Текст книги "Морская дорога (ЛП)"

Автор книги: Маргарет Элфинстоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Глава одиннадцатая

Двадцать четвёртое июля

Пока я не встретила Карлсефни, каждый раз, когда я выходила в море, меня преследовал злой рок. Я не знаю, почему я должна была быть наказана суровее, чем кто-либо, за то, что осмеливалась вверить себя ветру и волнам. Видимо, ещё до того, как я появилась на свет, мне было суждено оставаться сухопутным существом. Самой жестокой особенностью моего проклятия было то, что смертельная опасность грозила не мне, а тем, кого я любила. Вот почему я так неохотно отправилась в первое путешествие вместе с Карлсефни. Не потому, что я не хотела быть рядом с ним, совсем наоборот. Я опасалась, что если мы вверим свои жизни морской стихии, где окажемся во власти наиболее могущественных сил, то я потеряю его. Я никогда не сомневалась, что Карлсефни – самое лучшее в моей жизни. Я была в ужасе, что окажусь для него роковой. Но Карлсефни заявил, что его удача одолеет мой злой рок, и снимет с меня проклятие враждебного моря. Я опасалась, что его уверенность лишь раздразнит мстительного духа, но Карлсефни оказался прав. Никогда больше море не причиняло мне страданий, и я никого не любила больше, чем Карлсефни. Так вышло без какого-либо участия с моей стороны. Как ты знаешь, у меня есть кое-какие навыки общения с потусторонним миром, но и они ограничены сушей. У меня нет власти над морем или всем, что с ним связано.

Но я забежала вперёд в своём рассказе. Той зимой Торстейн полностью перебрал корабль Лейфа. После трёхлетнего плавания нужно было сделать многое. А это значит, он стал проводить много времени в Братталиде. К счастью, в ту зиму встал прочный лёд, и скоро мы накатали санный путь от Стокканеса до лодочного сарая Эрика, такой же широкий, как настоящая римская дорога. Забыла упомянуть, что к тому временем Тьёдхильд возвела свою церковь. Она получилась небольшой, каждая стена длиной в четыре шага, стены из торфа были почти такой же толщины, как и пространство внутри. Постройка была сориентирована так, чтобы алтарь смотрел на восток, потому что раб Херьёльфа сказал, что именно так ставят церкви в Европе – фасад должен смотрел на Иерусалим. Церковь оказалась единственным зданием в Братталиде, дверь которого выходила не на фьорд. Вместо этого, человек, выходящий из церкви, видел перед собой водопад: речной поток, протекающий через поселение, падал с небольшой скалы. Тьёдхильд сказала, что так и задумано, ведь чистая вода, необходимая для крещения, да и просто для повседневных нужд, должна быть возле каждой церкви. Если во время церковной службы стояла хорошая погода, дверь оставляли открытой, чтобы дневной свет проникал внутрь, и тогда шум водопада аккомпанировал пению священника. Церковь построили за хлевом, чтобы Эрик не видел её из дома. Тьёдхильд изо всех сил старалась быть деликатной со всеми членами семьи, ей одной удалось продвинуться в этом направлении дальше всех, как и во всём, за что бралась. Она старалась, чтобы норвежский священник, которого привёз Лейф, не попадался на глаза Эрику, что было гораздо сложнее.

А теперь Тьёдхильд надеялась, что Торстейн привезёт тело Торвальда, чтобы захоронить его в освящённой земле, ради спасения души сына. Эрик сказал, что это вздор, и Торвальд должен покоиться в месте, которое выбрал сам. Эрик заявил:

– Разве может мужчина мечтать о большей славе, чем открыть новую страну, изобилующую вином и мёдом? Разве могила Торвальда не является более грандиозным памятником его деяниям, чем самый большой когда-либо насыпанный курган? Зачем зарывать какие-то сокровища в могилу человека, который лежит в собственной стране, и вокруг него столько богатств, что стоит лишь протянуть руку и взять их?

– Я не имею в виду мирские богатства, – сказала Тьёдхильд. – Он – мой сын и я хочу знать, что его душа будет спасена.

