Текст книги "Морская дорога (ЛП)"

Автор книги: Маргарет Элфинстоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Гримхильд делает последний хриплый вздох и замолкает. Крыса прошмыгнула во тьму под кроватью. Гудрид поднимается на локте и смотрит сквозь полумрак на огромное чёрное пятно, это Торстейн Чёрный. Он поднимается. Его конечности затекли, ему тяжело, поэтому он двигается медленно. За ним по стене поднимается тень. Его голос скрежещет, будто ржавая железка, что давно не использовали.

– Она умерла, Гудрид. Нам нужно вынести её наружу.

– Ты хочешь, чтобы я помогла тебе? – голос Гудрид молодой и звонкий, такой же прелестный, как чистая вода в этом полном грязи и смерти доме.

– Я сделаю это сам. – Торстейн Чёрный шагает в круг света от лампы и идёт к двери мимо Гудрид. На мгновение он наклоняется и сжимает её плечо.

Она порывисто касается его руки. На стене вдруг запрыгала небольшая тень.

– Не уходи надолго, дорогой друг.

Четыре руки сжимают друг друга: двое сливаются в одну тень на каменной стене, они чувствуют тёплую, живую плоть, и краткий миг покоя.

Торстейн захлопывает дверь, и вместе с ним комнату покидает свет. Гудрид садится, опускает ноги на пол и вглядывается в ночь. Тишина смотрит на неё в ответ, и девушка подаётся назад. Теперь, когда Гримхильд не дышит, она слышит дыхание Торстейна. Он дышит тяжело, то часто, то совсем замирает, будто ему снятся дурные сны. Торстейн лежит, свернувшись, будто в утробе матери. Гудрид прикасается к лицу мужа, кожа сухая и горячая, его мучает жар. Торстейн Чёрный ушёл, и комната наполнилась прячущимися ранее тенями, они принесли с собой сырость и что-то чуждое. Гудрид почуяла смерть, кожа под сорочкой покрылась мурашками.

Торстейн задыхаясь и дрожа, приподнимается на локте.

– Гудрид? – говорит он заплетающимся языком, будто пьяный.

– Торстейн. Я здесь.

– Гудрид. – Он падает обратно на подушку, глаза наполовину закрыты. Он произносит, медленно и невнятно. – Что делает эта женщина?

Гудрид оглядывается, и её взгляд падает на кровать Гримхильд. Тело Гримхильд поднимается, опираясь на изголовье кровати. Гудрид не дышит и отодвигается подальше от кровати Торстейна Чёрного. Её конечности будто вылеплены из глины, она не может двигаться, и не сводит глаз с лица мёртвой женщины.

Гримхильд садится. Её ноги белеют под сорочкой. Она нащупывает босыми ногами свои башмаки. Гудрид пытается закричать, но горло пересохло, и она не может выдавить ни звука. Огромное мёртвое тело, казавшееся при жизни меньше, поднимается на ноги. Мертвец отбрасывает тень на Гудрид и Торстейна, так что они оба оказываются во тьме. Гудрид отрывает взгляд от непроницаемого мёртвого лица, и оцепенение проходит. Она кричит вслух. Труп валится вперёд, будто ствол дерева, прямо поперёк беспомощного Торстейна. Раздаётся треск – ломаются доски кровати. Гудрид чувствует лицом мокрую ткань, она изо всех сил колотит руками и снова кричит.

Свет возвращается и исчезает снова, Торстейн Чёрный вскрикивает от ужаса, он поднимает мёртвое тело и отбрасывает прочь. Вся кровать ходит ходуном и трясётся, когда тяжёлый мертвец снова оказываться на своём месте. Гудрид прижала ладони к лицу и смотрит на происходящее сквозь пальцы. Огромные тени прыгают и кружатся. В пляшущем свете лампы живой борется с мертвецом. Он отталкивает труп, но тот не унимается. Тогда человек наносит сильный удар, труп затрясся. Мертвец пытается подняться в третий раз, не сводя глаз с живого. Человек пятится и прислоняется к стене, раскинув руки, будто они прибиты к стене. Призрак возвышается посреди комнаты. Когда его тень падает на человека, с того сходит оцепенение, и он быстро, словно молния, хватает топор, висящий на крюке, и бьёт мертвеца в грудь. Труп падает, словно каменная глыба. Тени исчезают, становится тихо, слышно лишь всхлипы и дыхание человека, и слабые звуки, что издаёт умирающий в постели.

