Текст книги "Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы"

Автор книги: Максим Оськин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

Командир всегда должен быть впереди своих людей. И в победах, и в поражениях. Неудача может случиться у каждого, любой может оказаться в плену по несчастному стечению обстоятельств, но каждый ли достойно переносит ее? Генерал Самсонов застрелился, не сумев выйти из «котла»: быть может, и «малодушно», как пишет об этом А. А. Керсновский, но зато ответив перед своими людьми и присягой собственной жизнью. Или – быть взятым в плен с оружием в руках, как комкор-15 ген. Н. Н. Мартос, также потерявший управление перемешавшимися войсками? Сдаться в плен самому и отдать приказ о капитуляции – это слишком большая разница.

После Августовской операции командарм-10 был отправлен в отставку, где ген. Ф. В. Сиверс вскоре застрелился, переживая горечь поражения. Представляется, что можно было бы сделать это и пораньше, еще до Августовского разгрома. Дело в том, что именно командарма-10 выставили «стрелочником» за поражение. И сделал это не кто иной, как его непосредственный начальник – главнокомандующий армиями Северо-Западного фронта ген. Н. В. Рузский, виновный в поражении 10-й армии не менее, нежели ее командир.

Напомним, что осенью 1914 года главнокомандующий Северо-Западным фронтом ген. Н. В. Рузский указывал, что «можно было бы объявить всем, что такие пленные по окончании войны будут преданы суду, как сотворившие побег, что и следовало бы установить законом». Достаточно вспомнить о руководстве генерала Рузского в Галицийской битве (выход из намеченного начальником штаба Юго-Западного фронта ген. М. В. Алексеевым «котла» 4-й австрийской армии ген. М. фон Ауффенберга), Варшавско-Ивангородской операции (запоздание с переброской резервов в Варшаву, что едва не привело к ее взятию ген. А. фон Макензеном) и Лодзинской операции (деблокада 2-й русской армии совершилась лишь благодаря инициативе командарма-5 ген. П. А. Плеве, в то время как растерявшийся штаб Северо-Западного фронта был готов к любым последствиям). Наконец, о командовании армиями Северо-Западным фронтом в начале 1915 года – поражение в Августовской операции (именно главкосевзап запретил командарму-10 отступать, когда еще можно было избежать «котла») или лобовые атаки в 1-й Праснышской операции, обескровившие три русские армии и расстрелявшие последние запасы снарядов. О роли штаба Н. В. Рузского в развязывании шпиономании и принудительного выселения будет сказано в 3-й главе.

Выходит, все те нераненые солдаты, что угодили в плен по вине своего главкома, также должны были быть преданы суду после победы? В завершение своей «боевой» карьеры ген. Н. В. Рузский в феврале 1917 года сыграл одну из решающих ролей в драме отречения императора Николая II и, следовательно, падения российской монархии. Вот это – верное понятие присяги! Своими неумелыми действиями в руководстве войсками идти от поражения к поражению, а в довершение предать своего сюзерена и Верховного главнокомандующего, сваливая на него одного малоудачный ход войны. Один факт выдвижения таких людей на высшие государственные (в том числе и военные) посты ярко подтверждает несомненный факт кризиса российской монархии в начале двадцатого столетия. Тех людей, что, получив от данного режима все возможные преференции (лишь четыре полководца были награждены орденом Св. Георгия 2-й степени, в том числе и бездарный генерал Рузский), не замедлили с предательской сдачей своего императора в лапы революции.

И лишь начальник Штаба Верховного главнокомандующего ген. Н. Н. Янушкевич существенно смягчал акценты, предлагая всего только лишать семьи добровольно сдавшихся в плен пайков и пособий. А так как установить «добровольность» пленения практически не представлялось возможным (кто бы об этом рассказал?), то, разумеется, эта мера фактически не могла иметь следствием непосредственных репрессалий. К чести генерала Янушкевича никогда не воевавшего и не командовавшего войсками, он понимал, что репрессии будут чрезмерно несправедливой мерой. Поэтому тяжелейшие репрессалии по воле генерала Янушкевича, выпали на долю населения прифронтовых районов, о чем будет идти речь в 3-й главе, но не военнослужащих. Положение Совета министров от 15 апреля о лишении пайка семей нижних чинов, добровольно сдавшихся в плен, и дезертиров в отношении военнопленных предусматривало, что лишение пайка должно «следовать лишь в случаях безусловной, подтвержденной очевидцами верности факта». [75]75
  Россия. Главный штаб. Циркуляры за 1915 год. Пг, 1915, с. 682.


