Текст книги "Морская дорога (ЛП)"

Автор книги: Маргарет Элфинстоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Я не стала перечить, а отошла на десять шагов и остановилась. Карлсефни не взглянул на меня, я же не собиралась повиноваться ему, для меня казалось гораздо хуже сидеть в неведении. Наши люди возвращались на берег с оружием и щитами. Лишь Карлсефни и Снорри всё ещё стояли безоружными. Первая кожаная лодка коснулась песка в волнах прибоя, остальные подошли следом.

– Стойте!

Наши люди, повинуясь приказу, выстроились позади, сжимая мечи и держа круглые щиты. Карлсефни, хлопнув по плечу Снорри, отправился вместе с ним через дюны на берег, разведя пустые руки в стороны, показывая, что не вооружены.

Люди с коричневой кожей миновали прибой и остановились на берегу. В каждой лодке осталось по одному человеку, удерживающему её на плаву. Опустевшие лодки подпрыгивали на волнах прибоя, казалось, они почти ничего не весят. Я стояла и наблюдала, готовая бежать назад и спрятать сына, если начнётся стычка. Скреллинги ниже ростом наших мужчин, а ещё чёрные, словно демоны. Полуголые, одетые в шкуры, их коричневая кожа казалась обожжённой. Мечей у них было, некоторые сжимали короткие острые палки, похожие на дротики. Мне вспомнились истории, которые я слышала о демонах, оборотнях, о полулюдях, тварях из пламени преисподней, которые пробрались на окраины мира, хватая смертных и питаясь их душами. Я перекрестилась, наблюдая, как мой муж спустился на берег, остановившись в двух шагах от стоявшего впереди скреллинга. На мгновение, Карлсефни, чьё тело я знала так же хорошо, как и своё, вдруг показался мне каким-то чужим. В первый раз в жизни я обратила внимание, какой он высокий и светловолосый, хотя среди наших людей он не выделялся ни тем, ни другим. Одет он был как обычно, – в рубаху и штаны из некрашеной шерсти, на ногах – кожаные сапоги, на поясе нож в кожаных ножнах. Я внезапно подумала, что, хотя его лицо и потемнело от непогоды и покрылось морщинами, под одеждой его кожа такая же белая и гладкая, как кожа его сына, на мгновение он показался мне таким беспомощным и уязвимым перед лицом тех, кто олицетворял наши кошмары.

Скреллинги стояли и смотрели на двоих северян. Они огляделись по сторонам, взглянули на остальных наших, стоящих поодаль с обнажёнными мечами, за их спинами высились дюны. Затем один из скреллингов повторил жест Карлсефни и широко развёл руки ладонями наружу. Он шагнул вперёд и остановился на расстоянии длины двух мечей от Карлсефни и Снорри. Я не расслышала, но заметила, что он заговорил. Затем Карлсефни помотал головой. Скреллинг заговорил снова и Карлсефни что-то ответил. Коричневый человек принялся жестикулировать и повысил голос, так что я услышала его голос. Это был человеческий голос, но я ничего не разобрала. Затем я услышала ответ Карлсефни: "Я не понимаю. Ты говоришь по-исландски? Я не понимаю".

Казалось, они одновременно уступили друг другу. Карлсефни пожал плечами, и в то же время скреллинг развёл руки в жесте, напоминающем выражение беспомощности, и я думаю, все очень удивились тому, что они вторили друг другу, потому что с обеих сторон послышался смех. После этого показалось, что скреллинги чуть расслабились, они подошли к нашим людям, которые не двигались с места. Дикари не пытались заговорить или потрогать северян, а лишь разглядывали и бормотали что-то друг другу, указывая пальцами. Они не сводили глаз с обнажённых мечей. Наши мужчины настороженно, словно псы, наблюдали за скреллингами, сжимая оружие в руках. Я вдруг осознала, что напряжённо сцепила пальцы, страстно надеясь, что наши мужчины будут держать себя в руках. Я знала, что достаточно одного неловкого движения, чтобы оборвалась туго натянутая нить, ведь норнам нет доверия. Сёстры жаждали битвы, требовали мёртвых, но это были мои соплеменники, и я взмолилась более милосердному Господу, чтобы все они остались живы. Странно вот что, Агнар, я больше сомневалась в своих земляках, я не верила, что скреллинги могут внезапно изменить намерения и напасть. Я ничего не знала о них, но очень хорошо знала наших мужчин, и понимала, что на северян едва ли можно ждать мирного разрешения.