Лишь призраки наблюдают, что происходит дальше. Торстейн Эриксон лежит на спине, глаза закрыты, его душа снова блуждает где-то далеко, уже не способная вернуться в этом мир. Гудрид лежит, свернувшись на смятой куче одеял, уткнувшись лицом в шерстяную ткань, закрыв лицо ладонями. Она плачет про себя, так мучительно, что от рыданий готова разорваться пополам, но при этом не издаёт ни звука. Если бы её желания принесли ей смерть, она никогда больше не подняла бы взгляд. Духи бесстрастно наблюдают из-под стропил. Сверху они видят, как человек поднимает тело жены и кладёт его на кровать. От удара топором на её груди зияет ужасная рана, но крови нет. Человек нащупывает доску, которую уронил у двери и перекатывает тело на неё. Затем он поправляет и бережно укладывает конечности жены и накрепко привязывает мёртвое тело, облачённое в саван к доске. Он закрывает ей глаза и кладёт сверху серебряные монеты, бормоча заклинание. В конце концов, он закрывает её лицо. Затем смотрит в тёмный угол, где лежат Гудрид и Торстейн, будто ждёт оттуда помощи, но оттуда ни звука. Тогда он встаёт и открывает дверь. Напрягшись изо всех сил, ему удаётся поднять труп и вынести его на улицу в ночь.

Когда комната опустела, Гудрид поднимает голову. Всё спокойно. Она садится, держа перед глазами ладонь, и видит, как та дрожит. Она смотрит на пустую кровать, где лежала Гримхильд. Вскоре она поднимается, сворачивает одеяло и расправляет порывала. Когда возвращается Торстейн Чёрный, она ставит на огонь котёл с водой и раздувает угли. Она заметила и подаётся к нему, протягивая руки. Торстейн на миг колеблется, затем берёт её за руки и прижимает к себе.

– Она была мне верной женой, Гудрид, – говорит он.

– Я знаю.

– Она бы не хотела, чтобы я позволил разгуливать её душе.

– Может быть, теперь она будет лежать спокойно.

– Вот увидишь, я похороню её как следует. Это всё, что я могу для неё сделать.

– Никто не может сделать больше.

Торстейн Чёрный замолкает, а затем говорит:

– Гудрид, когда я выходил на улицу и вышел из хлева с доской для мёртвого тела, я видел всех мертвецов, всех тех, кто умер этой зимой, они выстроились в шеренгу, преградив путь к дому, наблюдая за мной. Они стояли передо мной такими, какими были при жизни, но в саванах поверх одежды, и в берестяных шапках на головах.

Гудрид издаёт тихий вздох, но молчит, и тогда он продолжает.

– Думаю, ты должна знать. В толпе я увидел свою жену Гримхильд. А ещё твоего мужа, Торстейна Эриксона, он стоял среди призраков. Я с горечью посмотрел ему в глаза, а затем призраки разошлись в стороны, дав мне пройти к дому.

Ночь неподвижна. Гудрид сидит над Торстейном, а чёрная глыба у очага – Торстейн Чёрный, он терпеливо ждёт. Даже крыса не шевелится. Дыхание умирающего становится резким и судорожным. Постепенно наступает тишина. Гудрид прикасается к его руке, но не сжимает её. Душа Торстейна Эриксона теперь свободна. Она блуждает неведомо где на краю света. Она стремится дальше, так же как при жизни он тянулся к свету и просторам крайнего севера. На краю света ледяные горы и скованные льдом моря, и небо, такое бескрайнее, что души со всего мира не в состоянии наполнить его. Никто, будучи в своём уме, не заходил так далеко. А если кто и заходил, в надежде на то, что за краем света что-то существует, не находил ничего.

