Текст книги "Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы"

Автор книги: Максим Оськин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

Что же касается непосредственно практических мероприятий по борьбе с дезертирством, то Ставка признала необходимой организацию в тылу практики тщательных осмотров деревень и городов для поиска дезертиров. После занятия императором Николаем II поста Верховного главнокомандующего в августе 1915 года, все структуры империи стали подчиняться Ставке. Приказом начальника Штаба Верховного главнокомандующего ген. М. В. Алексеева от 27 ноября 1915 года во исполнение Высочайшего повеления, предписывалось принять решительные меры «по организации военно-полицейского надзора в тылу армий для прекращения бродяжничества отсталых нижних чинов и для задержания и немедленного осуждения военно-полевым судом мародеров и беглых». Этот приказ предусматривал организацию в тылах корпусов военной полиции из чинов полевых жандармских эскадронов. На усиление таковым частям посылались чины железнодорожной и уездной полиции эвакуированных губерний. Кроме того, полагалось установить патрулирование на военных дорогах летучими конными разъездами, проводить обыски в городах и станциях войскового района, ввести комендантский час для военнослужащих с девяти часов вечера. [315]315
  Приказы начальника Штаба Верховного главнокомандующего за 1915 год. СПб. 1915, № 290.


[Закрыть]

Штабы фронтов, которых в августе 1915 года стало уже три, тесно взаимодействовали с гражданскими властями ближайшего тыла. Если учесть, что тылом Северного фронта была столица империи – Петроград, тылом Западного фронта – Москва (историческая столица Российского государства), а тылом Юго-Западного фронта – Киев («мать городов русских»), то легко предположить, что чуть ли не вся Европейская Россия с ее основными жизненными центрами испытывала на себе давление военных властей. В частности, широко развивалась сеть борьбы с дезертирством.

Оперативная пауза зимы 1916 года позволила отладить систему и отдельные ее элементы если не до идеала, то до необходимого уровня. При этом военная власть в вопросах, относившихся к Вооруженным силам, безусловно, доминировала над гражданскими властями. Например, заведующий военно-судной частью штаба главнокомандующего армий Западного фронта от 29 апреля 1916 года сообщал московскому губернатору, что «в целях уменьшения скопления на этапах арестованных нижних чинов, задержанных без достаточных оснований», требуется, чтобы полиция своевременно сообщала информацию этапным комендантам, которым после задержания передавали дезертиров. Информация должна была содержать «точные сведения о том, кем и по каким причинам доставленный подвергся задержанию, за кем он должен числиться содержанием, и препровождать этапному коменданту копию постановления судебного следователя или иного должностного лица об арестовании задержанного». [316]316
  Мосгорархив, ф. 17, оп. 93, д. 80, лл. 1–1 об.


[Закрыть]

Командование старалось всеми силами оздоровить обстановку в Вооруженных силах, обескровленных в период Великого Отступления. Оппозиционная пропаганда, распространявшаяся на фронте организациями Земгора и приходившими из тыла резервистами, действовала против властей. Любой неуспех раздувался и гипертрофировался в негативную сторону до неимоверной величины. Так что порой приходилось действовать жестко, а то и жестоко.

Тех солдат, что подпадали под карательные меры военного законодательства в особенно тяжелых статьях, не жалели. По меньшей мере, так следует из приказов Верховного главнокомандования; исполнение же приказов и распоряжений неизбежно было менее жестким на порядок. Так, в конце 1915 года Ставка приказывала: «Беглых и мародеров немедленно предавать военно-полевому суду при ближайшем этапном или штатном городском коменданте или уездном воинском начальнике… Приговоры военно-полевых судов, немедленно приводимые в исполнение, предавать широкой огласке, в особенности в запасных маршевых частях». [317]317
  Сборник руководящих приказов и приказаний VII армии, б.м., 1917, с. 58.


