Текст книги "Морская дорога (ЛП)"

Автор книги: Маргарет Элфинстоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Как только Бьёрн и Арнбьёрн вернулись, мы стали чаще слышать о междоусобицах на северном берегу, – или возможно, потому, что я немного повзрослела и стала прислушиваться к таким вещам. Вы тогда ещё не родились, но, должно быть, слышали истории об этом. То, как я вижу те события сейчас – мы пытались устроить жизнь в своей новой стране. У нас не было короля, поэтому мы сами должны были вершить правосудие для себя на земле, где ещё не существовало законов и судебных традиций. Мы не могли жить по-старому, как наши предки в Норвегии, здесь всё было по-другому. В моей голове всплывают слова, которые я часто слышала у очага, когда была маленькой, их повторяли снова и снова: "Конечно же, это его долг". Долг мужчины перед своими родственниками – добиваться справедливости, покуда они живы, и отомстить, если их убьют. Вот так я познавала мир взрослых: судьба правила этим миром, а человеку оставалось исполнять свой долг, даже если он знал, что ему суждено погибнуть. Мой отец пришёл из Вифилсдалура, и они оба – он сам и его отец были друзьями Стира Торгримсона из Хравна, и все вместе они поддерживали Эрика Рыжего. Из-за чего мы сначала стали враждовать со Снорри Годи и людьми из Торснеса, а затем, когда мой отец объединился со своим соседом Бьёрном, вернувшимся из Норвегии, напряжённость возросла ещё больше. Я помню, как Снорри Годи разговаривал с моим отцом на ярмарке в Фродривер, будто они лучшие друзья. Но скрытая вражда, словно подводное течение, никогда не прекращалась. Теперь я думаю, что Халльдис была права, когда сказала, что лишь новый Бог сможет помочь нам выбраться из западни, в которую нас загнали норны.

Когда я вернулась домой вместе с Карлсефни, Исландия изменилась, хотя прошло всего несколько лет. Но за эти годы наша страна приняла христианство, и вместе с тем действительно заработали четвертные суды. Я не говорю, что междоусобицы прекратились, но они постепенно угасали. Конечно, это хорошо, но таких мужчин, которых я знала в молодости, теперь уже не встретишь. Оглядываясь назад, они кажутся мне намного больше, чем сейчас. А в историях они представляются ещё более грозными. А ведь я знаю толк в историях. В Глауме меня считают хорошим рассказчиком, и я постаралась, чтобы мои дети и внуки узнали достаточно историй из нашего прошлого. Истории живут своей жизнью. Они растут, так же, как и дети, и вероятно, мы забываем, какие незначительные события лежали в их основе когда-то. Но мы подпитываем их потому, что уважали то, что положило им начало. Сейчас я радуюсь, что происхожу из того мира, хотя, полагаю, вам то время кажется диким, языческим.

Я могу поведать немало о семьях, живших на Снайфельснесе, когда я была девчонкой. Это были тревожные годы, и всё мужские разговоры, что я слышала, касались войны и убийств. Вряд ли кто-то после отъезда Эрика произнёс хоть пару слов о новом мире и богатстве, все обсуждали лишь тайные планы мести. Разговоры женщин были такими же, как всегда и везде, – о ферме и домашнем хозяйстве, о лете и зиме, этот образ жизни не менялся год от года.