– Торстейн, мой Торстейн, – шепчет Гудрид. Она понимает, что он вряд ли слышит, она еле различает его лицо, но думает, что слова всё ещё могут достичь его. – Ты был мне хорошим мужем, и теперь ты свободен. – Слёзы текут по её щекам и капают с подбородка на его волосы. – Я думала, моя судьба связана с твоей, но твоя заканчивается здесь. Я не знаю, что дальше будет со мной, но, муж мой, я буду скучать по тебе.

Глаза Торстейна закрыты, он по-прежнему не шевелится. Его хриплое дыхание замирает, а затем слышится снова. Гудрид кладёт ладони ему на грудь, и, хотя, его кожа тёплая, она больше не чувствует в нём жизни. Отринув свою привычную сдержанность, она бросается на грудь мужа и горько плачет. Рыдания, отражаясь от стропил, звучат эхом в тёмной комнате и тут и там. Торстейн Чёрный шагает к ней мимо очага, поднимает её на руки и несёт к скамье напротив. Он укачивает Гудрид на руках, она утыкается лицом в его засаленную рубаху, содрогаясь от рыданий всем телом.

Мёртвый Торстейн Эриксон лежит на спине, глаза закрыты, будто он спит. Грудь обнажена там, где Гудрид распахнула ему рубаху, чтобы прижать ладони к сердцу. Молодое и сильное тело лежит неподвижно, белое, будто отлитое из воска.

Торстейн Чёрный что-то тихо говорит девушке, изо всех сил стараясь успокоить её, и, наконец, всхлипы Гудрид стихают. Он предлагает весной отвезти тело Торстейна обратно в Братталид, чтобы его похоронили как христианина в нужном месте, потому что знает, как христиан заботят такие вещи. Гудрид не слушает его, но его тон и объятья успокаивают её. В конце концов, она поднимается и идёт к кровати, чтобы завернуть тело мужа. Она останавливается и оборачивается к Торстейну Чёрному, и с сожалением протягивает ему руку. – Ты сделал это для Гримхильд, а я ничем не помогла тебе.

Торстейн берёт её за руку.

– Ты сделала всё, что смогла. Нас обоих постигла жестокая участь, но мы делаем всё, что в наших силах.

Призраки наблюдают, как тело Торстейна Эриксона заворачивают в саван. А снаружи, в вышине, луна Урд уже зашла, а над восточными ледниками немного посветлело небо. Долгая ночь уходит, забрезжил холодный день.

Глава двенадцатая

Двадцать пятое июля

Торстейн жаловался на боли в голове и конечностях. Я прикасалась к нему, он горел, хотя я чувствовала жар, даже не касаясь его кожи, сухой, как старый пергамент. Ему было больно дышать и мочиться. Вскоре ему становилось больно даже от моего прикосновения, а ворох одеял причинял ему ужасные муки, так что он разметал их, но мне пришлось укрыть его снова, потому что мы не решались тратить больше топлива на обогрев комнаты. К утру вода в вёдрах всегда замерзала, а Торстейн всё бредил, согреваясь жаром собственного тела. Его кожа покрылась язвами, и ему было больно даже пить. На четвёртый день он впал в бессознательное состояние, а на пятый умер. Когда это случилось, я осталась наедине с Торстейном Чёрным. Той же ночью умерла и жена Торстейна. Я размышляла всю прошлую ночь, как я расскажу тебе о том, что тогда случилось, и я не думаю, что смогу добавить ещё что-то.

Конечно же, нам пришлось ждать прихода весны. Мы с Торстейном Чёрным жили в его доме одни. Никто из его людей не навещал нас. Это было невозможно. Всякий раз как кто-нибудь пытался подойти к двери, их путь преграждали призраки умерших за зиму людей. Гримхильд, жена Торстейна и мой муж всегда стояли среди них, ближе к двери. Ты не сможешь похоронить тело, пока в Зелёной стране не растает лёд, а пока не похоронишь мертвецов, они не успокоятся.