– Ты ничем не поможешь ему, потревожив тело. Скажи спасибо, что у Торвальда нет причин покинуть могилу, и лежать спокойно там, где он покоится. Тебе мало беспокойных призраков, блуждающих по миру, и ты хочешь поднять из могилы ещё одного?

– Это призраки безбожной земли. Если бы ты послушал меня, в Гренландии их бы не прибавилось.

Она настойчиво пыталась поговорить с ним о новой вере, но всё как обычно заканчивалось богохульством со стороны Эрика. Он частенько поминал Христа в клятвах, как в старые времена клялся именами старых богов. Теперь мужчины клянутся Христом всё время, и трудно вспомнить, какое впечатление он произвёл на меня, когда впервые помянул Христа, чтобы заставить замолчать свою жену. Ему удалась эта уловка, и Тьёдхильд испугалась, что он навлечёт на себя проклятие, если продолжит в том же духе. В итоге, она почти ничего не предпринимала, но, тем не менее, у неё была своя церковь. Более того, она отказалась делить с Эриком ложе, потому что он язычник. Не знаю, что разозлило его больше, её отказ, или то, что она огласила своё решение вслух, так что даже рабы знали, что он больше не может заниматься любовью с собственной женой. Он отвечал ей тем же, изменяя при каждом удобном случае, что было довольно легко, потому что ни одна из рабынь не могла ему отказать.

Полагаю, они оба скорбели о Торвальде по-своему. Все семьи похожи. Ты думаешь, люди будут вести себя примерно одинаково, совершать поступки, которые можно ожидать от них в обычных ситуациях. Но я не встречала ни одной усадьбы, где всё было бы как у других. Все жили по-своему, и, в конце концов, я пришла к выводу, что какого-то единого уклада жизни не существует. Никогда не встречала семью, где всё было нормально. А ты?

Да, должно быть, ты долго ждал чего-то, чего никогда не испытывал. Теперь мои сыновья – могучие мужи, они сильнее, чем может представить себе такой церковник, как ты. Мы не отдавали их на воспитание в другую семью, они росли дома вместе с нами. Как ты уже знаешь, я была счастлива в семье приёмных родителей, но жизнь в монастыре, должно быть, совсем другая. Конечно, до десяти лет ты жил в обычном доме, вместе с женщинами. Вообще-то, мне трудно представить каково это. А когда ты был подростком, ты интересовался женщинами?

Всё верно. С девочками сложнее, но насколько я могу судить о мальчиках, в этом возрасте они не могут думать ни о чём, кроме женского тела.

Ладно, ну или почти ни о чём другом.

Нет, я полагаю, это обязательно произойдёт. Это неестественно. Будь я на твоём месте, Агнар, я вернулась бы в Исландию, там есть души, которые нуждаются в тебе, завела бы ферму и женилась. Не думаю, что ты нуждаешься в советах, обычно никто им не следует. Но, возможно, однажды ты вспомнишь мои слова. Так, на чём мы остановились?

Ах да, на том злополучном плавании. Мы с Торстейном сначала рассчитывали посетить Западное поселение, до которого несколько дней пути. Маршрут туда он знал отлично, потому что каждый год ходил этим путём на север. Кроме того, в Западном поселении он владел землёй – фермой Санднес, которую сдавал арендаторам.

Выйдя из Эриксфьорда, мы зашли в Дюрнес. Снорри Торбрандсон до сих пор живёт там, напротив острова, где впервые перезимовал Эрик. В первый же вечер в Дюрнесе устроили пир. Я проснулась рано утром и отправилась по тропинке, протоптанной вдоль берега рыбаками. Я шла по сочной молодой траве, а надо мной нависали чёрные скалы. Я остановилась у ручья, полюбоваться его красотой и растущим по берегу чистотелом, и опустила взгляд в прозрачную, словно воздух, воду. Затем я посмотрела под ноги на тропинку и подумала: "Этой тропе двенадцать лет. Столько же мы живём в этой стране. И это место, каким бы красивым оно мне не казалось, существовало здесь с тех пор, как появились девять миров. С самого начала времён оно было создано лишь во славу Божью". Наш мир создан из пустынных мест, Агнар, и мы всегда будем прикасаться к границам неизвестного. Мне кажется, это доказательство того, что наш мир создан не для нас.

