Текст книги "Морская дорога (ЛП)"

Автор книги: Маргарет Элфинстоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Глава двадцать первая

Двадцать третье сентября

Должна рассказать тебе ещё кое-то о Винланде. Мы были дома в Глауме, примерно в это же время года, или, возможно, чуть позже. Снаружи бушевала буря, а мы сидели у очага и слушали, как завывает западный ветер. Не помню точно, кто гостил у нас тогда: по осени нас часто навещали гости. Пора между уборкой урожая и зимой – подходящее время для тех, кому не сидится дома. Смеркалось, мальчики вернулись домой. В тот год они провели дома последнее лето вместе, отправляясь верхом вдвоём. Иногда они возвращались той же ночью, иногда не появлялись неделями. Раньше я беспокоилась за Торбьёрна, – он может либо затеять драку, или ввязаться в ссору, а если его убьют, тогда Снорри будет обязан отомстить за брата. Когда их обоих не было дома, мне всегда становилось не по себе. Я старалась не смотреть, возвращаются ли лошади, но всё же поглядывала, не в силах ничего с собой поделать. Как только они уехали из дома окончательно, не остаётся ничего иного, как изводить себя переживаниями. Следующей весной Снорри отплыл в Норвегию, и я слышала новости о нём лишь раз в три года, причём весточка достигала меня спустя шесть месяцев, с тех пор, как его видел человек, что принёс её. Я молилась за него каждый день, но всё же переживала не так сильно, как в ту пору, когда он был молодым человеком и разъезжал вместе с друзьями по всей Исландии. К тому времени как Снорри вернулся из Норвегии, Торбьёрн тоже уехал.

Торбьёрн отправился в Миклагард, когда ему только исполнилось семнадцать, там он вступил в варяжскую дружину. Прошло больше десяти лет, прежде чем он вернулся домой, и когда он переступил порог, на миг мне показалось, что это какой-то чужестранец. Потом я поняла, что этот иностранец с загрубевшим лицом и выцветшими волосами, в необычной одежде и есть Торбьёрн. Он источал неукротимый дух, предупреждающий о скрытой внутри силе, его облик показался беспокойным, даже угрожающим, хотя это и был мой сын. Он был вспыльчивым, крепким мальчиком, ростом не выше своего отца, крайне трудолюбивый дома, но всегда слишком задиристый, склонный к драке. Человек, который вернулся, был уже не такой агрессивный, но, Агнар, я бы опасалась оказаться его врагом. Однако, будучи его матерью, очень скоро мне стало ясно, сын никогда не позволит, чтобы я испытывала в чём-либо нужду, покуда жива. Он привёз домой сундук, набитый восточными сокровищами: шелками и самоцветами, переливающимися разными цветами. Брату он подарил зловещий кривой меч, который выглядел так, словно выкован из двух металлов – клинок был одновременно гибким как хлыст и жёстким, и каждый, кто видел его, дивились такому чуду. Торбьёрн вернулся как раз тогда, когда заболел Карлсефни, и я очень переживала за него. Я хорошо помню, как муж сидел вместе с Торбьёрном за столом и изучал вещицы из незнакомых ему металлов, и задавал один за другим вопросы о далёких странах, в которых побывал сын, каково там живётся людям, как мужчины разрешают распри. Расспрашивал о морях, приливах, и о неведомых богах, в которых верят те язычники. Той зимой Карлсефни вообще не выходил на улицу. К следующему июню он так разболелся, что не смог поехать верхом на тинг, который пропустил лишь однажды, с тех пор, как мы поселились в Глауме. Но его никогда не покидало любопытство, Агнар. Будучи уже не в состоянии путешествовать сам, он бесконечно расспрашивал странников. Он внимательно слушал и мог прочитать человека как книгу.

Пора вернуться к нашей работе. В то время Торбьёрну исполнилось пятнадцать, и он никогда не бывал дальше Тингведлира, места проведения альтинга. До того, как Снорри уехал, они с братом были очень близки. Снорри всегда снисходительно относился к проделкам брата, и я подозреваю, он часто оберегал Торбьёрна, не позволяя ему влезть в неприятности. Снорри не был завистливым мальчиком, но четыре года – довольно большая разница у мальчишек-подростков. Торбьёрн вырос очень быстро, и с тех пор они почти сравнялись. После этого они расстались на много лет, но, когда снова встретились, показалось, что спустя всё это время между ними ничего не поменялось. Я рада, что мне удалось дать своим сыновьям то, чего была лишена сама – я имею в виду общество друг друга. Пока у меня не было моих мальчиков, я всегда завидовала братьям и сёстрам. Хотела бы я противостоять миру вдвоём, а не в одиночку. С тех пор как родился Торбьёрн, я больше не испытывала этого чувства, потому что сумела подарить своим детям этот бесценный дар.