Торстейн Чёрный предложил отплыть на нашем корабле и отвезти домой тела моего мужа и его умерших людей, чтобы их похоронили на церковном кладбище в Братталиде. А тем временем, мы зашили тела в саваны и закопали их в снег. Мне пришла мысль, что Торстейн будет покоиться с миром, если его погребут по-христиански в церкви его матери в Братталиде, там же, где мы с ним повенчались. Торстейн никогда открыто не исповедовал христианство. Когда мать пыталась убедить его креститься, тот отказался, но при этом не выражал недовольство новой верой. Но, тем не менее, он любил Тьёдхильд, и я знала, что она захочет, чтобы её сын покоился на церковном кладбище.

В нашем доме обитало больше призраков, чем живых, и по ночам они всегда принимались шуметь. То все вместе что-то бормотали под стропилами, то скреблись под кроватями. Когда начинался буран, их стоны заглушали свист ветра снаружи. К утру в доме царил беспорядок. Корзины, что висели на стене, валялись вверх дном, а их содержимое разбросано по полу. Вёдра с водой опрокинуты, а ледышки из них раскиданы по всему полу, а поверх валяется коромысло. Сундуки стоят на месте, но все вещи перерыты, будто женщина вернулась домой и отчаянно искала что-то. Пепел из очага раскидан и вбит в земляной пол, будто по нему потопталось множество ног.

Я не могла спать на кровати, где умер мой Торстейн. В первую ночь я попыталась уснуть на той кровати, укрывшись одеялами с головой, но каждый раз, как я начинала дремать, медвежья шкура, что лежала сверху, откидывалась, и я лежала раскрытая в кромешной тьме. Когда Торстейн Чёрный проснулся утром, он увидел, что я лежу, съёжившись, на скамье у очага. Во вторую ночь я даже не пыталась ложиться в кровать, а села у очага, подбрасывая в огонь сушёные водоросли. У нас не хватало топлива, чтобы поддерживать настоящий огонь всю ночь, но мне хватало небольшого огонька, что успокаивал меня. Я проспала весь следующий день, пока снаружи бушевал буран. А когда проснулась, наш дом занесло снегом высотой в семь футов, и мы оказались отрезаны от остального мира.

В тот день мы с Торстейном закопали тела поглубже в снег, где они будут лежать, пока не придёт весна. Тем вечером я занялась стряпнёй. Мы не ели горячую пищу уже несколько дней, и мне казалось, это потому, что наши души, затаившиеся где-то глубоко внутри нас, слишком потрясены всем случившимся. Снова отведать горячей пищи, значит понемногу вернуться к жизни. Той ночью я закуталась в свой плащ и улеглась на жесткой лавке возле очага. Торстейн, лёжа в своей постели, спросил:

– Гудрид, ты не пойдёшь в свою кровать?

– Я не могу, – сказала я.

– Почему?

– Мой Торстейн ещё здесь.

– Может быть, он хочет что-то сказать тебе. Может тебе стоит выслушать, а потом он успокоится.

Я поёжилась.

– Нет.

– Что же, ты не сможешь сидеть так всю ночь, ночь за ночью. Лучше иди сюда и ложись.

Я села.

– Как, ведь призрак моего мужа наблюдает за мной?

– Я имел в виду совсем не это. Я тебя не трону. Просто, если ты не будешь спать, ты тоже умрёшь, и тогда мне придётся коротать зиму в компании мертвецов, и я сойду с ума. Нам обоим будет лучше, Гудрид, если ты подойдешь сюда и ляжешь спать.

Честно говоря, я была рада, что меня уговорили. Если бы не призраки, я бы согласилась без тени смущения, но в том доме мертвецы смотрели на нас отовсюду, и я боялась, что они осудят меня. В конце концов, я скользнула к нему под одеяло и снова обрадовалась теплу человеческого тела.

