Текст книги "Морская дорога (ЛП)"

Автор книги: Маргарет Элфинстоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Я не знаю, за какое чудище они его приняли, но их ряды смешались, и дикари бросились наутёк. Думаю, бык достал одного из них. Мы видели, как он поддел одного дикаря на рога, а затем затоптал его, после чего побежал к лесу и скрылся в чаще.

Вскоре мы услышали звуки трещоток, что ранее предвещали появление скреллингов, и заметили другой отряд, они бежали к нам с другой стороны. Это всё, что я успела разглядеть, потому что по нашему частоколу забарабанил град камней, я схватила ребёнка и укрылась в хижине. Внутри было ещё хуже, я слышала, но не видела ничего, кроме спин лучников, которые, находясь под защитой частокола, стреляли в приближающихся скреллингов. Снаружи стоял ужасный шум: крики и завывания, вопли раненых, стук и топот, а иногда и удары по частоколу, от которых сотрясались брёвна, и дрожала вся ограда. Я не могла сдвинуться с места. Снорри не плакал, а прижался ко мне, словно моллюск. Он не прятал лицо, как обычно делают испуганные дети. Вместо этого он держал голову прямо, глаза широко открыты, казалось, он вслушивается всем телом.

Что-то ударило в частокол, раздался треск раскалывающегося дерева и дикий ритмичный вопль. Я вскочила и вытащила нож. Не знаю, смогла бы я причинить вред ребёнку, обвившему мою шею, но встала на пороге с зажатым в руке ножом. Я не испытывала страха, всё вокруг казалось каким-то ненастоящим. Внутри меня – странное ледяное спокойствие, я была способна на всё.

А тем временем, звона оружия я так и не услышала, эта мысль показалась мне забавной. Не было звона металла о металл, лишь стук, удары и крики. Я помню чей-то пронзительный и протяжный вопль за стеной, этот звук звучал у меня в голове, и я очень хотела, чтобы он умолк. Наконец, вопль прекратился, а потом я увидела скреллинга, пригвождённого к частоколу, из его живота торчал меч, который он не мог вытащить. К тому времени, как бой закончился, тот скреллинг уже умер.

Казалось, всё это продолжалась довольно долго, но, когда наступила тишина, только встало солнце. Шум прекратился, и я услышала исландскую речь, тем временем уже открыли ворота.

Скреллинги убежали, но между частоколом и морем лежало пять мёртвых окровавленных тел. Одним из убитых оказался не скреллинг, – человек в шерстяной одежде лежал неподвижно. Карлсефни перевернул тело. Одежда пропиталась кровью, но побледневшее лицо не пострадало. Карлсефни волоком потащил его, голова убитого неестественно болталась на сломанной шее. Я сразу увидела, что это Торбранд – сын Снорри. Очень медленно подошёл его отец и встал, глядя сверху вниз на тело сына. Карлсефни неподвижно сидел на корточках рядом. Все молчали. Затем Снорри наклонился и поднял сына на руки, будто не взрослого мужчину, а ребёнка, и зашагал прочь, бережно неся тело на руках. Все наблюдали как Снорри, с тяжким грузом на руках, пинком открыл дверь своей хижины. Никто не бросился ему на помощь. Мы видели, как за ним закрылась дверь, и тогда Карлсефни медленно поднялся. Песок под его ногами пропитался кровью Торбранда.

После битвы над полем боя медленно парят норны. Они берут души погибших и уносят их в Вальхаллу, туда, где все мужчины, погибшие в бою, пируют в ожидании Рагнарёка, последней битвы, знаменующей конец мира. В битве мужчина не столкнётся со смертью в одиночку; ему не стоит бояться забвения в умах людей.

Но эта стычка показала, что миру уже пришёл конец. Врагами оказались не привычные воины, а странные создания, наполовину люди, над которыми, возможно, не властна судьба, и которым нет места в залах Вальхаллы. Их призраки, души, если они у них есть, отправятся в какое-то иное место. Их тела лежат, сваленные в кучу, на берегу их собственного мира. Похоже, у них вообще нет душ.

Призрак парит над лагерем Карлсефни на Хопе. Он наблюдает, как люди переносят древесину и бочки с вином на берег лагуны, как корабль готовят к выходу в море, загружая припасы, необходимые для дальнего путешествия – воду и вяленое мясо. Он смотрит, как из хижины выносят одеяла, горшки и оружие, и складывают на берегу. Он видит, как люди ведут к кораблю несколько коров. Во время высшей точки прилива корабль подводят поближе и загружают его всем тем, что лежит на берегу.