[Закрыть]

Рано или поздно все тайное становится явным. Уловки солдат распознавались, и Ставка выпускала приказы, которые карали бы применение данных уловок в последующем. Переход к позиционной борьбе, позволивший упорядочить организацию тыла и усилить контроль над Действующей армией, также оказался на стороне руководства. В итоге 12 января 1916 года вступил в силу новый закон о дезертирстве, «изменивший юридическую конструкцию понятия побега. По прежнему закону побег являлся формальным преступлением, зависящим исключительно от продолжительности времени самовольного отсутствия, а не от свойства умысла. По новому же закону побегом признается самовольное оставление военнослужащим своей команды или места служения, учиненное с целью уклониться вовсе от военной службы, или от службы в Действующей армии или только от участия, хотя бы и временно, в военных действиях. Самовольное же оставление своей команды, не имевшее ни одной из указанных целей, признается самовольной отлучкой». [318]318
  См.: Циркуляры Главного штаба за 1916 год, б.м., 1916, с. 177.


[Закрыть]

Новые указания не могли дать результатов немедленно. Требовалось некоторое время, чтобы распоряжения Ставки дошли до войск, находившихся не только на фронте, но и в тылах, и в гарнизонах. В первую голову – сведения о практическом применении закона о дезертирстве от 12 января. Пока же следовало ждать. Так, 3 февраля 1916 года министр внутренних дел со ссылкой на военного министра сообщил губернаторам, что в последнее время наблюдается «значительное усиление побегов» призывников из эшелонов. [319]319
  РГВИА, ф. 2003, оп. 2, д. 754, л. 24.


[Закрыть]К весне инерция была, в основном, преодолена. Новый виток дезертирства в самых разнообразных формах начнется в конце года, уже после остановки Брусиловского прорыва и неудачи Румынского похода.

Возможно было уклоняться от боя и во время самих сражений. Необходимо было только найти повод для того, чтобы остаться в тылу. Неудивительно, что с самого начала войны командование указывало, что легкораненые должны добираться до лазаретов сами, а для выноса с поля боя прочих раненых должны существовать специальные люди – санитары. Все бойцы обязаны участвовать в огневом бою, а потому любое ослабление подразделения на каком-либо участке легко могло привести к тактическому поражению.

Но часть солдат во время боев оставалась в траншеях, мотивируя это любыми средствами. Например, в «Записке по поводу выполнения операций на Юго-Западном фронте в декабре 1915 года и на Северном и Западном фронтах в марте 1916 года» указывалось: «Необходимо обратить больше внимания на выучку, тренировку и особенно на воспитание нижних чинов… в группе генерала Плешкова во время боев были задержаны комендантом группы более четырехсот человек беглых солдат…» Еще в одной из дивизий триста человек скопились у питательного пункта в то время, как дивизия была в бою. Неудачные наступательные операции на Стрыпе и Нарочи не могли не повлиять на рост такого, так сказать «внутреннего дезертирства», при котором солдат находится в расположении своего соединения, но не участвует в сражении. Как видно из «Записки», основной мерой воздействия на нижних чинов должно было стать их соответствующее «воспитание». Одним из методов воспитания являлась упомянутая выше порка розгами.

Таким образом, ввиду широкого распространения таких пагубных явлений, как дезертирство и уклонение от участия в бою, в мае 1916 года были внесены новые изменения определенного характера в Воинский устав о наказаниях. В преддверии решительного наступления на Восточном фронте Верховное главнокомандование стремилось до предела усилить численность боевых группировок предназначенных для удара армий. Теперь за соответствующие действия и призывы к бегству, сдаче или уклонению от боя законодательство, безусловно, предусматривало смертную казнь. Под уклонением от боя отныне понимались и самострелы.

Ив 1916 году явление «палечников», то есть солдат, намеренно наносивших себе легкие ранения, чтобы убыть в тыл хотя бы на время, а еще лучше навсегда, имело сравнительно широкие масштабы. Как говорит участник войны, это обстоятельство «начало принимать в мировую войну настолько грозный характер, что были установлены самые суровые наказания, то есть полевой суд с высшей мерой наказания». [320]320
  Изместьев П. И.Очерки по военной психологии (некоторые основы тактики и военного воспитания). Пг, 1923, с. 15.