[Закрыть]Тот же тезис повторялся и приказом начальника Штаба Верховного главнокомандующего за № 63. Где их было взять, этих очевидцев?

Конечно, репрессалии были необходимы. Хотя бы только для того, чтобы не проиграть войну, так как ее цели и задачи были непонятны крестьянскому населению страны и уже одно только это понижало степень «моральной упругости» войск, по выражению ген. Н. Н. Головина. Не зная и не понимая целей войны, крестьянин и не желал драться до последнего, делая это, как правило, по примеру своего командира. Подтверждение – сопротивление все того же 20-го армейского корпуса почти без надежды на спасение, где командиры до последнего момента оставались со своими бойцами.

С убытием офицера из строя пленение рядовых являлось, к сожалению, нередким явлением. И потому командование должно было декларировать репрессии, а порой и применять их. Но, во-первых, кому-кому, но не бездарностям должна принадлежать инициатива таких мер. Во-вторых, декларация – это одно, а законодательное оформление – совсем другое.

Противник быстро понял слабину русской военной машины – сочетание выдающегося упорства и мужества русского солдата в бою с его же нежеланием бесцельно умирать непонятно за что.

Командиры должны были предупреждать сдачи в плен. Например, телеграмма командарма-3 ген. Р. Д. Радко-Дмитриева по своим войскам от 31 декабря 1914 года сообщала, что в последнее время увеличилось число случаев, когда противник подбрасывает прокламации с предложением сдаваться в плен. Необходимо, чтобы офицеры разъясняли солдатам, что все это ложь. Командарм распорядился всех пленных и перебежчиков, у которых будут обнаружены такие прокламации, расстреливать на месте. Генерал Радко-Дмитриев указывал: «Разъяснить нижним чинам, что попавшим в плен ведется строгий учет и оценивается обстановка их пленения, а потому, если бы вопреки ожиданиям нашелся способный соблазниться сдачей без сопротивления с оружием в руках до последней крайности, то такому чину не может быть возврата на родину». [76]76
  Цит. по: Войтоловский Л.По следам войны. Походные записки 1914–1917. Л., 1925, с. 140.


[Закрыть]Примечательно, что о «возврате на родину» пишет болгарин. Сам генерал Радко-Дмитриев после вступления своей родины – Болгарии в войну на стороне Германии уже не мог туда вернуться.

Действительно, как отмечают русские документы, некоторые неприятельские пленные имели с собой прокламации, способствовавшие разложению русских войск. Прежде всего – австро-венгерские офицеры, которые тем самым решали и параллельную задачу недопустимости добровольной сдачи в плен со стороны собственных солдат, ибо Австро-Венгрия в данном отношении столкнулась с той же проблемой, что и Россия. Эти люди вели антивоенную пропаганду среди русских солдат, сообщая им заведомо неверную информацию о жизни в плену. Тут достаточно вспомнить гитлеровские листовки, предлагавшие советским бойцам сдаваться в плен. Факт гибели как минимум шестидесяти процентов советских военнопленных в фашистском плену отчетливо дает цену этим заверениям, в наши дни, к сожалению, иногда поднимающуюся на щит пропагандистами власовщины, антисоветизма и коллаборационизма. Русским командованием отдавались приказания обыскивать пленных, включая раненых и офицеров, причем расстреливать тех, у кого будут найдены прокламации. [77]77
  См.: Граф Келлер. М, 2007, с. 1087.