Возможно, скреллинги почувствовали то же самое, потому как один из них внезапно заговорил, и все они разом попятились к лодкам. Прежде чем мы сообразили, что произошло, они снова оказались в лодках. Чужаки заработали странными вёслами, и их флот очень быстро удалился, они достигли мыса, ограничивающего нашу лагуну, и скрылись из вида.

Тебе может показаться это незначительным инцидентом. Кровь не пролилась, никто не пострадал, но эта первая встреча изменила всё, и я думаю, что после этого никто из нас уже не мог спать спокойно, как прежде. Конечно, мы всё время обсуждали этих странных людей, и думаю, все понимали, что ещё увидим их. Снорри хотел поскорее уплыть отсюда, отбросив мысль провести здесь ещё одну зиму. Если бы мы послушали Снорри, то сын был бы жив. Тогда никто не ведал будущего, и все понимали, что случайная смерть может стать благом, спасением от дальнейших страданий. Только судьбе ведомо будущее. Провидение, в которое я верю, тоже кажется мне деспотичным и капризным. Но возможно, когда мы умрём, мы узрим мир глазами богов, и поймём, что и судьба, и провидение на самом деле единое целое.

Конечно же, скреллинги вернулись. После нашей первой встречи, мы выставили наблюдателей, так что их появление обнаружили сразу же, как только дикари обогнули мыс. В этот раз было столько лодок, казалось, море усеяно кусочками древесного угля, а когда скреллинги начали вращать свои цепы-трещотки, поднялся невообразимый шум. Мы подумали, что должно быть, это означает нападение. Наши люди побежали вооружаться, а затем выстроились на вершинах дюн, выжидая. По сравнению с количеством лодок, наших было очень мало, но близился пик прилива, это означало, что, если дело дойдёт до схватки, мы атакуем их сверху, как только они ступят на берег.

Мой сын бодрствовал, а я стояла в дверях хижины, держа его на руках. Думаю, Снорри не ощущал моего страха, казалось, он ни о чём не догадывался, мальчик брыкался, пытаясь освободиться и побежать на берег, посмотреть, что там происходит. Я никогда не чувствовала себя настолько уязвимой, зная, что он полностью доверяет мне, ведь я не смогу защитить нас обоих, если наш маленький отряд перебьют. Даже если мне удастся убежать вместе с ним в лес, я не смогу покинуть Винланд, так что лучше погибнуть, чем оказаться на свободе. Я даже не пыталась представить, что будет, если меня схватят. Я слышала множество историй о набегах северян на чужеземцев: сначала убивали детей, насиловали женщин, которых, в конце концов, могли убить или оставить в живых. Именно так вели себя наши мужчины в чужих странах. Я понятия не имела, есть ли в скреллингах хоть что-то человеческое, но знала, что они будут вести себя также. Я носила нож на шнурке на шее и знала, что должна сделать всё что смогу, если придёт роковой день. Я не осмеливалась представить всё это в подробностях. Я ощутила внутри холод и не могла здраво соображать. Руки похолодели и вспотели, я едва удерживала сына. Я сосредоточилась на том, чтобы успокоить его и не дать ему упасть. Когда худшие страхи становятся явью, то действительность начинает больше напоминать сон. Я полагаю, это способ сохранить здравый рассудок – верить в то, что, когда проснёшься, окажешься совсем в другом месте.