То, что ты говоришь – верно, но Эдем был садом, окружённый стенами. Адам не видел, насколько обширен мир. И никогда не давал имена тем вещам, которые не видел или тем, о которых не знал. Совсем как твои богословы в Риме. Они не видят отсюда всю широту мира, и не понимают, насколько мы ничтожны в нём.

Когда мы шли к выходу из Брейдафьорда, лёд был ещё толстым, так что мы думали, что нам придётся либо вернуться назад, или подождать. Но мы нашли проход в открытое море, и Торстейн повёл корабль на запад запутанным курсом, укрываясь за многочисленными пологими островами. Льды здесь были уже не таким тяжёлыми. Нас окружала чёрная вода и спокойное море, а на горизонте виднелись горы, их пики напоминали собачьи клыки, к северу от нас раскинулась ледяная пустыня, которая покрывает центральную часть Гренландии. Торстейн и его люди были уверены в себе и полны надежд, так что я почти успокоилась. Я никогда не говорила, что боюсь снова выходить в море. Женщинам, что остаются дома, в глубине Гренландских фьордов, легко позабыть море, но на Снайфельснесе открытое море всегда перед глазами. Это не отговорка, но я не должна была забывать о море. И всё же, когда мы вышли в море и пустились на запад от Гренландии, море было спокойным, вокруг лишь белые, как пена на волнах айсберги, а нам нами раскинулось бескрайнее северное небо цвета серебра. Именно так теперь я вспоминаю северные моря: бескрайний простор и свет.

Западное побережье Гренландии – совсем другой мир, непохожий на страну Эрика. Гора, которая указала Торстейну на протоку между островами, напоминает четырёх троллей, вставших в круг, лишь потом я увидела в этом предупреждение. Столкнувшись с большими волнами, мы повернули на север, и пошли вдоль самого сурового побережья, которое я когда-либо видела, – лишь лёд и голые горы, будто Бог позабыл об этом месте на четвёртый день творения. Ночь выдалась лунной, поэтому мы продолжили плавание. Я улеглась под навесом, завернулась в меховой спальный мешок и уснула.

Я проснулась из-за бури. Корабль резко и беспорядочно бросало из стороны в сторону. Вокруг тьма, так что я подумала, что не смогла раскрыть глаз, но это было не так. Я нащупала ладонями мокрый мех, рядом никого не было. Корабль кренился так, что я боялась пошевелиться. Вокруг меня по палубе перекатывалась вода. Я лежала, пока не разглядела слабый свет, тогда, цепляясь за всё подряд, выползла из-под навеса. И сразу же промокла насквозь. Вокруг ничего не видно, кроме воды. Затем я увидела людей, и разглядела Торстейна, который стоял за рулевым веслом. Но я не могла добраться до него. Всё, что я могла, – поесть, попить или сходить на ведро. У меня было время тщательно подумать о каждой мелочи, которую нужно было сделать. И так продолжалось не один день, а неделями. Теперь уже трудно представить каково это. Чтобы выжить, человеку нужно так мало, как медведю в зимней спячке. Твоя душа сжалась где-то глубоко внутри. За всё это время я едва обмолвилась парой слов с Торстейном. Он обнимал меня в краткие минуты отдыха, но говорить было слишком тяжело.

Одному богу известно, где нас носило. Мы взяли с собой двух коров и нескольких овец. Торстейн хотел взять на борт ещё животных со своей фермы в Санднесе, чтобы разводить в Винланде скот. Мы потеряли животных почти сразу же, а затем у нас осталось совсем мало питьевой воды. Если бы не дождь, нам бы тоже пришёл конец. Предпочту любую смерть, только не от жажды.