Останови меня Агнар, а то я так буду рассказывать тебе о сыновьях, так и не перейдя к делу. Знаешь, я скучаю по ним. Скучаю по сыновьям, и по своим невесткам, и внукам, и хочу, наконец, увидеть правнука. Думаю, уже пора отправляться домой.

Молодец, что остановил меня. Так вот, мы были дома, в Глауме: я, Карлсефни, двое наших сыновей в промокшей одежде, с раскрасневшимися лицами, после бешеной скачки сквозь дождь и ветер. Тем временем наши гости подвинулись поближе к огню, а домашние рабы убирали остатки вечерней трапезы. Снаружи опускались сумерки, а ветер всё крепчал, усиливаясь до бури.

Из-за шума ветра мы не услышали, как кто-то вошёл в дверь, но вдруг появился запыхавшийся раб и сказал, что на западной дороге в долину показалась группа всадников. Мужчины поспешили на улицу, я накинула плащ на плечи и последовала за ними. Как только незнакомцы перешагнули наш порог, и Карлсефни поприветствовал их, я вдруг увидела в голове картину: мой отец в дверях Лаугабрекки и рядом группа всадников в мокрых плащах, они прискакали, спасаясь от непогоды. Я ощущаю запах лошадей, мне кажется, что я слышу, как ревёт море, разбиваясь о скалы к югу от берега, чувствую солёные брызги, что приносит ветер и хлещет меня по щекам. Я снова крошечная, маленькая девочка, вцепившаяся в дверной косяк. Я смотрела широко раскрытыми глазами на шторм, бушующее море и вооружённых мужчин, внезапно появившихся из сумерек. Не знаю, происходило ли это на самом деле, но воспоминания были настолько яркими, что я на миг потеряла голову. Затем наваждение исчезло, я снова стала сама собой – хозяйкой Глаумбера, и поприветствовала нежданных гостей.

К нам приехал человек по имени Гудлейф, знакомый Карлсефни. Как и Карлсефни, он зарекомендовал себя успешным морским торговцем. Мы удивились, увидев его в начале зимы так далеко от дома, от Боргафьорда, но он сказал, что хочет обсудить с Карлсефни одно дело. Как только наши гости утолили голод и жажду, Гудлейф изложил свою историю.

Зал Глаума полон теней. В длинном очаге пылает огонь, а полудюжина масляных ламп разливают лужицы света вокруг держателей на стене. Люди рассаживаются на скамьи предвкушая услышать рассказ Гудлейфа. Начало истории хорошее, слушатели замерли, затаив дыхание. Карлсефни сидит на своём резном кресле, поддерживая подбородок ладонью, лицо скрыто в тени, так что нельзя понять, куда он смотрит. По левую руку сидит его сын Снорри, он уставился на Гудлейфа, будто слушает глазами. Он выглядит ошарашенным, будто человек, которому неожиданно рассказывают о его собственных мечтах, или историю, которую когда-то знал и позабыл. Рядом с ним Торбьёрн, тот разглядывает Гудлейфа, оценивая гостя взглядом. Он хмурится, и лишь тогда проявляется сходство с матерью – та же самая вертикальная складка меж бровей, которая однажды превратился в морщину. Справа от Карлсефни – Гудрид, она сидит, опираясь на локоть, прикрыв ладонью рот. Глаза не выдают её чувств, за исключением того, что она ни на миг не отводит взгляда от лица Гудлейфа.

Гудлейф сидит у очага на противоположной скамье. Он говорит, чувствуя свою власть над слушателями. Он способен нарисовать образы в мыслях людей. Он может мысленно унести их от родного очага и отправить в путешествие в незнакомую страну. Он принёс с собой образы с края света и дарит их слушателям. Эти люди никогда не попадут туда – путь закрыт. Места, куда он которых идёт речь, теперь можно лишь вообразить, но когда он всматривается в лица слушателей, то понимает, что ему удалось перенести их туда, и его слов вполне достаточно, чтобы превратить рассказ в реальность.