Но скреллинги и не думали сражаться. Они вышли на берег, как и раньше, без оружия. Их предводители стояли у подножия дюн и, яростно жестикулируя, заговорили на своём непонятном языке, подзывая наших людей. Остальные за их спинами разгружали лодки. Всё это совсем не напоминало ночной кошмар: холод внутри меня растаял, и лишь тогда я поняла, что моё сердце колотится так сильно, что содрогается всё тело. Я глубоко вздохнула и двинулась вперёд, чтобы лучше видеть. Снорри немного успокоился и, широко раскрыв глаза, с удивлением разглядывал происходящее на берегу. Скреллинги разложили на свой груз на песке и выразительно указывали на товары. Меха. У них были меха, Агнар. Это оказалось так неожиданно, совсем не то, что я ожидала, и я почувствовала, что трясусь, еле сдерживая смех. С трудом мне удалось сглотнуть, чтобы успокоиться и не расхохотаться как дурочка. Эта сцена напомнила мне картину, когда Торстейн вернулся с охоты и сложил свои трофеи у ног моего отца. Там были оленьи шкуры, тюленьи кожи, огромные бурые медвежьи шкуры, волчьи и лисьи шкурки, и ещё какие-то меха, странного, незнакомого мне зверя. Позже, уже в Норвегии я узнала, что этот зверь чем-то напоминал кошку, но тогда я ничего не знала об этом животном. Меха выглядели так богато, так необычно и нелепо, разложенные на берегу дикой страны, лежащей за пределами мира. Вдруг я поймала себя на мысли, что уже не думаю о Торстейне, а скорее о торговце Торгейре и его сыне Эйнаре, которые однажды ослепили меня роскошью, показав, какие прекрасные вещицы делают в далёких странах. Тогда всё встало на свои места, будто бы я пробудилась от кошмара. Карлсефни, который, в конце концов, сам был торговцем, тоже всё понял, и тут же убрал меч в ножны, положил щит на песок и развёл руки в жесте, которым он воспользовался в прошлый раз, чтобы успокоить тех дикарей. Затем он спрыгнул с вершины дюн вниз, скользя по осыпающемуся песку, и остался один на один с вождём скреллингов.

После чего события стали развиваться быстрее. Наши люди спрыгивали вниз с дюн, хохоча как ненормальные, радуясь внезапной перемене. Я посмотрела вниз и увидела, как наши и скреллинги смешались друг с другом на песке, светловолосые и чёрные, все одновременно громко говорили и размахивали руками, каждая группа с трудом пыталась безуспешно понять друг друга. Я разобралась в ситуации раньше, чем остальные, потому что стояла в стороне и видела их всех, а любой из наших людей, оказавшись внизу, видел лишь то, что происходило рядом с ним. Скреллинги облепили северян и указывали на мечи, иногда даже пытаясь дотронуться клинка, не подозревая, насколько смертоносно это оружие. Наши люди пытались спрятать мечи, как можно надёжнее укрывая их щитами. Поначалу я подумала, что дикари пытаются убедить убрать оружие. Кое-кто из наших так и поступили, убрав мечи в ножны, но скреллинги хотели совсем другого. Они подступили вплотную и зашумели ещё громче. Один из дикарей схватился за ножны на поясе Торбранда и потянул к себе. Торбранд грубо оттолкнул его. Обе стороны закричали, началась потасовка. Торбранд снова обнажил свой меч. Я закричала: "Торфинн!", напугав криком ребёнка, так что Снорри подпрыгнул у меня на руках.

Карлсефни обернулся.

– Гудрид! Назад! Немедленно возвращайся!

– Ты не видишь! – Прокричала я ему. – Мечи! Они хотят ваши мечи!

Он оглянулся по сторонам и сразу же понял, о чём я. Он колебался, но я всё видела, а он нет, и, благодаря этому, соображала быстрее.

– Торфинн!

Карлсефни поднял взгляд, и я сказала ему, что нужно делать.

– Что-нибудь другое! Предложи что-то другое! Быстрей!

Увидев, что до него дошло, я всё же оказалась быстрее. В конце концов, у нас не было с собой почти никаких товаров, а я заметила, что они одеты в шкуры, будто дикие звери.

– Ткань!