Во время шторма, мне казалось, что мы вот-вот пойдём ко дну, а когда непогода стихала, всё, что нам оставалось делать – идти под парусом, но так как мы потеряли направление, и не могли идти по заданному курсу, я понятия не имела, продвинулись ли мы хоть куда-нибудь. В море ты не можешь думать ни о чём другом, и в серости волн тебе начинает казаться нечто невообразимое. Иногда, если пристально вглядываться в дымку, кажется, что почти увидел их. Чем мучительнее твои муки, тем яснее ты видишь утопленников – они словно вороны-падальщицы, которые только и ждут окончания битвы. Только они жаждут полакомиться не плотью, а твоей душой. Говорят, утопленникам закрыт путь в рай. Не знаю, что ты думаешь на этот счёт. Я думаю об этом каждый раз, когда молюсь, и спрашиваю – почему? Ведь Христу, который сам успокоил бурю, по силам изменить порядок вещей. А возможно и нет, ведь в западных морях водится такое, с чем он никогда не сталкивался в Галилее.

До сих пор ненавижу мокнуть. Знаешь, каково чувствовать себя насквозь промокшим во время долгого плавания, когда тебя вдобавок продувает ветер? Мокрая одежда становится тяжёлой, постоянно раздражает тебя, натирая кожу на шее и запястьях. А когда ночью заворачиваешься в плащ, то чувствуешь, как под тобой струится вода, а когда поворачиваешься на бок, слышишь, как хлюпает твоя одежда. Я ненавижу сырость почти так же, как и животные, а тебе известно, как они страдают от этого.

Так пролетели летние недели, и, в конце концов, мы сориентировались по сторонам света и направились на запад, Торстейн посчитал, что берег должен быть там. Он рассчитывал, что мы достигнем Винланда или даже Африки, но нас снова накрыли тучи, и когда нам снова удалось сориентироваться, мы повернули на север. Когда мы заметили землю, первое, что мы увидели – снежные горы и ледяные реки, впадающие в море. Мы подошли ближе, и один мореход, что ходил с Лейфом, выкрикнул: "Да это же Зелёная страна! Мы дома! Мы к югу от Гуннбьёрновых островков".

Так что мы пошли вдоль берега, направляясь к Западному поселению. Мы миновали вход в Эриксфьорд и могли вернуться домой, но Торстейн отказался, представив, какой позор ждёт его дома, если он вернётся ни с чем. Поэтому он убедил людей продолжать путешествие, и мы тащились вдоль пустынного западного берега, ветер был такой же непостоянный, как и судьба, что нас преследовала. Погода тоже не благоприятствовала нам. Мы вошли в полосу густого тумана, с востока повеяло холод от ледника. Торстейн сказал, что мы возле самого открытого побережья, где ледяная пустыня встречается с морем. Мы вслепую шли через туман, море было неспокойным, но ветер не стихал, так что мы продолжали идти в том же направлении. Хотя волнение и было ощутимым, волны хотя бы накатывали предсказуемо, так что я могла стоять на ногах и всматриваться в туман, а не сидеть, сжавшись в чреве корабля. Через два дня мы достигли входа в Люсуфьорд, где в глубине фьорда располагалась ферма Торстейна. Встречный ветер норовил выгнать нас в открытое море, но Торстейн знал течения, так что в ожидании прилива нас бросало туда и сюда, а потом на волне прилива нам удалось войти в залив. Следующий день и ночь из-нам пришлось лавировать из-за встречного ветра, высокая волна швыряла айсберги то туда, то сюда. Наконец мы увидели на северном берегу ферму, небольшое зелёное пятно у подножия скал, и направились к берегу.

Близ берега нас швырнуло на камни. Раздался ужасный скрежет, и корабль резко остановился. В месте соединения шпангоутов с килем треснула обшивка. Торстейн расстроился по-настоящему впервые за всё время всех наших скитаний. Это означало, что мы застряли на берегу фьорда, на полпути к нашей ферме, там, где нас ждала горячая пища, чистая вода и убежище от непогоды, до фермы оставалось лишь несколько часов пути. С начала зимы уже прошла неделя, а тонкая корка льда начинала сковывать берега залива.