Несмотря на дикие времена, я провела в тихом Арнастапи десять лет. Странники приносили вести о распрях и убийствах, но для меня имела значение лишь ферма и то, чему учила меня Халльдис. У неё я научилась всему, что должна уметь хорошая жена фермера. Она научила меня относиться к земле так, чтобы та год за годом давала хороший урожай. Я думаю, что по своей натуре я была расторопной, но именно Халльдис наделила меня опытом. Я вспоминала о ней, когда пользовалась какой-нибудь уловкой, которой она поделилась мной: например, когда мы обустраивались на Хопе, или, когда делали вино из диковинных ягод. Но, конечно же, у неё я научилась не только этому. Я уже упоминала, люди называли её ведьмой. Думаю, это означает лишь то, что есть люди, которым дано заглянуть за границы нашего мира немного дальше, чем остальным. Даже тогда я понимала, что колдовство, как и любую другую силу, можно пустить как на добрые дела, так и на злые. Мне исполнилось всего шесть, когда Халльдис предупредила меня, что я должна использовать свою силу только на добрые дела. Злую ведьму, что жила в Хольте, по другую сторону гор, однажды насмерть забили камнями, и Халльдис привела этот пример, чтобы донести до меня свои слова. Ей это удалось; позже я с ужасом поняла, что легко могла совершить ошибку. Халльдис учила меня только доброму: как видеть и использовать то, что лежит за пределами нашего мира.

Когда я рассказываю о своём детстве, я понимаю, что не помню событий, а лишь то, как всё было. Тогда это не было историей, жизнь просто шла своим чередом. Когда я задумываюсь о каких-то конкретных событиях, то обычно припоминаю, как Халльдис обучала меня. Колдовство, скажете вы. Не знаю, но для меня это были важные моменты. Что-то новое, а в остальном, в обыденных делах ничего не менялось.

Два огонька, их образы, встречаются там, где масло соприкасается с воздухом. Светильник из мыльного камня и локон рыжеватых волос, мягких и прекрасных.

Горечавки, их воронки поникли, и марьянник, пахнущий сенокосом. Халльдис говорит сидящей рядом маленькой девочке.

– Возьми левой рукой по одному цветку от каждого.

Ребёнок протягивает руку и берёт два цветка.

– А теперь волосы.

Она помещает прядь волос между стеблями. Халльдис протягивает ей лоскут льняной ткани.

– Свяжи их вместе.

Ребёнок кладёт белый свёрток перед масляной лампой.

– Теперь произнеси над ним слова.

Девочка слушается и старательно выговаривает трудные слова.

– Очень хорошо. Теперь мы размешаем то, что осталось, в вине, и скажем Турид давать снадобье ребёнку на ночь перед сном. При судорогах нужно средство, соответствующее их силе.

Маленькая девочка кивает.

– Произнеси заклинание, и спрячь это в укромное место.

Ребёнок берёт льняную ткань и аккуратно кладёт свёрточек в нишу в стене за ткацким станком. Она прячет её подальше, между других вещиц.

Халльдис, так же, как и Орм, брала меня с собой. Она относилась ко мне как к взрослой, когда представляла своим друзьям. В доме своего отца я всегда казалась тенью на заднем плане, тенью женского рода. Халльдис научила меня радоваться быть самой собой.

Однажды после окончания сенокоса она взяла меня с собой на ферму Фродривер. Это была однодневная поездка через холмы, тогда я впервые побывала за Стапафелем. Мы поднимались мимо пещер, где обитают великаны, до самого ледника. Вблизи ледник не выглядит гладким белым конусом, каким он кажется с моря. И тут и там проглядывает лава, а снег покрыт пепельной пылью. Над горой висело облако, выше лёд исчезал в вязком тумане, который нам приходилось вдыхать, когда мы проезжали сквозь него. Наши лошадки плелись через снеговые языки и выбирали дорогу меж камней, пересекая потоки талой воды. Мы долго ехали вдоль ледника, а затем спустились по берегу бурной реки, и вот, на севере я увидела другой берег залива.

– Это Хвамм, что лежит на том берегу Брейдафьорда, – сказала мне Халльдис. – Здесь высадился на берег твой дед вместе с Ауд Мудрой, когда люди только начали заселять Исландию.

Я уставилась на синюю землю, лежащую за морем: я воспринимала её как недостижимое прошлое, о котором знала всё из историй.