Он задумался всего на миг, а потом сразу же отправил людей бегом к хижинам. Всё что у нас было, требовалось нам самим: ткань запасной парус, одеяла, плащи, навесы. Наши люди разложили на песке всё, что удалось принести. Думаю, эта уловка не сработала, не окажись среди остальных вещей красного плаща Карлсефни. Как только скреллинги заметили цветную вещь, они уже не могли оторвать от неё взгляд. Они схватили шерстяной плащ и стали передавать друг другу, восхищённо поглаживая ткань. Не думаю, что они когда-либо держали в руках шерсть. Они ощупывали сплетённые нити вдоль и поперёк, а затем снова расправили цветной плащ, восторженно крича.

У нас почти не было с собой другой окрашенной одежды, и возможно, к лучшему: скреллинги посчитали такую вещь редкой и ценной. В итоге Карлсефни ножом разрезал свой плащ на полосы и раздал их вождям. Тем временем остальные разбирали другие вещи, вытаскивая из кучи то, что им нравилось. Казалось, скреллинги уже позабыли о мечах. Я думаю, они вспомнили бы о них, если бы мы не показали им ещё кое-что. Нам крупно повезло, ведь никому из нас в голову не приходило, что эти существа в человеческом обличье ни разу не пробовали молоко. Карлсефни отправил двоих за кислым молоком, потому что нам больше нечего было предложить, и когда те вернулись, он демонстративно окунул чашу в бочку и отпил из неё.

Скреллинги уставились на жёлтую жидкость в бочке и что-то забормотали меж собой. Они наблюдали, как Карлсефни осушил чашу, снова наполнил её и протянул их вождю, предлагая попробовать напиток. Дикарь берёт чашу, пробует и издаёт удивлённый возглас. Кажется, вкус пришёлся ему по душе, он допивает, зачерпывает и передаёт другому. Скреллинги столпились вокруг, и, конечно же, на всех молока не хватило, но, кажется, они остались довольны. Дикари вели себя необычайно благопристойно, будто присутствовали на какой-то церемонии, и, в конечном счёте, показалось, что они немного расслабились. Я задавалась вопросом, разделяли ли они наши обычаи, – не покушаться на жизнь человека, которому ты предложил пищу и питьё. Видимо им показалось, что этот новый напиток гораздо ценнее их товаров, и не стали возражать, когда наши люди подошли к их мехам и принялись выбирать понравившиеся вещи.

Моё дитя забеспокоилось. Взрослым удалось заключить сделку, расплатившись молоком, будто серебряными монетами, но Снорри не поддался бы на такой обман. Я отправилась с ним к хижине, уселась в дверном проёме и принялась кормить малыша из ложки холодным мясным бульоном, прислушиваясь к шуму и крикам, доносящимся с берега.

То, что произошло дальше, всё ещё преследует меня. Ничего страшного не случилось, но вместе с тем ужасом, который я испытывала, когда снова появились скреллинги, вкупе с последующими событиями в Винланде, тот случай совершенно сбил меня с толку. Я буду видеть её лицо до самой смерти.

Я была одинока, Агнар: одинока в том смысле, что рядом не было подобных мне. Я всегда находилась в компании: отец, мужья, сыновья, друзья, слуги; я никогда не была в одиночестве и не чувствовала себя никому не нужной. Тем не менее, я всегда ощущала одиночество. В большинстве усадеб возле очага хлопочут несколько женщин. Но только не у меня. Я потеряла мать, Халльдис, и никто из моих мужей не привёл меня в свой домой, где жили бы женщины. У меня никогда не было подруги. Я знаю, что у других женщин есть подруги. Возможно, нужно учиться заводить друзей в молодости, но по какой-то причине мне так и не удалось это. Не знаю, почему у меня ничего не вышло.

Пока мы жили Хопе, я не видела ни одной женщины больше года. Или всё же видела? Что-то, что я вообразила, на что надеялась, или всё это было по-настоящему? Это произошло после обеда. После того как я испытала напрасный страх, я почувствовала слабость и усталость. Я привыкла дремать днём, по большей части из-за жары, и отчасти из-за того, что мой сын просыпался по два-три раза за ночь. Поэтому, несмотря на то, что скреллинги всё ещё находились по другую сторону дюн, я сидела на пороге и кормила сына обедом, и почувствовала, что меня начало клонить в сон.