[Закрыть]Жестокостью репрессалий командованию удалось несколько сбить волну самострелов. По крайней мере таких масштабов, как в 1915 году, «пальчики» уже не имели.

Кроме того, как уже говорилось на примере «Записки по поводу выполнения операций на Юго-Западном фронте в декабре 1915 года и на Северном и Западном фронтах в марте 1916 года», обыкновенно часть солдат уклонялись от боя. Уходя из окопов во время атаки и возвращаясь уже после ее окончания, люди тем самым ослабляли ударную мощь подразделений в самый необходимый момент. Нельзя, конечно, сказать, что это могло существенным образом сказаться на судьбе операций, однако пресекать негатив необходимо в корне. В итоге, командование всех уровней предлагало расстреливать уклоняющихся от боя солдат «на глазах нижних чинов их частей». [321]321
  ГАРФ, ф. 826, оп. 1, д. 368, л. 23; Сборник руководящих приказов и приказаний 7-й армии, б.м., 1917, с. 149.


[Закрыть]

Нисколько не оправдывая поведения солдат, можно заметить, что явления подобного рода чаще всего являлись реакцией на реальное ведение боевых действий, на очевидную бесплодность и бессмысленность атак, влекущих за собою бесцельные жертвы. Например, во время атак 7-й и 9-й армий Юго-Западного фронта на Стрыпе практически отсутствовала артиллерийская поддержка наступавшей пехоты. А в Нарочской наступательной операции Северного и Западного фронтов артиллерия была выведена на позиции столь бездарно, что не сумела помочь взявшей передовые окопы противника пехоте. Да и командование часто оставляло желать лучшего. Отсюда и уклонение рядовых от боя – заведомо бесперспективного в тактическом отношении.

Впрочем, расстрелы, невзирая на грозные заявления высших штабов, все-таки применялись достаточно редко. Во-первых, солдат и без того не хватало. Во-вторых, зачастую невозможно было доказать умышленность вины оставшегося в тылу на время боя солдата. Отсюда и требование преимущества «воспитания» перед репрессиями. Решение о смертной казни принималось на самом высоком уровне, в штабах не меньше дивизионного, поэтому начальникам даже и психологически тяжело было принимать подобные резолюции. Все тот же ген. В. И. Гурко пишет, что вынесение смертного приговора бежавшему с поля боя – «это, однако самая крайняя мера, и в обязанности начальника входит использование всех мыслимых способов для предотвращения ситуации, требующей применения смертной казни. Пренебрежение данным правилом может иметь самые прискорбные последствия, и бессмысленное кровопролитие, которое может от этого проистечь, без сомнения, ляжет тяжелым бременем на совесть начальника, который его допустил». [322]322
  Гурко В. И.Война и революция в России. Мемуары командующего Западным фронтом. 1914–1917. М., 2007, с. 34–35.


[Закрыть]Как нелегко сравнивать это высказывание с практикой в РККА в 1941–1945 гг.

В армиях союзников и противников также старались не прибегать к частым расстрелам по суду. Одно дело – застрелить бегущего с поля боя бойца в пылу сражения, и совсем иное – хладнокровно осудить его на расстрел уже по окончании столкновения. Поэтому для такого судебного решения требовались либо яркое и явное выражение вины (дезертирство из Действующей армии глубоко в тыл), либо неоднократное уклонение от боя.

Так, в Германии во время Первой мировой войны смертные приговоры выносились в случае перехода к противнику, оставления осажденной крепости или оставления поста перед наступающим врагом. Осажденных крепостей у Германии не было; единственное исключение – Летценский укрепленный район с центром в форте Бойен в кампании 1914 года. Летцен и не подумал сдаваться, сыграв важную роль в исходе Восточно-Прусской наступательной операции августа 1914 года, выигранной немцами. Случаи перехода к противнику являлись единичными исключениями. Как пишет исследователь, «в итоге к смерти приговаривались только те солдаты, которые пытались повторно дезертировать, но и то это практиковалось далеко не во всех случаях. В итоге за все четыре года Первой мировой войны трибуналы вынесли только сто пятьдесят смертных приговоров немецким солдатам. Но из них казнены были всего лишь сорок восемь человек, все остальные были помилованы, а казнь была заменена тюремным заключением». [323]323
  Васильченко А.Штрафбаты Гитлера. Живые мертвецы вермахта. М., 2008, с. 15.


