Текст книги "Морская дорога (ЛП)"

Автор книги: Маргарет Элфинстоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Глава пятая

Одиннадцатое июля

Прошу прощения за вчерашнее. Сейчас я вполне готова продолжить. Но я должна принести извинения. Я не имела права изливать на тебя свои чувства.

Ночи стали темнее, и когда мы снова увидели солнце, то поняли, что нас занесло слишком далеко на юг. Мы повернули на север, насколько позволял ветер, понимая, что земля, которую мы искали, так же далеко на севере, как и Рейкьянес. Мы понятия не имели, где мы – восточнее или западнее; мой отец нисколько не удивился бы, окажись мы возле Исландии. Но мы шли дальше, и море становилось куда холоднее, чем у нас дома, а скоро начали попадаться плавучие ледяные глыбы, поначалу небольшие и белые, затем всё больше и больше, бирюзовые или голубые. Айсберги дрейфовали на юг мимо нас, а мы шли на север, борясь с течением. Нас окружала очень холодная вода, а от каждого встречного айсберга веяло ледяным мёртвым дыханием.

Земля, которую мы, наконец, увидели, была намного мрачнее той, что мы покинули, берег совершенно не пригоден для основания поселения. Восходящее солнце отражалось от огромного ледника. Громадные глыбы льда откалывались от него и грозили потопить наш утлый кораблик, по мере того как мы подходили ближе. Скалистые горы покрыты снегом, далее за ними белизна, похожая на лёд или облака. Всё, что дала нам эта земля, когда мы, рискуя кораблём, подошли вплотную к берегу – талая вода, струившаяся из-под толстой, подтаявшей ледяной корки, пресная вода, которая спасла нам жизнь. Побережье тянулось на северо-восток, мой отец сказал, что, судя по рассказам Эрика, что-то не так. Мы должны были достигнуть побережья, изрезанного множеством фьордов, уходящего на северо-запад. Когда мы пошли вдоль берега на юго-запад, команда едва не взбунтовалась. Приближалась зима, и после всего того, что мы вынесли, люди хотели лишь одно – вернуться домой, в Исландию.

Мы с тревогой продвигались вдоль неприступного побережья. Отец напомнил, что поселения располагаются в удалении, глубоко во фьордах, невидимые с открытого моря. Мы миновали берега – отвесные скалы, покрытые льдом, возможно, это были острова или мысы. Длинные заливы глубоко врезались в сушу. Мы понятия не имели, в какой фьорд нужно заходить. Стало теплее, и по мере того, как мы немного оживали, нас охватило что-то вроде отчаяния. Хотя я и ходила под парусом больше, чем любая другая женщина в мире, я уяснила одну вещь: плавание чем-то напоминает айсберг, который никогда не увидишь целиком, каков он есть. Однако люди отправляются в неизвестность, полагаясь лишь на рассказы других, по сути – обычные слова, не способные передать ужасной природы того места. Я никогда не удивлялась тому, что пропадает так много кораблей; напротив, я не перестаю поражаться, когда корабль благополучно прибывает в место назначения.

Но, тем не менее, я скажу тебе вот что. Я предпочту рискнуть жизнью и снова отправиться в путешествие, чем спокойно сидеть дома и ждать вестей о любимом человеке. Я никогда не позволяла, чтобы подобное случалось со мной, но, признаюсь, я восхищаюсь женщинами, которые несут это бремя годами.

Человек по имени Херьёльф, отец Бьярни, первооткрывателя Винланда, построил ферму в Гренландии прямо на мысу, выступающем в открытое море на юго-восток. Остальные поселенцы Гренландии предпочитали селиться в спокойных длинных фьордах, но смелость Херьёльфа окупилась. Каждый новый корабль, идущий к берегам Гренландии, не пропустит поселения на Херьёльфснесе, и каждый опытный мореход первым делом зайдёт в гавань Херьёльфа и посетит его дом. Херьёльф имел прибыль от торговли, но кроме того, он спасал жизни путешественников, если ему это было выгодно. Поэтому он спас и нас.

Я никогда не забуду, как впервые увидела ферму Херьёльфснес. Мы миновали устье длинного фьорда, а впереди виднелся очередной скалистый мыс или остров. А потом, когда корабль взобрался на гребень волны, мы заметили какое-то зелёное пятно. Каждый раз, снова поднимаясь на гребень волны, мы во все глаза рассматривали то пятно. Корабль медленно приближался к земле. Мы разглядели пастбища, усеянные коричневыми точками. Это скот. Бухта с какими-то обломками на берегу, может быть камнями, или лодками. Потом кое-что другое: тонкая серая струйка, почти незаметная в клочьях тумана, клубившегося над береговым прибоем. Мы все разом закричали: "Дым!"