Я мало что могу рассказать тебе из того, что помню тогда, но знай, я не готова поклясться, что это произошло на самом деле. Все лето я пыталась описать тебе вещи такими, какими они были, хотя, ты вполне допускаешь, что версия другого человека может отличаться от моей. У каждого из нас своя точка зрения, но кроме того, есть некоторые вещи, в которых я не могу быть уверена полностью. Например, я не могу объяснить каков Винланд, где именно он находится, и показать его на карте. Здесь, в Риме, кажется, что Винланда не существует вовсе, или он существует лишь у меня в голове, потому что я единственная, кто побывала там. Жаль, что я не могу поговорить с кем-нибудь о той стране. Тяжело осмыслить прошлое, когда не осталось никого, кто смог бы разделить с тобой воспоминания. Может быть однажды, когда ты состаришься, живя в Исландии, ты вспомнишь эти летние деньки в Риме, вот тогда ты почувствуешь одиночество, которое теперь испытываю я. Ты увидишь прошлое в своих мыслях, но когда попытаешься рассказать кому-нибудь, то поймёшь, насколько твои слова блёклые, незначительные и искажённые. Ты заговоришь и поймёшь, что твоя история никому не нужна, как тень. Вот видишь, в чём трудность, и то малое, что я собираюсь тебе поведать самую суть. Или, возможно, это вообще не имеет смысла, а всего лишь приснилось.

Я говорила, что сидела на пороге, когда вдруг на меня упала тень. Я подняла голову и увидела перед собой женщину. Это точно была женщина, хотя, вместо платья на ней была надета рубаха из оленьей шкуры, как у скреллингов. Ниже меня ростом и очень смуглая. Возможно из-за того, что она застала меня врасплох, хотя она выглядела совсем как те дикари, я сразу поняла, что она не одна из них. Может потому, что она пришла одна, а не находилась среди них. Я не знаю, что это было, и поймала себя на мысли, что смотрю на неё, как на человека, которого я смутно знаю. На мгновение меня это удивило. Казалось ещё миг, и я непременно узнаю её.

Она заговорила со мной. Но я не понимала ни слова. Она говорила так, будто думала, что я смогу понять её, если захочу. Она не бормотала или не кричала, как скреллинги на берегу, а говорила настойчиво и медленно, поэтому я точно могу сказать, что она произносила именно слова. Единственный чужой язык, что я слышала ранее, была латынь, и то, когда читали или пели молитвы. Но она говорила со мной. Слушая её туманную речь, мне казалось, я близка к пониманию её слов, и тогда я сообразила, что любой язык имеет свой смысл. Я представила, что скреллинги, конечно же, понимают друг друга, но мне их речь казалась скорее бессвязным бормотанием, мне и в голову не приходило, что наша речь может казаться им такой же бессмысленной. Женщина указывала на меня, казалось, она задаёт мне какой-то вопрос.

Я дала ей самый подходящий ответ, что смогла придумать.

– Меня зовут Гудрид, – сказала я очень чётко. – А тебя?

Затем до меня дошло, что она не понимает, какое из этих слов моё имя, и я ещё несколько раз повторила своё имя.

– Как тебя зовут? – снова спросила я. – Как твоё имя?

– Гудрид, – ответила она, будто эхо прозвучало.

Как только она произнесла это, раздался металлический звон, затем резкий вопль и крики сражающихся. Моя гостья пропала, я даже не заметила её исчезновения. Я вскочила на ноги, уронив ложку, и Снорри протестующе заплакал. Я бросилась бегом на гребень дюн и увидела окончание кратковременной стычки: скреллинги побежали к своим лодкам и сталкивали их в воду, чем-то напоминая потревоженных тюленей, которые спешили вернуться в море.