[Закрыть]

Так как на фронте военное командование действовало более-менее успешно, то с мая 1916 года борьба с уклонистами стала переноситься далее в тыл. Следовательно, к делу борьбы с дезертирством подключались и гражданские власти. Ставка и командование военных округов просили губернаторов принять меры по проведению облав усилиями полиции. По задержании дезертиры немедленно доставлялись подлежащему воинскому начальнику, откуда они, как правило, отправлялись обратно на фронт, будучи переведенными в разряд штрафованных. Так, по всей России в июне 1916 года были задержаны 5239 нижних чинов без документов. И в то же время из маршевых рот до пункта назначения могли не доходить порой до двадцати пяти процентов всего состава. [324]324
  ГАРФ, ф. 102, 4-делопроизводство, оп.1915, д. 267, лл.1–3.


[Закрыть]В обстановке нараставшего наступления на Юго-Западном фронте эти цифры представлялись достаточно большими. Брусиловский прорыв требовал людей для своего развития, а намечавшееся вступление в войну Румынии – образование дополнительных контингентов для поддержки нового союзника.

Из указанных пяти с лишним тысяч задержанных солдат далеко не все являлись дезертирами, так как статистика была общей и учитывала всех, в том числе отпускников и солдат, направленных в тыл с разнообразными поручениями, от закупки фуража до передачи писем офицерскими денщиками и порученцами. Например, в Московской губернии за вторую половину 1916 года были задержаны не более семисот дезертиров: май – 85, июнь – 89, июль – 66, август – 88, сентябрь – 60, октябрь – 91, ноябрь – 113, декабрь – 99 человек. Тем не менее и эта цифра признавалась весьма грозной. В итоге Ставка требовала увеличения усилий по поиску дезертиров. Телеграмма из штаба Минского военного округа московскому губернатору от 22 ноября 1916 года гласила: «Наштаверх признает крайне необходимым вновь организовать самые тщательные осмотры деревень и городов для сыска и направления в армию всех самовольно отлучившихся и уклоняющихся нижних чинов… Прошу принятия самых широких мер для производства тщательных и частных облав для приведения в исполнение требований наштаверха. О результатах облавы прошу срочно уведомить меня… Начштаб генерал-лейтенант Мориц». [325]325
  Мосгорархив, ф. 17, оп. 93, д. 51, лл. 181, 191.


[Закрыть]

Соответственно, воинские начальники также обязывались сотрудничать с гражданскими властями в деле розыска и поимки уклоняющихся от службы солдат. При всем том инициатива командования не ограничивалась, даже поощрялась. Затухание боевых действий на всех фронтах, кроме Румынского фронта, осенью, позволило удвоить деятельность военных и гражданских властей. Штабы фронтов и армий заваливали подчиненные инстанции соответствующими инструкциями. Например, приказом по Особой армии от 8 октября 1916 года за № 108 предписывалось: «Приказываю командирам частей о всех пропавших без вести нижних чинах доносить по возможности безотлагательно, вслед за их исчезновением, выяснить обстоятельства такого исчезновения назначением по горячим следам дознания, а также непосредственно от себя входить в сношение с подлежащими полицейскими и воинскими начальниками о розыске без вести пропавших нижних чинов на их родине, в месте их приписки или в месте последнего жительства. В случае установления признаков самовольной отлучки или иного преступного деяния безотлагательно сообщать подлежащим губернаторам на распоряжение о лишении семейств отлучившихся казенного пайка».