Дух возвращается в одну из хижин, дверь которой закрыта, пока идут сборы. Он видит внизу тело молодого человека, накрытое плащом. Рядом с телом лежит меч юноши, очищенный от крови, по другую сторону, у левой руки – щит. Он наблюдает, как рядом с телом сына, час за часом, молча сидит отец. На его лице горе, которое не должен видеть никто из смертных. Стены хижины довольно тонкие, отец молодого человека сидит неподвижно и не издаёт ни звука. Лишь призрак видит убитого горем отца, который не смог уберечь сына.

Призрак отворачивается и видит мужчин, которые копают могилу на опушке леса. Он смотрит, как человек выбирает подходящий камень и вырезает на нём крест. Двое мужчин переносят камень через дюны и кладут рядом со свежевырытой могилой. Он наблюдает, как Карлсефни подходит к двери хижины и зовёт своего друга по имени. Наконец, дверь хижины отворяется, и он видит, как тело, завёрнутое в бурый плащ, несут к могиле. Весь лагерь собрался вокруг могилы, где возле ног отца лежит тело сына. Призрак наблюдает, как тело юноши опускают в могилу, в землю, в которой прежде не лежал ни один его соплеменник. Землю забрасывают землёй, сверху ставят камень с крестом.

Дух ждёт, пока люди не перенесут на корабль последний груз. Он наблюдает, как все мужчины и одна женщина вместе со своим маленьким сыном поднимаются на борт. Он видит, как деревянный корабль подхватывает течение, и он выходит из лагуны в открытое море с едва начавшимся отливом. Он видит, как на корабле поднимают квадратный коричневый парус. Корабль, всё ещё увлекаемый течением, поворачивает по ходу солнца, ветер наполняет парус, и судно медленно набирает ход, вспахивая килем море, оставляя за собой белую борозду.

Призрак смотрит на могилу, увенчанную камнем с выбитым на нём крестом, он понимает, что ни одна живая душа не появится здесь, и никто никогда не узнает, кто здесь покоится. Он смотрит на опустевшие хижины, возведённые прямо на песке, зная, что сюда никто никогда не вернётся, и не поселится здесь. Его сородичи ничего не оставили после себя, за чем стоило бы вернуться. Не осталось ничего, кроме призрака, исчезнет и он, когда не останется никого, кто помнит о нём.

Глава двадцатая

Девятнадцатое сентября

Подожди, я ещё не готова. Я всё ещё разглядываю её. Дорогой мой, я думала, ты давно позабыл. Тебе и вправду разрешили принести книгу сюда? И ты сказал, что берёшь такую драгоценную вещь, чтобы какая-то неграмотная старуха всего лишь взглянула на неё. Должно быть, это добрые люди, несмотря на их чудную жизнь. Не возражаешь, если я переверну страницы? Правда, всё хорошо? Я ведь не повредила её, нет? Взгляни, Агнар, здесь лица. И узоры, напоминающие искусную работу по металлу. Карлсефни любил тонкую работу по металлу и подобные узоры ему очень нравились. Взгляни на картинки. Посмотри, Агнар, вот человек, руки и ноги, всё его тело оплели узоры. О, а вот это буква, так ведь? Что ты имеешь в виду? Звук? Не уверена, что понимаю. А вот это птица. Красная, жёлтая и синяя. Карлсефни нравились яркие цвета. До того, как мы приехали в Норвегию, я в жизни не видала столько ярких цветов. При королевском дворе все ходили в крашеной одежде и драгоценностях. Мне казалось, что королевские комнаты наполнены прекрасными вещами: гобеленами, резными сундуками, стульями и столами, позолоченными кубками и чашами. Придворные щеголяли браслетами, ожерельями и брошами из драгоценных камней, оправленных серебром, или даже золотом. Мне казалось, там были все цвета мира, так же, как здесь. И всё же, Агнар, по сравнению с роскошью Рима, это было ничто. Пока я не приехала сюда, я даже не представляла, что способны создать люди. Я отправилась в Латеранский собор, и там увидела все краски небес; арки сходятся высоко над головой, камень переходит в золото на крыльях ангелов. Всё во славу Божью, как и эта книга, лежащая передо мной.

