Текст книги "Морская дорога (ЛП)"

Автор книги: Маргарет Элфинстоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Глава четырнадцатая

Третье августа

На краю света находятся самые недоступные области. Там, где в этом году не пройти, в следующем открывается широкий проход. Обман заключается не только в этом, тебе в голову не придёт, что может быть иначе. Когда я во второй раз отправилась в Западное поселение, стояла солнечная погода, дул ветер, небо искрило бликами. Мы вышли из Братталида первыми, договорившись со Снорри, что через три недели повстречаемся с ним в устье Люсуфьорда. Вокруг нас темно-синее море, айсберги блестят, словно драгоценные камни, свежий попутный ветер срывает с волн пену и раздувает парус. Горы с моря выглядят, будто их кто-то причёсывал, крутые утёсы отбрасывают фиолетовые тени, которые медленно перемещаются в течение длинного светового дня. Голубой Люсуфьорд чист ото льда. Мы прошли мимо фермы Торстейна Чёрного, уютной усадьбы на открытом склоне, которая выглядит так, будто с начала времён никогда не наступала зима. В нечаянной жемчужно-серой тишине мы причалили у Санднеса и жадно вдохнули аромат весны.

В моем имении проживал арендатор Хельги, но всё хозяйство вела его жена Сигрид. Кажется, она обрадовалась моему приезду, особенно когда мы объезжали ферму, и я могла лишь похвалить её работу. Скотина жевала свежую траву, животные выглядели здоровыми. Мы поехали дальше на овечьи пастбища, где блеяние ягнят звучало наравне с шумом порожистой реки, ограждённой ивовой изгородью. Карлсефни ехал за нами и подмечал всё, что видел, а тем временем я расспрашивала Хельги и Сигрид. Можно сказать, мой муж остался доволен.

Мы отобрали овец, коров и несколько лошадей, чтобы взять с собой, а также запасы пищи для дальнейшего плавания. Чтобы разместить всё это на корабле, мы выгрузили товары из Норвегии на продажу. Я с удовольствием наблюдала, как Сигрид заглядывала в бочонки и мешки из тюленьей кожи, которые мы привезли. Я всегда любила смотреть, как люди принимают мои подарки. Сигрид запустила ладонь в мешок с зерном, и золотистые зёрна заструились меж её пальцев. Хельги взвешивал в ладонях железные чушки и улыбался. Карлсефни дал им указания насчёт торговли остальными его товарами за меха и бивни, которые должны храниться на ферме, пока мы не вернёмся. Когда Сигрид узнала, что мы скоро отправимся в Винланд, она огорчилась, взяла меня за руку и принялась ласково поглаживать. Никто не упомянул Торстейна, но эти люди хорошо знали его, и каждый год с надеждой ждали его корабль в это время года.

Той ночью мне приснился сон: дверь дома распахнулась, и внутрь ввалились мой муж Торстейн и Гримхильд, жена Торстейна Чёрного. Они направились к очагу, разметав веретено Сигрид и шахматную доску, чтобы освободить себе место. Я закричала и села. Со стороны очага раздался грохот, Карлсефни соскочил с постели, выхватив из-под подушки нож. Что-то двинулось к нему через всю комнату. Из-за открытой двери в очаге зарделись угольки, кто-то отодвинул пласт торфа и зажёг светильник. Я заметила на стене огромную тень, но прежде чем закричать, поняла, что это Карлсефни, он стоял возле очага в одной рубахе, держа лампу. Свет озарил бледное лицо, и я узнала Хельги. Он указывал мечом на что-то в очаге, и Карлсефни опустил лампу. Большой горшок из мыльного камня, в котором мы приготовили ужин, лежал, расколотый на три части.

Во вторую ночь меня опять посетил сон. На этот раз мы обнаружили, что большой сундук, стоящий в углу, распахнут настежь, замок сломан, а зимняя одежда, что хранилась в нём, тлела на углях очага.