Мы спустились вдоль протекающей по лощине на север, к морю, реке Фродривер, прежде чем наступили сумерки. Ферма стояла на равнине, бывшей во времена первых поселенцев солончаковым болотом. Тородд осушил его, и теперь это хорошая земля, но, тем не менее, после Арнастапи я чувствовала себя здесь стеснённо. Невысокие скалы нависают над равниной, а шум водопадов заглушает звуки моря. Я помню, как перепрыгивала через дренажные канавы, заполненные болотными лютиками и шёлковой травой. На этой ферме жила Турид, подруга Халльдис, она была замужем за Тороддом, и приходилась сестрой Снорри Годи. Междоусобицы из моего детства зачастую имели отношение к ней.

Разумеется, Турид была рада видеть Халльдис. Я прижалась к своей лошадке, пока они приветствовали друг друга. Затем Халльдис взяла меня за руку и повела прямо к порогу, и я оказалась среди незнакомых мне людей.

– Это моя приёмная дочь Гудрид, – с гордостью сказала она Турид.

Турид выглядела так нарядно, что я не могла отвести от нее глаз. Это была стройная и светловолосая женщина, и полагаю, очень красивая, но я видела её детскими глазами. Мне показалось, что у её непроницаемое лицо и плотно сжатые губы, что мне не очень понравилось. Она носила синее льняное платье с вышивкой вокруг ворота и по краю подола и тёмно-синюю рубаху. На застёжках её платья красовались головы животных, а на шее – ожерелье из цветного бисера. Голову порывал платок, ткань покрывали узоры из красных и синих нитей, какого я никогда прежде не видела. По сравнению с ней моя приёмная мать казалась слишком рослой и бедно одетой, в простом платье с незатейливыми бронзовыми застёжками, чем-то даже напоминая мужчину. Я почти восхищалась Турид. На миг я подумала, что когда подрасту, то стану такой же, как она. Но потом я устыдилась и почувствовала презрение к себе.

У Турид был ребёнок, Кьяртан, именно его рыжий локон она отправила Халльдис, чтобы та произнесла заговор. Мы напоили её сына снадобьем тем же вечером, как приехали. На мой взгляд, не похоже, что Кьяртан страдал судорогами, однако я была неопытной. Ребёнок не отличался пухлостью, как некоторые маленькие дети, он необычайно шустро ползал по устланному камышом земляному полу возле очага и везде совал руки. Мне он понравился, жаль, что он не был моим младшим братом. Ранее я никогда не играла с детьми младше меня.

Вспомнила: я обещала рассказать, почему наш сосед Бьёрн так и не женился. Он положил глаз на Турид, когда та уже вышла замуж за Торбьёрна Толстого из Фродривер. Для такой женщины как Турид, этот брак вряд ли можно считать идеальным. Торбьёрн слыл шумным, жестоким человеком, который избивал собственных рабов, просто чтобы выместить гнев. Женился он не впервые, и был гораздо старше Турид. Торбьёрна убили во время ссоры из-за пары краденых лошадей, так что его ферму унаследовала Турид, что, в конце концов, окупило все перенесенные ею невзгоды. Бьёрн начал наведываться к ней ещё при живом муже. Теперь, из обрывков разговоров, что слышала тогда, я понимаю, на что надеялись мои приёмные родители, когда узнали о смерти Торбьёрна Толстого: что Бьёрн возьмёт в жёны Турид и привезёт её в Брейдавик. Собирался ли он поступить так или нет, но её брат, Снорри Годи оказался быстрее. Этот хитрец соображал шустрее многих. Теперь мне кажется, что, хотя он и позаботился о своей своенравной сестре, но понимал ли её, или вообще любил ли? Думаю, Турид любил лишь один мужчина в её жизни. К тому же, у Снорри Годи имелись причины ненавидеть отца Турид. Они были братом и сестрой только по матери.