Я смотрела сверху на группу людей, оставшихся на берегу. Они стояли с обнажёнными мечами, по-видимому, слишком обескураженные внезапной стычкой со скреллингами, чтобы броситься в погоню. На печке валялись меха и шерстяные плоски ткани, которые в спешке побросали скреллинги. Там лежало ещё кое-что, совсем не похоже на ворох шкур. Я подошла ближе и увидела лежащего темнокожего человека, залитого кровью, на шее ужасная рана от меча. Я сразу же поняла, что это значит. По нашей вине здесь, в Винланде, погиб человек. Я прижала к себе своё беззащитное дитя, и мне показалось, я отчётливо слышу отзвуки звона мечей, звуков, которые ещё ни разу не звучали в этой стране, и это значило, что перед нами захлопнулась дверь. Тогда я точно поняла, что нас выставят отсюда вон.

Глава девятнадцатая

Восемнадцатое сентября

Мы должны были уплыть сразу же, и будь моё слово решающим, так тому и бывать. Меня нисколько не заботило, что скреллинги могли посчитать нас трусами, а себя – победителями. Какое это вообще имело значение, когда мы даже не знали, что они о нас думают? если вдуматься, Агнар, я даже не знаю, что думает мой собственный ребёнок или муж. Если тебя начнут беспокоить мысли других людей, этому не будет конца. Но ты должен вернуть меня к делу, мой дорогой. О чем я должна тебе рассказать? Сегодня утром всё это кажется так далеко. Думаю, когда закончится зима, я отправлюсь домой. Ты слышал, как ночью завывал ветер? Ветер дует здесь так редко, и даже летом, когда веет бриз, всё равно душно. Я рада, что год подходит к концу. В первый раз в жизни я с нетерпением жду наступления зимы. Утром, когда я увидела первые бурые листья, которые ветер гнал по двору, и ощутила солёный запах западного моря, я почувствовала, что снова могу дышать как прежде. Прошлой ночью я спала лучше, и мне приснился сон, что я снова в Исландии.

Я устала, Агнар, и всё это было так давно. Иногда мне кажется, что это произошло вчера, в моих мыслях впечатления такие яркие, и я верю, что стоит мне открыть глаза, я снова окажусь там. Ты сам убедишься, что одно из преимуществ старости, – помнить события пятидесятилетней давности. Меня посещают детские воспоминания, и они так отчётливы, я уже говорила тебе об этом, нет?

О, да, мы говорили о Винланде. Тогда мой сын был ещё совсем дитя. Ты знаешь, он родился там. Да, конечно, я рассказывала тебе об этом. Он был здоровым ребёнком. Думаю, в Винланде ему было хорошо. Всё что нужно младенцу – это мать, и Снорри получил больше материнского внимания, чем другие дети. Понимаешь, больше некому было о нём заботиться. С Торбьёрном всё было по-другому. Мы зачали его в Норвегии, он родился в Глауме, и, хотя я любила и хорошо заботилась о нём, всё же я не могла проводить с ним всё время. У нас была рабыня по имени Инга, которая присматривала за ним. Мой младший любил её. Я наблюдала, как они, взявшись за руки, направляются в коровник, чтобы взглянуть, как доят коров. Торбьёрн в короткой рубашонке, из-под которой видны перепачканные голые ноги и ступни. Когда мальчики вырастают из детской одежды, мне кажется, их маленькие ноги очень привлекательны. Торбьёрн часто проводил время вместе с Ингой, при этом не плакал и ничуть не беспокоился, что меня нет рядом. Как только его отняли от груди, он стал спать вместе со старшим братом. В Глауме он находился в полной безопасности, всё хозяйство это лежало на моих плечах, но, тем не менее, я всегда чувствовала, что мне удалось подарить Снорри что-то особенное, а ему – мне, то, чем был обделён Торбьёрн.