Окончание активных боев на Юго-Западном фронте позволило в полной мере применить в зоне ответственности главко-юза ген. А. А. Брусилова те же меры, что уже были созданы для бездействовавших с июля месяца Северного и Западного фронтов. Бичом атакующих частей оставалось массовое уклонение отдельных солдат непосредственно от сражения. В масштабах фронта это уклонение исчислялось уже тысячами людей. Непрерывное движение в войсковых тылах резервов, лазаретов, меняющих исходные позиции корпусов, рабочих команд, кавалерии и артиллерии, создавали некий организационный хаос, в котором люди могли достаточно легко затеряться.

Поэтому в ноябре 1916 года и на Юго-Западном фронте были образованы особосборные команды нижних чинов армий фронтов, предназначенные для задержания солдат, бродяжничавших в войсковых районах и районе общего тыла фронтов. Очевидно, что таких «бродяг» насчитывалось значительное количество, раз для их поимки создавались специальные воинские команды. И опять-таки налицо «внутреннее дезертирство», выражающееся в том, что боец находится внутри системы Действующей армии, на фронте. Однако вдали от передовых окопов, а значит, и от личного участия в бою, угрожающем жизни человека.

Разумеется, что эти команды должны были ловить и явных дезертиров. Дабы не перегружать боевые подразделения ненужным элементом, все задержанные солдаты передавались в переменный состав этих команд, а затем – в исправительные роты. Именно здесь уклонистов «перевоспитывали», и наверняка этот процесс являлся болезненным, раз люди находились среди тех солдат, что их, собственно, и задерживали (понятно, что в состав таких особосборных команд входили лишь наиболее испытанные солдаты, верные властям). Наконец, после проведенной с уклонистами и дезертирами соответствующей работы их передавали в запасные батальоны фронта, откуда они уже отправлялись в свои части. [326]326
  РГВИА, ф. 2003, оп. 1, д. 20, лл. 241–245.


[Закрыть]

Увеличение масштабов дезертирства в конце 1916 года проходило на фоне усиления контрмероприятий, предпринимаемых военными властями, в связи с упорядочением общей позиционной обстановки. Тем не менее психологическое разочарование итогами кампании 1916 года, оцениваемое не с точки зрения общекоалиционной стратегии истощения противника, а с позиций понесенных армиями Юго-Западного и Румынского фронтов громадных потерь (не менее 1 200 000 чел.), оказалось столь велико, что количество дезертиров возрастает. Дж. Скотт подметил, что существенный рост данной тенденции как обыденной формы классового сопротивления, свидетельствует о переводе такого сопротивления на качественной иной уровень: «Если речь идет о нескольких браконьерах, поджигателях или дезертирах – это, конечно, еще не классовая борьба. Но если такое становится устойчивым стереотипом социального поведения, то очевидно, что подобное явление имеет прямое отношение к классовому конфликту». [327]327
  Скотт Дж.Оружие слабых: обыденные формы сопротивления крестьян // Крестьяноведение. Теория. История. Современность. Ежегодник 1996. М., 1996, с. 31.


[Закрыть]Вскоре грянет Февральская революция, а за ней и Октябрь – явное выражение классовой борьбы.

Видя усиление масштабов уклонения от воинской службы, войсковое командование также пыталось оказать влияние на понижение дезертирства посредством смычки с тылом. Зимой 1916–1917 гг. взаимодействие между военными и гражданскими властями, при доминировании первых достигло своего максимума. Если же учесть, что Ставка все более и более властно вмешивалась в дела всей страны, то необходимо признать, что милитаризация общества и государства шла по нарастающей. Потому-то «военный коммунизм» Советской республики и диктаторские режимы белых правительств в период Гражданской войны психологически воспринимались легче, нежели это могло бы быть достигнуто без предварительной «подготовки сознания» широких масс российского населения Первой мировой войной.

В начале 1917 года военные власти вновь просили Министерство внутренних дел усилить облавы на дезертиров. В качестве первопричины здесь выступала необходимость пополнения Действующей армии. Так как сил полиции уже не хватало, министр внутренних дел направил письма командующим военными округами о содействии местным полицейским властям в деле проведения облав. [328]328
  РГВИА, ф. 2000, оп. 3, д. 3069, лл. 14–17.