Но вряд ли вам будет интересно слушать всё это. Когда Халльдис взяла меня во Фродривер, Турид снова выдали замуж, на этот раз за Тородда, который разбогател, торгуя с Норвегией и островами, и она по-прежнему жила во Фродривер вместе с новым мужем. Но Бьёрн снова начал навещать её, сразу же, как только она вернулась в свой старый дом в Фродривер, но я узнала об этом лишь спустя годы, от сестры крёстного отца моего сына Снорри, которую я повстречала однажды на тинге, когда мы жили в Глауме. Если Бьёрн не замечал первого мужа, то с чего бы ему беспокоиться из-за другого? Тородд знал об этом, и очень злился, как и следовало ожидать. Тородд не посмел вызвать Бьёрна на честный поединок, ведь Бьёрна не зря считали лучшим бойцом Брейдавика. Нет, Тородд подкараулил его прямо перед рассветом, вместе со своими дружками Торисонами и парой рабов их было пятеро. Ту ночь Бьёрн провёл с Турид, и потом поехал верхом домой, поднимаясь от Фродривер на Диграмулл. Бьёрн убил Торисонов, и Тородд, этот надменный морской купец, бежал вместе со своими рабами. Бьёрн вернулся домой, залитый кровью, и все подумали, что он смертельно ранен. Но достаточно скоро он оправился от ран, и после этого случая его приговорили к изгнанию. Сначала он отправился в Норвегию, а затем далеко на восток, сражаясь за короля. Через девять месяцев после той ночной засады, у Турид из Фродривер родился сын: Кьяртан Тороддсон.

Пожалуй, самое радостное событие из моего детства, – это возвращение Бьёрна домой в Брейдавик. Я ведь рассказывала вам о зимних играх? Я любила его, Агнар, если маленькая девочка вообще может любить мужчину, который ей не отец.

Он всегда находил для меня время, а ещё, казалось, распространял вокруг себя дух путешественника, который повидал мир гораздо больше, чем мы. То было дуновение чего-то далёкого, неизведанного, чужих стран, совсем непохожих на наш маленький полуостров. Тем не менее, после возвращения, он никуда больше не ездил, кроме как через горы во Фродривер, но об этом при детях старались не упоминать. Мне кажется, частичкой своего разума я понимала, почему. Я уже не помню, кто рассказал мне, чей Кьяртан сын на самом деле. Я думаю, это потому, что слухи лишь подтвердили то, что я уже подсознательно знала. И всё же, я расскажу вам о моей первой встрече с Кьяртаном, в тот самый раз, когда Халльдис впервые взяла меня в Фродривер.

У Кьяртана был ящичек полный разноцветной гальки, ракушек и деревяшек, принесённых морем. Тем вечером я играла с ним возле очага. Я строила для него башни, а он ломал их и визгливо хохотал каждый раз, как мои замки обрушивались в прах. Тем временем, я слушала женские разговоры. Халльдис знала, что у меня острый слух, но Турид, казалось, была уверена, что я увлечена детской игрой. Меня это обижало; я хотела, чтобы она меня замечала. Но вскоре я позабыла об обиде и сосредоточилась на их разговоре. Я испугалась, хотя и находилась среди людей, в тёплом и сухом месте, и этот страх заставил меня испытать какое-то извращённое удовольствие.

– Никто не смеет выходить из дома в долину после заката солнца, – сказала Турид. – А всё из-за мертвеца, который не желал спокойно лежать в своей могиле. Послушай, что рассказал мне торговец Торгейр, ты ведь знаешь, он каждое лето объезжает побережье Брейдафьорда, он как раз и привёз мне эти бусы. Красивые, правда?

Халльдис взглянула на бусы.

– И что Торгейр рассказал о призраках?