В том не было вины Торстейна. Над кораблём висело моё проклятие. Не стоило ему брать меня замуж. Я хотела стать ему самой лучшей женой, но, в конце концов, погубила его. За эти недели, проведённые в море, я стала уважать его больше, чем за всё время, проведённое вместе в Стокканесе. Я обмолвилась, что не имела понятия, какой он на самом деле. Мне казалось, Торстейн жил настоящей жизнью лишь во время охотничьих поездок на север, и люди до сих пор рассказывают истории о его подвигах на севере. Заполучи Торстейн корабль пораньше, он мог бы стать таким же великим мореходом, как и его братья. Но как бы то ни было, он знал лишь побережье у западного поселения и охотничьи угодья, и первое же дальнее плавание, в которое он отправился, было обречено. Он был хорошим вождём. Торстейн ел и пил не больше своих людей, и у меня, его жены, тоже не было особых привилегий, и я считаю, он поступал правильно. Ради своей гордыни он заставил людей продолжать путешествие, и я вновь думаю, что и в этом тоже оказался прав. Прежде чем вернуться домой, к отцу и брату, он должен был доказать, чего стоит. Ему было наплевать, погибнет ли он, главное – избежать позора.

Он никогда не жаловался и не делился со мной сомнениями. Иногда ночью он забирался в наш промокший спальный мешок, и во тьме, под укрытием тента, быстро и яростно занимался со мной любовью, причиняя мне боль, вдавливая меня своим весом в жесткие доски обшивки, поверх которых набросано немного сена. Не могу сказать, что получала удовольствие, но, возможно, ему становилось от этого легче. Не знаю, приходило ли ему в голову, что причиной наших неудач была я. Конечно, он знал, что я ранее была на борту злополучного корабля, но никогда не упоминал об этом. Я знаю, он очень хотел сына. Не знаю, почему мы так часто занимались любовью, возможно, он нуждался в этом. Днём он был со мной обходителен, но никогда не говорил, что у него на уме. Думаю, он просто привык ко мне и полагался на меня во всяких мелочах. Как только он свыкся с тем, что у него есть жена, это перестало занимать его мысли. Но он мне нравился, и я делала всё возможное, чтобы дать ему всё, что он хотел. Я никогда не желала ему зла, и теперь, каждый день в своих молитвах я изо всех сил стараюсь искупить вину перед ним. Как ты считаешь, если душа неосознанно причиняет кому-то вред, будет ли её вина не такой тяжкой?

Рада, что ты сказал мне правду, Агнар. Я знаю, ты хотел бы меня обнадёжить, но, если бы ты поступил так, я бы тебе не поверила. Ты хороший священник. Надеюсь, однажды ты вернёшься в Исландию и будешь там полезен. Но вернёмся к Торстейну, моему бедному Торстейну. Позволь мне рассказать до конца, и тогда ты поймёшь, в чём я виновата.

Торстейн плохо знал эту часть поселения, здешнее побережье населяли нищие изгои. Они доброжелательно отнеслись к нам и приютили наших людей по домам. Отвечая на вопросы Торстейна, они сказали, что самый главный здесь – Торстейн Чёрный, его усадьба находится в полдне пути верхом вглубь фьорда. Торстейн отправил к нему несколько человек, сообщить о нашем появлении. Сам он, тем временем, не хотел покидать наш корабль, опасаясь, что народец, живущий поблизости, может растащить товары в его отсутствии. У нас было немало ценных вещей, по крайней мере они считались ценными в Гренландии, – железные инструменты для постройки корабля, кузнечные и столярные орудия. Кроме того, у нас было оружие и бочонки с молочной сывороткой и маслом. Поэтому мы с ним соорудили из паруса тент и разместились под ним прямо на корабле, вытащенном на берег.

