Текст книги "Морская дорога (ЛП)"

Автор книги: Маргарет Элфинстоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Глава семнадцатая

Тринадцатое сентября

Винланд. Лейф обещал нам страну, богатую вином, но мне пришлось приехать сюда, в самое сердце старого мира, чтобы найти этот напиток здесь, и более того, распробовать вкус настоящего вина. Винланд. Там погиб Торбранд – сын Снорри. Молодой человек, ещё подросток. Он погиб в стычке, которой не должно было быть. Я надеюсь, Господь не допустит, чтобы мои дети умерли раньше меня. Снорри был суровым человеком, как и все его люди, и когда скреллинги ушли, он взял тело сына и отнёс его в хижину, не проронив ни слова. Но я видела его лицо, и знала его достаточно хорошо, чтобы прочитать, что творилось у него на душе. Винланд. Мой сын Снорри родился там, и я единственная заботилась о нём. Временами мне недоставало семьи, – ведь это то, в чём больше всего нуждается и мать, и дитя. Когда мы вернулись в наш мир, ему исполнилось три года, он был очень подвижным ребёнком и к тому времени свободно говорил. В Винланде он засыпал у меня на груди, а когда его отец ложился в постель, то брал сына и укладывал его в корзину, и прикрывал одеялом. Лишь я видела, каким нежным мог быть Карлсефни.

Винланд. Ты знаешь, каким ценным может быть корабль, Агнар? Нет, не знаешь, потому что не был в Винланде. Норвегия – страна, где стоят суда. Конечно, тебе это известно. Корабль в Винланде – крошечная иголка, без которой не сделать стежка, не протянуть тонкую нить, не пересечь море. Когда наступила наша первая весна в Винланде, моему дитя исполнилось пять месяцев, стало ясно, что жизнь крепко обосновалась в его тельце, это происходит, когда дети начинают есть обычную пищу, и я наконец-то осознала, насколько сильно я его люблю. С едой у нас было очень скудно. Когда лёд растаял, Карлсефни отправился обратно на остров Бьярни поохотиться на гаг и набрать яиц. А прежде чем он вернулся... Но, постой. Сначала я должна рассказать тебе о ссоре.

Выдался первый день, когда начало припекать солнце. Земля всё ещё была покрыта снегом, тут и там из-под снега выбивались пучки жёлтой травы. Солнечный свет выманил меня на улицу. Я взяла овечью шкуру и уселась на скамью с солнечной южной стороны дома, моргая словно медведь, только что пробудившийся от спячки. Опьяненная ярким солнечным светом, я сидела с рассеянным видом, не замечая того, что происходит вдали. На дворе было пусто, но я слышала голоса с берега, куда отправились мужчины, чтобы вытащить корабли из зимних сараев. С другой стороны шумела вскрывшаяся ото льда река, вышедший из берегов поток бурлил буквально у моих ног. Я радовалась возможности побыть в одиночестве и ощутить уже позабытое тепло. Я кормила ребёнка грудью и кожей чувствовала тепло солнечных лучей. Я сняла платок, обнажив плечи солнцу, откинулась назад и закрыла глаза. Сидя лицом к солнцу я видела кровяные сосуды на веках, чувствовала, как дитя сосёт грудь, а всё остальное мне казалось таким призрачным и далёким. Журчание воды вплеталось в мои мысли, превращая их в бессвязный поток, будто ты вот-вот провалишься в сон.

Норны наблюдают сверху за дома Лейфа и примечают тех, которых поджидали всю зиму. Они сучат толстую нить, что связывает троих, ничего не подозревающих о том людей, которые движутся к назначенным им местам. Гудрид – первая из них. Она сидит, откинувшись на скамье, с южной стороны дома. Её глаза прикрыты, лицо обращено к солнцу. Она кормит ребёнка, верхняя рубаха расстёгнута, обнажив грудь, а исподнее платье спущено до пояса. Она сняла с плеч платок, чтобы впитать солнечный свет кожей. После долгой зимы солнце кажется благословением. Она распласталась на солнце как морская звезда, вытянув ноги и свободную руку, она улыбается теплу, что касается её тела, стосковавшись по свету во время мрачной зимы.