Прошлым летом Гудлейф отплыл из Норвегии и направился по торговым делам в Дублин, намереваясь вернуться оттуда домой в Исландию. Когда он уладил дела в Ирландии и отплыл домой, уже наступил конец осени. Он находился всего в одном дне плавания от Ирландии, когда сначала задул восточный ветер, потом северный, а к вечеру разразился настоящий шторм. У него не оставалось выбора, кроме как править в открытый океан. Днями напролёт из-за плохой видимости они не видели даже клочка суши. Наконец, ветер стал утихать, стояла пора равноденствия, поэтому сложно было определить, как далеко к югу их отнесло, но воздух был тёплым, и когда Карлсефни спросил его о льдах, Гудлейф сказал, что они их не видели. В конце концов, они заметили землю на западе. Она совсем не походила на Исландию или Гренландию, – вместо гор их взору предстали длинные пологие холмы. Когда мореходы подошли ближе, оказалось, что холмы покрыты зелёным лесом, несмотря на осень.

Они понятия не имели, где находятся, страдали от истощения и жажды, поэтому последовали вдоль побережья, пока не нашли укромную бухту с белым песком, где причалили и сошли на берег. Пока люди наполняли бурдюки водой из ручья, то услышали какой-то звук, а когда осмотрелись по сторонам, увидели чужаков с коричневой кожей, которые бежали к ним по берегу с обеих сторон. Наполняя бурдюки с водой, северяне побросали оружие, в любом случае, скреллингов оказалось слишком много, так что моряки Гудлейфа даже не пытались сопротивляться, будучи с голыми руками. Так что скреллинги довольно легко связали их и повели вглубь леса.

Шли они недолго. Тропа была хорошей, но узкой, сумрачный лес скоро закончился, а затем они, моргая от яркого солнца, вышли на поляну и оказались в самом необычном поселении, которое когда-нибудь видели. На поляне пылали несколько небольших костров, вокруг странные круглые палатки из сшитых вместе звериных шкур, наброшенных на каркас из деревянных жердей. Как только скреллинги привели пленников в поселение, их сразу окружила стайка ребятишек. Дети нисколько не боялись северян, лопотали на незнакомом языке и даже пытались дотронуться до незнакомцев. Ещё там были женщины, они отошли от костров, они молча стояли поодаль и смотрели, никто даже не пытался прикрикнуть на детей.

Гудлейфа и его людей привели в центр лагеря, ноги пленников связали одной верёвкой, а руки скрутили за спиной. Никто не пытался заговорить с ними, но было ясно, что среди скреллингов происходит что-то вроде спора. Гудлейф мог лишь предполагать, что предмет спора состоял в том, убить ли пленников, или сделать их рабами. Ему пришло в голову, что, в качестве рабов они представляют слишком большую опасность, и их, скорее всего, искалечат. И когда он задумался о способе, которым это может быть сделано, то понял, что лучше умереть, и даже попытаться покончить с собой. Но спор утих, и ничего не происходило. Казалось, все чего-то ждут. Припекало солнце, и пленников, сидящих на поляне, мучила жажда. Они переговаривались друг с другом, обсуждая попытки бегства, но за ними присматривали слишком много людей. Так что им ничего не оставалось, как просто сидеть на поляне, за ними пристально наблюдали часовые скреллингов.

В конце концов, в лагерь прибыла другая группа людей. Один из них казался кем-то вроде хёвдинга или вождя, потому что те дикари, кто пленили их, кланялись и говорили с ним уважительно. Гудлейф почти не обратил на него внимания, больше разглядывая человека рядом с вождём. Старик с седыми волосами, на голову выше любого скреллинга в лагере. Кожа потемнела от загара, но всё же он был бледнее остальных скреллингов. Как и все, он носил рубаху из оленьей кожи и штаны, за исключением потрёпанного шерстяного плаща, накинутого на плечо, так что вторая рука оставалась свободной, будто бы для меча, хотя оружия при нём не было. Гудлейф наблюдал, как совещаются скреллинги, не сводя глаз с необычного старика. Вновь прибывшие подошли поближе, и Гудлейф заметил, что ветхий плащ незнакомца держится на овальной бронзовой фибуле в виде змеи, пожирающей свой хвост. Вождь вместе со странным человеком стояли и разглядывали пленников. Гудлейф взглянул в глаза незнакомца и увидел, что они светло-голубые.

– Ну и ну. – Человек оглядел их с ног до головы и покачал головой. Гудлейф сообразил, что ничуть не удивился, когда незнакомец заговорил с ними на исландском. – Итак, откуда вы прибыли?

Гудлейф поднялся, и скреллинги даже не попытались остановить его.

– Кто ты?