Почему ты хочешь это знать? Что это изменит? Мы делали всё, чтобы выжить, не более. Было темно, нас завалило снегом, нас окружали мертвецы, и мы выживали пять долгих месяцев. С тех пор Торстейн Чёрный стал моим другом. Мы знаем друг друга как никто более, он знает меня так, как не знал ни один из моих мужей. Он мой хороший друг, и мы вышли живыми из той могилы, невредимые телом и рассудком. Не передать словами, на что ему пришлось пойти, чтобы успокоить призрак своей жены, который поднял её мёртвое тела и боролся с Торстейном, и он никогда бы не предал меня, проживи мы хоть до ста лет. Ту зиму мы провели за пределами мира людей, твоего мира, ведь правила, которые действуют здесь, там не работают. Добро и зло, свет и тьма, здесь эти вещи кажутся незыблемыми, но там, в Западном поселении, зимой всё совершенно иначе. Когда метели метут несколько дней, то днём темно как ночью, а некоторые ночи залиты причудливым лунным светом, что отражается от снега. Мы кормили скотину в хлеву, ели сами, спали, немного разговаривали и играли в хнефатафл. Торстейн Чёрный вырезал фигуры из рога северного оленя и смастерил игральную доску из крышки от бочки. Мы коротали короткие дни над игрой, бросая кости и двигая фигуры, едва обмениваясь фразами. Поначалу он постоянно брал в плен моего короля, я никогда не была хорошим игроком, по постепенно я набралась опыта, и, в конце концов, мы стали играть почти на равных. Он рассказал мне, как они с Гримхильд каждую зиму проводили за игрой в хнефатафл. Чтобы не жечь лампу вечерами, мы сидели в темноте и рассказывали друг другу истории из нашего прошлого. Торстейн Чёрный – честный человек, он всегда говорил правду, нравилось это людям или нет. Год за годом, упорным трудом на земле он добывал себе пропитание, и терпеливо принимал от судьбы всё, что она предлагала – и хорошее и худое. Он никогда не жаловался, что родился невезучим, как делают некоторые мужчины. А ещё он настороженно относился к новой вере, и пусть он пока не крестился, но, в конце концов, оставит старую веру, в которой родился, и примет скудные христианские милости, когда умрёт.

Он горевал, что не может дать мне рабов для прислуги, повторяя, что когда разгребёт снег, то вызовет нескольких полевых работников. Я продолжала настаивать, что отсутствие слуг – последнее, о чём я беспокоюсь, к тому же я не хотела, чтобы кто-нибудь ещё находился рядом с женщиной, которая приносит одни несчастья. Мне было совсем не трудно готовить пищу для нас обоих. Я была очень признательна Торстейну и Гримхильд за предусмотрительность, в доме были внушительные запасы сушёной рыбы и мяса. И, конечно же, я так и не призналась, но, чтобы хоть немного облегчить надломленную невзгодами душу, я занялась уборкой, чего не посмела бы сделать, будь Гримхильд жива. Похоже, ты удивлён моей чёрствостью, хотя будь я мужчиной, тебя вряд ли так же поразил рассказ о том, как я вырезал целое поселение. Мой муж умер, я оказалась запертой в доме, как в ловушке, где мёртвые превосходили живых числом на десяток или даже более. И ты не вправе судить меня за то, что мне немного полегчало, когда я слегка отмыла в тёплой воде от жира горшки из мыльного камня. В первый раз, с тех пор как их выточили. Порой Торстейн Чёрный становился рядом, хмурился и ворчал: "Ты же моя гостья, и не должна заниматься такими вещами за меня". В ответ я огрызалась: "А что, если бы не я, ты бы сам оттёр их?" После чего он снова заводил разговор о том, чтобы вызвать рабов, и тогда я жалела, что раскрыла рот.

Порой он был чутким, как женщина. Уверена, что я не была для него самым удобным компаньоном. Ну, я знаю, что никогда не была тихой или послушной, какой большинство мужчин хотят видеть своих жён. Мы часто ссорились с моим мужем Торстейном, потому что я перечила ему и гнула своё, продолжая спорить, пока у него не заканчивались слова, и тогда он распускал руки, а я кричала на всю ферму, и все слышали, какими обидными словами я его называла. А с Карлсефни мы не ссорились, потому что он был сдержанным человеком, с годами и я стала менее вспыльчивой, думаю потому, что со мной никто не спорил. Несколько раз мне всё же удавалось разозлить Карлсефни, и тогда мне по-настоящему становилось страшно. Он никогда не кричал и не бил меня, но больше всего меня пугала его тихая ярость. Я редко наблюдала её, и почти никогда эта ярость не изливалась на меня.