Смотри, вот зелёный. И фиолетовый, или это тёмно-синий? Не могу сказать, глаза уже не те. Взгляни на эту необычного зверя, Агнар, посмотри на его длинное извивающееся тело, как из его зубастой пасти струятся узоры. И ещё, взгляни, вот другой: его тело вьётся прямо по краю страницы. А вот, смотри, ангелы с человеческими лицами. Рисование подобно тонкой работе по металлу, Агнар? Когда мы были в Норвегии, Карлсефни подарил мне зеркало, похожее на это – надеюсь, я не богохульствую. То зеркало – светская вещь, но узор на его оправе очень похож на этот. Оправа из настоящего золота, Агнар, для Карлсефни этого была чрезвычайно дорогая покупка, но зверь, украшавший оправу, точно такой же, – Ёрмунганд, Великий Змей, пытающийся зубами ухватить свой хвост. Всё свободное пространство занимали прекрасные узоры, различные птицы и мелкие животные, которые прятались в изгибах его тела, будто белки, скачущие вверх и вниз по стволу Игдрассиля, Мирового Древа. Здесь, на этой странице чёрные буквы, а в оправе зеркала было вставлено настоящее венецианское стекло, и я видела в нём своё лицо, также отчётливо, как и этот текст. Никогда ранее я не видела своего лица. Но некоторые считают, что это грешно. Ни одна женщина или мужчина не должны любоваться своей красотой. Но разве эта красота не во славу Божью? Когда мы приехали в Норвегию, Карлсефни говорил мне, как я прекрасна, повторяя это снова и снова. Он дарил мне цветную одежду, золотое ожерелье и витые золотые кольца с рубинами, которые вдевают в уши. В тот первый вечер, когда я нарядилась и надела украшения, сидя за королевским столом, он не сводил с меня восхищённого взгляда, будто увидел впервые. А потом, когда мы отправились в постель, он любил меня, словно это была наша первая ночь. Будто мы опять начали всё с начала, и я уверена, Агнар, хоть и не могу утверждать, что тогда мы и зачали Торбьёрна.

Но я не должна думать о плотском влечении рядом со священным писанием. Взгляни, Агнар, эта страница испещрена чёрными буквами, но вот здесь лицо человека, посмотри, а вот его тело обвивает красный значок. Что ты имеешь в виду, буква? Объясни. О, постой, здесь ещё лица. Вплетены в узоры, и чем больше вглядываешься, тем больше их замечаешь. Ведь это человеческие лица, Агнар, скажи? Кто они? Что они делают? Объясни мне.

В тексте? Всё это записано чёрными буквами? И ты видишь это? Замечательно, прочти мне что-нибудь. Что ты делаешь? Почему так быстро листаешь страницы? Остановись и ответь мне!

Что ты имеешь в виду под словом подходящее? Разве всё это не слово Божие? Разве любой фрагмент писания не является подходящим?

Подходящий для меня. Мне нравится. Похоже на подарок, который ты выбрал. Очень хорошо, я слушаю.

Конечно же, я и не думала об этом. Мой дорогой, какой ты умница. Ты и вправду сможешь перевести её на исландский язык и дальше? Ты уверен, что это не богохульство?

Ты прав. Ну что же, может нам стоит поближе склониться друг к другу. Хотя я сама говорила, что здесь нас некому подслушивать. Давай, мальчик, отложи перо. Не смей писать, когда я ничего не рассказываю. Думаю, ты хочешь кое-что прочесть мне.

О, мой дорогой. Даже не знаю, что тебе сказать. Как ты понял, что всё так? Из вихря, о да, с севера приходит он в страшном великолепии [4]4
  Ветхий Завет, книга Иова 37:
  22 Светлая погода приходит от севера, и окрест Бога страшное великолепие.


[Закрыть]. О, да, так и есть. Я даже и не знала, что в этой книге написано, что мир создан не для нас. Прочти мне снова, как пели утренние звёзды, а нас ещё не существовало.

Он прав, Агнар, он прав. Истоки моря непостижимы для нас, и врата смерти откроются не для нас [5]. О чём думал твой кардинал, что такого я могу тебе рассказать? Я же ничего не знаю, Агнар, ничего. Я заявляю тебе прямо, что не знаю ничего из этого, даже крохотной частички. Прочти мне снова о дожде и льде, о пустыне, лежащей за пределами мира, который не был ни порождён, ни создан, мир, который людям не дано постичь.