Мы подошли к каменистому побережью, корабль с силой бросило вперёд прибойной волной, и он остановился в пенящейся воде. Все, как по команде, мужчины, женщины и даже две оставшиеся в живых тощие коровы бросились на нос. Я же стояла на корме и разглядывала новую землю. Я заметила очертания длинного дома, обложенного торфом, над которым курился дымок, дом был таким же зелёным, как и пастбища. И тогда я увидела людей, которые спешили к нам. Я зажала ладонями рот, будто в испуге. Новый мир казался таким похожим на дом, но после всего, что с нами случилось, я уже ничему не верила.

Но этот мир оказался настоящим и таким знакомым. Нас встретил человек по имени Торкель, который арендовал ближайший к берегу участок земли, он и отвёл нас к Херьёльфу, который сразу же пригласил отца и его людей перезимовать здесь. Будь у нас не такой потрёпанный корабль, возможно, мы могли бы отправиться дальше до Эриксфьорда, теперь мы знали верный курс, но запасной парус трещал по швам, к тому же нам не хватало людей, чтобы управлять кораблём. Из-за этого к концу плавания я научилась править рулевым веслом. Позднее Карлсефни пригодились мои навыки. А Торстейну никогда. Он вообще отказывался верить, что женщина может править кораблем, одна даже мысль об этом приводила его в ужас.

Когда я сошла на берег в Херьёльфснесе, то с трудом могла идти. Земная твердь казалась мне обманчивой и непостоянной. В доме Херьёльфа нас напоили свежей водой и молоком, и дали сухую одежду. Но не успела я переодеться, как поняла, что здесь тоже не всё так просто. Призраки, как всегда, были рядом.

Призрак голода мне хорошо знаком. Призраки потери и страха утраты преследовали меня с самого рождения. Когда я немного отогрелась, сидя в зале Херьёльфа у огня, разведённого из морских водорослей и плавника, я заметила, что здесь царит голод, я увидела это по измождённому виду людей Херьёльфа, недоедание оставило след на их лицах и глазах. Как только я восстановила силы, то тоже почувствовала голод. Он выедал нутро, это постоянная боль, тупая, когда призрак голода засыпал, а порой – терзающая, когда он пожирал меня, словно чудовищный ребёнок. Наивысшее благо для человека – знать, что у тебя всегда будет еда и питьё. Если ты окажешься рядом, когда я буду при смерти, и скажешь мне эти слова, то успокоишь меня. И тогда ты поймёшь, что это правда. Надеюсь, тебе никогда не придётся голодать, Агнар.

Должно быть, то лето было во власти демона. Мы боролись за жизнь и на море, и на суше. Большая часть поголовья скота погибла от истощения, не дождавшись весенней травы, охотничья экспедиция так никогда не вернулась, как и не появился ни один корабль с припасами. Той зимой у нас было вдвое меньше запасов рыбы, чем требовалось, и очень мало говядины или баранины. В основном мы питались тюлениной, говорят, это самое лучшее мясо, способное наделить человека силой тюленя, ведь этим животным приходится бороться с самыми опасными врагами Зелёной страны – морем и непогодой. Но чем бы ты не питался, чтобы стать сильным, пищи должно быть достаточно.

Наступила зима. Снега навалило по самую крышу, а внутри было как в тёмной, грязной и холодной пещере, несмотря на то, что мы топили очаг высушенными водорослями. Всё что я помню о той зимовке – это грязь. Повсюду сажа, тюлений жир, дым и грязь, а горячей воды не было вовсе. Мне нравится жизнь в Глаумбере хотя бы потому, что там есть горячий источник. Раз в неделю, накануне воскресенья мы купаемся в нём. Смыть с себя всё былое – самое лучшее заклинание против злых сил. В Гренландии это почти невозможно. Здесь тоже не самая чистая страна, но, похоже, там, где солнце способно прогнать силы зла, это и неважно.

В Херьёльфснесе среди грязи, тьмы и голода призраки чувствовали себя вольготно. Там жил один одержимый. Он кричал и стучал по стенам, а ночами метался по комнате и сбрасывал со спящих на лавках людей шкуры, убеждая всех проснуться и защищаться. В конце концов, нам пришлось его связать.