Торстейн Чёрный не был моим мужем, но нам предстояло прожить с ним вместе всю зиму. Он терпел все лишения, так же, как и я, и вновь повторял, что ему со мной хорошо, но я помню, какие неудобства ему причиняла. Я просыпалась ночью и всхлипывала, зовя своего мёртвого Торстейна. Каждую ночь мне снилось, что я своими руками убиваю Торстейна, и я просыпалась от ужаса. Жаль, что я не могла искренне горевать и оплакивать его, ведь он этого заслуживал, но это был бы не траур, а настоящий кошмар. Торстейн Чёрный взял в руки топор и уложил восставший призрак своей жены, лишь потому, что он угрожал Торстейну и мне. Возможно, если бы мы не оказались там, Гримхильд осталась в живых, и её призраку не пришлось бы вставать. Помню, как лежала в объятиях Торстейна Чёрного и кричала: "Я не убивала его! Я не хотела его убивать!", а он сжимал меня крепче и твердил снова и снова, "Нет Гудрид, ты никого не убивала. И никому не причиняла вреда. Ты ни в чём не виновата".

Однажды ночью, пытаясь утешить меня, он сказал:

– Если с тобой заговорит призрак Торстейна, он скажет тебе лишь хорошее. Весной ты отвезёшь его тело в Братталид, и благодаря тебе он будет покоиться с миром. Думаю, он желает, чтобы твоя жизнь сложилась впредь более удачно, и мне кажется, что после всего этого, так и случится.

– Почему ты так думаешь? – спросила я, повернувшись к нему, потому что на самом деле ждала, чтобы кто-нибудь сказал мне, что жизнь не всегда будет ко мне так сурова.

– Я уверен в этом, Гудрид. Ты вновь выйдешь замуж. Предполагаю, ты уедешь из Гренландии, здесь не место для такой женщины, как ты. Возможно, тебя возьмёт в жены исландец. Но ты обязательно выйдешь замуж, и вы проведёте вместе долгие годы, твои дети прославят твой имя, и ты положишь начало династии, что будет продолжаться поколениями.

Я рассмеялась сквозь слёзы.

– Ты же не провидец, Торстейн, и не можешь этого знать.

– Ну да, я обычный деревенщина. Но порой даже таким как я, даётся маленький дар. И такая прозорливая женщина, как ты, может посмеяться надо мной, – и тогда я ущипнула его, – но я точно знаю то, что знаю.

Это правда, Агнар, он знал. А если бы не знал, не думаю, что стал бы искушать капризную судьбу, чтобы просто успокоить меня. Я считаю, он действительно знал. Здесь, в Риме, Торстейн Чёрный представляется тебе дикарём. Ты видишь его грязным, со всклоченными волосами, огрубевшее от непогоды тёмно-коричневое лицо, словно выделанная кожа. На нём засаленные штаны из тюленьей кожи, сапоги мехом наружу, и куртка из толстой медвежьей шкуры, которая когда-то была белой. На поясе два ножа без ножен. А если бы ты видел, как он разрывает пищу пальцами, вместо того, чтобы пользоваться ножом, и постоянно жуёт сырую ворвань, так что насквозь пропах ей, то с отвращением отпрянул прочь. Ты считаешь его грубым мужланом, который не в состоянии связать двух слов на родном языке, ты опустил бы перед ним глаза, чтобы не пришлось с ним заговорить. Нет, даже просто представить его здесь, в Риме невозможно, это всё равно, что мысленно соединить оба конца мира. Иногда я забываю, где сейчас нахожусь, но до сих пор вижу его таким, каким запомнила, хоть это и невероятно.

Он всегда держал данное мне слово, и я довольна, что смогла кое-что сделать для него. Весной, как только море вскрылось ото льда, мы починили корабль, вышли в море, и довольно легко добрались до Эриксфьорда. Когда мы вернулись в Братталид, Эрик принял меня в свою семью, будто родную дочь. На самом деле, согласно его понятиям, так и было. Не ко всем вдовам относятся так хорошо, но в семействе Эрика научились великодушию у него самого, и когда пришло время, Эрик устроил мне свадьбу, будто я его родная дочь, но об этом позже. Когда я рассказала, что для нас сделал Торстейн Чёрный, Эрик был готов отблагодарить его как угодно, что бы я для него ни попросила. Именно так Торстейн получил от Эрика ферму, и с тех пор к нему стали отпроситься, как к родственнику хёвдинга.