Следующим появляется Торхель Охотник. Он спускается с вершины хребта, от каменных пирамид. Он сидел там некоторое время, наблюдая, как мужчины медленно стаскивают корабль Карлсефни к линии прибоя. Для этой работы нужны все, и Торхель – единственный, кто не принимает в этом участие. У него свои замыслы. Он миновал кузницу и идёт по тропе вдоль ручья к дверям домов. На берегу, как раз возле южной стены дома Карлсефни, Торхель вдруг останавливается, поражённый тем, что увидел жену Карлсефни в таком виде. Гудрид одна, за исключением младенца. Девушка греется на солнце, она лежит, будто в объятиях любимого, и ни о чём не беспокоится. Она так уязвима, что ему вряд ли когда-либо удастся застать её в таком виде. Торхель замер на месте и пристально смотрит на неё как волк, который заметил свою жертву, он готов убивать, и ждёт лишь остальной стаи.

Убедившись, что его корабль благополучно спустили на воду и пришвартовали, Торфинн Карлсефни направляется на склад за бухтой верёвки, помня, что убрал её туда, когда осенью корабль затащили в сарай. Его голова занята мыслями о такелаже, он поднимается на невысокий холм около кузницы и видит внизу Торхеля Охотника, тот замер на месте, словно готовится к броску. Сбитый с толку и настороженный, Карлсефни замирает совсем как Торхель, и замечает свою жену, она лежит совсем так же, как лишь один он видел её такую, когда долго занимался с ней любовью, не позволяя ей прикасаться к нему. Это бывало нечасто, потому что, когда она вышла за него замуж, для неё это было в новинку, и она редко соглашалась на подобное. Для него это было одним из самых необычных и тайных наслаждений, ещё более острое из-за того, что недоступно другим мужчинам.

Жуткий удар и крик. Я вскочила на ноги, а ребёнок заплакал. Я не могла понять, что происходит, двое мужчин боролись за ручьём, а солнце слепило мне глаза. Затем я услышала голос Карлсефни: "Я убью тебя! Я убью тебя!" Со двора послышался топот – кто-то пронёсся мимо меня. Снорри зашёлся в истерике, и лишь тогда я разглядела происходящее. Карлсефни боролся с Торхелем, вцепившись ему в горло обеими руками. Я увидела, как Торхель вынул нож и занёс его над плечом Карлсефни, и думаю, что закричала, предупреждая мужа. Карлсефни успел уклониться и схватил Торхеля за запястье. Я наблюдала, как нож опускался по дуге, Торхель изо всех сил давил сверху, Карлсефни упирался, всё ещё держа противника за горло другой рукой. Но одной рукой нельзя задушить человека, Торхель пытался вырваться, а Карлсефни крепко вцепился в него, словно пёс в быка. Тогда Торхель высвободил руку с ножом, и в тот же миг мимо меня проскочил Снорри, перепрыгнул ручей и схватил Торхеля со спины, нож упал в воду.

Полдюжины мужчин кое-как разняли их. Торхель пожал плечами и успокоился, но Карлсефни всё ещё бушевал, словно бешеный пёс, порываясь продолжить поединок, пока не понял, что дерётся с собственными людьми. Тогда он угомонился, тяжело дыша, смахивая с глаз пот. Ребёнок продолжал кричать, я была так потрясена, что не могла сдвинуться с места, и прежде чем ко мне вернулся дар речи, заговорил Снорри, спрашивая: "Что это было? Что случилось?" Торхель обернулся и посмотрел на меня, я же вспомнила о своём заговоре, о странном сне, и благословении, о котором я не надеялась просить, и тут вспомнила, что моя рубаха расстёгнута, тогда я накинула платок и скрылась в доме.