Пусть тебе всё это кажется кошмаром, но люди никогда не отчаивались. Даже тогда я ясно видела, что всё это благодаря Херьёльфу и его сыну Бьярни. В Исландии люди до сих пор насмехаются над Бьярни Херьёльфсоном, человеком, который первым увидел Винланд, но даже не попытался высадиться. Я могу понять его. Бьярни – "однодум", он отправился в плавание на поиски отца. Ты знаешь, как это случилось, нет? Херьёльф отплыл в Зелёную страну тем же летом, что и Эрик, а Бьярни тем временем был в Норвегии. Когда Бьярни вернулся в Исландию, отца не оказалось дома, он оставил сыну послание следовать за ним в Гренландию. Так Бьярни и сделал. Мой отец сказал, что у Бьярни нет смекалки. Но, конечно же, мой отец завидовал ему, потому что сам тогда не отправился с Эриком, и это бросило тень на его репутацию на всю оставшуюся жизнь. В Гренландии почетно считаться одним из первых поселенцев. Бьярни вез отцу богатый груз, он не был дураком, и поэтому не стал рисковать, исследуя новые земли, ведь уже наступила осень. Он поступил разумно, Карлсефни всегда так считал. А ещё, он говорил, что если бы Бьярни первым достиг той земли, то поселение в Винланде существовало бы и по сей день. Я не утверждаю, что во всём виновата семья Эрика. Карлсефни тоже сыграл свою роль. Но Карлсефни не испытывал зависти, он признавал, что Бьярни в какой-то мере был более достойным человеком.

Во всяком случае, той зимой я была на волосок от смерти, но Бьярни Херьёльфсон всячески поддерживал нас, и я поняла, что могу доверять ему. Он был язычником, как и его отец, но мне казалось, что по своей природе он верующий.

В Херьёльфснесе был христианин, вольноотпущенник, кельт с Гебридских островов. Той зимой он уехал в Эриксфьорд, так как Тьёдхильд, жена Эрика, послала за ним. Херьёльф сказал, что Тьёдхильд хотела поговорить с ним о новой вере. Мой отец выдохнул с облегчением. Он считал, что его собственное крещение может показаться помехой в Гренландии. Ведь Эрик был не из тех людей, что жаловали новых богов.

– Эрик всё такой же, – сказал Херьёльф, когда Торбьёрн спросил его об этом. – Но Тьёдхильд готова без конца слушать о новом боге. Не самая благополучная ситуация. Но ты сам всё увидишь. Думаю, будет лучше, если мы больше не будем обсуждать это.

Мой отец запросто мог поменять веру, если это было выгодно, но я чётко дала понять, что не сделаю этого. Не потому что я так уж глубоко веровала, а, боюсь, из-за того, что презирала отца, и вела себя как зануда.

– Надеюсь, что встречу в Эриксфьорде христиан, – сказала я. – Рада, что вы сочувствуете им.

Херьёльф не обратил внимания, но Бьярни задумчиво посмотрел на меня. Когда остальные вышли, чтобы на зиму вытащить на берег корабль моего отца, он подозвал меня и показал мне надпись, выжженную на изголовье его кровати.

– Ты можешь прочесть это?

– Нет.

– Тогда я прочту тебе по памяти:

Я молю Господа

Направить меня в моих странствиях

Пусть Господь на небесах

Раскинет надо мной свою распростёртую длань.

– Это звучит примерно так, насколько я помню. Я не христианин, но уважаю того, кто сделал эту надпись. Он вырезал её для меня, прежде чем отправился в Братталид. Я нисколько не удивлюсь, если Тьёдхильд поверит в то, что он ей расскажет. Вот увидишь.

Я попросила Бьярни повторять те слова до тех пор, пока не запомнила, и с тех пор использую их вместо заклинания. Лучшее заклинание – обычные слова. Их легко носить с собой, не теряя. Я почувствовала, что после этого Бьярни стал моим другом. Херьёльф мне тоже нравился. Это был добродушный человек и рачительный хозяин. Той зимой он столкнулся с немалыми трудностями, ведь на его плечах лежала судьба целого поселения. Он был уверен, что этой страной владеет злой дух, и поэтому в середине зимы послал за искусной колдуньей, которая жила в доме Торкеля.