Я боялась возвращения в Братталид из-за дурных новостей, которые мы принесли, но, когда мы сошли на берег, оказалось, что наша история не стала неожиданностью. Когда люди спустились на берег, чтобы помочь вытащить корабль на сушу, шёл дождь. Тела молча вынесли и уложили на землю. В сыром воздухе повис запах смерти, и очень скоро над тем местом, где мы стояли, закружились мухи. Я не помню, как именно я озвучила эту новость, но буду до самой смерти помнить лица Эрика и Тьёдхильд, когда они услышали это. Ни один не произнёс ни слова, и не пожаловался. Эрик Рыжий стоял неподвижно и смотрел на море. Тьёдхильд, казалось, ушла в себя, и я помню, как рассматривала её лицо, тонкую морщинистую кожу, обтягивающую череп, мне казалось, я привыкла видеть во всём смерть. Затем я почувствовала, как кто-то положил руку мне на плечо, я оглянулась и увидела Лейфа. Он смотрел на меня серьёзно, но без скорби. Я знала, он тяжело переживает потерю обоих братьев, но уверена, что никогда и никому не покажет своих чувств. Он сказал мне:

– Тебе пришлось нелегко, Гудрид, – чего никто мне ни разу не говорил, а затем взглянул на своих родителей. – Гудрид, – продолжал он, – давай отойдём ненадолго? Я хочу кое-что сказать тебе.

Озадаченная его словами, я отправилась с ним, мы поднимались от берега по песчаной тропинке, среди чертополоха и лапчатки.

– Тебе выпало тяжёлое возвращение домой.

– Да и тебе нелегко, – сказала я.

– Гудрид, твой отец...

Как только он заговорил, я сразу догадалась, что он хочет сказать, и поняла, что должна была узнать об этом раньше. Если бы я не была настолько поглощена своим горем, своей несправедливой судьбой, я смогла бы понять, что Торбьёрн тоже повстречался со своей судьбой той же зимой.

– Как это случилось? – спросила я поспешно, и Лейф мельком взглянул на меня сквозь моросящий дождь.

– Так ты знала?

– Мой долг знать об этом, – сказа я неопределённо.

– Он отправился в Хвалси к Торкелю поохотиться на тюленей. Сразу после Йоля была добрая охота. Он дошёл до лунки в паковом льду, до неё было меньше мили от берега. Когда Торбьёрн не вернулся к закату, его стали искать, и раб нашёл его – твой отец упал в воду и утонул. Его тело всё ещё плавало. Поскольку вы христиане, его принесли сюда, и Эрик позволил нам с матерью похоронить его на церковном кладбище в Братталиде.

Я молчала. Я должна была заплакать, но слёз не было. Возможно, у меня их не осталось вовсе. Охотник часами стоит с копьём в руке возле одной из такой лунок, ожидая, когда животное всплывёт на поверхность. У него есть всего миг, чтобы нанести удар, а если он промажет, то зверь сделает вдох и скроется под водой. Всё это время охотник в одиночестве стоит неподвижно и пристально наблюдает за лункой, отверстием с тёмной водой. Карлсефни как-то сказал, что это похоже на то, будто ты наблюдаешь за дверями в ад. Ты видишь, как появляются и исчезают жуткие твари, – тюлени движутся подо льдом, они кажутся кошмарными созданиями с бездонных океанских глубин. Порой кажется, что круглое отверстие начинает расти, будто туннель или зеркало, это словно смотреть в радужную оболочку собственного глаза. Он сказал, что человек может шагнуть в лунку по своей воле не потому, что поскользнулся, а потому, что его тянет туда, и ничего нельзя поделать. Карлсефни не был знаком с моим отцом, но я говорила с ним о смерти Торбьёрна, как и обо всём былом.