Внутри было темно, и я проковыляла через зал к двери нашей комнатушки, на ощупь пробралась к кровати и села. Меня била дрожь, я прижала к себе дитя, укачивая и пытаясь его успокоить. Я не понимала, что произошло, я видела лишь взгляд Торхеля. На что он намекал? На некую причастность, на что-то тайное между нами, чего недоступное остальным. Я вспомнила, как тогда повстречала его, когда он спускался с холма. Вспомнила, как Хельга поведала мне о разговорах мужчин, о том, что женщины должны быть общими, а не принадлежать лишь своим мужьям. Я не понимала, что такого натворила, но чувствовала свою вину. Я ненавидела Торхеля и не знала, как выкинуть его из своих снов. Он преследовал меня, а я его боялась.

Карлсефни злился на меня. Я знала это, ведь он ни словом не обмолвился со мной о том, что случилось, или о том, чем всё закончилось. Той ночью Торхель ушёл, а с ним ещё несколько человек, Хельга рассказала мне, что они отправились охотиться на оленей. А на следующий день Карлсефни отплыл на остров Бьярни. Это было необходимо, ведь мы отчаянно нуждались в пище. Я была расстроена, он почти не разговаривал со мной перед отплытием, а ещё я боялась, что его не окажется рядом. Оба этих чувства я испытывала впервые, и из-за этого мне было очень обидно. Я опасалась, что Торхель вернётся первым. Так и случилось, но больше я никогда его не видела, как и Снорри. Все мы ожидали, что-то должно произойти, но нам и в голову не могло прийти, на что способен Торхель.

Агнар, он украл корабль моего отца.

Ты никак не отреагировал. Разве тебе не ясно? Разве ты не понял, что это означает? Корабль стоял в бухте, пришвартованный к берегу. Стояла тихая погода. Мы не выставляли часовых на ночь. А зачем это нужно в пустынной стране? Торхель вернулся ночью и украл корабль, с ним ушли девять человек. Больше о них мы ничего не слыхали.

Спустя годы, в Глаумбере нас достигла молва, что беглецы сбились с курса, подхваченные одним из западных штормов, их отнесло к Ирландии, где оставшихся в живых пленили и продали в рабство. Но это неподтверждённые слухи. Я даже не знаю, кто их принёс. Следы Торхеля затерялись после того, как он отплыл тогда из Винланда на корабле моего отца, и один лишь Господь знает, что было у него на уме. Полагаю, в Винланде он рассчитывал взять на борт какой-нибудь груз и отправиться в Европу. Конечно же, он не посмел бы вернуться в Зелёную страну, и даже в Исландии Торхеля могла настичь кара за его преступление.

Что ты имеешь в виду, что он такого сделал? Ты до сих пор не понимаешь? О, ты бы сразу понял, если бы стоял на берегу тем утром, глядя на пустую бухту, где ещё вчера стоял корабль. Карлсефни вернулся спустя три дня, слишком поздно, чтобы отправиться в погоню за Торхелем, даже если бы мы знали, куда он направился. У Карлсефни всё ещё оставался свой корабль, способный взять на борт около тридцати человек и груз в придачу. Агнар, нас осталось сорок пять человек и ещё скотина. Чтобы перевезти всех на одном корабле, мы должны быть уверены, что всю дорогу море будет тихим. Спокойная погода в тех морях! Теперь-то ты понимаешь?

Казалось, Карлсефни даже не рассердился. На этот раз в приступе бессильной ярости взорвался Снорри. Как ты знаешь, Карлсефни был вспыльчивым, но не выказывал напрасного гнева. Будь Торхель там, думаю, Карлсефни убил бы его, но, он, как птица, резко меняющая направление полёта, сразу же стал размышлять, как возместить утрату. Тем вечером все собрались в нашем зале, чтобы решить, что предпринять дальше. Пока те, кто поддерживал проклятого Торхеля, неустанно твердили, что не виноваты в его побеге, Карлсефни, молча сидел и смотрел в огонь, казалось, его мысли витали где-то далеко. Когда он поднялся, все замолкли.

– Довольно, – сказал он. – Каждый высказался, где мы должны были быть, и что должны были сделать. Но если бы мы хорошенько подумали, какой у него был выбор? Он понимал, что я вполне мог убить его. На самом деле, именно это я и хотел сделать, не позднее следующей зимы, потому что не видел иного способа сохранить мир здесь. Он решил за нас эту задачу. А теперь нам нужно решить свою.