На третью ночь Карлсефни не ложился, а уселся у огня с мечом на коленях, поставив рядом на скамью зажжённую лампу. Хельги тоже бодрствовал вместе с ним. Я хотела присоединиться к мужчинам, но Карлсефни велел мне ложиться спать, и, к моему удивлению, как только я прилегла, очень скоро заснула. Потом Карлсефни сказал, что дал мне маковый отвар, чтобы убедиться, что я сплю.

Той ночью мне приснился ещё более страшный сон. Когда дверь распахнулась, внутрь протиснулись не только Торстейн с Гримхильд, но все те, кто умер в ту зиму. Я смотрела, как они наваливаются на живых людей, а когда проснулась, вокруг меня никого не было. Комнату озаряли горящая лампа на пустой лавке, и угли, чуть подёрнутые огнём. Когда Сигрид подошла к моей кровати, то, увидев меня, заплакала. Я не могла пошевелиться, казалось, прошла целая вечность, пока не вернулись вымокшие под дождём мужчины. Они преследовали кого-то во тьме, слыша насмешки и звуки шагов, но всё безнадёжно, словно гнаться за ветром.

На следующее утро Сигрид снова плакала. Она сказала, что нужен священник, чтобы окропить всё святой водой, но ближайший священник жил далеко отсюда, в Братталиде.

– Ничего подобного раньше не случалось, – сказала она, всхлипывая. – Это хорошее место, мы были здесь счастливы.

– И будете впредь, – сказал Карлсефни. Всё утро он сидел у очага, хмуро глядя в огонь, пока снаружи хлестал дождь. Затем, когда все мы поели, а его команда и рабы отправились на работу, он собрал нас четверых вместе.

– Сигрид и Хельги, вы были добрыми друзьями Торстейна, первого мужа моей супруги. Я хочу, чтобы вы слышали и видели, что справедливость свершится. Гудрид, – он повернулся ко мне, – призрак Торстейна никогда не появлялся в Санднесе ранее, хотя это его ферма. Как ты думаешь, почему теперь он повадился сюда?

По моим щекам побежали слёзы, я не сумела сдержать их.

– Он никогда не был мне врагом, – сказала я. – Я любила его, и сейчас желаю ему лишь добра.

– Так чего ты хочешь для него?

– Чтобы он покоился с миром, – ответила я, пытаясь сдержать рыдания.

– Очень хорошо, – Карлсефни поднялся и вывел меня на улицу, остальные вышли вслед. Все мы встали лицом к двери дома, дождь лил по спинам. – У нас нет власти над миром духов, – обратился к нам Карлсефни, – но мы можем судить по нашим законам. Это мой дом, он принадлежит живым, и мёртвым здесь не место.

Он повысил голос и прокричал в открытую дверь.

– Торстейн, сын Эрика, ты больше не имеешь прав на этот дом, он принадлежит живым. Я призываю тебя покинуть это место. Выйди вон!

И хотя мы покинули тёплый дом, оттуда вырвался холодный ветер, будто из разрытой могилы, дверь распахнулась, скрипнув петлями. Сигрид вскрикнула и вцепилась в Хельги. Тот выхватил меч.

Карлсефни не дрогнул.

– Выслушай свой приговор, Торстейн, сын Эрика, и все те, кого ты привёл!

Он потянул меня к себе.

– Продолжай Гудрид. Суди!

Не знаю, видел ли он их, но я видела Торстейна: комки могильной земли налипли на саван, его пустые глазницы и белые кости, просвечивающие сквозь высохшую кожу. За ним я заметила Гримхильд, её жёлтая и сморщенная кожа обтягивала кости, за их спинами собрались остальные мертвецы, они выстроились между нами и дверью, я не могла их сосчитать.

Мне показалось, что мои ноги вот-вот подкосятся, и я опёрлась спиной о Карлсефни. Он крепко сжал меня, заставив смотреть на них.

– Гудрид, они услышали мой зов. Они явились на суд.

Я смотрела в тёмные глазницы Торстейна, они притягивали меня, мне казалось, что я свалюсь туда и утону. Я попыталась вдохнуть, но горло сдавило.

– Суди, Гудрид, суди!

Я заставила себя встать прямо, Карлсефни стоял за мной, я отвела глаза от пустых мёртвых глаз и прошептала:

– Ты должен удалиться в предназначенное тебе место. Ты должен уйти навсегда и не возвращаться. И тогда тебя ждёт покой.