– То же самое я хотел спросить тебя, друг мой.

– Я – Гудлейф, сын Гудлауг, из Исландии.

– Из какой области Исландии?

– Из Боргафьорда.

– А откуда именно из Боргафьорда?

– Из Рейкхолта. Ты знаешь, где это?

– О, да. Я знаю Рейкхолт. У тебя есть дядя, или, может быть двоюродный дедушка, которого зовут Торфинн?

– Ты знаешь мою семью?

– Думаю, нам нужно потолковать.

Незнакомец обернулся к вождю и быстро затараторил что-то на языке скреллингов. Гудлейф переводил взгляд с одного на другого, пытаясь уловить суть разговора. Он ничего не понял, но, в конце концов, исландец обратился к нему снова:

– Ты обещаешь, что если с вас снимут путы, то ты и твои люди будете вести себя смирно?

Конечно же, Гудлейф немедленно пообещал, так как события приняли более благоприятный оборот. Но незнакомец перебил его.

– Это не всё. Вам позволено переночевать здесь, уже почти стемнело. Но я хочу, чтобы вы покинули деревню на рассвете, и более того, ты должен поклясться, что никогда больше не попытаешься отыскать это поселение, и никому не расскажешь, где оно находится.

– Я не могу, даже если попытаюсь, – ответил Гудлейф, – потому что мы понятия не имеем, где оказались.

– Тем лучше для вас. Поклянись мне, что вы отправитесь на восток, пока не достигнете обитаемых земель, и никогда не попытаетесь снова оказаться здесь. Ты понимаешь, что никто не должен узнать об этом месте?

– Я понимаю. Но почему?

– Это не ваш мир. Будет худо, если вы не уберётесь. Если бы не я, они убили бы вас. А если ты, или кто-то ещё вернётся, меня здесь уже не будет, и тогда не рассчитывайте на милосердие.

– Ты говоришь, тебя здесь уже не будет. Надеюсь, ты отправишься домой вместе с нами?

Но старик снова заговорил с вождём скреллингов. Затем он сказал:

– Гудлейф, так ты поклянёшься?

Гудлейф посоветовался со своими людьми, и они охотно приняли предложенные условия. Затем Гудлейф вслух произнёс клятву, и когда он говорил, исландец повторял его слова на языке скреллингов. После этого всем пленникам перерезали путы, и пока северяне растирали запястья и лодыжки, им принесли воды, и они вдоволь напились.

– Слушайте, исландцы, – сказал незнакомец. – Вечером вам принесут пищу, вы можете спать на этом же месте. Вы клянётесь, что, пока я буду разговаривать наедине с Гудлейфом, вы будете вести себя тихо?

Один из людей сказал, что согласен переночевать здесь, но предпочёл бы гадить в другом месте, тогда мореходам позволили справлять нужду на опушке леса. А затем исландец повёл Гудлейфа свою палатку. Вскоре появились женщина из скреллингов со свежеприготовленным мясом, она поднесла пищу сначала исландцу, потом Гудлейфу, а потом вышла и прикрыла полог палатки. Двое мужчин ели и разговаривали всю ночь, тем временем взошла луна и опустилась снова, и, в конце концов, недолгая ночь уступила место утренней заре.

Исландец задавал вопросы обо всех важных людях в округе Боргафьорда, а затем расспрашивал о Брейдавике и Снайфельснесе. Он спросил о Снорри Годи, чем закончилась междоусобица возле Снайфеля. В итоге он поинтересовался фермой Фродривер, спросил про Турид, жену Торира, которая проживала там, и о её сыне Кьяртане. Гудлейф поведал ему, что Торир умер. Гудлейф не был знаком с Турид, но хорошо знал Кьяртана, потому что повстречал его на тинге тремя годами ранее, и был очень впечатлён юношей. Гудлейф рассказал исландцу, что люди хорошо отзываются о Кьяртане. Тот, будучи совсем юношей, покончил с чертовщиной, которая началась во Фродривер после смерти его отца. С силой Кьяртана считались все – и живые и мёртвые. Казалось, исландец никак не мог наслушаться историй про Кьяртана, сына Торира, и Гудлейф старался изо всех сил, рассказывая всё, что знал.

Наконец, Гудлейф затронул тему, которая не давала ему покоя с тех пор, как исландец заговорил с ним.

– А что насчёт тебя, господин? – спросил он. – Я не стану выспрашивать о твоём долгом изгнании, если ты сам не захочешь поведать об этом. Ты ведь вернёшься вместе с нами в Исландию?

