабля. Один у Лейфа, один у Торвальда, но однажды, у меня тоже будет свой корабль. Может я и самый младший, но, в конце концов, обычно самый младший оказывается и самым счастливым. Вот увидишь, Гудрид. Ты бы отправилась бы в новую страну с таким человеком? Ты бы вышла ты замуж за мужчину, который назовёт новый мир своим?

– Да, – сказала я, стараясь не смотреть ему в глаза. – Если это когда-нибудь произойдёт.

Казалось, он задумался, прежде чем заговорил снова, он не мог сдержаться, настолько велика была одержимость мечтой. – У твоего отца есть корабль, – выпалил он.

Такова наука для всех молодых девушек, которые считают себя неотразимыми, Агнар.

Бедный Торстейн, он опаздывал всю свою жизнь. Лейф выхватывал даже мечту о славе, прежде чем Торстейн мог дотянуться до неё. С тех пор я часто разговаривала с Торстейном. Ты знаешь, как это происходит, как только ты узнаёшь кого-либо, то удивляешься, как обманчиво было первое впечатление об этом человеке. Поначалу я думала, что Торвальд и Торстейн более-менее похожи друг на друга, как пара молодых волков, но это не так. Торвальд умер как герой, Торстейн встретил смерть так же храбро. Я знаю, это всего лишь женское суждение. Смерть Торвальда была широким жестом, А Торстейн утверждал, что безропотное следование судьбе забирает не только жизнь, но и доброе имя. Бедняга Торстейн. У него никогда не было равных шансов с братьями. Но всё же он кое-что выиграл, чего так и не добились его братья. Ты догадываешься, что?

Ты сегодня не столь проницателен, Агнар. Хорошо, а теперь я расскажу о следующем лете. Потому что мы, поддавшись настоятельным уговорам Эрика, провели в Братталиде ещё одну зиму. Мой отец сказал, что пора бы без всяких задержек получить свою землю, но Эрик всё время откладывал с этим, и, в конце концов, сказал, что планирует выделить нам землю по берегу реки, напротив Братталида, часть обширного владения, которое он изначально присматривал для себя. Этот дар показывал особое расположение к отцу. Ведь такие, как Эрик, очень неохотно расстаются с землёй. Но кроме того, Эрик хотел показать, насколько рад будет видеть отца своим соседом. Уверена, Эрик больше рассчитывал, что та земля всё равно перейдёт к его семье, так как кроме меня детей у Торбьёрна не было, и Эрик решил поселить нас там, ведь так или иначе он уже считал меня невесткой. Я знала, чего хотел Торстейн, уверена, об этом знал и его отец, но оба помалкивали. Все молча ждали возвращения Лейфа.

Ещё стояла зима, когда мы с Торбьёрном отправились взглянуть на наше новое владение. Торстейн перевёз нас через Эриксфьорд на больших санях. На другом берегу старый санный след закончился, и мы поехали по нетронутой белой равнине. Торстейн сказал, что это русло реки, и каждую весну здесь бежит поток, но сейчас раскинулась пустынная гладь, будто чистый лист пергамента, и след от наших саней был единственным на нетронутом снегу. Нас окружали крутые белые склоны, и было непонятно, где можно возвести наш хутор. На обратном пути небо заволокло тучами, и как только мы добрались до Братталида, началась метель. Казалось бы, совсем незавидная участь – променять уютный очаг в Братталиде на пустынные склоны, но я сказала себе, что двенадцать лет назад Братталид представлял собой такую же пустыню.

Той зимой Лейф так и не вернулся. Эрик не переставал ворчать на сына, который, похоже, воспользовался удобной возможностью перезимовать при дворе в Норвегии, когда его сыновьей обязанностью было вернуться домой с товарами, и как можно быстрее. Тьёдхильд ничего не говорила, но часто молилась на наших собраниях за тех, кто в море, за тех, кому грозит опасность, хотя, никогда не упоминала имени сына. Не думаю, что, несмотря на свою новую веру, она хотела искушать судьбу. Когда ты в отчаянии, мрачные тени так и норовят влезь между тобой и крестом, с помощью которого ты пытаешься успокоить своё сердце. Порой я думаю, что тени норн могут добраться до нас даже здесь, рядом с могилой Святого Петра.

Та зима выдалась намного лучше, чем предыдущая. Вообще год был хороший, и даже если ни один корабль не пришёл бы тогда из Норвегии, у нас и так хватало припасов вдоволь. Охотничьи вылазки на север оказались удачными, мы заготовили много сена, скотина нагуляла жир и выглядела здоровой. То было счастливое время. Весной мы с Торбьёрном приготовились покинуть Братталид. Эрик дал нам несколько рабов и скота, так как наш не перенёс тяжёлого путешествия в Гренландию. Я немного опасалась, насколько мы оказались в долгу перед Эриком Рыжим. Не то, чтобы я не хотела подчиниться его воле и войти в семью Эрика, на меня давили обязанности, осознание, что у меня нет иного выхода. Мой отец, казалось, выглядел совершенно беззаботным. Ты уже знаешь, каким он мог быть нерасчётливым, и если бы я поделилась с ним своими опасениями, он бы даже не понял, о чём я.