[Закрыть]

Увеличение количества военнопленных побудило Ставку принять меры для предупреждения добровольных сдач в плен. В преддверии новой кампании, в которую Российская империя вступала, переживая кризис вооружения, командование только и могло делать упор как на угрозу репрессий. Что же еще оставалось делать, если победить не сумели, а оборонной промышленности не развернули? В итоге 9 марта 1915 года войска получили телеграмму Верховного главнокомандующего, где говорилось, что, «…согласно Высочайшему повелению, всех нижних чинов, добровольно сдавшихся в плен неприятелю, – выдворять по их возвращении из плена в Сибирь на поселение». [78]78
  См.: Воскобойников Г. Л.Казачество в Первой мировой войне 1914–1918 гг. М., 1994, с. 144.


[Закрыть]Забавно, но телеграмма стала следствием эйфории от взятия австрийской крепости Перемышль. Русскими трофеями стали семь генералов и сто пятнадцать тысяч пленных солдат и офицеров. Подчеркивалось, что «особенно напряженная деятельность по сопровождению военнопленных была после падения крепости Перемышль и сдачи находившейся там австрийской армии, когда в день приходилось эвакуировать по пятьсот офицеров с пятьюстами денщиками и до десяти тысяч нижних чинов в разных направлениях. Эта эвакуация военнопленных из Перемышля продолжалась в течение девяти дней». [79]79
  Отчет деятельности штаба временного военного генерал-губернатора Галиции в период времени с 29 августа 1914 года по 1 июля 1915 года. Киев, 1916, с. 12.


[Закрыть]В этот момент, ставший последним крупным успехом русской Действующей армии в кампании 1915 года, и последовала телеграмма с угрозами великого князя Николая Николаевича. Наверное, Главковерх предчувствовал, что очень скоро уже он будет терять по двести тысяч пленных в месяц. 19 апреля австро-германцы прорвали оборону 3-й русской армии под Горлице. Начинался период Великого Отступления на восток.

Угроза репрессий по отношению к добровольно сдававшимся на практике имела лишь одно последствие, но зато очень весомое. А именно – отказ от помощи своим военнопленным, дабы не подавать повода для новых сдач. Англо-французы, напротив, активно помогали своим людям, оказавшимся в германском плену. И потому, что потеряли пленными много меньше русских, и потому, что их люди знали, за что воюют, а исключения (французская крестьянская глубинка) были невелики по объему.

Как видим, 72,8 % составляли русские пленные. Нельзя забывать, что еще не менее 1 000 000 пленных находились в Австро-Венгрии. Уже лишь по одним цифрам видно, что русские пленные не могли получать от своего государства надлежащих масштабов помощи и поддержки. Но, помимо того, и в первую голову ведущую роль играла государственная политика – предупредить сдачи в плен, чтобы выиграть войну. Иного выхода не было, раз плохо воевали, и не хватало вооружения.

Соответственно, обращение с русскими пленными было иным, нежели с представителями других держав Антанты. Особенно в Германии. Основная причина того, что с русскими пленными обращались хуже, нежели со всеми остальными: другие государства принимали государственные программы материальной и правовой помощи своим людям. А в России никто не заботился об этом – такова была государственная политика. Более того, все пленные заведомо находились под подозрением, а для тех, кто добровольно сдался в плен, указом от 15 апреля 1915 года семьи лишались права на получение государственного пособия («пайка»): «Жестокое обращение к русским военнопленным было во многом обусловлено полной их бесправностью и отсутствием со стороны России каких-либо действенных мер по защите своих подданных». [80]80
  Васильева С. И.Военнопленные Германии, Австро-Венгрии и России в годы Первой мировой войны. М., 1999, с. 67.


[Закрыть]Другое дело, что этот указ не мог быть примененным в сколько-нибудь широких размерах.

Сдачи в плен в кампании 1915 года, принявшие совершенно безобразные размеры, не могли оставаться вне внимания командования. Объективно эти сдачи явились неизбежным следствием неготовности страны к войне и нераспорядительности правительства и командования по исправлению сложившейся к июлю 1914 года ситуации. С апреля по сентябрь включительно русские армии пятились от вооруженного до зубов врага, не имея в надлежащем размере ни артиллерии, ни винтовок, ни боеприпасов. Отвратительно подготовленные пополнения, необученные и необстрелянные, бросались в топку кипевших боев и сгорали без следа.