Когда пришла эта колдунья, Торбьёрг, признаю, поначалу она произвела на меня впечатление. Уверена, она положила на меня глаз. Думаю, она хотела, чтобы я стала похожа на неё. Торбьёрг совершенно отличалась от Халльдис – ей нравилось устраивать представления, и думаю, при этом она скорее наслаждалась показной стороной ритуала, чем заботилась о его сути. Но я не могла отказать ей. Я хотела, ведь придерживалась другой веры, но поняла, что она делает, и что-то во мне ответило. Я исполнила свою роль так же хорошо, как и она, и меня ошеломило то видение, которое она вызвала.

Я не хочу описывать здесь ничего, что связано с колдовством. Только не здесь, в этой озарённой солнцем обители. Эта женщина, должно быть, уже давно умерла, и всё это произошло в другой стране. Думая об этом, я слишком многое вижу её глазами, а я совсем не желаю этого.

Я, Торбьёрг, призванная в зал Херьёльфа в зимнее солнцестояние в год страшного голода, и вот что я вижу.

Я сижу на почётной скамье за столом Херьёльфа. Я вижу мужчин, пропавших на охоте, тех, кто никогда не вернётся с рыбалки. Женщин, что умерли от голода, отдав последнюю еду своим детям. Я вижу младенцев, которым не суждено выжить и узнать свои имена. Вижу путешественников, их тела распухли от морской воды, их много – больше, чем живых, собравшихся здесь. Впервые в этой новой стране, число мертвецов превысило число живых. Беззаботное время ушло.

Живые и мёртвые столпились вокруг стола, белая кожа обтягивает кости. Глаза живых блестят от голода, глазницы мертвецов пусты. Я вижу молодую девушку с бледным лицом и язвами на руках. Над ней парят два призрака, она сидит рядом с почётной скамьёй и не сводит с меня глаз. Прежде чем вкусить эту скудную пищу, я должна провести ритуал. Я смотрю ей в лицо, и вижу – она очень хорошо знает, о чём я говорю.

Я прошу женщину помочь мне пропеть заклинания, я знаю – она единственная здесь, кто может сделать это как следует. Но она не выходит. Наоборот, она опускает глаза и сплетает ладони. Я жду, чтобы кто-нибудь заговорил с ней. Как я и ожидала, Херьёльф повторяет мою просьбу.

– Есть здесь кто-нибудь, кто может пропеть заклинание? Отзовитесь сейчас же, от этого зависит, переживём ли мы эту зиму.

Она негромко отвечает ему.

– Я не колдунья, но в Исландии моя приёмная мать научила меня петь заклинание, о котором ты говоришь.

– Тогда выйди.

Я чувствую тревогу Херьёльфа, и когда она отвечает, то понимаю, из-за чего.

– Я говорила тебе, что я христианка. Я не могу участвовать в этом.

Она говорит это, и всё же не принесла с собой в зал Херьёльфа новых богов. Раньше у нас был христианин, и его бог не жалует меня. В отличие от него эта девушка хорошо знает, кто я такая. Я жду, чтобы Херьёльф разрешил этот вопрос.

– Гудрид, ты наша гостья. Мы разделили с тобой всё, что у нас есть, и ты знаешь, мы сделали это, хотя сами еле сводим концы с концами. Могли ли мы сделать ещё что-то? Возможно, тебе под силу спасти всех нас. Я не понимаю, как ты можешь отказываться.

Некоторое время она молчит, заламывая сплетённые пальцы.

– Ты прав, – говорит она, наконец. – Я не могу отказаться.

Я почувствовала её силу, прежде чем услышала её пение, но как только она запела, я ощутила эту силу каждой косточкой. Ноты звучат внутри круга, образованного нами, и вот, я вижу перед глазами тайные образы – древо изобилия, вырастающее из сухих ветвей. Я вижу вслед за зимой цветущую весну, голод и болезнь уходят в вечную тьму. Я вижу, как наше поселение растёт и процветает, пока последнее поколение не канет в тумане веков. И я вижу молодую женщину, она покидает нашу Зелёную страну и пускается в ужасное путешествие за пределы мира смертных. Я вижу корабль, идущий на восток, он достигает берега Исландии на закате, а женщина, уже не столь молодая, стоит у руля. И её сила настолько больше моей, что мне понятно – я прошла свой длинный путь лишь для того, чтобы проложить дорогу ей.