Как только Снорри научился ползать, мне приходилось постоянно присматривать за ним. Он был бесстрашным ребёнком, всегда норовил уползти и посмотреть, чем заняты мужчины, и всё же, если он замечал, что меня нет рядом, то вдруг пугался и плакал до тех пор, пока его не возвращали мне. Отец относился к этому терпимо, покуда я не отняла Снорри от груди. Карлсефни понимал, насколько младенцу необходимо молоко, совсем не так, как маленькому мальчику, который боится оказаться вдали от матери. Летом мужчины часто купались в лагуне. Я сама очень любила купаться, но, конечно же, не могла этого делать, и поэтому Карлсефни стал брать Снорри с собой и окунал его в воду, чтобы научить плавать. Сначала Снорри воспринял это с восторгом, но однажды что-то испугался. Я узнала об этом, когда Карлсефни появился в лагере, и, не сказав ни слова, бросил мне на колени вопящего, задыхающегося от крика, мокрого, голого ребёнка и умчался в бешенстве. Я обернула Снорри и стала его укачивать, пока он не перестал дрожать и икать, затем успокоился и уснул. К тому времени как вернулся Карлсефни, я поняла, что нет причины устраивать из-за этого ссору, а просто сказала ему, что единственный способ воспитать сына бесстрашным – не пугать его. Он ничего не ответил, мне показалось, он слишком раздражён, чтобы понять меня.

Вскоре после этого разразилась одна из тех ужасных гроз, какие обычно бывают в Винланде. Несколько человек укрылись в нашей хижине, которая уже успела промокнуть, ливень стучал по крыше, струйки стекали на земляной пол, превратившийся в грязевое месиво. Мальчик стоял в дверном проёме, держась рукой за косяк, глядя на дождевые потоки широко раскрытыми глазами. Несмотря на дождь, всё равно было жарко. В то лето я просто надевала на Снорри рубашку, не вспоминая о пелёнках. Он стоял на пороге, выглядывая наружу, когда раскидистая молния ударила в лес, и почти в тот же миг раздался оглушительный раскат грома, такой громкий, будто наступил конец света. Думаю, все в доме втянули голову в плечи, но Снорри со смехом обернулся, чтобы побежать ко мне, наполовину ослеплённый блеском молнии. Я позвала его и протянула руки, но муж опередил меня. Он крепко взял Снорри за руку и сказал мне с упрёком: "Он не испугался, разве его может напугать какая-то гроза?" Когда Карлсефни произнёс это, несколько мужчин тайком осенили себя знаками Тора, а Снорри замер и уставился на своего отца. Затем мальчик выпустил отцовскую руку и вернулся к дверному проёму, даже не глянув на меня. "Чтобы воспитать его бесстрашным", мягко обратился мне Карлсефни, "не нужно пугать его". В ответ я не сказала ни слова, Агнар, потому что стала мудрее.

Не зная до того других детей, я воспринимала Снорри, каков он есть. Он не произнёс ни слова, пока ему не исполнилось два года, но он очень хорошо понимал нас, лучше, чем другие дети. Возможно, он не знал, кем он должен быть, будучи единственным ребёнком в том мире. Он слушал нас, и в некотором роде развивался не по годам, и мне кажется, ему просто не приходило в голову, что он может говорить сам. Но когда он заговорил, а это случилось в последнюю зимовку в домах Лейфа, то очень скоро мог произносить целые предложения. Его первым словом было "лодка", а затем "камень". "Мама" и "папа" последовали позже. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, как мешала его развитию, из-за того, что он постоянно находился рядом со мной. Я не замечала этого, просто мы так жили, но когда я вспоминаю то время, то понимаю, что вряд ли уходила даже за милю от нашего лагеря в Винланде. Всё что я делала, казалось, происходило в замедленном движении. Он часами играл на берегу камушками, раковинами и кусками дерева, но стоило мне на миг отвести взгляд, он запросто мог побежать к морю. Поэтому я стояла рядом и не сводила с него глаз. Интересно, о чём я думала теми часами. Уже и не вспомню. Когда мы наконец-то вышли в море, то привязывали Снорри. Больше всего он любил стоять рядом с кормчим возле рулевого весла и помогал править кораблём, особенно когда там находился его отец. В плохую погоду очень трудно было заставить его спокойно сидеть в трюме, а ещё он никогда не знал морской болезни.

