Текст книги "Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы"

Автор книги: Максим Оськин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

Преждевременный выход России из войны не сразу изменил положение русских военнопленных. После Октября, когда большевистским правительством было заключено перемирие на фронте, и особенно после Брестского мирного договора 3 марта 1918 года бывших пленных отправляли в Россию партиями через нейтральные страны. Однако первыми отправились на родину раненые, больные, инвалиды. Здоровые солдаты еще оставались в плену.

После Брестского мира немцы продолжали удерживать в своих руках массу русских военнопленных. То же самое делали и союзники после капитуляции Германии. Суть проблемы в том, что каждый надеялся, что победителя не будут судить. Казалось, что Россия уже вышла из войны, заключив «похабный мир», по выражению председателя советского правительства (Совета народных комиссаров) В. И. Ленина, но русские пленные в основной своей массе продолжали оставаться в неприятельских странах.

Немцы удерживали русских пленных вплоть до Ноябрьской революции 1918 года, не желая лишаться дармовой рабочей силы. К 1921–1922 гг. в Германии и Австро-Венгрии еще оставались около шестисот тысяч русских пленных, в большинстве своем калеки и больные, которые не имели возможности самостоятельно добраться до родины. Последние взаимные пленные вернулись на свою родину только в 1922 году, причем обмен производился на территории Латвии и Литвы.

Феномен массового пленения, как один из наиболее негативных следствий Первой мировой войны, сыграл свою роль в развитии европейского тоталитаризма в двадцатом столетии. Обычно говоря о тоталитаризме, почему-то упоминают три государства – национал-социалистическую Германию, фашистскую Италию и большевистско-коммунистический СССР. Однако тоталитарные тенденции широко распространились в Европе. Это и многочисленные сателлиты Германии по Второй мировой войне (Финляндия, Венгрия, Словакия, Болгария, Румыния, Хорватия). Это и покорное сотрудничество с оккупантами в Чехии, Голландии, Бельгии. Это и национальный коллаборационизм Франции, спасшейся от статуса союзника фашизма исключительно благодаря генералу Ш. де Голлю. Это и фашистская государственность Испании и Португалии. Это и молчаливая помощь немцам со стороны Швеции. Это и прогерманские настроения в британской элите. Однако обо всех этих странах в контексте фашизма в современной Европе «не принято» вспоминать. Виноватыми остаются немцы и теперь еще русские после соответствующих постановлений Парламентской ассамблеи Совета Европы, где, кажется, забывают, что Российская Федерация делает один из наиболее крупных взносов в общеевропейскую организацию.

Массовые подвижки Первой мировой войны стали условием формирования новой массовой психологии. Верно пишет О. С. Нагорная: «Именно с 1914 г. с возникновением „материального противостояния“ военный плен превратился в массовый опыт, затрагивающий не только подвергнутых многолетнему заключению индивидов, но и воюющие государства и общества в целом. Лагеря военнопленных стали объектом массированной пропаганды и особой подсистемой воюющего общества, выполнявшей принципиально важные в условиях нового типа войны функции экспериментальной площадки для военных медиков и обеспечения военной экономики дешевой рабочей силой (до 90 % пленных стран Восточного фронта были привлечены к принудительному труду). Именно здесь обнаруживаются множественные признаки так называемых тотальных институтов, в рамках которых была сформирована огромная масса людей с пониженным порогом восприятия насилия и потенциально готовых к репрессиям». [271]271
  Россия и война в XX столетии. Взгляд из удаляющейся перспективы. М., 2005, с. 31–32.


[Закрыть]Опыт Первой мировой войны был приумножен в период Второй мировой войны. Причем уже в еще более неимоверных масштабах (немцам удалось оккупировать всю Европу, за исключением Великобритании и Советского Союза) и с невероятной по любым меркам жестокостью.

Вненациональная политика советской власти в нашей стране с ее тоталитарным политическим режимом и репрессивным инструментарием как основным методом управления государством и обществом стала одной из главнейших причин поражения первого периода Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. Массовый коллаборационизм и сдачи в плен стали характерной приметой этого периода. Обращение советского правительства к российскому патриотизму, переход к национальным установкам и ценностям (в этом ряду приоритетом является восстановление статуса Русской православной церкви) наряду с расистской политикой гитлеровского режима на оккупированных территориях помогли переломить неблагоприятно складывавшийся ход войны.