Союзники не торопились с помощью, ссылаясь на нехватку вооружения и предпочитая штурмовать турецкие Дарданеллы, не забывая, что Черноморские Проливы по итогам победы были обещаны России, но понимая, что торг всегда уместен и лучше прибрать к рукам все, что возможно. Лишь упорство тех, кто желал драться, не позволило австро-германцам ни прорвать русский фронт, ни вывести Российскую империю из войны. Но платой за это стали громадные потери, особенно пленными.

Оперативная пауза зимы 1915–1916 годов, прерываемая локальными ударами (наступление на Стрыпе 7-й и 9-й армий Юго-Западного фронта; Нарочская наступательная операция армий Северного и Западного фронтов), позволила укрепить Действующую армию. Развернувшаяся оборонная промышленность дала вооружение, запасные пехотные полки – резервистов, опыт войны выдвинул на большинство командных постов талантливых командиров, которых не хватало в начале войны на высших должностях.

Однако Верховное главнокомандование по-прежнему опасалось, что неблагоприятная ситуация Великого Отступления может повториться. В войска продолжали поступать указания, угрожавшие личному составу наказаниями за пленение при определенных обстоятельствах. Так, в начале 1916 года, как отмечалось в приказах по фронтам, «начальник Штаба Верховного главнокомандующего признал необходимым, чтобы во всех случаях добровольных сдач в плен, а также и в случаях совершения иных преступлений при сдаче в плен обязательно назначались бы в порядке Военно-Судебного устава дознания или предварительные следствия с целью собрания всех необходимых данных для суждения виновных по окончании войны или по возвращении из плена». Видно, что появляется новая правовая составляющая – «иные преступления при сдаче в плен», и очевидно, что данный тезис должен был трактоваться расширительно, то есть так, как это было бы в каждом конкретном случае установлено следственными органами.

Лишь теперь, помимо приказов, суть и смысл которых рядовым бойцам должны были разъяснять офицеры, которые зачастую этого не делали, так как фронтовой опыт показывал, что указания Ставки могут быть и не применимы для окопов, в войсках стали распространяться специальные брошюры. Эти книжечки, предназначенные прежде всего для резервистов (все те, кто хотел драться, остался в рядах Действующей армии к исходу кампании 1915 года), умело сочетали угрозы со страхом. Но в любом случае в таком вопроснике для молодых солдат и ратников (брошюры составлялись по образцу «вопрос – ответ», так как считалось, что именно данная методика наиболее понятна и восприимчива для солдат) о проблеме пленения говорилось, что сражаться необходимо штыками и даже зубами, ни в коем случае не сдаваясь в плен. В вопроснике приводились, в частности, следующие тезисы:

«Можно ли сдаваться в плен? Ни под каким предлогом! Плен для солдата – величайший позор, и сдавшийся в плен – изменник Государю и Родине. Лишь только тот может быть взят в плен, кто тяжко ранен или контужен, истекает кровью и не в силах сопротивляться».

«Какое наказание тому, кто сдается в плен? Смертная казнь».

«Как поступают немцы и турки со сдавшимися добровольно в плен? Они их или прикалывают, или вешают, или расстреливают, или же голодом морят».

«Что лучше – умереть в бою с честью и славой или в плену у немцев или турок с позором и от голода? Лучше умереть в бою, так как смерть не страшна, а страшен позор… живым в плен не сдаваться, помни, что это страшный позор». [81]81
  Краткие сведения для молодых солдат и ратников при четырехнедельном сроке обучения. М., 1916, с. 9.


[Закрыть]

Очевидно, что основной упор был сделан на моральном факторе – позоре пленения и оценке плена как измены. Фактов смертной казни для сдавшихся в плен не было, и каждый солдат это знал. А ларчик открывался просто – надо наступать, а не отступать, надо умело руководить войсками, а не впадать в панику при малейшей трудности, надо дать личному составу сильную технику, а не отбиваться ружейным огнем от тяжелых гаубиц.