Краем глаза я заметила, как Сигрид перекрестилась, тогда я тоже сотворила крестное знамение, но осенила не себя, а пространство перед собой, ради мертвецов, что стояли напротив. Они покорно склонили головы, и, подчинившись, медленно растворились в воздухе.

Торстейн был последним. Он скользнул ко мне так близко, что я могла протянуть руку и прикоснуться к нему. Я понимала, что не должна делать этого, и просто позволила ему уйти

Пространство между нами и дверью дома опустело. Я обернулась к мужу, обхватила его за шею руками и зарыдала, словно моё сердце раскололась. Он подхватил меня на руки и отнёс в дом, мы укрылись от дождя, уединившись на нашей кровати. Он говорил мне снова и снова, что любит меня, пока я не успокоилась, мне стало стыдно, что из-за меня поднялась такая суматоха. Конечно, я никогда не говорила ему этого, но пока я плакала, я ощущала дрожь его тела. Обычно, когда он видел женские слёзы, у него заканчивалось терпение, и тогда он просто выходил из комнаты. Не то что бы я часто докучала ему; обычно я не позволяла себе слёз. Но я никогда не забуду, что он сделал для меня в тот день, и с тех пор я никогда и ничего не утаивала от него и давала всё, что могла.

Призраки собирались в тени горы и смотрят вниз, на Санднес. Они видят зелёные лоскуты пастбищ и луга, напоминающие одеяла, которые повесили сушиться. Они видят постройки, которые, словно прялки, раскинули вокруг себя нити дорожек, утоптанные ногами и копытами. Поселение опоясывает берег, вытащенные на сушу остроносые лодки раскиданы и тут, и там. Призраки видят, как тщательно обустроено это место, всё увязано в единое целое, насколько уязвима зелень, что лежит между скалами и морем. Призраки смотрят сквозь серый дождь, который более не ощущают. Затем они уплывают вдаль, в горы, там нет зелени, а лишь вечные, неумолимые льды. Облака на севере сияют словно алмазы, освещённые отражённым ото льда светом.

Призраки никогда не вернутся в эти дома. Для них не разожгут очага. Зажатые между любовью, что соединяет их с жизнью, и блеском, который они не чувствуют, призраки растворяются в просторах пустынного севера, исчезая в ледяном свете.

Глава пятнадцатая

Седьмое августа

Нам следует сегодня потрудиться, чтобы наверстать упущенное за вчера. Но я наслаждалась нашим разговором, и мы, конечно же, можем иногда отвлечься. История продолжается, так ведь? Ты почти исписал этот свиток пергамента и скоро дойдешь до рукоятки. Могу я взглянуть, как ты пишешь?

Странно, что любой человек, умеющий читать, взглянет в этот свиток и услышит мою историю, точно так же, как я рассказала тебе.

Он не сможет увидеть меня, стоящую здесь и заглядывающую тебе через плечо, он не ощутит запах кипариса и кухни, или не увидит ту курицу, клюющую на пороге кухни. Если задуматься, он может находиться в совершенно другом месте, даже в другой стране, и в другое время года. Он может сидеть в холодном скриптории в шерстяных перчатках, чтобы согреть руки, а снаружи кружит снег. Вряд ли он представит, как мы сидим здесь во дворе, и солнце так высоко в небе, что здания обители едва отбрасывают тень. Он точно не сможет разделить эти грецкие орехи с нами, – возьми ещё, бери горсть, и вообще, должно быть, человек испытывает странные ощущения, когда читает книгу. Как тебе удаётся читать без голоса, который направлял бы тебя? Как ты понимаешь, кто говорит? Куда ты смотришь, чтобы представить всё, что там написано? Смотришь ли ты на текст всё время, видя лишь черное и белое? Как ты видишь образы в голове, когда читаешь?

Да, я полагаю, мудрые люди в Италии тщательно обдумали все эти вопросы.

Что, разные цвета? Как рисунки на стене церкви? Или, скорее, как ткацкое ремесло?