Глава шестая

Двенадцатое июля

Я ненавидела Торбьёрг. Она запятнала моё имя, использовала меня, и впоследствии это бросило тень на всю мою жизнь. Вспомни, я была молода, и понятия не имела, насколько это всё серьёзно. Я считала её старой дурой и ненавидела за то, что она притворялась той, кем была моя приемная мать. Не забывай, я только что потеряла Халльдис. Никто об этом не вспоминал. Отец со мной не разговаривал, и никто в Херьёльфснесе не знал ни Халльдис, ни Орма. Смерть в Гренландии – в сущности, пустяк, из-за которого нет причин поднимать суету. Иногда я думаю, а пережила ли вообще то путешествие и гибель людей. Понимаешь, это моя вина. Халльдис отправилась с нами потому, что любила меня, а Орм – потому что любил её. Со мной опасно находиться людям, которые меня любят.

Теперь я знаю, меня околдовали. Это очень серьёзное слово, я вижу, как ты вздрогнул. Не бойся меня, Агнар. Теперь уже нечего бояться. Карлсефни разрушил эти чары более сорока лет назад, и я продолжаю славить Господа за это. Каждый день я благодарю Бога за Карлсефни. Он вывел меня из ада, но я забегаю вперёд в своём рассказе. На чём я остановилась? Ах да, та ведьма в Херьёльфснесе. Я ненавидела её Агнар, ненавидела её.

Прости, что ты сказал? Я задремала? Прошу прощения. Да, всю зиму она преследовала меня. Так мне казалось. На самом деле она жила на дальней от дома Херьёльфа окраине поселения. Но после того как сработала её магия, она стала приходить повидать меня. Тогда я не понимала, что она со мной сделала. Она никогда об этом не упоминала. Возможно, она злорадствовала; я же просто считала её досадной помехой. Нет, не совсем так, – я презирала её и показывала это открыто, насколько мне хватало смелости. Тогда для меня было сложное время, Агнар. Я была молода, почти ещё ребёнок, и испытала сильное потрясение во время нашего жестокого путешествия. Я хотела быть обычной, как все, но это оказалось невозможным. В Херьёльфснесе были и другие девушки, мои ровесницы. Я изо всех сил старалась походить на них. Я научилась украдкой поглядывать на мужчин и хихикать, обсуждая их. Обычно мы сидели в хлеву, там было немного теплее. Девушка по имени Ингрид была у них кем-то вроде вожака. Она забиралась на спину быка, который стоял запертый в хлеву среди коров – полагаю, Ингрид нравилось дразнить его. Бык, зажатый в тесном хлеву, не мог двигаться, животные тоже страдали от голода. Если бы скотину не разместили так плотно друг к другу, животные не смогли бы стоять от голода. Когда Ингрид забиралась быку на спину, он закатывал глаза и фыркал, но не мог пошевелиться. Остальные девушки обычно сидели на деревянных перегородках в темноте. Я всё ещё могу вспомнить запах того места. К весне на полу накопился такой толстый слой навоза, что мы едва не задевали головами крышу. Это единственное место, где было тепло, а ещё туда не заходили взрослые и мужчины. Каждый раз, когда я вдыхаю запах зимнего хлева, то мысленно возвращаюсь в то время.

Мы болтали о том, что происходит между мужчиной и женщиной. Конечно же, я всё знала об этом от Халльдис. Но она объясняла мне суть дела, я ни разу не видела, чтобы Халльдис хихикала. Не знаю, забавляло ли это её в молодости? Именно тогда, в том хлеву, у меня и была единственная возможность шутить о соитии. Если задуматься, получается очень странно: мы постоянно голодали, мёрзли, сидели в темноте и грязи, но всё же каждая из нас испытывала тайное волнение. Разговоры были куда более волнующими, чем сам предмет, как выяснилось позже. Мы словно ждали, чтобы кто-то спас нас. Но совсем не так, как ты можешь подумать: такому мужчине как ты, может показаться, что из жизни, которую я описываю, нас действительно надо было спасать. Но те девушки в Гренландии не знали ничего иного и не ждали от жизни большего. Зима как зима. Нет, я говорю о другом спасении: мы надеялись, что брак с каким-нибудь глупым юнцом спасёт нас от самих себя. Единственный, к кому я что-то чувствовала, это Бьярни Херьёльфсон, но он уже был женат, и я уверена, что Бьярни даже не смотрел на меня. Но, в отличие от тех девушек, я была уже не так невинна. Некоторые были более опытны в любовных отношениях, чем я, но никого из них не отягощало бремя вины, как меня. Верила ли я на самом деле, что какой-то мужчина может спасти меня? Я была почти уверена, что меня околдовали.