– Всё началось с быков, на которых мертвое тело везли в долину к могиле. Его хотели отвезти подальше ферм, но чем дальше продвигались, тем труп становился всё тяжелее, и, в конце концов, животные больше не могли сдвинуться с места. Пришлось похоронить его прямо там, посреди лавового поля. Над могилой насыпали огромную груду камней, чтобы мертвец не смог подняться. Но и это не помогло, как и заклинания, чтобы удержать его в земле. В ту же самую ночь быки обезумели и бросились вниз с утёса, на следующее утро нашли их переломанные туши. Торгейр говорил с пастухом, который поведал ему, что это всё проделки мертвеца, и этим дело не закончится, тот потребует ещё и человеческую жизнь. Но пастух был рабом Арнкеля, и у него не было выбора. "Да, Торгейр", – сказал он. – "Я уже обречён, вот увидишь".

– Как только человек поверил в свою близкую смерть, он обречён, – заметила Халльдис. – Арнкелю следовало бы отпустить его.

– По ночам призрак принимался шуметь, – продолжала Турид. – Он садился верхом на коньке крыши и начинал стучать пятками по торфу, так что весь дом дрожал. Вдова не смогла вынести этого. Она лежала в постели, укрывшись одеялом с головой, не смея пошевелиться, пока не забрезжит рассвет. Так он и заездит её до смерти, как сказал Торгейр. Чёрный призрак её мужа сведёт её с ума.

Той ночью я лежала рядом с Халльдис на тюфяке и прошептала ей на ухо:

– Неужели мертвецы бродят повсюду? И в нашем доме они есть?

Она ответила не сразу. Прогоревший пласт торфа просел в очаге, и я увидела угольки сквозь брешь в торфяной пирамидке, они впились в меня, будто красные глаза.

– Там, где есть живые, – прошептала моя приёмная мать, – есть и мертвецы. Никому не хочется, чтобы его прогнали во тьму за край счета. Мы слишком привязаны к нашим близким, чтобы согласиться с этим. Поэтому мёртвые остаются с нами так долго, как могут. Возможно, там, где их любили и уважали, им дано обрести покой. А там, где их ненавидели, и, если у них достаточно сил, они будут продолжать бороться, так долго, насколько возможно. Даже здесь, в Исландии, мёртвых больше чем живых, потому что мы – третье поколение. Духи делают всё, чтобы оставаться с нами, пока мы их не прогоним.

– А как мы можем это сделать?

– Забыть их. Но именно так судьба обманывает нас. Ты не сможешь забыть нарочно, как бы не старалась. На самом деле, всё получается наоборот. Забвение приходит, когда твои мысли заняты чем-то другим. Забыть – вот единственный способ успокоить призрака навечно, но, когда тебе это больше всего нужно, ты не сможешь этим воспользоваться. Есть и другие заклинания, но они не так действенны. Духи продолжают существовать рядом какое-то время, иногда довольно долго, пока не останется никого, кто помнит их.

– Моя мама сейчас призрак?

– Твоя мама была хорошей женщиной, которая отдала тебе всё самое лучшее.

– Но я спросила совсем другое.

– Это единственный ответ, который я могу тебе дать.

Я размышляла обо всём этом и меня пробила дрожь. Я не совсем понимала, но была уверена, что не хочу жить среди призраков.

– Халльдис?

Она вздрогнула.

– Я думала, ты спишь. Никак не угомонишься?

– А если кто-то отправится в пустынные земли, где до него никогда не было людей, то там не будет призраков, так ведь?

– Лишь те духи, которых ты возьмёшь с собой. А теперь, бога ради, дитя, засыпай.

У Орма и Халльдис не было своих детей. Однако я научилась у Халльдис заклинаниям, которые помогают женщине забеременеть, предотвратить выкидыш и безопасно привести ребёнка в наш мир. Я не знаю, пыталась ли она когда-нибудь применять их на себе. Я могла бы спросить – я её не боялась – но никогда не задумывалась об этом, пока сама не родила первенца, а к тому времени спрашивать о чём-либо Халльдис стало уже слишком поздно. Хотела бы я иногда услышать её совет, и даже тогда, когда мы вернулись обратно в Глаум, я порой спрашивала себя, как бы поступила Халльдис в том или ином случае. Всю жизнь я пользовалась её лекарствами, хотя теперь с опаской отношусь к заговорам. Она использовала их без злого умысла; ведь тогда мы ничего не знали о новой религии. Но с тех пор я познала добро и зло, и стала осмотрительнее.