Так мы провели три дня. Пожалуй, единственное время, когда мы были наедине. Парусина укрывала нас от дождя и ветра, поблизости протекал ручей со свежей водой, которую мы пили, и не могли напиться. Ни одна святая вода, благословлённая святыми, не могла быть большим чудом. Мы отстирали от соли одежду, и, вернувшись на корабль, развесили её сушиться, мы устроились на корабле довольно удобно, насколько это вообще возможно без огня. Теперь у нас было вдоволь пресной воды, но нас мучил голод. На второе утро один из наших людей убил тюленя и принёс нам свежее мясо, которое они варили в одной из хижин. В первый же вечер пошёл дождь, но, теперь, по крайней мере, мы находились на суше. Дождь прекратился на третью ночь, и нам удалось развести снаружи огонь и приготовить мясо, так что мы впервые, с самой весны, отведали горячей пищи. Я никогда не забуду вкус свежего горячего тюленьего мяса с толстым слоем жира. Мы ели до отвала целый день, по пальцам стекал жир, мы ели и ели, покуда могли глотать. Сумерки опустились рано, ясные и холодные, с небес нам сияли миллионы звёзд. Мы устроились в тепле, укутавшись в мокрые плащи. Торстейн снова повеселел, несмотря ни на что. Он сохранил свой корабль и людей. Мы сможем перезимовать здесь, а потом наступит новый год и придёт лето. Он не мог сказать, что удача снова повернулась к нему лицом, но, определённо, он приободрился. Торстейн никогда долго не сидел без дела, даже будучи изнурённым, принялся вырезать доски для повреждённой обшивки, работая при свете огонька из тюленьего жира, чтобы лучше видеть. Я помню его, стоящего над огнём, он трудился с такой же сосредоточенностью, как и всегда. Я наблюдала за ним и жалела, как никогда раньше, что не могу подарить ему сына. Но я ничего не предпринимала по этому поводу. Возможно, я слишком хорошо научилась у Халльдис принимать то, что дано, или жить с этим. Конечно же, я знала достаточно заклинаний, и применяла их на других, но до этого дня в нашей палатке мне и в голову не приходило, что я должна сделать что-то особое, чтобы родить Торстейну дитя, но было уже слишком поздно.

Понятно, что мы не могли и дальше прозябать в нашей палатке, ведь год близился к концу, хотя, я не думаю, что кто-то из нас с нетерпением ждал вестей. Помню, что после долгого морского плавания, мы всё ещё нетвёрдо ступали по суше, а в тесной палатке вообще становились неуклюжими. Если бы Торстейн провёл в плаваниях столько же времени, сколько и Лейф, он бы привык, и в первый же день твёрдо ступал по суше. А передвигаться в ограниченном пространстве ещё труднее, мы кое-как выбирались наружу, если требовалось подтянуть парусину. На четвёртое утро земля укрылась белым снегом, ударил морозец, слабые волны взламывали ледяную корочку и выбрасывали обломки льда на берег.

Земля настолько смёрзлась, что мы услышали стук копыт задолго до того, как увидели приближающихся лошадей. Мы выглянули из-за борта: несколько лошадей, трое всадников топтались по лужайке перед нами. Никого из наших людей не было видно. Торстейн нахмурился.

– Ступай обратно и спрячься внутри, – а сам взял лук и наложил стрелу на тетиву. Он не целился, а просто держал лук перед собой, не высовываясь из-за борта.

Сидя в палатке, я услышала, как к борту подошли лошади и остановились.

– Есть кто живой? – раздался голос.

– Есть, нас двое, – сказал Торстейн. – Кто спрашивает?

– Я – Торстейн Чёрный, хёвдинг этого поселения. А ты – Торстейн, владелец фермы Санднес. Ты отправил мне послание, так я узнал о тебе. Ты не успеешь починить свой корабль и доплыть до Санднеса. Я приглашаю тебя и твою жену перезимовать у меня в качестве гостей.

Торстейн взглянул на меня, подняв брови, я сидела на корточках под навесом из паруса. Я кивнула. Торстейн убрал свой лук и поднялся на ноги.

– Мы рады принять приглашение, – сказал он. – Но я не хочу бросать здесь свой корабль и груз без присмотра.

– С твоим кораблём ничего не случится, если мы закрепим его как следует и построим на зиму укрытие. Если тебе нужно поработать на корабле, ты можешь приезжать сюда с моей фермы. Если хочешь, завтра я смогу отправить телегу, и ты перевезёшь свой груз в мой дом на хранение.