Торбьёрг искала меня. Она не приходила в течение нескольких недель, пока шёл густой снег, и я старалась забыть о ней. Но как только после снегопада люди протоптали тропинку, я увидела, как она спускается с холма. Закутанная в старую накидку, она казалась мне огромным чёрным вороном на белом снегу. Моим единственным спасением был хлев, но в тот день впервые за долгие недели засияло солнце, и стих ветер. Я пропахла вонью дома и хлева, и хотела, чтобы свежий воздух прогнал это зловоние. На улице можно было передвигаться лишь по тропинке, что протоптали люди. Итак, она поймала меня там, я напустила на себя мрачный вид, чтобы как-то защититься. Я не желала с ней разговаривать, говорила лишь она. Будь рядом со мной Халльдис, она сразу бы отвадила старую ведьму. Но я гостья в доме Херьёльфа, а он побаивался ведьму, потому что люди голодали, а она обладала властью. Мне пришлось стоять и слушать её, чувствуя себя мухой в паутине.

Той ночью мне приснился сон – она налетела и поглотила меня, а затем я стала ей, полы моего старого плаща захлопали в снежной ночи.

Остальные тоже кое о чём догадывались. Меня настораживало, что Херьёльф стал относиться ко мне с неким уважением. Я не хотела быть белой вороной. В один из последних вечеров, когда мы сидели в хлеву, Ингрид попросила меня предсказать судьбу.

– Ты просишь меня? – спросила я. – Но я не могу, не умею.

– О, да, конечно же, можешь, – ответила она. – Все видели, как ты пела для Торбьёрг. Ты же ведьма, Гудрид. И не притворяйся, что это не так. Она же ведьма?

Да поможет мне Бог, потому что все они совершенно серьёзно сказали "да".

Наконец начал таять снег, ночью я лежала в постели и слушала журчание талой воды. Отцу не терпелось добраться до поселения Эрика, и, хотя, Херьёльф был с нами обходителен, он тоже ждал, чтобы мы поскорее отплыли. Голодная зима подразумевала голодную весну, и Херьёльф сделал ставку на раннюю охотничью экспедицию. Каждый день и отец и Херьёльф оба выходили проверять лёд, и, хотя они ничего не говорили друг другу, я хорошо понимала, о чём они думали. Я испытывала такую же тревогу, как и отец, желая побыстрее отплыть. Однажды, когда небо прояснилось и стало бледно-голубым, северный ветер превратился в лёгкий бриз, я решилась потолковать с отцом. Я рассказал ему о ведьме, о своём сне и о бремени вины, которое тяготило меня.

– Я хочу избавиться от этого бремени, – сказала я ему. – Я хочу быть как все.

Отец задумался.

– Ты красивая девушка, Гудрид, – сказал он.

Первый раз в жизни он упомянул мою внешность, но, к сожалению, слишком поздно, чтобы впечатлить меня.

– Пора тебе замуж. Брак положит конец всем этим глупостям. Мы подберём тебе хорошего мужа.

Я встала перед ним, преградив путь.

– Ничего не выйдет, – сказала я ему, – если люди будут считать меня ведьмой. Ты не должен допустить, чтобы эти слухи попали вместе с нами в Эриксфьорд.

– Если хочешь избавиться от этого, просто выкинь из головы.

– Этого мало. Послушай, отец, мы же христиане?

Он задумался.

– Не уверен, что стоит мозолить Эрику глаза нашей новой верой. Поживём-увидим, как всё сложится.

– Нет же, послушай. Если мы ясно дадим понять семейству Эрика, что мы христиане, то им даже не придёт в голову, что я имею хоть какое-то отношение к колдовству. Мужчинам нравятся жёны-христианки, ты сам видел это в Исландии. Христианство делает женщин верными и послушными. Тебе не нужно говорить Эрику Рыжему, что ты – враг Тору. Просто скажи, что ты, как добрый христианин, не одобряешь колдовство в Херьёльфснесе, как и все в твоей семье.

– Ты считаешь, это поможет?

– Мне так будет спокойнее.

– И ты выбросишь мысли о колдовстве из головы?

– Да.

– И если я найду тебе достойного мужа в Эриксфьорде, ты будешь довольна?