Кампания 1916 года снизила количество потерь пленными впятеро. Это и был результат не столько пропаганды, так как в окопах любая наносная шелуха слетала в мгновение ока, сколько возросшего воинского искусства русских войск, повышения уровня воинского искусства командования, насыщения Действующей армии вооружением и боеприпасами. И главное – перехвата стратегической инициативы, так как в наступлении войска несут больше кровавых потерь, но гораздо меньше – пленными (исход Восточно-Прусской наступательной операции августа 1914 года – это результат абсолютно некомпетентного командования на Северо-Западном фронте во всех высших звеньях).

Что касается обращения противника с русскими военнопленными, то оно было жестоким, но сведения об этом существуют самые противоречивые. И до сих пор невозможно дать верную оценку содержания пленных в неприятельских державах. Суть плена 1914–1918 гг. одна: «Нормальной формой содержания пленных в мировую войну было не временное, а постоянное заключение со строгим режимом, во многих отношениях носившее характер тюремного. Такое положение пленных было следствием шпиономании и национальной ненависти, распространенной во всех государствах. Плен воспринимался как наказание». [82]82
  Васильева С. Н.Военнопленные Германии, Австро-Венгрии и России в годы Первой мировой войны. М., 1999, с. 18.


[Закрыть]

С одной стороны, нормы международного законодательства нарушались, и нарушались порой грубо и недостойно. Но нарушали все. Издевательства существовали, и достаточно тяжелые. Но это также было характерно для всех воюющих стран. Приведем пример с турецким фронтом. Считалось, что хуже всего было в турецком плену. Попавший в турецкий плен врач с минного заградителя «Прут» (погиб в неравном бою с германскими крейсерами в начале войны) вспоминал: «Положение пленных матросов и солдат было невыносимым. За малейшее ослушание их били палками по пяткам, что многих приводило к сумасшествию или еще хуже – к смерти… При таких условиях, как содержались пленные, начали появляться болезни – например, тиф… Болезни усиливались еще жестоким обращением с пленными». [83]83
  Цит. по: Родина, 1993, № 8–9, с. 134–135.


[Закрыть]С другой стороны, современный исследователь В. В. Беляков пишет, что хорошее отношение к турецким пленным в период Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. откликнулось в Первую мировую войну. «Эффект плена» – «когда на Кавказском фронте не отмечалось вопиющей жестокости противников…». [84]84
  Военно-исторический журнал, 2007, № 4, с. 37.


[Закрыть]Судя по всему, истина посередине.

Что касается германского плена, о котором непременно отзываются в негативном ключе. В. П. Галицкий пишет: «В Германии, например, было традиционно плохое отношение к русским военнопленным. Лагеря для них располагались в неприспособленных помещениях, в болотистой местности; нередки были издевательства, избиения и, конечно, плохое питание». [85]85
  Последняя война Российской империи. М., 2006, с. 254.


[Закрыть]

Все это верно, перечень исчерпывающий. Но даже и здесь следует разобраться подробнее.

Лагеря в «неприспособленных помещениях» располагались в первые полгода войны, когда германское военно-политическое руководство еще питало слабые надежды на блицкриг. Как только стало ясно, что конца войне не видно и предстоит жить в военное время неопределенно долгое время, стали немедленно проводиться соответствующие организационные мероприятия. Все технические улучшения в лагерях были проведены весной-летом 1915 года.

Лагеря в болотистой местности – это штрафные лагеря. Сюда отправлялись те, кто подвергался наказаниям за попытки к бегству, неповиновение произволу администрации, но основной контингент штрафных лагерей составляли случайные люди, отправляемые в них как ответная мера на эксцессы с австро-германскими пленными в русских лагерях. Например, реакцией немцев на события при строительстве Мурманской железной дороги – образование особого офицерского лагеря в Ганновере с тяжелыми условиями. Повторим, что на этом строительстве погибло семнадцать тысяч немецких пленных (по германским данным – более тридцати тысяч).