– Мы не сможем вернуться домой без другого корабля, значит, мы должны построить его. – Он выждал, пока не стихнет недовольный ропот и продолжил. – Нет смысла говорить, что это будет трудно. Конечно, трудно. У нас тут не норвежские верфи, я знаю. Но разве у нас есть выбор? Нет, и вы это знаете. Очень хорошо. Всем вам известно о наших планах на лето. Мы собирались отправиться на двух кораблях на юг, чтобы добыть богатства Винланда, и следующей весной отплыть домой. Мы не сможем сделать этого. Но я отплыву на юг, как и рассчитывал. Люди Торвальда говорили, что в глубине Винланда растут высокие деревья, подходящие для вырезки корабельного киля. Не рассказывайте мне, в чём трудности. Я знаю. У нас нет времени сушить всё лето подходящую древесину. Может быть, мы найдём старое, сухое, уже упавшее дерево. Я не знаю. Мы не кораблестроители, но некоторые из нас видели, как строят корабли. У нас очень мало железа, и нам нужно больше. Сейчас июнь. Я готов отплыть немедленно в Винланд на поиски подходящей древесины. Мы срубим деревья и расколем их на доски. Также нам придётся обеспечивать себя пищей, потому что сейчас у нас нет припасов, чтобы взять что-то с собой в плавание. Мы не вернёмся этим летом, а разобьём в Винланде зимний лагерь. Остальные останутся здесь, в домах Лейфа и будут охотиться и рыбачить, запасая пропитание. Мы оставим вам две маленькие лодки. Вы должны сделать так, чтобы заработала кузница, и заготовить столько железа, сколько возможно. Мы вернёмся на следующее лето, так скоро, как только сможем, а зимой построим наш корабль.

Как только он закончил, все сразу принялись кричать. Кто-то говорил, что это невозможно, некоторые, что это единственный выход. Люди говорили, что будет невыносимо провести ещё две зимы в Винланде. Некоторые спрашивали, почему бы сразу не отплыть в Гренландию, а на следующий год послать обратно корабль, чтобы забрать оставшихся в домах Лейфа на зимовку людей. Другие утверждали, что никто из собравшихся, будучи в своём уме, не согласился остаться здесь. Я знала, что Карлсефни не пойдёт дальше, пока не получит всеобщего одобрения, и хотела увидеть, как он уговорит их. Я оказалась права; он терпеливо спорил с каждым, и, конечно же, ни у кого не оказалось иных дельных предложений. Никто не хотел оставаться в домах Лейфа и ждать, пока за ними придёт корабль. "А что, если Карлсефни так и не вернётся за ними, и это очень вероятно", сказали они. Тогда они обречены остаться в Винланде до конца своих дней, или, как заметил Карлсефни, пока однажды снова не появится Лейф. Снорри добавил, что у его брата Торлейфа в Гренландии остался корабль, и он, вероятно, мог бы отправиться в Винланд, если Снорри с Торбрандом не вернутся домой через год или два.

Спор продолжался глубоко за полночь, и Карлсефни позволил высказаться всем желающим. Он знал, что нужно прийти к единому решению, но также понимал, что это решение не должно показаться им единоличным. В частности, те люди, которые останутся в домах Лейфа, должны поверить, что их работа чрезвычайно важна для всего замысла в целом, чтобы они по доброй воле выполняли свою работу. Некоторые считали, что Снорри тоже должен остаться в домах Лейфа и руководить людьми. Но Карлсефни возражал. Снорри много знает о кораблестроении, и его навыки пригодятся для поиска подходящей древесины. Правда, Карлсефни не упомянул, что Снорри – его побратим, и что если Снорри погибнет в Винланде, то Карлсефни будет знать, что это тот сложил голову в борьбе, а не в безнадёжном ожидании. Лишь Карлсефни готов был пойти на риск ради людей, до которых ему особо не было дела. Карлсефни мог быть таким же коварным, как Эрик, но в нём не было и искры гнева. Я наблюдала, как он вёл себя с ними, казалось, он готов рассмотреть каждую точку зрения, и, в конце концов, я убедилась, что он добился своего.