Мир, который мы себе создали, очень мал, Агнар. Иногда мне кажется, что мы в нём узники, думаю, когда мы умираем, двери отворяются, и душа освобождается. Возможно, это единственное, что я поняла. Однако сколько бы ты не учился, как далеко ты не зашёл в науках, ты не сможешь понять, где находишься. И всё же, книга прекрасна, чтобы даже просто любоваться и прикасаться к ней. Даже запах кожи, что исходит от неё, очень хорош. Как можно создавать такие чудесные вещи, Агнар, когда мы так мало знаем? Никто до сих пор так и не смог толком объяснить мне, но теперь я думаю, что твой Бог из книги гораздо могущественней, чем норны, потому что он делает гораздо больше, чем просто прядёт нити человеческих жизней. Но его величие пугает меня. Кто мы по сравнению с ним? Границы мира стали такими широкими, и там так холодно. Будет ли хоть кто-то ждать нас там, когда мы умрём? А что если смысл наших страданий по-прежнему будет непостижим нам даже там?

Если на самом деле существует прощение, о которое обещает эта книга, я так думаю, нам будет дано понять его? Как ты думаешь, Агнар?

Ну конечно, ты не можешь сказать иначе, да? Но такое будущее не похоже не то, о котором ты только что прочитал. Это слишком мало, слишком ограничено. И всё же здесь заключено слово Божье, так ведь? Я знаю, ты – богослов, Агнар, но мне вполне достаточно знать, что я не понимаю того, что уже знала.

А теперь позволь мне взглянуть на другие картинки, ну пожалуйста? И затем мы продолжим работу. Представь себе, мы уже почти закончили. Друг мой, нелегко будет расстаться с тобой. Я полюбила тебя. Полагаю, ты рад, что нам осталось всего несколько страниц, наша работа подходит к концу, но я буду очень скучать по тебе. И вправду, очень странно, когда я вспоминаю своё негодование, понимая, что мне придётся просидеть здесь всё лето, вместо того, чтобы продолжить своё паломничество, из-за которого, собственно, сюда и приехала. Но сейчас ты, записывающий за мной, кажешься мне более важным, чем собственные дети. Конечно, я очень люблю их, но сейчас они очень далеко отсюда, где-то в другой части моей жизни. Теперь имеют значение лишь ты, да я, и слова на пергаменте. Я ощущаю себя полезной, хотя и понимаю, что так будет не всегда, ведь жизнь не всегда такая простая.

Как-то ты обмолвился об этом, надеюсь, однажды ты обретёшь полноценное счастье. Думаю, у тебя всё получится. А теперь, довольно болтовни. Лучше давай я расскажу тебе, как мы построили корабль.

Мы уложили новый киль на корабль Карлсефни, сверху поместили остальную древесину. Из-за этого плавание получилось очень неудобным, так как корабль был перегружен. Обсуждали вариант буксировать брёвна за собой, но мы довольно далеко продвинулись на юг, и поэтому возвращение домой напоминало бы плавание с выпущенным на всю длину морским якорем. В таком случае управлять кораблём стало бы очень непросто даже в хорошую погоду. Кроме киля мы погрузили заготовки для штевней и громоздкий раздвоенный ствол, который Гуннар заготовил для кильсона. А ещё сосновое бревно для мачты и расколотые дубовые стволы, что пойдут на обшивку. Бочки с вином, меха, которые принесли нам скреллинги, наш скот и имущество заняли всё остальное место. Перегруженный корабль очень низко сидел в воде, раньше я не видела ничего подобного ни в одном плавании. Вода была всего в шести дюймах ниже края обшивки в средней, самой широкой части корабля. Мы понимали, что если погода испортится, то нам придётся выбросить за борт часть груза. Но до этого не дошло, мы взяли курс на север, и благополучно достигли домов Лейфа вскоре после Ламмаса, праздника урожая.

Сначала нужно было расширить лодочный сарай близ берега. Поскольку нам придётся работать зимой, вся основная работа, начиная с первого же месяца, должна проходить под крышей. Как только окончательно вырезали киль, носовой и кормовые штевни и собрали их в одно целое, даже я, ничего не понимающая в кораблестроении, поверила в эту затею. У нас был чертёж, а всё остальное я могла представить в воображении. Но, конечно же, для постройки корабля недостаточно одного воображения.