Я не знала этого. Я даже не догадывалась, что книга может быть такой прекрасной. Много ли времени нужно монахам на изготовление книги? Ты знаешь, как это делается?

Слава Богу. Да, я понимаю. Агнар, а можно ли взглянуть на одну из этих книг женщине, которой закрыт путь в скрипторий или за кафедру собора?

А ты мог бы? Спросить его разрешения? Я была бы очень благодарна. Да, я очень хочу. Это будет что-то совершенно новое.

На чем мы остановились? Я никогда больше не видела Эрика Рыжего, Агнар. Он умер за два года до нашего возвращения домой. Когда я впервые увидела его, он был необузданным и опасным человеком, но он изменился. Там, на задворках мира, Эрик значил больше, чем император Священной Римской Империи здесь. Он не казался чем-то эфемерным, окутанным величием и политикой. Это был человек, которого все мы знали. Он не был добр. Эрик был жестоким, коварным и властным. Его смелость и притягивала к нему людей. Он казался щедрым, но, в конце концов, всё равно оказывался в выигрыше. Из дикой пустоши за краем света он создал страну, в которой могли жить люди. Я полагаю, его потомки будут жить там до конца времён, и благодаря ему мир стал немного больше, чем раньше.

Я должна рассказать, как плыть в Винланд. Нам предстояло отплыть от Западного поселения и поймать попутный ветер до отдалённого побережья. От Люсуфьорда мы взяли курс на запад, пока на горизонте не появились высокие горы Хеллюланда. Потом, держа новый берег по правому борту, мы последовали вдоль него на юг, пока скалы и ледники не сменились лесами. Затем нужно было отыскать ориентир – песчаный пляж, такой длинный и белый, что Лейф назвал его Фурдустандс. Посреди пляжа в море выдавался заметный мыс в форме киля, который мы назвали Килснес. От этого мыса день плавания до места, где берег уходит на запад. Затем нужно было разглядеть высокий остров к юго-западу, так что после Килснеса необходима хорошая видимость. Торвальд и его люди несколько дней стояли там лагерем, ожидая, пока не рассеется туман. Добравшись до острова, который назывался Бьярни, потому что охотничья партия Лейфа убила там белого медведя, в ясный день мы смогли бы увидеть на юге побережье Винланда.

В ясную погоду плаванье, как и сама жизнь, может показаться таким простым, но в любой момент погода может испортиться, и натянутая нить, на которой висит твоя жизнь, может оборваться. Позже стало ясно, что в некоторые года невозможно достичь Винланда, но мы пересекли пролив, что сейчас служит границей обитаемого мира, и для нас распахнулись двери в пустынные земли. Так что два деревянных корабля, несущие на борту сорок девять мужчин, пять женщин, шесть коров и быка, дюжину овец, шесть лошадей и клетки с курами, беспрепятственно проделали путешествие из мира смертных в мир, оставшийся неизменным с шестого дня сотворения. Хотя, конечно, это было не совсем так; мы везли с собой наше прошлое, будто не погребённый труп. Мы увидели всё, что описал нам Лейф, и спустя неделю после встречи двух кораблей в Люсуфьорде, ступили на остров Бьярни, всё это время оба корабля шли вместе.

Везде было глубоко, и мы нашли единственное место, где сумели подвести корабли к плоскому камню. Птичьи утесы возвышались над нами, и наши голоса отдавались эхом. С утесов острова Бьярни каждую весну можно было собирать необычайно богатый урожай птичьих яиц, и ещё больше с гагачьих кладок на вершине острова. Карлсефни отыскал путь наверх, и пока его люди поднимались на скалу, я перелезла через фальшборт на второй корабль, чтобы поболтать с четырьмя женщинами, которые плыли вместе с командой Снорри. Все они были простыми жёнами поселенцев, и говорили со мной уважительно, но не заискивали, как рабы. Хельга – жена кузнеца из поместья Снорри в Дюрнесе. Она мне понравилась – хоть и молодая, но бойкая и толковая. Волны мягко покачивали корабли, а кранцы из тюленьей кожи поскрипывали, касаясь скалы. Над нами без устали кричали птицы, порой роняя вокруг помёт. Мы стояли в тени утёса, который, казалось, нависал над нами. Море было спокойным и чёрным, словно чернила.