Мне было жаль расставаться с Хельгой, её муж, кузнец, теперь стал очень важным человеком в лагере Лейфа. Другие женщины тоже остались вместе с мужьями. Если кто-то и считал, что я должна остаться вместе с ними, то никто не осмелился высказать это Карлсефни, и я об этом ничего не слышала. Поэтому свежим июньским утром я снова вышла в море, за кормой из-за холмов поднималось солнце, а впереди холодный полумесяц опускался в серое море.

Глава восемнадцатая

Пятнадцатое сентября

У Винланда древнее сердце; эпохи сменяли друг друга с самого сотворения мира, но здесь не существовало времени, никто не подсчитывал прошедших лет. Никому неведомы границы этой страны; её берега тянутся всё дальше и дальше, далеко на юг, и никто ещё не достиг их краёв. И ни один человек не отправлялся вглубь этой страны. Туда нет пути.

Около двух месяцев корабль Карлсефни идёт вдоль берегов Винланда, но эта незнакомая и бесконечная земля продолжает вести их дальше. Путешественники следуют вдоль берега Страумфьорда далеко на запад от домов Лейфа, и видят холмы, реки и острова, покрытые лесом, пустынные и ещё никем не названные. Они вновь идут на запад вдоль южного берега Страумфьорда и пересекают внутреннее море, где из дымки внезапно показываются мысы и острова. Длинные волны означают, что они снова в открытом океане, тогда корабль поворачивает на юго-запад. Мореходы видят другой берег, и идут вдоль него так далеко на юг, пока ночь не становится длиннее дня. Люди высаживаются на берег в месте, где обширные песчаные дюны раскинулись между морем и лесом. Они входят в устье широкой реки, текущей через белые пески в море. Когда люди сошли на берег, чтобы набрать пресной воды, они обнаруживают, что река течёт из лагуны, приливного озера, или Хопа, где во время высшей точки прилива можно пришвартовать корабль. Нет более подходящего места для зимнего лагеря, и когда зелёный лес стал окрашиваться в красный и золотой, они возвращаются в Хоп.

Их выбор оказался удачным, ведь на опушке леса в изобилии росли ягоды, и среди них был и настоящий виноград, очень похожий на лозу, из плодов которой в Европе делают вино. И не только поэтому. Когда люди поднялись по реке вглубь суши, они обнаружили оленью тропу, и ещё заметили в грязи свежие отпечатки копыт, животные в испуге разбежались от них по берегам реки. Всю осень люди вдоволь едят свежее мясо и сочные ягоды. Не испытывая недостатка в дровах, они развели в лагере большие костры, чтобы отогнать насекомых, до начала рождественского поста стоят ясные и сухие ночи. Скот пасётся среди дюн, и, хотя никто не заготовил сена, животным хватает пищи. После Йоля выпадает снег, но лежит недолго, зимний день необычайно длинный, как нигде. Весна приходит рано, и, несмотря на ещё свисающие с крыш хижин связки сушёной рыбы и мяса, люди каждый день добывают дичь и рыбу. Тем временем в бочках бродит виноградный сок, люди всю зиму мастерили из древесины Винланда бочки, в надежде собрать ещё более богатый урожай в следующем году.

Теперь снова лето, солнце стоит высоко, ни один из вновь прибывших ещё не видел такого ранее. Солнце нещадно опаляет выгнутый двухсторонний пляж, песчаные дюны поросли жёсткой травой. С одной стороны, открытое море накатывает и обрушивает на песок волны, с другой – спокойные воды лагуны и изрезанный рябью песок. Мокрый песок твёрдый и жёлтый, а там, куда волна не доходит, – белый и рассыпчатый, липнущий к голым ногам. Вода в лагуне спокойная и чистая, как воздух. С корабля, пришвартованного в лагуне, видно зелёное море, корпус отбрасывает на песок тень, в которой копошатся мелкие крабы.