– Благодарю тебя, – коротко ответил Торстейн. Я встала рядом с ним и впервые увидела Торстейна Чёрного. Рослый мужчина со спутанными чёрными волосами и окладистой бородой. Капюшон откинут, его залатанный кожаный плащ расстёгнут, показывая грязную кожаную рубаху. Он казался толстяком и увальнем по сравнению с мужчинами из Братталида, но выглядел он грозно, особенно с мечом на боку, и кинжалом без ножен на поясе. Я задумчиво рассматривала его, а затем, как и мой муж Торстейн, поблагодарила его.

– Да благословит тебя Бог за твою щедрость, – сказала я. Поначалу он нахмурил кустистые брови, а затем рассмеялся.

– Какой такой бог? – сказал он. – Что-то я слышал о нём, какие-то слухи. Мы тут придерживаемся старой веры. Не сомневаюсь, твой бог лучше моего, но не стоит рассказывать о нём. Так вы останетесь здесь до завтра, покуда не прибудет телега?

– Да, – сказал Торстейн. – Мы останемся.

– Тогда я вернусь завтра. – Торстейн Чёрный сделал вид, что собирается уезжать, и лошади двинулись вперёд. Затем он остановил свою лошадку и добавил, – Но не рассчитывайте на многое. Здесь только мы с женой, честно говоря, так себе компания. Зимой будет скучно.

Торстейн впервые улыбнулся ему.

– Лучше уж скучать, чем помереть.

– Возможно, к весне ты передумаешь.

Вот так мы и оказались в доме Торстейна Чёрного. Я никогда не предполагала, хотя насчёт этого у меня часто бывают предчувствия, что такой человек станет твоим другом. Когда я увидела его впервые, меня поразила его внешность. Он выглядел огромным, грубым и неуступчивым. А ещё от него воняло, весь его дом вонял, и все те блохи, что мы принесли с собой, вскоре были побеждены превосходящим числом самых злобных насекомых, которых я только встречала в своей жизни. Всё в этом доме покрывал толстый слой жира, всё из-за того, что Торстейн Чёрный любил, чтобы мясо варилось в ворвани часами, к тому же, жир позволяет сохранять тепло долгими зимами в этих северных широтах. В доме хранились бочонки с перебродившим кислым молоком и толстые ломти мяса. Жена Торстейна такая же рослая, как и он сам, большая и суровая женщина, которая скорее походила на жену тролля. Но скоро мне стало стыдно, что я так подумала. Они были добры к нам, деля с нами всё, что у них было. Торстейн Чёрный и мой Торстейн благополучно перевезли и уложили наш груз в сарай.

Гримхильд, жена Торстейна выделила нам спальное место рядом с их кроватью. Гримхильд с Торстейном на пару храпели громче, чем вся наша корабельная команда, если бы все они заснули в одно время. Мы с Торстейном впервые за несколько месяцев улеглись в сухую постель, и едва устроились, как раздался храп. Торстейн сжал меня в объятиях, но вдруг замер в удивлении, и стал прислушиваться. А затем как захохотал. Торстейн никогда лишку не шутил и не смеялся, он просто занимался делом, оставляя другим забавляться словами и играми. Но этот храп заставил его рассмеяться, я даже не думала, что он способен на такое. Он никак не мог остановиться, так что пришлось уткнуться лицом в моё плечо и укрыться с головой покрывалом, чтобы смеяться тише. Я чувствовала, как он содрогается от смеха всем телом, пытаясь подавить хохот, словно какая-то глупая девчонка.

– Торстейн, прекрати! – Шептала я сквозь смех, настолько он был заразителен. – Прекрати! Ты же разбудишь их!

Но он не останавливался. – Послушай, – задыхался он от смеха. – Просто послушай. Ты слышала когда-нибудь что-то подобное?

Бедняга Торстейн. Блохи в нашей постели были такими жирными, что он поймал одну и раздавил её между ногтями.

– Вот она – цена сухой постели, – сказал он ухмыляясь. И, довольный, стянул с себя всю одежду, и заставил меня раздеться тоже, и мы лежали, прижавшись друг к другу, совсем как дома, в Стокканесе. Мы занимались любовью как обычно молча, но когда он закончил, то прошептал.