– Я ждала удобного случая поговорить с тобой, – сказала я, после того, как мы немного поболтали. – Ты когда-нибудь принимала роды?

Её глаза округлились, и взгляд упал на мою талию.

– Я знаю, что делать, – сказала она. – Несколько раз я видела, как рожали. Когда это должно произойти?

– Думаю, к Йолю.

– На Йоль. И где мы будем к тому времени?

– Надеюсь, в домах Лейфа.

– Я тоже на это надеюсь, – сказала она, а затем, – как ты думаешь, в этой стране кто-нибудь рожал ранее?

– Я не знаю, – сказала я ей, – но здесь умер Торвальд.

Когда люди вместе с Карлсефни спустились со скал, то сказали, что на юге увидели берега Винланда, а земля, которую мы оставили позади тем утром, исчезала в серой дымке облаков, а ещё они почувствовали дуновение холодного ветра, который предупреждает о скором изменении погоды. После чего на обоих кораблях начались спешные сборы, и через несколько минут мы снова подняли паруса, на этот раз, чтобы достичь Винланда.

Мы с Карлсефни очень хорошо ладили в том путешествии. Когда я вспоминаю те ранние дни, я вижу долгое плавание, тогда мы не знали, где окажемся дальше. Мы провели в путешествии четыре года, а потом поселились в Глауме. Больше половины жизни я хозяйничала в большом поместье, будучи женой и вдовой одного из самых уважаемых мужей Исландии. Я знаю, мне повезло, но иногда мне приходилось бороться со страшной пустотой внутри. Обычно это продолжалось недолго. Эта пустота часто приходит осенью, и в течение нескольких дней я боролась с ней. Я никогда никому не рассказывала об этом. Самое худшее, когда она посещает меня после Йоля, и тогда сидит глубоко внутри, и мне приходится мириться с ней месяцами.

Я волнуюсь, рассказывая тебе это. Я чувствую дрожь, и если сейчас подниму руку, думаю, она задрожит, видишь? Разве это одержимость? Нет, я говорю, что пустота внутри. Есть черви, что заводятся в кишках у человека и медленно грызут их изнутри. Их можно подхватить, если питаться травами с овечьих пастбищ. Ужасно. Но пустота приходит не оттуда. Возможно, это в каком-то роде душевный червь. Он гложет меня где-то под ребрами, и у меня не остаётся ничего внутри, чтобы радоваться жизни, лишь пустота, которую я любой ценой должна скрывать. Теперь я знаю, что пустота уйдет, как только я перетерплю её, зная, что она уйдёт, пусть и на время, когда солнечный свет вернётся снова.

В Винланде я освободилась от этого демона; и более того, я никогда не ощущала его хватку, пока мы не поселились в уютном месте – в Глауме, у нас было всё, что только можно пожелать в жизни. Путешествия в Винланд по большей мере были пугающими, опасными и неудобными, но тогда я была довольна жизнью. Я никогда не ощущала, что мне нужно что-то большего, чем то, что мне пришлось пережить. Я испытывала боль, но только не разочарование.