Лес доходит до самых дюн, и там, где море подмыло песок, деревья упали, их стволы лежат словно плавник, принесённый приливом, их заострённые ветви преграждают проход. Но по берегу реки уже протоптана тропа, её прорубили прошлой зимой через кустарник и колючки, она петляет между деревьев с толстыми, как дом, стволами, кажется, деревья верхушками задевают небо. В лесу царит гомон звуков и полумрак. Кричат неведомые птицы, а в подлеске слышны странные шорохи. Рыба выпрыгивает из воды, по поверхности коричневой реки расходятся круги. Если встать спиной к поблёскивающей реке, лес кажется зелёным и непрозрачным, словно смотришь в морскую воду, а если повернуться обратно, то может показаться, что всплываешь из-под воды на яркое слепящее солнце. В лесу всегда трудно оценить изгибы рельефа. По реке проплывают змеи. Карлсефни замечает ещё одну, она лежит прямо на тропе, свернувшись кольцами, он убивает её мечом. Сухая, покрытая чешуёй змеиная кожа, она блестит, будто украшенная драгоценными камнями рукоять кинжала. Никто из его спутников не видел змей раньше, но они знают, что эти гады – враги людей, а их укус может быть смертельным. Карлсефни поддевает мёртвую змею кончиком меча и швыряет её в реку.

Находясь в лесу, ты не можешь видеть достаточно далеко, и не проложишь себе дорогу без ножа или топора. Каждый день рано утром кричат и щебечут птицы, будто предупреждают об опасности, а когда солнце поднимается выше, они успокаиваются. К полудню лес затихает, когда наступает необычайно влажная жара, люди становятся вялыми, хочется спать даже днём. Невидимые насекомые звенят в траве, и их жужжание звучит в полуденной жаре очень громко. Эхо далеко разносит ритмичные удары железа о дерево по всему лесу. Но это очень важная работа, и её нужно сделать, влажная вторая половина дня подходит к концу, вечер подкрадывается рано и внезапно, пока не начинают раздаваться ночные шумы.

Единственный знакомый звук во тьме – волчий вой. Остальные звуки и крики неведомы, никто не может сказать точно, кто издаёт их – животные или демоны. Ночь длится почти половину суток даже в самый разгар лета, ночами здесь жарче, чем дома в летние дни. Ночью так душно, что сон приходит незаметно, а ещё посреди солнечного дня вдруг наваливается дремота, хотя световой день слишком ценен, чтобы попусту терять время.

Мужчины ни за что не признаются, что им страшно, но, тем не менее, они чувствуют, что магия этого места действует на них. Они сильны и деятельны, они пришли сюда, за пределы мира, издалека, они привычны к тяжёлой работе, к холоду и лишениям во время морских путешествий, они безжалостно берут всё что хотят. Но здесь невозможно усердно трудиться в летнее время. Люди постепенно теряют силы, а эта колдовская жара замедляет их работу, ставя под угрозу весь план. После обеда нет ничего лучше, чем подремать на солнышке. Но они уже уяснили, что, если человек поддаться дрёме, солнце жестоко накажет тебя, ты проснёшься и почувствуешь себя больным, закружится голова, будто тебя ударили, хочется пить, а кожа горит, как после ожога. Здесь не нужно бороться с холодом или лишениями, рядом в дымке лишь загадочный лес, нависающий над их лагерем, полный сладких ароматов и незнакомых звуков. Охранять лагерь не от кого, как не с кем и сражаться, значит, и бояться нечего. Они свободно берут всё, что хотят. Мужчины пятятся, когда под ударами топора первое высокое дерево валится в подлесок, ломая деревья и разрывая лианы, все замерли, оглушённые шумом от его падения, разноцветные птицы кричат и взмывают во внезапно образовавшийся просвет. Лес медленно успокаивается, и копьё солнечного света осуждающе пронзает лесной покров сквозь образовавшееся отверстие в кронах деревьев.