Количество советских военнопленных в два с половиной раза превзошло число пленных Первой мировой войны (что, кстати говоря, вполне согласуется в соотношении с числом мобилизованных). Большая часть их пришлась на период неудач на фронте, в период отступления, как и при царизме, что также вполне логично. Существенная часть военнопленных сдались в плен вопреки уставу (неранеными), то есть с формально-официальной точки зрения – «добровольно», но фактически же – полностью выполнив свой долг перед Родиной.

Однако как и в 1915 году, практика массового пленения грозила крушением Восточного фронта, поражением в войне, гибелью государственности. При этом в отличие от Первой мировой войны, когда России грозили потеря части территории и установление финансово-экономической зависимости от Германии, поражение в Великой Отечественной войне грозило рабством народов СССР, равно как и других народов планеты, вследствие политического курса фашистского руководства режима А. Гитлера. Именно поэтому, борьба должна была быть бескомпромиссной и до последнего. Как только в нашей стране это понял каждый, ход войны был переломлен, и война закончилась Великой Победой в логове нацистского чудовища.

Перед глазами был пример Франции, в 1940 году разгромленной в кратчайшие сроки и ставшей покорным сателлитом Германии (режим Виши). Соответственно, допустить подобное развитие событий советское правительство не могло ни в коем случае. В мире оставалось лишь три крупных суверенных государства, ведших борьбу с фашизмом: СССР, Великобритания и США. Гибель любого из них делала победу коричневого монстра почти неминуемой.

Исходя из этого, государственная политика по отношению к военнопленным не могла не быть гораздо более жестокой, нежели политика царизма. Это надо помнить, оценивая действия сталинского режима по данному вопросу не с точки зрения отвлеченного гуманизма, как будто бы мы смотрим на происходившее откуда-нибудь с Марса или Луны, а с точки зрения гибели любой свободы на планете Земля, что стало бы неизбежным в случае успеха гитлеровской Германии. В СССР практика отношения к военнопленным вытекала из постановления Государственного комитета обороны от 16 июля 1941 года и приказа Ставки Верховного главнокомандования № 270 от 16 августа 1941 года «О случаях трусости и сдачи в плен и мерах по пресечению таких действий». Основные постулаты осуждения пленных как изменников Родины (заочное осуждение военнопленных как изменников):

– «сдавшихся в плен уничтожать всеми средствами»;

– «семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи»;

– семьи командиров и политработников арестовывать «как семьи нарушивших присягу и продавших свою Родину дезертиров».

Последующие распоряжения военного командования, грозившие репрессалиями военнопленным, лишь уточняли вышеуказанные документы. Например, шифрограмма Г. К. Жукова от 28 сентября 1941 года: «Разъяснить всему личному составу, что все семьи сдавшихся врагу будут расстреляны». Месяцем ранее руководитель СССР, Председатель ГКО и Верховный главнокомандующий И. В. Сталин принял решение лишать семьи сдавшихся государственных пособий. Иными словами, если в императорской России не существовало карательной политики в отношении военнопленных, но действовали репрессивные декларации и просто не оказывалось помощи пленным, то в СССР почти с самого начала Великой Отечественной войны стал проводиться жесткий государственный курс. Как известно, во исполнение данных актов была арестована и отправлена в куйбышевскую тюрьму даже супруга сдавшегося в плен нераненым офицера РККА Я. И. Джугашвили (старший сын И. В. Сталина) Ю. И. Мельцер, которая была освобождена весной 1943 года, после гибели мужа в немецком концентрационном лагере Заксенхаузен.