[Закрыть]

Таким образом, в тылу дезертиров ловили уже совместно полиция и военные команды. С одной стороны, это говорит о масштабах дезертирства. С другой стороны – о нараставшем кризисе царского режима, чья полиция не могла надлежащим образом исполнять свои функции. Но это что касается глубокого тыла, той тыловой зоны, которая, согласно «Положению об управлении войск в военное время», вообще входила в зону ответственности гражданских властей и, следовательно, правительства.

Первые преграды ставились на самом фронте, во фронтовой зоне. Причем, чем активнее велись боевые действия, тем шире был поток дезертиров. На наш взгляд, не потому, что люди боялись передовой, а, скорее, потому, что определенный хаос организации, неизбежно присутствующий в ходе активных боевых действий, облегчал попытку дезертира скрыться и благополучно выбраться в тылы.

Зимой 1917 года бои велись лишь на одном фронте – только что образованном Румынском фронте. Бои здесь были неудачны, в ходе почти всей осени русские и румыны отступали под ударами австро-болгаро-германцев, войсковые тылы кишели перебрасываемыми обозами, эвакуируемыми ранеными, продфуражными транспортами, румынскими беженцами. После падения Бухареста отступление к Бессарабии превратилось уже в кашу, очерчиваемую тонкой линией сражающихся корпусов. Море румынских беженцев (более миллиона человек) захлестнуло русские тылы.

Продовольственные затруднения, вызванные развалом железнодорожной инфраструктуры и переходом морских путей в руки противника, усугубили ситуацию в отношении успеха сопротивления. Соответственно, поток дезертирства здесь мог только расти – Румынский фронт будет упорядочен лишь весной. Служивший в Уссурийской конной дивизии на Румынском фронте один из будущих вождей Белого движения вспоминал: «К концу 1916 года дезертирство из армии приняло такие размеры, что наша дивизия была снята с фронта и направлена в тыл для ловли дезертиров и охраны бессарабских железных дорог. Мы ловили на станции Узловая до тысячи человек в сутки». [329]329
  Семенов Г. М.О себе. Воспоминания, мысли и выводы. 1904–1921. М., 2007, с. 50.


[Закрыть]

Обратим внимание на объемы. Дезертиров ловят уже не специальные команды, а целые дивизии. Тысяча человек в сутки – это обычное явление. Разумеется, что из этих тысяч солдат реальными дезертирами являлись немногие, большинство – это простые уклонисты или, в той терминологии, «бродяжничающие нижние чины». Пример – 8-я армия ген. A. M. Каледина, сыгравшая ключевую роль в Брусиловском прорыве, а в ноябре переброшенная в Румынию. По данным штаба 8-й армии, с начала войны по 15 мая 1917 г. (двадцать девять месяцев) из армии дезертировали 25 946 человек. В том числе за декабрь 1916-го – февраль 1917 г. – 3135 чел – 12 % от общего числа. [330]330
  Френкин М. С.Революционное движение на Румынском фронте 1917 г. – март 1918 г. М, 1965, с. 33.


[Закрыть]

Чтобы иметь наглядное представление о царившем на Румынском фронте хаосе, можно посмотреть «Юношеский роман» В. П. Катаева, воевавшего тогда в Румынии. А именно – на страницы, посвященные отступлению от рубежа порта Констанцы и Траянова вала. Ввиду неорганизованного отступления сам будущий выдающийся советский писатель, по сути, превратился в такого «бродяжничающего нижнего чина».

Пытаясь сбить волну дезертирства (зачастую – опять-таки из маршевых команд при следовании на фронт из воинских эшелонов), военное командование предприняло попытку такой операции как широкое распространение соответствующей информации в тылу. Сведения о дезертирах передавались на места его постоянного проживания и довоенной работы. Следовательно, определенная ставка делалась на «сознательность» земляков дезертира, которые могли (и, по мысли властей, должны были) выдать уклониста властям в случае его появления в родных местах.