Лагерь кажется крохотным, зажатый между лесом и морем. Люди расчистили от кустарника оконечность песчаной косы, что отделяет лагуну от моря. Это в сотне ярдов от устья лагуны, приливные волны наполняют её, словно ведро, а затем, через несколько часов вода уходит, будто ведро вылили. Песчаные дюны между открытым морем и лагуной – единственное открытое пространство, по которому легко перемещаться. Среди трав растёт и дикая пшеница, совсем как возле домов Лейфа. На дюнах нет камней или дёрна для строительства жилищ, поэтому летние хижины построены из расколотых пополам брёвен и покрыты парусиной, на которую уложены ветви с листьями. Скот пасётся, поедая незнакомые листья, травы и водоросли. Возможно, животные скучают по северным пастбищам, да и люди тоже, тоскуя порой по дому.

Мы назвали наш лагерь Хопом, потому что рядом была приливная лагуна, где мы пришвартовали корабль. В реке водилось великое множество рыбы, как нигде больше, так что мы не голодали. В устье лагуны мы ловили и форель, и палтуса. Было очень жарко. Мы построили хижины, а скотина свободно паслась на дюнах, хотя, на ночь мы укрывали животных в загоне, потому что слышали волчий вой. Ранней весной бык оборвал путы и сбежал. Его побег оказался для нас ударом, но не катастрофой, потому что у нас уже было два бычка, и мы посчитали, что коровы будут давать молоко весь следующий год. Как только мы обжились в нашем лагере, то начали заготавливать лес. Человека, которому поручили эту работу, звали Гуннаром. Он работал на верфи в Норвегии, пока не познакомился с Карлсефни, который предложил ему щедрое вознаграждение за то, чтобы корабельный мастер присоединился к его команде. Ему нужен был такой человек, на случай, если придётся ремонтировать корабль в Гренландии. Когда Карлсефни женился на мне и решил отправиться в Винланд, роль Гуннара возросла ещё больше, так как корабли были для нас нитями, что приведут нас обратно в наш мир. Карлсефни, как и Лейф до него, рассчитывали строить лодки в домах Лейфа, но никому ещё не приходила мысль построить здесь кнорр. Так что у Карлсефни был корабельный мастер и все необходимые инструменты.

Как только мы переехали в новый лагерь, Гуннар повёл людей в лес на поиски подходящих деревьев. Там было множество поваленных стволов, поэтому они подумали, что, если повезёт, они отыщут недавно упавшие деревья, уже достаточно подсохшие. Некоторые деревья были нам незнакомы. Гуннар сказал, что многие из них отличаются от тех, что растут в Норвегии, он срубал с них ветки и вместе с Карлсефни осматривал древесину. Самое главное, он нашёл множество дубов, что нам и было нужно. Они срубили один большой дуб для киля, ещё один для носового и кормового штевней, остальные стволы пошли на доски для корабельной обшивки. Для мачты нашлась подходящая сосна, достаточно тонкая, чтобы использовать её целиком. Новый корабль должен получиться меньше, чем корабль Карлсефни, иначе мы не сможем доставить заготовки для его постройки к домам Лейфа. После долгих обсуждений, Гуннар вырезал киль длиной семь метров.

Погода позволила нам работать всю зиму на улице, и к весне мы заготовили достаточно древесины, которую требовалось высушить. Кроме того, мы мастерили бочки, потому что эта область Винланда была богата виноградом, а те из нас, кто не были заняты заготовкой древесины, занимались изготовлением вина, наполняя им все свободные бочки. На самом деле, производством вина занялась я, мне помогали свободные от другой работы мужчины. Мы наполняли бочки виноградными гроздьями и давили их большими толкушками, а затем заколачивали бочки крышками, заливали их смолой и оставляли бродить. Очень важно чтобы в бочки не попадал воздух. Но ты делал вино у себя в монастыре, и мне ни к чему рассказывать тебе об этом.

Летом становилось очень жарко, почти так же, как и здесь. Вокруг незнакомая страна. Хотя местность вокруг домов Лейфа тоже отличалась от Гренландии, мы уже успели привыкнуть к ней. Сердце Винланда – совсем другой мир. Однажды ночью, когда мы с Карлсефни остались наедине, я сказала ему, что мы, несомненно, находимся за пределом мира людей, и он признался, что думает так же. За исключением того, что, по его мнению, мы всё же не пересекли внешний океан, омывающий наш мир. – Но, – продолжал он, – даже если бы это место не принадлежит миру смертных, здесь должны обитать боги или великаны, или хотя бы души умерших. Но здесь такая же пустынная земля, как и та, которую мы покинули. А если мир гораздо больше, чем мы предполагаем? Ты сама говорила, что где-то на юге от нас должна быть Африка. Я думаю, мы где-то в опоясывающих наш мир землях, и вообще не сможем заплыть за них.