Современники и исследователи проблемы справедливо отмечают, что содержание неприятельских военнопленных в России было лучшим, нежели русских пленных – в странах Центрального блока. Так, Т. Я. Иконникова пишет: «В целом результаты посещения дальневосточных лагерей различными делегациями обществ Красного Креста в 1915 – начале 1917 г. говорили о том, что содержание как офицеров, так и нижних чинов было нормальным и отвечало правовому статусу военнопленных, определенных в Брюссельской декларации и Гаагской конвенции 1907 года „О законах и обычаях сухопутной войны“. Условия пребывания в плену российских военнопленных были несравненно хуже». [86]86
  Иконникова Т. Я.Военнопленные 1-й мировой войны на Дальнем Востоке России (1914–1918). Хабаровск, 2004, с. 119.


[Закрыть]Бесспорно, но и в России были свои так называемые лагеря смерти. Это Тоцкий лагерь в Казахстане, Сретенск, Красноярск, Ново-Николаевск, Мурманская железная дорога, остров Нарген в Каспийском море. Здесь погибла основная масса неприятельских пленных, не вернувшихся из русского плена. Но правда и то, что смертность пленных в русских лагерях являлась следствием произвола администрации, в Германии – частью продуманной государственной системы и пропаганды.

Помимо того, в России существовал климатический фактор, сочетавшийся с национальным распределением неприятельских военнопленных. Так, Ю. В. Киреева говорит: «В начале войны поступавшие с полей сражений сравнительно небольшие партии военнопленных без труда размещали в заранее предназначенных для этого пунктах. Причем пленных славянской национальности оставляли исключительно в пределах Московского и Казанского военных округов, тогда как немцев, австрийцев, а равно и венгров высылали в округа Сибири и Туркестана». [87]87
  Последняя война Российской империи. М., 2006, с. 83.


[Закрыть]Это – национальный подход.

В громадной Российской империи он умело накладывался на географию. Немцы справедливо жаловались, что в то время как русские пленные содержатся в хорошем климате Европы, австро-германцы отправляются в Сибирь с ее морозами зимой и жарой летом. Таким образом, российское «правительство в лице царской администрации предполагало размещать пленных на местах, отдаленных от административных и экономических центров, но это стало невозможным из-за необустройства и неприспособленности этих мест к принятию огромного количества военнопленных. Проблема теплого жилья в условиях Сибири явилась главной. Жизни тысяч пленных оказались в полной зависимости от ее разрешения. Условия содержания пленных солдат и офицеров противника в Сибири не отвечали принятым международным нормам о содержании военнопленных». [88]88
  Гергилева А. И.Военнопленные Первой мировой войны на территории Сибири. Автореферат дисс. к.и.н. Красноярск, 2006, с. 13.


[Закрыть]Лагеря зимой 1915 года не отапливались ни в Германии и Австро-Венгрии, ни в России. Иными словами, «в положении военнопленных большую роль играл региональный фактор. Например, в России положение пленных было невыносимо в условиях Сибири и Средней Азии, а на Дону и Северном Кавказе положение пленных выгодно отличалось в лучшую сторону». [89]89
  Крючков И. В.Военнопленные Австро-Венгрии, Германии и Османской империи на территории Ставропольской губернии в годы Первой мировой войны. Ставрополь, 2006, с. 132.


[Закрыть]Стоит ли удивляться, что немцы искусственно, то есть субъективными действиями, создавали подобные условия для русских пленных, что в России для австро-германских пленных существовали объективно?

Издевательства и избиения в австро-германских концентрационных лагерях отмечаются всеми современниками. Практиковалось ограбление пленных, вплоть до одежды и обуви. В концлагерях отбирали сапоги и шинели, если их не отобрали ранее. Взамен – тонкие одеяла, по одному на двух пленных. Все это было нормальной практикой, утвержденной свыше. Даже охрана первоначально составлялась из лиц, наиболее негативно настроенных к иностранцам (например, венгры в Австро-Венгрии).

Обычно при указании на обращение с русскими пленными указывают на источники бывших пленных, и отчеты Чрезвычайной следственной комиссии сенатора Кривцова – для расследования случаев нарушения противником законов войны, созданной в 1915 году по примеру союзников по Антанте. Однако письма австро-германских пленных из России также говорили о том, что плохое питание, бьют нагайками и кнутами, масса болезней, нет врачей, нет одежды и обуви, многочасовая работа, деньги присваиваются начальством. Отчеты же правительственных комиссий всегда неизбежно носили пропагандистский оттенок, имея целью оказание давления на неприятельские страны. Хотя здесь сообщались правдивые факты, но подобные отчеты составлялись всеми воюющими державами, и все они перечисляли правду.