Как-то летом мы снова отправились во Фродривер, когда там, на берегу реки устроили большую ярмарку. Торгейр и множество других купцов приехали туда, они выставили на продажу столько прекрасных вещей, сколько я в жизни не видела. Также там проводили игры, и пировали прямо на улице. Турид нарядилась в красное платье, с настоящими золотыми застёжками, на её шее красовалось янтарное ожерелье. Она даже не заметила меня и разговаривала с нашим соседом Бьёрном, который только что вернулся из Норвегии.

Я повстречала своего бывшего товарища по играм – Кьяртана, но он подрос, и не захотел играть со мной. Кьяртан, светловолосый и пухлый мальчик с небольшим топориком на поясе прохаживался туда и сюда, наблюдая за мужчинами.

Тогда случилась драка. Ничего особенного, но я раньше никогда не видела убитого человека. Кто-то раскроил ему голову топором. Это казалось так просто, словно расколоть лесной орех, только внутри не твёрдая и белая сердцевина, а что-то влажное и красное. Труп спрятали в ивняке. Я не хотела смотреть, но что-то меня тянуло туда. Несколько человек бродили неподалёку, тихонько переговариваясь. А затем мимо меня проскользнул Кьяртан и погрузил свой топорик в кровь убитого. Он убежал почти сразу же, я даже не успела понять, что увидела. Его глаза сияли от восторга, ведь он обагрил свой топорик настоящей кровью. В следующий раз я увидела Кьяртана спустя годы, когда отправилась на тинг вместе с Карлсефни. Он возмужал и стал сильным и разумным, совсем как Бьёрн, поэтому его ферма во Фродривер процветала. С тех пор, как мы отправились в Зелёную страну, на его ферме творилась какая-то чертовщина, но Кьяртан положил этому конец. Он приезжал к нам в гости в Глаумбер пару раз, Карлсефни он понравился.

Хотя мой отец часто бывал в Арнастапи, ему нечего было мне сказать. Часто вместе с ним приезжал Бьёрн из Брейдавика, и он всегда призывал моего отца поддержать его в распрях с людьми Торснеса. Когда гостил лишь мой отец, они с Ормом говорили больше о ферме, чем о междоусобицах. Возможно, у них не было причин говорить обо мне. Я была здорова, Халльдис обучала меня тому, что я должна была знать. Но я хотела, чтобы отец обратил на меня внимание, и молча сердилась на него за то, что он этого не делал. Я понятия не имела, что он хотел от меня, но была готова на всё, лишь бы на миг привлечь его внимание. И даже теперь, я всё ещё злюсь, вспоминая это.

Теперь я понимаю, что, должно быть, он просто был доволен мной. Вероятно, сейчас по мне уже не скажешь, да вам это совсем ни к чему, но в молодости я выглядела очень привлекательно. Я тоже узнала это благодаря Халльдис. Но тогда для меня это ничего не значило, ведь мой отец даже не смотрел на меня.

А другие мужчины смотрели. К тому времени, как мне исполнилось пятнадцать, у отца начали интересоваться его мыслями насчёт моего замужества. Конечно, в моём приданом большое поместье, так что свадьба могла показаться выгодной сделкой, но уже тогда поползли слухи, что мой отец нуждается в деньгах. Он никогда не вкладывал в ферму душу, ведь с тех пор как Эрик отправился на запад, частичка моего отца ушла вместе с ним. Он никогда не хотел по-настоящему осесть на земле, но, с другой стороны, перестал принимать участие в междоусобицах Брейдафьорда. Он жил на широкую ногу, устраивая пиры, на которых одаривал гостей так богато, что разговоры об этом не смолкали месяцы спустя. Полагаю, это способ добиться славы, и, если вы решили пойти этим путём, не будучи богатым, значит вы очень самонадеянный человек. Торбьёрн думал, что он богат. И пусть мой дед Вифил когда-то был рабом, но об этом уже никто не упоминал.