Мы сошли на берег, увидев дома Лейфа на закате; оказывается, солнце там заходит даже в июне. Остров Бьярни скрылся за дымкой облаков, и путь, которым мы прибыли, растаял в тумане, а перед нами лежала твердая земля. Мы обнаружили два острова в открытом море, о которых нам было известно, а потом, почти сразу увидели пирамиды из камней, которые сложили люди Лейфа на хребте за домами. И точно, между островами и хребтом лежала бухта, её дно поднималось так полого, что наши суда сели на мель в сотне или больше ярдов от берега. Как только кили коснулись дна, нас окутал тёплый воздух, насыщенный лесными ароматами. Море было спокойным, без волн. Мы увидели пологие зеленые берега и серый песчаный пляж. Животные, стоящие в деревянных стойлах, почуяли землю и забеспокоились – овцы принялись блеять, а коровы мычать. Бык заревел и начал неистово лягаться в стойле, пытаясь мотать головой. Веревка лопнула, кто-то закричал: "он становится берсерком!" Лошади в соседних стойлах пронзительно заржали и пытались встать на дыбы, обрывая недоуздки. Нам не оставалось ничего, кроме как побыстрее выставить сходни. Животным приходится нелегко в море – им холодно и голодно, так что обычно они ведут себя спокойно. Так как путешествие выдалось лёгким, возможно, наш скот был в более лучшем состоянии, но я никогда больше не видела такой ужасной высадки. Как только быка вывели из стойла, он одним махом рогов разметал мужчин, которые держали его, и неуклюже направился к ближайшему берегу. Мужчины тянули по сходням отчаянно мычащих коров, а их лепёшки шлепались в море. Одна из лошадок, оказавшись в воде, заржала, перепуганная бурлящей водой, которую она взбаламутила вокруг себя, словно рядом с ней оказалось какое-то чудовище, которое пыталось утащить её вглубь.

К тому времени, как мы добрались до берега и вывели животных, наша лучшая корова захромала, и лошади тоже, а мы сами взмокли от пота. Бык скрылся из виду, но мы не беспокоились, скоро он вернётся к своим коровам. Корабли, сидящие на мелководье, глубиной по колено, выгляди с берега далёкими и хрупкими. Мы очутились на вогнутом на восток пляже, а затем взобрались на прибрежные дюны, песчаный тростник царапал мне ноги. С благоговением я посмотрела на зреющие колосья. Дикая пшеница, как и говорил Лейф. Никогда в жизни я не видела, как растёт пшеница. Теперь я насмотрелась на пшеничные поля в Европе, и знаю, что пшеница в Винланде совсем иная, но для нас она казалась настоящим сокровищем. Колоски с будущими зёрнышками касались моей юбки, и я подумала о Халльдис и запахе свежеиспечённых хлебов, и в этом благодушном настроении я впервые увидела дома Лейфа.

Дома стояли на лугу, за ними через болото протекала река. По правую сторону пролегал хребет, на его гребне высились пирамиды из камней. Пологие холмы покрывали деревья, за исключением расчищенного пространства перед нами, где по кривой, повторяющей очертания пляжа, расположились три дома: такие знакомые низкие стены, зелёные крыши, совсем как дома, в Зелёной стране, но эти из-за запустения казались чужими. Раньше я никогда не видела пустого поселения, наоборот, повидала немало новых, возникших на ранее пустынных землях. Никогда в жизни я не входила в покинутый дом. Я боялась, эти дома казались такими загадочными и опустевшими. Двери не было видно. Карлсефни решил обойти вокруг среднего дома, я отправилась с ним. Двери в домах, конечно же, были, но с западной, противоположной от моря стороны. Я заметила, как он быстро перекрестился, прежде чем поднять засов. Дверь распахнулась, внутри – темнота. Мы совсем не подумали и не взяли с собой ни лампы, ни огня. Карлсефни вошёл внутрь, я следом. Потребовалось некоторое время, чтобы глаза привыкли к темноте, а затем я разглядела холодный очаг, наполненный пеплом. Пять лет назад люди Торвальда разжигали здесь огонь. Карлсефни отыскал верёвку и попытался открыть дымовое отверстие, но доски, закрывающие дыру, заколотили от непогоды. Голые лавки, стены увешаны верёвками, корзинами и инструментами, всё так, как оставили здесь люди. Яма, над которой готовили пищу, полна пепла, сверху навалены горшки. Мне показалось, что-то темнеет в бочке для воды, но если бы её тогда наполнили до краёв, то за столь долгое время она испарилась. Этот дом покинули пять зим назад, в нём пахло землёй и сыростью, будто в подземелье, но холодно не было. Я была первой женщиной, которая вошла в этот дом, я снова взглянула на горшки, в которых готовили пищу, и подумала о людях, что зимовали здесь. Никогда в жизни я не видела, чтобы свободный мужчина готовил пищу, ведь так не принято, и никогда больше не увижу. Но здесь были горшки, яма, плоские камни и очаг, они поведали мне историю, частью которой я никогда не была. Тебе не кажется это нелепым, а, Агнар? Я никогда раньше не задумывалась, что расскажу об этом кому-нибудь.