Однако как фашисты взяли на вооружение теоретические разработки расовой идеологемы кайзеровского периода, объявлявшего Германию «господином мира», так и советское правительство в своих действиях по отношению к пленным использовало наработки предшествовавшего периода. Таким образом, вовсе не И. В. Сталин и его соратники стали авторами идеи об объявлении военнопленных трусами и изменниками, подлежащими уничтожению по приговору военно-полевых судов даже и после войны, как это иногда утверждается в историографии. Эти идеи, как показано выше, выдвигались еще в период Первой мировой войны отдельными высокопоставленными деятелями Российской империи (как правило – генералитетом). В СССР эти идеи были воплощены в жизнь – это правда. Но и война была совсем не той – не на потерю геополитических преференций (территория, экономика, ресурсы, репарации), а на потерю суверенитета, свободы и нашей Родины – России.

Массовые сдачи в плен стали явлением, присущим русской армии в периоды тяжелых поражений в обеих мировых войнах двадцатого века. Впрочем, это верно и для ряда других ведущих стран мира: достаточно вспомнить австрийцев во время Брусиловского прорыва 1916 года или французов в период германского блицкрига во Франции в 1940 году. Следовательно, причины этого явления лежат в какой-то иной плоскости, нежели простое обвинение в трусости и измене, что было явно выгодно государственной власти вообще и военным властям в частности. «Выгодно» не в смысле сиюминутного бонуса, а в перспективе дальнейшего продолжения войны и повышения уровня боеспособности страны.

Нисколько не оправдывая солдат, сдавшихся в плен еще до исчерпания всевозможных средств ведения боя, надо отметить эти основные причины по отношению к периоду Первой мировой войны – теме нашего исследования.

Во-первых, массовые войны вовлекли в ряды Вооруженных сил огромное количество людей, ранее никогда не воевавших, а зачастую и не служивших в армии. Неудивительно, что психика этих людей, поддерживаемая инстинктами инертной и зачастую невоинственно настроенной толпы, не выдерживала напряжения современной войны. Повторимся, что люди, сдававшиеся неранеными, исполнили свой долг, пленение для них являлось трагедией, а не результатом неверных действий.

Но все-таки, во-вторых и в-главных, самой основной причиной массовых сдач в плен является предвоенная нераспорядительность военного ведомства и воинское неумение высшего командного состава. Солдаты должны были своей кровью покрывать неподготовленность страны к войне, бездарность и безволие генералитета, стратегическую бесталанность Ставки Верховного главнокомандования, кумовство и воровство чиновных мерзавцев, наводнивших тыл, и так далее. Одно из писем в тыл: «Если зря(выделено. – М.О.)сложить голову, лучше в плен сдаться, что и делают». [272]272
  ГАРФ, ф. 1807, оп. 1, д. 311, л. 82 об.


[Закрыть]Вот это самое «зря» и стало основной причиной сдачи в плен тех людей, что честно и доблестно дрались на фронте, но были вынуждены своей личной трагедией покрыть чужие грехи. А ведь до войны в царской армии не было репрессий, подобных 1929–1931 и 1937–1939 гг., ослабивших командно-интеллектуальную мощь советских Вооруженных сил перед Второй мировой войной.

ГЛАВА 2
ДЕЗЕРТИРСТВО

Объявление мобилизации в июле 1914 года подняло на войну миллионы российских мужчин. В довоенных расчетах предполагалось, что какая-то часть призывников вообще не явятся на сборные пункты. Однако, напротив, в воинские присутствия явились и масса добровольцев. В том числе – и поляки, в отношении которых вообще предполагали, что не явятся до двадцати процентов призывников. Явка на призывные пункты в целом по стране достигла девяноста шести процентов, хотя военное ведомство рассчитывало на показатель не свыше девяноста процентов. Причем во многие пункты являлись добровольцы, в русской терминологии – «охотники».

Военное ведомство должно было учесть какие-то принципы попадания на военную службу для добровольцев, жаждавших сразиться с немцами. В результате уже 18 июля 1914 года, как только выяснилось, что при мобилизации на призывные пункты явились масса добровольцев, начальник Главного управления Генерального штаба, долженствовавший занять пост начальника Штаба Верховного главнокомандующего, ген. Н. Н. Янушкевич сообщил в Главный штаб, отвечавший за учет людских контингентов: «При первом же известии об объявлении у нас мобилизации начали поступать заявления о приеме в армию в качестве добровольцев. Удовлетворение подобных заявлений, дающее выход известным чувствам, представляется весьма желательным… полагаю необходимым установить, что к приему в армию в качестве добровольцев могут быть допускаемы лишь лица, не состоящие ни в запасе, ни в ополчении 1 – го разряда и не подлежащие призыву в текущем году». [273]273
  Цит. по: Арефьев Б. В.Охотник. М. 2004, с. 73–74.