Торбьёрн был вдвое богаче своего отца, но земля его совсем не интересовала, и он оказался плохим земледельцем. Так теперь я считаю. Как ребёнок, выросший в Арнастапи я видела своими глазами, как хорошо управлял хозяйством Орм. Они с Халльдис напоминали людей из истории, которые построили свой дом на камне. А дом моего отца был построен на песке, и к тому времени, как я вернулась домой, тот песок унёс ветер.

Дом, построенный на камне. Вы скажете, что камень – это вера, и я соглашусь с этим, но вера в Бога начинается с веры в себя. Давайте, запишите и это тоже. Я вижу, что вы колеблетесь, и уже поставили большую кляксу, держа перо с чернилами над пергаментом. Я не богохульствую сейчас. Разве Бог не в нас? Я повторюсь, Орм и Халльдис построили свой дом на камне, и тот камень был на своём месте, когда к нам впервые пришла новая вера. Вера в себя, разумное ведение хозяйства, истинная, а не показная щедрость. Вот чему я научилась от моих приёмных родителей.

Мне исполнилось четырнадцать, когда проповедник Тангбранд высадился на берег в Арнастапи и направился в дом моего отца, но сначала остановился в нашем доме. Само по себе это уже чудо: если бы он сразу отправился в Лаугабрекку, возможно, мы никогда бы не услышали бы о нём. К тому времени Тангбранд уже посетил множество усадеб в Исландии, ему удалось обратить в новую веру многих, кого-то мечом, а кого-то чем-то вроде магии. В нашем доме ему не пришлось использовать ни то, ни другое. Халльдис уже интересовалась. Молва о новой религии шла уже некоторое время. Халльдис и Турид обсуждали это во Фродривер, когда мы гостили там. Турид сомневалась, но моя приёмная мать по-настоящему заинтересовалась этой идеей.

– Эта земля полна призраков, но у богов свои заботы, и им нет до этого дела, – сказала Халльдис. – Когда находишься в море, полезно помолиться Тору, но здесь, на суше, нас одолевают слишком много демонов, и всё больше и больше людей вынуждены покидать свои земли из-за неугомонных мертвецов. Может эта новая сила именно то, что нам нужно.

– Это всего лишь политика, – возражала Турид. – Бьёрн рассказал мне, что сейчас происходит в Норвегии. Королю плевать на призраков. Он желает лишь заполучить наши земли.

– Но, может быть, этот новый бог предложит нам лучшую судьбу, чем старые боги. Возможно, он предоставит нам больше свободы в нашей жизни.

– Халльдис! – никогда раньше я не видела Турид в ярости. Я подкралась поближе к очагу. – Да как ты смеешь говорить о выборе. Да что ты знаешь о том, что слушает нас, там, во тьме?

Я попятилась, хотя и понимала, что она имела в виду не меня.

– Да кто ты такая, чтобы играть с непостижимым?

– И всё же я хочу узнать больше о Тангбрандовом Христе. Кроме того, я боюсь за Гудрид. Она уже понимает и видит достаточно много, и я не знаю, как уберечь её.

Полагаю, Халльдис понятия не имела, что я их слушаю. Я сжалась и попятилась, стоя за занавесками, но, должно быть, она услышала меня. – Это ты, Гудрид? – позвала она. – Подойди к огню, и покажи нам, что купила себе на ярмарке.