– Конечно же, да.

– Очень хорошо, но ты должна довериться мне в этом вопросе.

– Но ты скажешь им, что мы – христиане?

– Да, я так и сделаю.

Этот разговор с отцом оказался самым приятным из всех, и действительно, стал поворотным моментом в наших взаимоотношениях. Всю зиму мы провели среди чужих людей, возможно, это тоже сыграло определённую роль.

Думаю, отец был рад покинуть Херьёльфснес, как и я. Мы были благодарны Херьёльфу, ведь он спас нам жизнь, хотя существование его собственной общины висело на волоске. Нет, конечно же, мы не остались в долгу. Перед отплытием отец щедро одарил Херьёльфа, но золото бесполезно, когда нечего есть. Во всяком случае, Херьёльф жил, наслаждаясь своим богатством, и был достоин удачи, которая шла к нему.

Подарок, который мне сделал Бьярни, я опробовала впервые, как только мы вышли из бухты Херьёльфснеса. И молитва, которой он меня научил, сработала. Наш корабль подлатали, у нас имелся достаточный запас продуктов, мы шли вдоль более-менее населённых берегов, к тому же Херьёльф дал нам проводника. Поначалу Бьярни сам хотел отправиться с нами, но Херьёльф сказал, "Не стоит". Я заметила, как буквально миг отец с сыном смотрели друг на друга, а затем Бьярни сказал, "Ну что же, хорошо. Не стоит". Мне было жаль. Путешествие показалось мне лёгким. Началась весна, и паковый лёд только-только отошёл от берегов фьорда. Мы лавировали между островами, а ледяные горы Гренландии поблёскивали на солнце к северу от нас. Через некоторое время земля отступила, и мы оказались в открытом море, продолжая двигаться на северо-запад. Земля не казалась зелёной, но, тем не менее, это путешествие не было ужасным. Выдержка Бьярни Херьёльфсона, который не позарился на эти незнакомые земли, и умудрился, после всех штормов, точно найти место, которое описал ему его отец, казалось, сопровождала нас. Я произнесла заклинание, и белые горы блеснули на солнце, волна бережно баюкала нас, а мы, тем временем, не спеша, проходили мимо новых и новых островов.

И вот, наконец, мы увидели подходящую под описание гору, которая указывала вход в невидимый с моря, глубоко врезающийся в сушу залив Эриксфьорд. Войдя во фьорд, мы уже не видели открытого моря, и миновали острова, на которых зимовал Эрик, когда исследовал вновь открытую страну, там мы увидели остатки его лагеря. До того, как мы обнаружили вход в Эриксфьорд, мы шли, согласно описаниям, держась восточнее горы, лавируя между плавучими льдами. В конце концов, в последний момент, перед нами открылся узкий проход во льдах, ведущий в залив. А потом мы шли под парусом с лёгким бризом между берегов фьорда, какого я никогда не видела прежде. Свободная ото льда вода казалась угольно-чёрной, подёрнутая слабой зыбью. Справа от нас возвышалась огромная серая гора, она приближалась и становилась всё больше. Мы прошли мимо входа в узкий фьорд, который заканчивался круто вздымающимся ледником. Затем мы оказались в окружении айсбергов из голубого льда, казалось, они совсем преградят путь, но внезапно мы оказались на чистой воде. Восточный берег фьорда вздымался отвесными и неприступными скалами, а на пологом западном виднелась линия серо-зелёных холмов, за которыми резко поднимались заснеженные горы. Мы приблизились к берегу и увидели зелёный холм с плавными очертаниями, лежащий между скал. Ниже раскинулся каменистый берег, и очень скоро мы заметили на нём что-то, и это были не валуны или тюлени, а лодки. На прибрежном склоне возвышались зелёные холмики, оказалось, это торфяные крыши построек, а над ближайшей из них вился дымок. На склоне холма паслись коровы и овцы, зелёная трава уже пестрела первыми весенними цветами – одуванчиками. И когда мы сошли на западный берег и вдохнули ароматы свежих трав, из моих глаз покатились слёзы, потому что это был запах дома.

А теперь я устала, Агнар. Давно уже мне не приходилось вспоминать так много. Проведи остаток этого дня как хочешь. Прокатись верхом по холмам. Молодому человеку не стоит проводить целый день в четырёх стенах. Давай же, ступай. Я хочу побыть одна, а завтра ты снова найдёшь меня здесь.