В мае мы перебрались на нашу новую землю, которая совершенно преобразилась. Снег растаял, склоны уже не казались такими крутыми, мы увидели, что они покрыты деревцами: ивой, берёзой, ольхой и даже рябиной. Деревца – тонкие и низкорослые, но в защищённых местах могли вырастать выше нас. Поначалу было трудно продираться через заросли, но, когда мы прорубили тропинки, я обнаружила, что они зарастают. Я привыкла к открытой местности, где можно ходить в любом направлении. Но раз здесь выросли деревья, значит, эта земля плодородна и хорошо защищена, так что это удачное место для постройки дома. Впервые в жизни у нас не было недостатка в дровах. А ещё мы могли использовать древесину для сооружения ограды и построек, и вскоре все стали называть это место Стокканесом или Бревенным Мысом, и до сих пор так называют.

Торстейн был прав, когда сказал, что это речная пойма. Равнина превратилась в речное русло с белыми валунами, над которыми бурлила серая талая вода, поэтому нам пришлось перевозить наше имущество на лошадях. Позже, летом, реку можно было перейти вброд, она извивалась лентой по пойме. Теперь, когда снег растаял, мы увидели ледник, он белел на фоне тёмных холмов, – две снеговые шапки на вершинах поодаль. Оттуда круглый год дул восточный ветер, но именно поэтому в Стокканесе было теплее, чем в других местах, потому что ветер с ледника не такой холодный, как с моря.

Мы разбили лагерь ближе к устью реки, и оттуда же начали исследовать долину, прокладывая тропинки через дикий лесок. Мы решили построить наш хутор на полпути между устьем реки и ледником, в поросшей лесом котловине, обращённым на юг. Там были самые высокие деревья, и когда мы расчистили и осушили землю, получилась укрытая от ветра поляна в виде чаши для наших пастбищ. За спиной шумели водопады, так что мы постоянно слышали журчание пресной воды. И, хотя, с порога нашего дома был виден Братталид, лежащий на другой стороне фьорда, шума моря не было слышно. Я привыкла к волнам, накатывающим на берег, но обычно наш серый илистый берег покрывала рябь, будто бы на мелководье.

Как только мы выбрали место для дома, то отвели часть речного потока, чтобы он бежал поблизости. Мы наметили, где будут возведены стены первой постройки, а затем натаскали камней с пастбищ, пока не насыпали хороший фундамент, а вскоре уже высились торфяные стены. Для крыши мы заняли древесину из запасов Эрика, плавник, принесённый морем, так как на нашем открытом берегу его не было. Я навсегда запомнила день, когда мы переехали в свой дом. Тогда я жила среди мужчин, мне всегда казалось, что моя жизнь пройдёт почти без женского общества. Там всё было в моём распоряжении: бочки в кладовой, ткацкий станок, полки для инструментов, корзины на стенах, горшки из мыльного камня для очага, меха и покрывала на кроватях. Через два часа я обставила свой дом, как хотела, и, насколько я знаю, вещи всё ещё находятся на тех же местах, как я их расставила в первый день. Когда я была занята делом, то не скучала о Халльдис. Она была здесь, её душа была вместе со мной, как часть меня, так было всегда.

Первые два года нам не хватало сена, всё из-за зарослей деревьев, и мы кормили скот водорослями и ветвями, но через пару лет скот вытоптал деревца, на удобренной навозом земле стала расти трава. В конечном итоге, самую лучшую траву мы заготавливали на покрытых илом равнинах на другом берегу реки, хотя иногда из-за наводнений сено пропадало. Наши овцы паслись на склонах, более крутых, чем в Братталиде, поэтому несколько овец сорвались с обрывов рядом с ледником. Ещё нам докучали лисы, но мы поставили множество каменных ловушек, которые отлично работали. Уже после первой зимы я смогла сшить отцу плащ из лисьих шкурок с капюшоном из белого заячьего меха.

В Стокканесе я обрела счастье. Каждый новый сезон наша земля открывала всё новые и новые богатства. В июле мы обнаружили, что живём на одной из самых богатых лососёвых рек в Зелёной стране. Каждый год мы ставили сети в устье реки, единственными нашими соперниками были морские орлы, которые спускались с Бурфьелла полакомиться рыбой. К концу первого лета я обнаружила небольшой горячий источник по соседству с ледником. А когда пришла осень, наша земля засияла во всей красе, одевшись в красный и золотой цвета. У нас было столько ягод, сколько я в жизни не видала, так что каждый вечер мы ели ягодный суп, и кроме того, запасли две бочки ягод в молочной сыворотке на зиму. Сети и силки никогда не пустовали, казалось даже, что, пока шторма не принесли во фьорд зиму, солнце задерживалось в нашей долине подольше. Наши лодки хранились в миле или двух от дома, и со временем наш берег фьорда стал более обжитым. Вскоре появились новые постройки, вплоть до самого фьорда, и я легко могла дойти до берега пешком. То было время надежд, когда всё было ново, казалось, все раздоры остались в Исландии. Но я рассказываю тебе сугубо о женских делах, а это не совсем то, что тебе интересно. Расскажу-ка я лучше о нашей первой зиме там.