 – Теперь-то всё наладится, Гудрид, так ведь?

Когда я сказала "да", он поверил мне, потому что, хотя, он никогда не говорил об этом, но уважал меня за мои познания в том, в чём совершенно не разбирался.

Не прошло и недели как мы поселились в нашем новом жилище, как заболел человек по имени Гарди, он присматривал за одной из ферм Торстейна Чёрного. Сначала все подумали, что кто-то проклял его, так как он был жестоким человеком, и рабы ненавидели его. Посчитав это проклятием, никто не придал этому значения. Он умер через неделю. Но потом начали заболевать и остальные, и мы получили весточку, что двое из нашей команды тоже заболели. Торстейн одолжил лошадь и отправился навестить их. Торстейн Чёрный сидел дома, хмурился и грыз ногти.

– Прошлой зимой у нас тоже болели, – сказал он. – Надеюсь на милость твоих и моих богов, что болезнь не повторится снова.

Но его надежды не оправдались, и через неделю двое заболевших умерли. К тому времени как началась полярная ночь, мы потеряли половину людей из нашей команды, несколько человек из поселения тоже умерли. Мы с Торстейном старались сидеть рядом с нашими умирающими. Ни молитвы, ни заклинания не действовали на эту хворь. Я ничем не могла помочь им, выказывая сострадание, у меня не было столько сил, как у мужа, который хоть и не сумел привести своих людей к успеху или славе, но сидел с каждым из умирающих, стараясь облегчить их смерть. На самом деле Торстейн вряд ли мог чем-то помочь им, он едва ли произнёс вслух хоть слово, но, тем не менее, он оставался с ними, до тех пор, пока не заболел сам.

Осенняя ночь, очень холодно и светло, будто днём. Взошла полная луна Урд, пророчащая смерть, она окутана туманом, сквозь который тускло сияют звёзды. Под стропилами собрались призраки. Они тут давно: им знакомы борьба, телесные муки и странная пустота после смерти. Призраки парят вдоль границ мира смертных, потому что над землёй повис туман, и они не могут видеть сквозь него. Поэтому они затаились в усадьбах Зелёной страны и ждут.

Призракам приглянулись земли Торстейна Чёрного, потому что каждую ночь к ним присоединяются новые души. Поселение во власти болезни, и каждый раз, как умирает человек, его душа покидает тело и присоединяется к призрачной толпе. У некоторых этот путь скрашен слезами и благословениями, кто-то осенён крестным знамением, все это сопровождается магией и жертвоприношениями. Но во тьме, царящей под стропилами, всё растворяется в том самом тумане, который мгновенно рассеивается, когда ввысь поднимается новая душа, а затем снова сгущается.

В доме Торстейна Чёрного тускло мерцает лампа – огонёк в плошке с жиром. Гримхильд, жена Торстейна Чёрного лежит на спине на колченогой кровати. Кроме её громкого и хриплого дыхания в комнате ни звука. Иногда её дыхание останавливается на несколько мгновений, а иногда и дольше. Каждый раз призраки думают, что повторяющиеся ужасные хрипы наконец-то прекратились, но громкое дыхание раздаётся снова и они расстроены. На другой кровати, в тени от пляшущего огонька лампы, лежит Торстейн Эриксон. Рядом с ним свернулась клубком его жена. Она держит его сухую ладонь в своих ладонях, будто бы против своей воли, словно хочет отпустить его. Темно, его глаза закрыты, а душа забилась где-то глубоко, в потаённом месте. Призраки заметались, огонёк лампы дрожит, будто кто-то подул на него, затем пламя вновь взмывает вверх. Что-то тёмное зашевелилось в изголовье кровати. Это Торстейн Чёрный, он протягивает руку, чтобы поправить фитиль. Тени на стене заплясали в диком танце, а затем снова вернулись на свои места.

Ночь кажется бесконечной. На миг ночь превращается в ледяную пустыню. Звёзды сияют над ледниками, море неподвижно, скованное ледяными берегами. Призраки были и будут здесь всегда. Безысходность.