[Закрыть]

Таким образом, во время всеобщей мобилизации 1914 года, кроме запасных (людей, некогда служивших в армии и в возрасте до 43 лет), призыву также подлежали и мужчины 1894 года рождения – новобранцы. Все прочие пока могли быть приняты в Действующую армию либо добровольцами, либо вольноопределяющимися, в возрасте не менее 18 лет. Следует отметить, что причины добровольчества были самыми различными. От искреннего патриотического порыва (большинство) до своеобразного шкурного интереса. Например, известный русский писатель вспоминал: «Доброволец Раков пошел на войну, чтобы лошадь выручить: думал, что, если сам пойдет, лошадь вернут. И еще слышал, что добровольцу возле обоза можно поживиться, и пошел». [274]274
  Пришвин М. М.Дневники. 1914–1917. М., 1991, с. 85.


[Закрыть]

В русской терминологии добровольцы назывались охотниками. Возраст принимаемых в войска охотников: 18–43 года. Таким образом, как видим, для добровольцев был установлен тот же верхний возраст, что и для призывников (военное законодательство не допускало призыва в Вооруженные силы мужчин в возрасте более 43 лет), но нижний уменьшился на три года. Соответственно, чтобы не допустить пополнения войск необученными людьми (ведь по мобилизации основная масса призывников состояла из запасных, некогда проходивших военную службу), в Действующую армию предлагалось отправлять только тех, кто уже имел воинский опыт, а всех прочих – в запасные батальоны пехоты для предварительного обучения. Дело ведь в том, что, согласно существующим положениям, охотники могли быть направляемы исключительно в действующие войска и ни в коем случае – не в тыловые службы.

23 июля императором Николаем II были утверждены «Правила о приеме в военное время охотников на службу в сухопутные войска». В соответствии с этим приказ военного министра ген. В. А. Сухомлинова от 23 июля 1914 года о правилах приема охотников (добровольцев) в армию говорил, что «охотниками принимаются:

а) лица, подлежащие воинской повинности, но еще не явившиеся к исполнению таковой;

б) лица, явившиеся к исполнению воинской повинности, но от таковой освобожденные либо получившие по разным причинам отсрочки поступления на службу;

в) лица, состоящие в ополчении 2-го разряда;

г) лица, на коих не распространяется действие Устава о воинской повинности, а также отставные нижние чины…

Не принимаются:

а) имеющие менее восемнадцати и более сорока трех лет от роду;

б) лишенные всех прав состояния или всех особенных прав и преимуществ…

в) состоящие под уголовным судом или следствием;

г) подвергшиеся по судебному приговору наказанию, сопряженному с лишением права поступать на государственную службу и

д) признанные по суду виновными в краже или мошенничестве». [275]275
  ГАТО, ф. 97, оп. 2, д. 1742, лл. 9–10.


[Закрыть]Надо сказать, что попытка сохранить армию от уголовных элементов удавалась до середины 1916 года.

Бесспорно, существовали исключения. Согласно повелению императора, в качестве охотников, но исключительно с разрешения Верховного главнокомандующего могли быть принимаемы и женщины. Точно так же, но теперь уже с разрешения самого императора – и лица, чей возраст превысил 43 года либо был ниже 18 лет. Исследователь пишет, что в июле 1915 года «принципиальное разрешение на прием охотниками молодых людей с 17 лет было получено, тем не менее решение в каждом таком случае персонально принималось Высочайше по представляемому начальником Главного штаба списку. Этот возрастной ценз для приема добровольцами устанавливался ввиду того, что ранее достижения означенного возраста молодые люди не могли поступать ни в военные училища, ни в войска вольноопределяющимися». [276]276
  Арефьев Б. В.Охотник. М., 2004, с. 107.