Но всё изменилось. Мы вошли и разожгли огонь, и на следующий день дома стали наши. Мы с Карлсефни выбрали себе самый южный дом у реки, в котором жил сам Лейф. У нас была своя комната в дальнем углу, ближе к реке, а наша команда разместилась в зале, поблизости от нас. Снорри и его люди заняли два других дома, которые также служили мастерскими. Первую зиму было очень тесно, поэтому следующей весной мы соорудили больше сараев: один на берегу, для постройки корабля, и два для других мастерских, рядом со складом, построенным Лейфом. Той же весной, сразу через реку, напротив нашего дома, мы соорудили кузницу. У нас был кузнец, и Лейф сказал, что на окрестных болотах можно найти болотное железо, но, несмотря на все наши усилия, нам так и не удалось получить железо, на которое мы рассчитывали. Кузница оказалась сплошным разочарованием. Снорри потерял всякое терпение и больше не хотел связываться с производством железа, но Карлсефни упорствовал. Но об этом позже.

Наша первая зимовка должна была быть намного лучше, чем оказалась на самом деле. Мы охотились в течение трёх месяцев, и, хотя Лейф упоминал, что видел неподалёку оленей, но нашим охотничьим партиям не повезло. Они обнаружили лишь старые оленьи тропы, по какой-то причине животные не зашли так далеко на север в этом году. Птичий сезон мы тоже пропустили, хотя успели запастись лососем и треской. Ягоды были настоящим чудом, – столько разных ягод я никогда не видела, хотя по большей части мы собирали калину, бруснику и морошку. В половине дня плавания южнее мы нашли тёмные ягоды, они были такого же цвета, как и вино, которое сделал Тюркер. Карлсефни сказал, что они выглядят как виноград, хотя он никогда не видел свежего винограда, а только высушенные ягоды. Нам недоставало свежего мяса, у нас не было скота на убой, и когда тюлени начали выходить на берег, уже близилась зима. Карлсефни провёл несколько дней на островах, где удачно поохотился на тюленей, а Снорри, который отправился вдоль побережья, вернулся почти с пустыми руками. Первая метель пришла в начале октября, на стеблях увяли последние ягоды, пропали ужасные кусачие насекомые, которые донимали нас в Винланде каждое лето. Затем похолодало и тепло уже не вернулось. Скотина с каждым днём давала всё меньше молока. Лейф сказал, что зима начнётся не раньше Йоля, и, хотя нам тогда везло, как не везло за все три года, проведённые в Винланде, несомненно, самая первая зимовка оказалась самой худшей. Такова судьба, её не назовёшь щедрой, если конечно, не полагаться на её милость.

В середине ноября лёг снег, а меня начали преследовать призраки, затаившиеся в наших полупустых кладовых. Все мы переживали трудные зимы, но, возможно, у меня одной были причины бояться изоляции и нехватки еды в ближайшее время. Я молилась, как и все мы, но, Господь, казалось, был очень далёк от этой земли, где до этого не прозвучало ни одной молитвы. Я чувствовала, как мой ребёнок становился в утробе всё более сильным и активным, и как только он начал двигаться, то едва ли надолго затихал. Я не могла смириться с мыслью, что он родится в голодное время, и вырастет слабым, ведь мне хорошо знакомы все эти страхи. Поэтому однажды я поднялась к пирамидам из камней, чтобы произнести заговор. Это было недалеко, но подъём дался мне трудно, потому что в моём состоянии я с трудом переносила горшок с углями от очага. Земля застыла и покрылась снегом. Красная и жёлтая осенняя листва пожухла и стала хрупкой, голые ветви царапали меня, когда я проходила мимо. Я взобралась наверх между камней и можжевельника и встала на каменистом плато, поросшем лишайником. Сверху я видела струйки дыма, поднимающиеся от наших крыш, я разглядела Хельгу и остальных женщин, которые переворачивали треску, разложенную на берегу для просушки. Мужчин не было видно, ведь хорошая погода выпадала слишком редко, чтобы зря терять время, и все они отправились на охоту. В тот день было ясно, на горизонте тонкой полоской виднелся остров Бьярни.