Все половинки брёвен, привезённых с юга, мы раскалывали на половинки, а затем ещё и ещё, пока не получили достаточное число досок для обшивки. Тем временем Гуннар вырезал кильсон из специально подобранного раздвоенного ствола. Ещё нужно было сплести канаты из тюленьей кожи, потому что у нас не было конопли. У нас было довольно много такелажа, как собственных запасов, и того, что оставили люди Лейфа. Но самое главное, на корабле Карлсефни был запасной парус, ведь не будь его, наш замысел совершенно не удался бы, потому что у нас совсем не было шерсти. На самом деле, отсутствие шерсти оказалось для нас не самой большой трудностью. Мы зарезали всех овец в ту ужасную первую зиму, и поскольку в экспедицию отправились женщины, мы привезли с собой в дома Лейфа два ткацких станка, но так ни разу и не воспользовались ими. В какой-то мере нам повезло, что скреллинги не успели забрать лоскуты ткани, посредством которых мы устроили с ними торговлю. Нам пришлось распустить эти лоскуты, для того, чтобы конопатить щели. Затем распущенные нити нужно было пропитать смесью из жира и дегтя. Работа с шерстью казалась нескончаемой, и мы смогли управиться, лишь собравшись все вчетвером, к тому же я была рада снова оказаться среди женщин. А ещё они хорошо ладили со Снорри, и он был счастлив играть зимой дома, среди людей. Правда, как-то раз он умудрился проглотить пряслице, но Хельга подняла его за лодыжки вверх ногами и хлопнула по спине, и тогда камушек вывалился у него изо рта. Так она спасла ему жизнь. Странно, что каменное пряслице оказалось для него опаснее нападения толпы скреллингов.

Настоящим разочарованием оказалась кузница. Ты можешь себе представить, Агнар, сколько железных гвоздей нужно выковать для одного корабля? Во время нашего отсутствия, мужчины, которые остались в домах Лейфа, пытались добывать болотное железо. Не знаю, что было не так – то ли печь, то ли топливо, или болотное железо Винланда никуда не годилось. Муж Хельги был хорошим кузнецом, он ковал отличные гвозди, но у нас не хватало железа. Никто из мужчин не согласился пожертвовать своим мечом ради гвоздей, поэтому нам пришлось переплавить все металлические детали с лошадиной сбруи, заклёпки со щитов и даже топоры, чтобы получить необходимый для постройки корабля металл.

Я ничего не понимаю в кораблестроении, Агнар, но могу утверждать, что никогда не работала столь усердно, как той зимой, да и весной тоже. Был даже период, когда казалось, что вокруг царит неразбериха. Как я уже упоминала, у нас был чертёж, и по нему можно было вполне представить будущий корабль, всё казалось довольно просто. Но когда нужно собрать все части в одно целое, и тебе кажется, что этих частей слишком много, и тебе не верится, что удастся соединить их все вместе. Будто тебе нужно прясть сразу несколько нитей одной рукой, и твой разум не в силах управиться со всеми одновременно. Сначала нужно просто сосредоточиться на одной нити, будто других нет, иначе запутаешься. Всё время ты видишь, сколько ещё осталось сделать. Всё остальное целое слишком велико, чтобы воспринимать его, и ты работаешь с отдельной нитью, затем переходишь к следующей, и после этого ты уже не мыслишь первый фрагмент без последующего, и не сможешь продолжить, пока не сделаешь первый. Например, тебе нужно сплести верёвку для блока. Но ты не знаешь, какой толщины она должна быть, пока блок ещё не вырезан. Но ты также не можешь вырезать сам блок, пока не будешь знать, какой толщины верёвка. Всё начинает казаться таким сложным, что ты уже не можешь думать ни о чём другом, и даже ночами тебе снится всё это. Ты думаешь, что справишься, пока всё идёт хорошо, и как только ты так подумаешь, что-то начинает идти не так: либо дерево раскалывается не по волокнам, или не хватает длины верёвки. Тебе может показаться, Агнар, что этой работой занимались другие, но не забывай, что все мы участвовали в постройке. Иногда возникали споры, и даже доходило до драки, но только из-за корабельных дел. В ту зиму совсем не было времени ссориться по другому поводу.