Ах да, скреллинги. Мы должны были уплыть, Агнар, после того как убили одного из них. Я не видела, как это произошло. Карлсефни сказал, что несколько скреллингов бродили возле заготовленной древесины. Когда Снорри увидел, что они прикасаются к инструментам, лежащим там, он бросился к ним. Но прежде чем он успел добежать, один из скреллингов взял топор и стал пробовать остроту лезвия. Торбранд попытался выхватить топор, но скреллинг отдёрнул руку. Кто-то из наших замахнулся на него мечом, и дикарь отбил удар топором. Когда дикарь снова поднял оружие, другой северянин выхватил топор сзади, а когда скреллинг развернулся, сразил его одним ударом. Скреллинги увидели, как остальные наши, вынимая мечи из ножен, бросились туда. После чего дикари побежали к лодкам, как раз это я и увидела, привлечённая шумом.

Мы знали, что ещё увидим их. Мы не только убили одного из них, но они также оставили все свои меха и товары, которые привезли для торговли. И я, и Снорри считали, что мы должны немедленно покинуть это место, но Карлсефни не согласился. Мы уже заготовили брёвна нужной длины, чтобы погрузить на наш корабль, но он категорически отказался оставить здесь хоть щепку из срубленных нами деревьев, что потребуются нам для постройки корабля. Я сказала, что мы можем заготовить лес где-нибудь ещё, но не могла не согласиться с тем, что заготовленная древесина уже частично высохла. Он убедил всех, что нам нужно закончить работу, иначе, задержка грозит тем, что нам придётся остаться в Винланде ещё на год. А этого уже никто не хотел. Я думаю, к тому времени все мы заскучали по родным домам.

Большинство мужчины, которые поддержали Карлсефни, считали, что вполне готовы к битве со скреллингами. В конце концов, это были свободные люди, обученные сражаться, и у них не было возможности проявить себя в бою с тех пор, как они покинули Исландию. Они старались избегать междоусобиц, потому что даже самые горячие головы понимали, что нужно как-то уживаться друг с другом и оставаться единой командой, если они хотят вернуться в дома Лейфа. Северяне не страшатся смерти в бою, ты это прекрасно знаешь, Агнар, думаю, они больше боялись остаться здесь, живыми или мёртвыми, и навечно скитаться в этой забытой богом стране. Если же они погибнут в битве, то, конечно же, им не грозит одиночество, потому что они проделают последний путь вместе с товарищами, а их души не будут блуждать неприкаянными, а перенесутся туда, где будут до самого конца света. Полагаю, даже в Винланде смерть в бою – избавление от вечного одиночества. Но я женщина, и думала о своём сыне, так что подобная судьба совсем не для меня, поэтому я уговаривала Карлсефни уплыть отсюда как можно скорее.

Вместо этого мы возвели вокруг лагеря частокол и наблюдали за округой днём и ночью. Кроме этого, мы лихорадочно продолжали заготовку древесины. Прошло три спокойные недели, и ничего не происходило. Наша работа уже подходила к концу, и я уже начала надеяться, что нам удастся покинуть это место до возвращения скреллингов.

Они напали на рассвете. Должно быть, враги прокрались по берегу в утренних сумерках, потому что они появились одновременно из леса и со стороны берега, окружив нас. Наши часовые наблюдали за морем, а не за лесом, так что скреллингам удалось застать нас врасплох. Но нас спас бык. С тех пор, как мы высадились на сушу, нам так и не удалось поймать его. Иногда его замечали рядом с лагерем, когда он пощипывал траву вместе с коровами, но как только кто-нибудь пытался поймать его, он вскидывал рога и бросался в атаку. Если его начинали преследовать, он пугался и скрывался в лесу. Мы оставили его в покое, у нас и так хватало дел, чтобы ещё заниматься его поимкой, к тому же коровы всю зиму паслись сами. В конце концов, его буйный нрав и выручил нас. В тот утро он пасся в дюнах вместе с остальными животными, и вышло так, что скреллинги столкнулись с ним между лагерем и морем. Мы услышали его рёв, и тут же увидели скреллингов, они находились не более чем в ста ярдах от нас, и тогда же мы увидели, как бык бросился на них.