Львиная часть эксцессов, во-первых, совершалась при пленении и этапировании в лагерь, нежели в нем самом, где уже открыто действовали нормы международного законодательства. Во-вторых, постепенно количество истязаний стало понижаться. Так, посетившие в 1915 году германские концлагеря российские сестры милосердия отметили, что наказания стали сокращаться с июня 1915 года. Одна из сестер, П. Казем-Бек, дала общую характеристику немецких концентрационных лагерей для военнопленных. Внешне – сравнительно хорошая обстановка, которая сосуществовала параллельно с системой издевательств администрации: «Те же жестокие наказания, тот же голод, тот же внешний порядок».

Но этой же сестрой были отмечены и противоречия, характерные и для России. В Германии существовал показательный лагерь – солдатский лагерь Кроссен, в который немцы всегда привозили представителей нейтральных государств и Красного Креста. Были лагеря, куда русских сестер под надуманными предлогами не пустили. Даже была проведена эвакуация одного лагеря в предвидении такого посещения. Например, концлагерь Лугум-Клостер в Шлезвиге, где условия содержания были особенно жестокими.

Иными словами, лагеря были самые разные. Были офицерские лагеря с невыносимым содержанием, были – в бывших санаториях, «золотые клетки», были лагеря в крепостных фортах. Кто-то в офицерских лагерях терзался невозможностью бежать, кто-то играл в теннис. Сравнительно неплохо пленные были расположены в Познани, где местное польское население сочувствовало им. П. Казем-Бек в качестве хорошего лагеря особенно выделила концлагерь Шпротау, где комендантом был барон Притвиц. Характеристика: «В лагере большой порядок, отношение к пленным хорошее, к столбу не привязывают». [90]90
  Казем-Бек П.Поездка по Германии во время войны русской сестры милосердия. Пп, 1916, с. 36, 54.


[Закрыть]

Тем не менее официально упор делался на негативе. Например, о докладе в Петрограде, в Главном управлении Красного Креста, протопресвитер Вооруженных сил вспоминал: «Сестра Ганецкая нарисовала потрясающую картину физических и нравственных угнетений и страданий, переживавшихся имевшими несчастье попасть в плен нашими воинами». [91]91
  Шавельский Г.Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Нью-Йорк, 1954, т. 2, с. 205.


[Закрыть]Это – посещение 1916 года, когда уже работала Комиссия Кривцова. Когда в державах Центрального блока резко ухудшилось питание, но усилилась трудовая эксплуатация русских военнопленных. Сведения же Казем-Бек – 1915 года, когда система содержания и обращения только устанавливалась.

Таким образом, постепенно число и формы наказаний русских пленных, часто являвшиеся издевательством, стали уменьшаться. Как только осенью 1915 года стало ясно, что война затягивается, в лагерях начались послабления. Привязывание применялось очень редко. Две трети кладбища составляли умершие от тифа; до половины пленных болели туберкулезом. Иными словами, эпидемии болезней накладывались на плохое питание.

Даже свидетельства современников относительно периодов ужесточения и послабления лагерного режима зачастую противоположны. Приведем оба примера: «Когда война приняла затяжной характер и для немцев стало ясно, что им не удалось раздавить весь мир одним ударом своего мощного кулака, начало замечаться некоторое ослабление в системе истязаний наших пленных. Каждый раз, когда на фронте у немцев было не все благополучно, это отражалось в лагерях уменьшением количества пыток». [92]92
  Базилевич М. Л.Положение русских пленных в Германии. Пг., 1917, с. 33.


[Закрыть]И напротив: «В дни немецких побед обращение с нами администрации лагеря было самым вежливым, гуманным, даже ласковым, но зато, когда на фронте немцев били, когда они несли крупные поражения, их обращение с нами резко изменялось: сыпались на нашу голову всякие репрессии и ограничения. Особенно увеличивались эти репрессии, если в эти дни кто-нибудь из пленных офицеров совершал свой побег». [93]93
  Успенский А. А.В плену. Каунас, 1933, ч. 1, с. 53.