Мне дали кусочек серебра, и я купила себе нож, который можно носить на шее на шнурке. Халльдис восхитилась, но Турид сказала:

– Ты слишком подражаешь своей приёмной матери. Ты – красивая девушка. Тебе следовало купить себе красивые вещицы. Ты не смотрела ожерелья в лавке Торгейра?

Я ничего не сказала в ответ, а лишь наблюдала, как Халльдис попробовала остроту лезвия пальцем и одобрительно кивнула.

– Хороший выбор, – сказала она, и я осталась довольна.

Когда Тангбранд пришёл в Арнастапи, Халльдис получила от него то, что нужно, она нашла бога, который её устраивал. Она немедленно крестила бы всех нас, но Орм оказался более осторожен. Сначала он отправился к моему отцу вместе с Тангбрандом. Торбьёрн вообще не задумывался о богах, но в этом году он побывал на тинге, и знал, какой ветер нынче задул в Исландии. Христианство становилось инструментом политики. Король Норвегии отправил Тангбранда сюда, а значит проповедник – влиятельный человек, которого лучше иметь в союзниках.

Итак, у каждого из нас была своя причина, чтобы в один из летних дней отправиться на песчаный берег в Арнастапи.

Зелёное море. Обрывки красных водорослей покрывают волнистый песок. Береговой бриз пробирает до костей небольшую группу людей на берегу. Ветер такой же влажный, как и сырой песок под ногами. Дрожащий человек стоит по грудь в воде, среди небольших волн, стуча зубами от холода.

Настала очередь девушки. Она идёт прямо сквозь зелёные, как стекло, волны. Высоко над ней, на склонах Стапафеля последние пятна снега сияют на блёклом солнце. Человек, стоящий в волнах, кладёт ей одну руку на грудь, другой поддерживает спину.

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.

Погрузившись спиной в ледяное море, она задыхается и захлёбывается. Море шумит в ушах. Затем она снова на ногах. Волны бьют в грудь, солёная вода стекает с длинных волос. Берег кажется полосой холодного света. Она с трудом выходит на сушу. Длинная рубаха прилипла к телу, и она пытается закрыться руками. Тёплые руки прикасаются к ней и ведут на сухой песок.

Там меня окрестили в новую веру. Это очень далеко отсюда. Но вы, должно быть, тоже крестились в Исландии. Хочется ли вам сейчас забыть это? Что вы чувствовали, когда кардинал послал за вами, потому что лишь вы можете записать рассказ какой-то старухи из Исландии, побывавшей за краем света? Вы знаете, зачем они хотят записать мою историю? Вы совсем не похожи на тех молодых людей, которых я знала. Они хотели прославиться мастерством владения оружия, преданностью и великодушием. Но, я думаю, вы всё же честолюбивы. Полагаю, вы предпочли Рим любому другому месту христианского мира. Кроме того, я не думаю, что вы слишком интересуетесь женщинами. Я права? Возможно, вас вполне устраивает монашеская жизнь. Но я не хотела бы такой жизни, когда была молодой. Конечно, сейчас всё иначе. Мои страсти осталась позади.

Нехорошо искушать вас. Вы не отвечаете, и лишь красные уши выдают вас. Вы склонились над рукописью, будто плохо видите, но это не так. Вы так усердно царапаете пером, будто от этого зависит ваше спасение. Не обращайте внимания, я просто дразню вас. Вы можете подумать, что я бабка, одолеваемая старческим слабоумием. Но когда-то я была молода и красива, и мужчины не сводили с меня глаз.

Я устала. Мне сказали, что мы закончим после обеда, и взгляните, солнце уже не освещает двор, а скоро вообще стемнеет. Темнота здесь опускается внезапно, и это всегда застигает меня врасплох. Я проголодалась, да и вы, скорее всего, тоже. Мы слишком долго работали, не стоит злоупотреблять этим. Ради бога, мальчик, да прекрати же писать, сейчас я говорю совсем не для записи, и должно быть, у тебя ужасно затекла рука. Прекрати, говорю!