– Это ни небеса и не преисподняя, – согласилась я, – но Торфинн, этот мир какой-то особенный, совсем иной. Возможно Альвхейм, а не часть нашего мира. Что бы ни обитало в лесах, звери или духи, нам не суждено проникнуть вглубь этой страны. Я вообще удивлена, как нам до сих пор удаётся жить здесь.

Он сказал, что я выдумываю неприятности на пустом месте. Как только он увидел эту землю, то сразу же понял, что найдёт здесь хорошую древесину, и нет смысла задаваться вопросами, на которые у нас нет ответа. Затем он отвернулся и вскоре уснул. Рано утром на следующий день пришли скреллинги, и это событие развенчало нашу уверенность в том, что Винланд необитаем.

Я стояла среди дюн вместе с Карлсефни и Снорри, мы осматривали большой дубовый ствол, который накануне притащили из леса. Я оставила спящего Снорри в корзине. Ему уже исполнился год, и он был очень подвижен. Он научился ходить, но ползал ещё быстрее, и мне казалось, что я провожу всё свободное время, стараясь оградить его от опасностей. Но он по-прежнему засыпал после обеда. В тот памятный день несколько человек работали на берегу, а остальные – в хижинах. Раннее утро, трава ещё серебрилась росой. Море было спокойным, волны мягко накатывали на берег.

Раздался шум, который заставил меня поднять взгляд. Странный шум – какое-то дребезжание, которое я не могу описать, напоминающее бормотание тетерева, как если бы множество птиц собрались в стаю, или звук камушков, которые просеивают сквозь сито, но нет, совсем не то. Более громкие звуки, слишком необычные. Я огляделась по сторонам и остановила взгляд на море.

Я увидела лодки. Не похожие на наши. Меньше. Уже. Позже я разглядела, что они из шкур, натянутых на деревянный каркас. В лодках сидели люди. Почему я поняла, что это лодки, а не какие-либо животные? Люди сидели лицами к нам, держа в руках вёсла, причём гребли они наоборот, непривычным для нас способом, без уключин. Смуглые, совсем не похожие на людей. В каждой лодке стоял один человек, который раскручивал над головой что-то напоминающее цеп, вызывая тот необычный шум. Всего было девять лодок. Я вспомнила о сыне и вцепилась в Карлсефни обеими руками.

– Что это? – сказал Карлсефни отрывисто. – Что это значит?

Я покачала головой, губы пересохли. Он повернулся к Снорри, стряхнув меня. Люди бросили работу и замерли на месте, пристально наблюдая за странными лодками.

– Скреллинги, – сказал Снорри. – Убогий народец. Скреллинги. Помните Торвальда Эриксона?

Затем Карлсефни выкрикнул приказ, и все бросились к хижинам за оружием, которое не брали в руки с начала путешествия. Карлсефни отправился вслед за ними, но Снорри остановил его.

– Постой!

– Нет, – сказал Карлсефни. – Это люди.

– Я знаю. Но шум, – может они хотят сказать, что пришли с миром. Мы очень далеко от места, где погиб Торвальд.

Карлсефни колебался. Лодки всё ещё находились в открытом море. Мы ясно видели на них людей. В каждой из лодок находилось по шесть-семь человек. Нас было в два раза меньше. У них были длинные чёрные волосы, вблизи их кожа казалась тёмно-коричневой. Трещотки издавали звуки, похожие на треск ломающегося тонкого льда, когда по нему бежит человек. Каждый из гребцов держал весло вертикально, и сидели они иначе, лицом к носу. Ни оружия, ни женщин не было видно.

– Гудрид, ступай назад, жди в хижине.