[Закрыть]То есть полностью полагаться на сведения бывших военнопленных нельзя. Так, как говорит А. А. Успенский, те русские офицеры, что служили в наиболее храбро дравшихся частях, переводились в специальные лагеря с ухудшенным содержанием – например, лагерь Гнаденфрей в Верхней Силезии. Но он же сообщает, что первая могила в их лагере – это конец 1916 года – самоубийство английского офицера. В плену всегда плохо, но смертей почти не было. Везде наблюдалась своя практика. Отсюда и противоречивые показания.

Основные наказания по исходу первого года войны (если говорить о правительственной политике, а не о произволе администрации) – это за сопротивление лагерному режиму, нежелание работать и попытку побега. Все эти наказания были упомянуты международным законодательством о ведении военных действий и, толкуясь расширительно (а это было неизбежно), применялись, не особенно противореча международному праву. Например, статья 5 Гаагской конвенции о законах и обычаях сухопутной войны от 18 октября 1907 года сообщала: «Военнопленные могут быть подвергнуты водворению в городе, крепости, лагере или каком-либо другом месте с обязательством не удаляться за известные определенные границы; но собственно заключение может быть применено к ним лишь как необходимая мера безопасности и исключительно, пока существуют обстоятельства, вызывающие эту меру». Разве сопротивление лагерному режиму не должно иметь следствием «необходимые меры безопасности»?

Статья 6 напрямую указывала, что пленных можно принуждать к работам в неприятельском государстве, за исключением командиров. Действительно, германцы принуждали работать русских унтер-офицеров, хотя это было запрещено нормами международного права (лишь – с добровольного согласия), но русских офицеров работать никто не заставлял – об этом вообще нет сведений. Наоборот, австро-германцы выполняли требования международного права о выплате офицерскому составу денежного содержания. В Германии пленные обер-офицеры получали 50 рублей в месяц, штаб-офицеры – 75, генералы – 125 рублей. В России для неприятельских офицеров действовали те же самые нормы, установленные 73-й статьей Положения о военнопленных от 7 октября 1914 года. Правда, на эти деньги все равно почти ничего нельзя было купить, но все-таки они несколько скрашивали скудность продовольственного пайка. В то же время в России в отдельных лагерях коменданты принуждали к работам и офицеров, пусть это и носило единичный характер. Так, к 1 января 1916 года в Российской империи на работах в военных округах числились 521 офицер и 984 083 солдата противника. [94]94
  Последняя война Российской империи. М., 2006, с. 84.


[Закрыть]

Офицеры могли работать добровольно, но кто может поручиться за эту «добровольность», хотя такие случаи, несомненно, были; о них говорит, например, бывший немецкий военнопленный Э. Двингер. Такие работы являлись переменой опостылевшего лагерного быта. Даже все та же самая русская Следственная комиссия смогла придраться лишь к произволу администрации, но не к самой системе выполнения Гаагской конвенции: «В лагерях пленные офицеры содержались в сравнительно лучших условиях, чем нижние чины. Однако недостаточность и недоброкачественность пищи, неприспособленность жилищ и неизменно грубое, направленное к унижению человеческого, в частности, офицерского достоинства обращение с пленными создавали для русских офицеров в течение многих месяцев плена невыносимо тяжелую жизнь, помимо физических и моральных страданий. Особенно удручающе действовала на офицеров та зависимость, в которой они находились от приставленных к ним германских и австрийских фельдфебелей. Последние всячески старались проявить свою власть над всякими офицерами и не упускали случая, чтобы подчеркнуть тем или иным способом свою роль начальников над ними». [95]95
  См.: Обзор действий Чрезвычайной следственной комиссии с 29 апреля 1915 года по 1 января 1916 года. Пг, 1916, т. 1, с. 212.


[Закрыть]Особенно тяжело офицерам было в крепости, где они оставались без прогулок и действовал тюремный режим. Зато они не работали.