[Закрыть]

Существовали и иные лазейки. Так, кроме центральных органов, ориентировавшихся на существующее законодательство, охотниками в войска могли зачислять командования военных округов и командиры отдельных частей, зачислявшие добровольцев в свою часть собственным приказом. Этим способом, например, пользовались мальчишки – предтечи «сынов полка» периода Великой Отечественной войны. Или казаки старших возрастов, не желавшие оставаться дома, на покое.

Одновременно, само собой разумеется, масштабы войны потребовали ликвидации льготных категорий по отношению к воинской службе, которыми перед войной была богата страна, ибо многочисленность призывников превышала необходимые для армии контингента призывников. С началом открытия военных действий, согласно закону от 1 сентября 1914 года, были отменены следующие отсрочки:

– для устройства имущественных дел;

– для вступления в духовное звание;

– для учащихся в иностранных учебных заведениях.

В войсках отношение к добровольцам было разное. В том числе и негативное. Например, М. Алданов вспоминал: «Я слышал от боевых офицеров, что в пору мировой войны самые плохие солдаты выходили из добровольцев. Думаю, что это верно: так оно было (вопреки распространенной легенде) и в период войн Революции и Империи. Дюмурье ненавидел солдат – волонтеров; недоверчиво относился к ним и Бонапарт…» [277]277
  Литература русского зарубежья: Антология. М, 1990, т. 1, кн. 1, с. 104.


[Закрыть]Ясно, что для кадрового офицера рекрут – это предпочтительное состояние нижнего чина. Добровольца просто так не ударишь по лицу. Наконец, и среди добровольцев попадались «шкурники», об одном из них рассказывалось в 1-й главе.

Наверное, сообщение М. Алданова страдает субъективизмом офицерства, которое, конечно, предпочитало иметь дело с покорно-послушной солдатской массой, на которую можно было бы успешно переносить социально-сословное отношение «барин – крестьянин». Наверное, есть здесь и доля правды: имевший ряд льгот по службе охотник (не говоря уже о вольноопределяющихся – первых кандидатах в прапорщики), резко отличаясь по своему вероятному поведению от солдат, мог выступать своеобразным центром оппозиции офицерскому влиянию на массы. Тем более что рядовой охотник воспринимался солдатами как «свой» даже в отличие от унтер-офицеров, которым в большинстве случаев рядовые нижние чины не доверяли.

Точно так же и добровольцы были разные. Напомним, например, что вольноопределяющимся у Шолохова был большевик Бунчук, который пошел на войну только потому, что иначе «все равно бы взяли». А в этом случае простой солдат Бунчук не имел бы ряда некоторых преимуществ, которые имел вольноопределяющийся Бунчук. И пошел он на фронт, чтобы разносить среди солдат пораженческие идеи, которые были взяты на вооружение ленинской партией. Сколько было таких добровольцев, «партией призванных»?

Есть и еще одно. Это – предпочтение охотниками воинского труда крестьянскому труду, который обладал в глазах крестьянства единственно высшей ценностью. Нарушение вековой традиции, согласно которой «рекрутчина» воспринималась как тяжелейшая неизбежная обязанность для некоторых крестьянских парней, еще не была полностью изжита населением российской деревни, несмотря на введение в 1873 году всеобщей воинской повинности. Интересное отношение солдатской массы к добровольцам подметил Ф. Степун: «Добровольцев солдаты презирают, потому что добровольцы пришли в батарею „зря“, потому что они ничего „настоящего“ все равно делать не могут… потому, наконец, что добровольцы эти бежали от того глубоко чтимого солдатами священного, полезного и посильного им домашнего труда, который после их побега остался несовершенным на полях и в хозяйствах». [278]278
  Степун Ф.Из писем прапорщика-артиллериста. М., 1918, с. 76.