Не уверена, что вообще понимала своего отца. Торбьёрн жаловался, что никогда не знал своего отца Вифила, вольноотпущенника, бывшего раба. Я ощущала себя виноватой, что не почувствовала его смерть, и долгое время пыталась представить, как это случилось. Я видела эти круглые отверстия во льду, и убитых тюленей, когда их привозят к дому. Ни разу не видела, как их убивают, это не женское дело. Я не могу представить напряжённые часы ожидания. Я даже не уверена, была ли смерть Торбьёрн случайной. Он всегда казался мне чужим, а его мысли непостижимыми. Я никогда не могла взглянуть на жизнь с его точки зрения, и долгое время чувствовала, что должна была попытаться что-то сделать, чтобы спасти его, правда, не знаю, что.

Когда Лейф рассказал мне об этом, я ничего не ответила. Наедине со мной он мог быть удивительно внимательным, никоим образом не давил на меня, мы молча поднялись к церкви, возле которой под земляным холмиком лежал мой отец. Торбьёрна похоронили недавно, когда земля оттаяла. Когда я подошла к свежей насыпи, то не плакала и не причитала. Я стояла, будто застыла, словно ледяной холод проник в мою кровь и превратил живую плоть в мёртвое тело. Я ничего не чувствовала к отцу, внутри царила пустота, я не могла представить его ни на небесах, ни блуждающим за пределами нашего мира, и с тех пор я больше не могла представить его образ.

Конечно же, я унаследовала всё, чем владел мой отец, а также ферму Торстейна в Санднесе, и теперь я стала полноправным членом Эриковой семьи в Братталиде, так что первый раз в жизни могла щедро раздавать подарки. Я унаследовала отцовскую щедрость и тщеславие, посему наслаждалась своим богатством. Торстейн Чёрный сказал мне, что не хочет возвращаться в Западное поселение. Он похоронил Гримхильд там, и сказал: "Ей будет спокойнее, если я не буду её тревожить". Думаю, схватка с призраком собственной жены, гораздо сильнее потрясла его, чем я думала. Тогда я была озабочена собственными трудностями, к тому же, будучи молодой, мало задумывалась о том, каково ему. Но я отдала ему ферму. Я спросила Эрика, может ли Торстейн Чёрный работать на моей земле в Стокканесе, ведь теперь я жила в Братталиде. Эрик сразу же согласился, так что с тех пор Торстейн Чёрный поселился в Стокканесе. Когда я покинула Гренландию, я отдала ему имение в собственность, до сих пор я не слышала о его смерти, должно быть, он всё ещё жив.

Торстейна Эриксона похоронили рядом с моим отцом возле церкви, а его людей чуть в стороне, дальше от стены. Теперь там покоится много мужчин и женщин, которых я знала. Кому я расскажу эту историю, когда никто из них не услышит её? Кого она тронет? Плохо пережить своих друзей, Эриксонов. Теперь ты можешь себе представить, каково это? Никто не может, пока это не случится. Кто теперь в этом мире знает меня, кроме моих сыновей? Что для них прошлое? Так, несколько историй, которые я рассказывала им в детстве, которые они помнят лишь наполовину. Они возьмут половину от той половины и расскажут своим детям, и, может быть, какая-то часть попадёт в другую историю, которую услышат их внуки. Много поколений, как сказал мне Торстейн Чёрный. Ни одна женщина не может желать большего, и всё же, кто для меня те люди, о которых я никогда не узнаю? Когда я была молода и у меня были маленькие дети, я считала, что самое главное в жизни – будущее, их будущее. Но теперь мне кажется, что самый важный период моей жизни остался в Зелёной стране, а будущее принадлежит кому-то другому. Надеюсь, когда я умру, то буду покоиться с миром. Думаю, нет ничего хуже, чем блуждать среди людей призраком, о котором уже никто не помнит.

Я веду себя как несчастная старуха, Агнар. Перестань писать, и скажи мне вот что. Если хочешь, напомни мне, что я христианка, или наложи на меня епитимью. Ты не можешь? Не важно. Тогда лучше расскажи мне о вине, о разных виноградниках, которых ты упоминал, как собрать хороший урожай. Как ты узнал обо всём этом? Ты перепробовал все сорта? Расскажи мне.