Так как передача информации в централизованном порядке объективно являлась невозможной, то обязанности в этом плане перекладывались на плечи непосредственных командиров соединений, где служил дезертир. Соответственно, вся ответственность за объявление пропавшего без вести солдата дезертиром должна была лечь на этих низших начальников. Так, приказ командарма-2 ген. В. В. Смирнова по 2-й армии от 16 декабря 1916 года указывал: «Со своей стороны, рекомендую начальникам отдельных частей самим сообщать о совершенном позорном побеге их нижних чинов сельским и городским властям преступника для извещения всех его родных и родственников, а также земляков». [331]331
  ГАРФ, ф. 826, оп. 1, д. 371, л. 32.


[Закрыть]

Речь идет о спокойном фронте. Эта 2-я армия входила в состав Западного фронта ген. А. Е. Эверта. Последняя широкомасштабная операция Западного фронта – наступление под Барановичами в конце июня месяца. После того Западный фронт вел лишь позиционную борьбу – изнурительную, но все-таки не влекущую за собой больших человеческих потерь. А. Б. Асташов приводит динамику количества задержанных дезертиров (в неделю) по двум северным военным округам:

Отсюда следует вывод исследователя: «Всего же по Двинскому военному округу с октября 1916 года до 5 марта 1917 года задерживали в среднем по 1504 человека в неделю, а с марта по июль 1917 года – 1410 человек… Динамика дезертирства показывает, что основную роль в развале русской армии сыграла не революция. Причины были глубже, чем революционная пропаганда или подрывная деятельность противника. Главным фактором послужил крестьянский состав русской армии, не выдерживавший тягот современной войны. Как и раньше, солдат подчинялся в своем настроении больше сезонным циклам, нежели гражданскому долгу». [332]332
  Асташов А. Б.Русский крестьянин на фронтах Первой мировой войны // Отечественная история, 2003, № 2, с. 80.


[Закрыть]

На наш взгляд, верный вывод А. Б. Асташова нуждается в уточнении. Хотя первопричиной бегства с фронта и послужили тяготы войны, но после Февральской революции стало гораздо больше способов для уклонения от воинской службы. Кроме того, карательный меч государства ослаб до невообразимых пределов. Отсюда и распространенное мнение о развале армии в период революции. Невозможность (а то и откровенное нежелание) революционных властей справиться с дезертирством наряду с законотворчеством периода двоевластия и создала ту обстановку, в которой «подчинение» солдата-крестьянина «сезонному циклу» могло быть реализовано в многовариантной и практически не наказуемой атмосфере.

Понимая, что в родных деревнях их уже будут ждать, многие дезертиры скрывались в больших городах, где, кроме прочего, было легче затеряться. В период войны губернские города, не говоря уже о столичных, сильно разрослись в плане населения. Рабочие оборонных предприятий, беженцы, военнопленные, воинские команды – все это создавало массу вариантов для укрытия от полицейского ока. Наиболее привлекательными городами являлись многонаселенные Петроград и Москва. Так, Министерство внутренних дел сообщало в Канцелярию московского генерал-губернатора 16 февраля 1917 года: «При произведенных {полицией}… обходах в декабре 1916 года мест, могущих служить для укрывательства преступных лиц, были задержаны 1030 человек по сомнению в их личности. И в числе их оказались 40 самовольно явившихся в Москву, 90 – скрывающихся от отбытия воинской повинности и 83 – самовольно отлучившихся из своих частей нижних чинов {в январе 1917 года были задержаны 675 человек, в том числе 29, 55 и 33, соответственно}…» И далее… «Кроме того, чинами наружной полиции при ежедневных обходах своих участков задержаны отлучившихся нижних чинов в декабре 1916 года 793 и в январе с. г. 352». [333]333
  Мосгорархив, ф. 16, оп. 152, д. 20, лл. 62–62 об.