Теперь, когда я вспоминаю о тех людях, Агнар, я чувствую связь с ними, как ни с кем другим. Некоторые из них мне не нравились, я не могу вспомнить лица всех, и даже не пытаюсь вспомнить все их имена. Среди нас было несколько рабов, но большинство – свободные люди, а двое, Карлсефни и Снорри, позже стали хёвдингами у себя на родине. В домах Лейфа я проводила почти всё время среди остальных женщин, а до этого некоторое время жила исключительно с мужчинами во время путешествия на юг. Девятнадцать смертных отправились вглубь Винланда, а вернулись восемнадцать. Должно быть, большинство из них уже мертвы. Не знаю, как дальше сложились их судьбы. Кто-то остался в Гренландии, несколько человек вернулись домой в Исландию, а наша команда отправилась вместе с нами из Гренландии в Норвегию, и все из них, за исключением двух, в конце концов, вернулись в Исландию, и полдюжины поселились в долине Глаумбер. Полагаю, они рассказывали людям свои истории. Кое-кто из них отправился обратно в Винланд, так как в Гренландии поселенцы остро нуждались в древесине. О да, подобные плавания продолжаются и теперь. Я не знаю, как далеко на юг заплывают сейчас. Из-за скреллингов люди уже не пытаются зимовать там. Они быстро заготавливают столько древесины, сколько нужно, и уходят. Единственным плаванием после нас, о котором мы слышали в подробностях, была та ужасная экспедиция, затеянная Фрейдис. Именно она превратила Винланд в преисподнюю, страну убийств и предательства. Не хотела бы я столкнуться с призраками, которых она там оставила.

И всё же, Агнар, теперь, когда я вспоминаю о тех людях, я скучаю по ним. Когда я жила там, то не чувствовала себя как дома, но всё же мы кое-что сделали. Даже можно сказать буквально – нам удалось построить там корабль.

Во всяком случае, к тому времени как паковый лёд растаял, на новом корабле закрепили кормило, подняли мачту и уложили палубный настил. В один прекрасный весенний день мы спустили судно на воду, корабль легко соскользнул и закачался на мелководье. После стольких усилий, что мы в него вложили, выглядел он на удивление небольшим. Мы с сыном стояли на берегу и наблюдали, как мужчины подняли парус, и корабль не спеша заскользил в открытое море. Мы шли по берегу, следуя за ними, пока не остановились на песчаной косе, защищавшей нашу бухту с севера, и наблюдали, как наш новый корабль, постепенно уменьшаясь в размерах, скрылся за прибрежными островами. Тогда мне удалось понаблюдать за ним с суши, он покачивался на волнах, будто был рождён для этого, и тогда я поверила в него. Как только мы спустили судно на воду, оно стало для нас чем-то гораздо большим, чем что-то, созданное своими руками. Теперь это что-то превратилось в настоящий корабль, который может перенести людей куда угодно, за пределы нашего мира, или, может быть даже в другой. Почему-то до того момента я не считала нас настоящими корабельными мастерами. Но у нас был некоторый опыт: Гуннар владел ремеслом корабела и, конечно же, пригодился опыт остальных мужчин, которые знали о кораблях достаточно. К тому же, мы проявили настойчивость: в конце концов, наши жизни зависели от того, насколько хорошо мы выполним нашу работу. Но кроме этого требовалось ещё кое-что, а именно – удача. Норны отнеслись к нам благосклонно. Не пойми меня неправильно, Агнар, ты не можешь положиться на них, если сам не будешь усердно трудиться. Ведь если удача тебе не улыбнётся, то все твои труды пойдут прахом. Удача может вообще стоять к тебе спиной всю жизнь, но если тебе повезло, и ты родился счастливчиком, а иногда такое бывает, то удача сопутствует тебе весь жизненный путь.

Наш корабль достойно справился с испытанием морем. Карлсефни и Гуннар вернулись домой счастливыми, а вся остальная команда была опьянена успехом ещё до того, как была открыт первый бочонок вина. Это было на Пятидесятницу, и мы устроили в Винланде самый щедрый пир. Затем мы занялись последними сборами, и в день Вознесения мы заперли двери домов Лейфа, загнали скот на уже загруженные корабли, и отплыли домой с таким богатством, которое никто ранее не вывозил из этих пустынных земель за пределами мира.