Повисло молчание. Затем исландец покачал головой, и Гудлейф понял, что тот уже давно всё решил.

– Нет, – сказал он. – Я не хочу возвращаться. Слишком много времени утекло. Не хочу закончить жизнь на родине призраком. Нет, Гудлейф, я уже мертвец, и будет лучше, если таким и останусь. Но я хочу, чтобы ты кое-что сделал для меня.

Разумеется, Гудлейф заверил, что выполнит любую его просьбу. Исландец откинул шкуры, что покрывали постель и достал отличный норвежский меч. Затем он с трудом снял золотое кольцо со среднего пальца правой руки.

– Вот, возьми это, – сказал он. – Отдай меч Кьяртану из Фродривер, а кольцо – его матери Турид.

– Что передать им о человеке, который отправил эти подарки?

– Скажи им, что этот человек любил Турид из Фродривер больше, чем её брат Снорри Годи из Хельгафелля. Передай им, что ты поклялся, что никто и никогда не будет пытаться отыскать меня. Меня не найти, даже если кто-то рискнёт приехать сюда. Это огромная страна, здесь множество бухт, и напрасно надеяться, что за пределами мира людей можно повстречать кого-нибудь из смертных.

Вот и всё, что должен был передать Гудлейф. На следующее утро он и его команда отплыли на восток, и, несмотря на зимнее время года, им удалось добраться до берегов Ирландии. Они перезимовали в Дублине, а следующим летом отправились домой. Затем Гудлейф выполнил своё обещание, поехал во Фродривер и вручил подарки. Он сказал Турид и Кьяртану, что хотел бы поговорить с Карлсефни, но совсем не для того, чтобы нарушить клятву, а расспросить Карлсефни о его путешествии, и прояснить для себя некоторые детали.

Меня тронуло, Агнар, что после всех этих странных событий Турид отправила мне весточку. Она велела передать Гудлейфу, что не забыла о ребёнке, с которым Халльдис приходила во Фродривер. Когда я была маленькой девочкой, Турид сказала, что я вырасту прекрасной девушкой. Теперь она уже состарилась, но всегда рада повидаться со мной снова. Разумеется, мы знали Кьяртана, потому что часто встречали его на тинге, но мне вспомнился случай, как я впервые увидела убитого в ссоре мужчину, и маленького мальчика с сияющими глазами, который бежал прочь, держа в руке топорик, обагрённый человеческой кровью. Но всего более я размышляла о Бьёрне из Брейдавика, который часто навещал нас в Арнастапи. Я вижу его ярче всех остальных в своих воспоминаниях. Сильный, горячий мужчина в норвежском плаще, он часто сидел, попивая, у нашего очага и запросто мог поболтать о чём-нибудь с маленькой девочкой, для которой вырезал деревянные игрушки, когда её родного отца даже не волновало, жива она или нет.

Я вспоминала обо всём этом, пока не заметила, как вокруг снова зашумели голоса. Каждую зиму, сидя у очагов, мужчины в Исландии толкуют о Винланде, но теперь вряд ли кто-то осмелится отправиться туда. Лишь гренландцы, которые остро нуждаются в древесине. Думаю, теперь это всего лишь мечты, за которыми должно что-то стоять, но мужчины любят помечтать.

Снорри помалкивал весь вечер. А Торбьёрн наоборот, задавал вопросы, в своей обычной дерзкой манере, будто сомневался в правдивости ответов. В конце концов, Гудлейф обратился к моему старшему сыну, – А как насчёт тебя, Снорри? Есть ли у тебя мечта отправиться куда-нибудь?

Снорри всегда был немногословен. Он лишь коротко ответил Гудлейфу, что по весне собирается в Норвегию на отцовском корабле.

– О, да, у Карлсефни там есть свои интересы, я знаю. Значит, ты готов продолжить дело отца, как и подобает хорошему сыну?

– Да. – Пусть мой сын не бросает слов на ветер, но упорен в достижении цели, и будь уверен, что он так и сказал, пусть это прозвучало не оригинально. – И это тоже, – сказал Снорри Гудлейфу. – Я сполна наслушался рассказов. И хочу сам взглянуть на мир.

В конце концов, он увидел мир, Агнар, и понял, чего каков он. Да и я тоже, и ты сам. Я стара, к тому же устала. Порой я думаю, чем больше мы видим, тем меньше знаем. Да, я устала, и уже поздно: тени уже доползли до стены. Ещё день, Агнар, я займу ещё один твой день.