[Закрыть]

Разочарование войной, усталость страны и народа от ее ведения, усиливавшийся кризис транспорта и, следовательно, снабжения, усугублялись моральным надломом. Антиправительственная пропаганда, обрушившаяся теперь уже непосредственно и на царскую семью, пиком чего стало убийство Г. Е. Распутина высокопоставленными придворными лицами, лишь усиливала антивоенные настроения. Ведь очевидно, что сама по себе Первая мировая война как таковая в массовом сознании была связана прежде всего с царем и его волей и авторитетом.

Каждый солдат видел, что ему лично участие в войне ничего не несет, почему интересы России в целом ассоциировались с интересами каждого солдата-крестьянина и вообще с интересами крестьянства. Либеральная буржуазия, стремившаяся уничтожить если не царизм, то как минимум неподконтрольного ей монарха, каковым и являлся император Николай II, не понимала, что с падением царизма ведение войны для народа будет являться бессмысленным. Привыкнув распоряжаться интересами страны за спиной монархического режима, оппозиция рубила сук, на котором сама же и сидела, все-таки восемьдесят процентов крестьянского населения в сташестидесятимиллионнои стране – это громадная сила традиционно консервативной инерции, чем впоследствии прекрасно воспользовались большевики и сталинское правительство при построении тоталитарного общества в СССР.

Наиболее дальновидные лидеры оппозиции, как П. Н. Милюков и А. И. Гучков, готовили поэтому только дворцовый переворот, но и их убеждение в том, что ситуацию удастся удержать под контролем, было максимально наивным. И, главное, ни один оппозиционный лидер не смог надлежащим образом расценить то простое обстоятельство, что в данный момент в государстве находились двенадцать миллионов вооруженных крестьян, недовольных войной вообще и «господами» в частности. При этом особенной разницы между помещиками и либерал-буржуа в глазах нации не существовало. Военные с тревогой, а потом просто с горечью отмечали влияние данного фактора на жизнь страны и функционирование Действующей армии: «…под впечатлением этой пропаганды и усталости войной в войсках развилось в тревожных размерах дезертирство. Причем дезертиры являлись в деревне лучшими проводниками идей пораженчества, так как надо же им было дома прикрыть свое преступление какими-либо идейными мотивами». [334]334
  Данилов Ю. Н.Великий князь Николай Николаевич. М., 2006, с. 389.


[Закрыть]

Действительно, именно дезертиры явились самыми лучшими проводниками настроений пораженчества и пессимизма в тылу, что, собственно, и усугублялось оппозиционной печатью. Деревня реагировала на усиленно распространявшиеся слухи наиболее остро, хотя и не выказывая своего бурлившего недовольства затянувшейся войной, на поверхности общественной жизни. Ведь антиправительственные мотивы одновременно являлись и антивоенными. Возможно, еще и – разрешением аграрного вопроса, наилучшим методом чего признавался так называемый «черный передел». Всего этого лидеры оппозиции не понимали и не желали понять.

Тем не менее общее число дезертиров с июля 1914 по февраль 1917 г. вопреки усилиям Думы «раздуть» факты и говорить о двух миллионах человек (например, А. Ф. Керенский и в эмиграции утверждал, что до Февраля дезертировали не менее 1,2 млн чел.) было сравнительно невелико. По различным подсчетам, цифра колеблется в пределах около двухсот тысяч, и в это число, видимо, входят не только беглецы из окопов, но и запасные, оставлявшие воинские эшелоны по пути на фронт.

До Февральской революции, согласно официальной статистике, в среднем уровень дезертирства – не более шести с половиной тысяч человек в месяц. Это достаточно низкий уровень для крестьянской нации, не сознававшей причин и последствий своего участия в мировом конфликте (не говоря уже о принципиально не нужном и неперспективном вмешательстве Российской империи в борьбу между Германией и Западной Антантой). После революции объемы дезертирства возрастают как минимум в пять раз. [335]335
  Головин Н. Н.Военные усилия России в Мировой войне. М., 2001, с. 184.


[Закрыть]