[Закрыть]

Основная масса солдат шла на войну покорно, подчиняясь велению высшей власти. Добровольцы же сознательно бросали крестьянствование, разменивая его на «царскую службу», веками отождествлявшуюся с насильственной и вечной рекрутчиной. Данный подход для крестьян был не просто непонятен, но и противоестественен. Неудивительно, что многие охотники рано или поздно становились унтер-офицерами, а то и отправлялись в школы прапорщиков пехоты. С одной стороны, это обусловливалось их психологическими качествами воина, с другой – отношением к военной службе как таковой. Кто-то стремился на войну, а кто-то – домой, к мирному земледельческому труду. Вспомним фразу одного из героев шолоховского «Тихого Дона», Митьки Коршунова: «А по мне, так хоть сто лет воевать. Люблю!»

Конечно, не добровольчество стало «головной болью» русской армии. Напротив, Действующая армия остро нуждалась в таких людях, которых все-таки было немного. Неудивительно: крестьянская масса могла добровольно влиться в ряды Вооруженных сил в том случае, если враг угрожал непосредственно их дому. Пример тому показала Отечественная война 1812 года. Пример Крымской войны 1853–1856 гг. несколько сложнее, так как наплыв добровольцев в ополчение объяснялся намерением выйти из-под удушающего действия крепостного права.

Потому-то массу добровольцев войска увидели в Германии и Великобритании, где население отчетливо сознавало, что мировой конфликт – это схватка за гегемонию именно между этими странами. Здесь было соответствующее отношение к военнослужащим, характеризовавшееся презрением к тем, кто пытался избежать фронта. Примечательно, что в России от фронта уклонялись прежде всего представители того слоя, что пытался в борьбе с царизмом приватизировать идеологию патриотизма в свою пользу. Более всего о патриотизме «распиналась» буржуазия, и именно она же и дала максимум уклонистов – «земгусаров». Именно они вели антиправительственную пропаганду, они составляли костяк противогосударственных сил на местах, они разлагали нижние слои города своим вызывающим поведением «золотой молодежи». Можно вспомнить, что даже и Г. Е. Распутин был убит одним из таких уклонистов (по слабости здоровья, которая, впрочем, не помешала убить человека) – Ф. Ф. Юсуповым и отлынивавшим от фронта гвардейцем, великим князем Дмитрием Павловичем (гвардия тогда стояла в окопах под Ковелем).

В ведущих империалистических державах молодежь действовала под импульсом милитаристской пропаганды. В Германии из добровольцев составляли целые корпуса. Английская армия до начала 1916 года, когда была введена всеобщая воинская повинность, вообще состояла из одних добровольцев – сорок дивизий добровольцев. Поэтому германская и британская армии, как уже говорилось, давали минимум пленных и дезертиров. Шовинистический угар пройдет позже, выразившись в росте антивоенных настроений, что нашло отражение в произведениях, скажем, Э. М. Ремарка и Р. Олдингтона.

Те государства, что были втянуты в Первую мировую войну за чужие интересы – Россия, Австро-Венгрия, Италия наряду с патриотическим подъемом, выразившимся в добровольчестве, показали и противоположные примеры. Об одном из них, сдаче в плен, говорилось в 1-й главе. Здесь речь пойдет о несравненно меньшей по численности в сравнении с пленными, категории военнослужащих – дезертирах.

В ходе войны российские Вооруженные силы, как и армии прочих государств, столкнулись с такой проблемой, как уклонение от исполнения воинской службы чинами Действующей армии, то есть дезертирство. Данное явление, в той или иной степени присущее любому воинскому организму, особенно в массовых войнах, в ходе которых в Вооруженные силы призываются граждане, ранее никогда не проходившие военной службы, обостряется во время неудачной и не популярной в обществе войны, прежде всего в случае ее затягивания.

Неудивительно, что в Российской империи периода Первой мировой войны, где социум являлся традиционным, Большая Европейская война – невиданная по своим масштабам и длительности, а цели войны были малопонятны и не привлекательны для основной массы населения, дезертирство не могло не проявить себя. Дезертирство в ходе войны, равно как и саботаж в мирное время, – это типичное проявление поведения тех социальных групп, которые не поддерживают существующего положения дел, но бессильны изменить его радикальным путем. Джеймс Скотт прекрасно отметил, что такое «обычное оружие относительно бессильных групп», как «волокита, симулирование, дезертирство, притворная угодливость, воровство, мнимое неведение, клевета, поджоги, саботаж», есть формы «повседневного крестьянского сопротивления». Скотт характеризует это сопротивление как «прозаическую, но постоянную борьбу между крестьянством и теми, кто стремится отнять у них труд, еду, содрать с них налоги, ренту и процент». [279]279
  Великий незнакомец: крестьяне и фермеры в современном мире. М., 1992, с. 285.