Я произнесла заговор, разведя огонь из веточек мирта и можжевельника, пахнуло сладким дымом, стоя на морозе, я просила тепла, богатства и изобилия. Я не была уверена, что меня услышат. Эта земля казалась пустынной, бояться некого, но, тем не менее, она ничего нам не обещала. Если Господь создал этот мир, то позабыл о нём на исходе шестого дня, страна казалась безлюдной. Не думаю, что из Винланда можно попасть в преисподнюю или на небеса, и порой меня удивляла правота Тьёдхильд, которая хотела, чтобы тело Торвальда привезли домой. Возможно, нам также следовало привезти тело Торбранда домой. Его смерть казалась такой несправедливой: юноша погиб напрасно. Через несколько лет после того, как мы уплыли, Фрейдис оставила тела убитых ей людей в домах Лейфа, так что никто не сможет отмстить за них. Думаю, теперь в Винланде есть призраки, и они самые беспокойные из всех. Но, когда мы жили там, никто не умер, и мне хотелось бы надеяться, что мы оставили то место таким же пустынным, каким оно было до нас. Хотя, я не уверена. Когда я произносила заговор, то была слишком беспечна потому, что это место казалось мне безопасным, но мы, конечно же, изменили его навсегда.

Тем же вечером мы заметили, что куда-то подевался Торхель Охотник. Каждая из охотничьих партий посчитала, что он отправился с другой группой, но, когда все вернулись по домам из-за начавшейся бури, Торхеля среди них не оказалось. В течение трёх дней мы сидели в домах, тем временем буря не стихала, и все подумали, что, скорее всего, Торхель погиб. На третью ночь мне приснился сон, я увидела его, он лежал на плоском камне, вглядываясь в небо, его глаза, рот и ноздри широко открыты. Он обнимал себя руками и что-то бормотал. Там же оказался Карлсефни, он спросил Торхеля, что тот делает, и тогда Торхель ответил: "Не твоё дело. Я не ребёнок, мне не нужна нянька. Оставь меня в покое".

Я проснулась в кромешной темноте и почувствовала, даже находясь на лежанке, как от порывов ветра дрожат стены дома. Я разбудила Карлсефни и рассказала ему свой сон. Он сказал, что это очень похоже на Торхеля, так что он склонен считать этот сон вещим. Я поёжилась, и он спросил из-за чего.

– Если Торхель цел, – сказал он, – это хорошие новости. Не могу представить, как скажу Эрику, что потерял его человека, тем более, Торхель оказался нам полезен. Ты должна радоваться.

– Я не люблю, когда меня используют.

– Используют?

– Особенно в собственной постели.

Я услышала в своём голосе нотки истерики и перешла на шепот.

– Когда кто-то проникает в мои мысли. Даже когда я хочу прекратить это. Почему я не властна даже над своими собственными снами?

Он обнял меня и успокоил, тогда я почувствовала, как ребёнок в утробе лягнул его в твёрдый живот. Я была больше напугана, чем сердилась, и, хотя в руках Карлсефни чувствовала себя в безопасности, в то же время я знала, что он не сможет защитить меня от того, с чем никогда не сталкивался. Мои сны были лишь моей трудностью, откуда бы они ни приходили. Он любил меня, ведь любовь – это в каком-то роде могущественный заговор против злых сил, но я заразила его своими подозрениями, и впредь я его больше не будила.

На следующее утро ветер поутих, а солнце повисло, словно серебряная монета в туманном небе. Холмы покрывал снег, а ветер крутился как волчок. Я как раз возвращалась от выгребной ямы, когда увидела Торхеля, спускающегося с гребня хребта. Нехотя я пошла навстречу. Выглядел он дико – глаза покраснели, а куртка мехом наружу задубела от мороза. Казалось, обычный человек не смог бы пережить эту бурю, от него разило чем-то чужим, может, волком или медведем, или ещё каким-то неведомым зверем, обитающим в Винланде. Он подошёл ко мне, и мы встретились взглядами.