[Закрыть]В годы войны данное сопротивление выступает ответом крестьянства в лице своего воюющего меньшинства на тяготы военного времени.

Начало войны вызвало в народных массах не то чтобы энтузиазм, но по меньшей мере готовность к исполнению своего воинского долга. Долг перед Отечеством и пропаганда скоротечной войны сыграли свою роль. Как справедливо отмечается западным ученым, «отчасти секрет успеха военной мобилизации объясняется тем обстоятельством, что в начале войны все были убеждены в ее скором завершении. Каждый был согласен на несколько месяцев пожертвовать повседневной рутиной и семейным уютом во имя достижения победы, казавшейся всем сторонам неминуемой». [280]280
  Мак-Нил У.В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI–XX веках. М., 2008, с. 389.


[Закрыть]В России это обстоятельство усиливалось массовой психологией патерналистского типа, а также убеждением в невозможности длительного конфликта вообще. Многолетняя война, которая велась бы не профессиональной армией, а всей нацией, в понимании крестьянства, составлявшего основную часть населения России, была невозможна по определению, так как в этом случае не имела бы видимого и объяснимого смысла.

Крестьяне, оторванные от привычного земледельческого труда, в котором они видят смысл своего земного существования, психологически были готовы решить исход конфликта быстрыми темпами, пусть даже и большой кровью, что неизбежно на войне, после чего вернуться к мирной деятельности, к земле-кормилице. И потому именно этот патриотизм, готовый к неимоверной по своим масштабам кровавой жатве во имя Родины, но пасующий перед длительностью, для которой требуется не порыв, но упорство, в перспективе был опасен для существующего режима.

Тот строй, что не может обеспечить победу в сравнительно короткие сроки, пусть и с любыми большими жертвами, терял легитимацию своего существования в глазах крестьянского социума. Соответственно, банкротство (явное или мнимое – не важно, главное, что банкротство в глазах большей части нации) военной мощи самодержавия, которое оправдывало его властные полномочия, вело к непредсказуемым последствиям. Создавался опасный для государства дуализм восприятия войны в массовом народном сознании: «Волны патриотической лихорадки, вызванные войной, действовали как основной механизм социальной консолидации общества вокруг монархистских и националистических символов. По тем же причинам проигрыш в войне неизменно отбрасывал российское самодержавие к точке, за которой начинались глубочайший кризис и реформы или же его распад». [281]281
  Шанин Т.Революция как момент истины. Россия 1905–1907 гг. – 1917–1922 гг. М., 1997, с. 66.


[Закрыть]

В ряде мест начало мобилизации, объявленной 18 июля, в разгар сельскохозяйственных работ, вызвало определенного рода волнения. Однако как только стало известно, что государственная власть намерена исполнять взятые на себя, согласно законодательству, обязательства – выплату семьям мобилизованных в Вооруженные силы солдат пайковых сумм («пайков»), волнения прекратились. Солдаты могли быть уверены, что их семьи не пропадут с голоду впредь до возвращения хозяев с фронта. Тем более что пропаганда военного ведомства, вполне искренне заблуждаясь, утверждала, что война окончится через шесть месяцев, максимум – затянется на год.

Домашних запасов на этот период было достаточно. За год не мог разрушиться живой и мертвый инвентарь, а также не могла быть исчерпана капитальная прочность крестьянского хозяйства. К тому же в каждом хозяйстве после первой мобилизации еще оставался хотя бы один мужчина (исключение – выделившиеся молодые семьи, но им помощь была оказана земствами, родственниками и общиной). Поля были обработаны, озимые оставались на попечение остающихся (о том, что спустя год войны будут ставиться под ружье ратники ополчения 2-го разряда, никто не мог и подумать), а весной солдаты должны были вернуться домой. Вот это осознание и стало причиной массовой явки на мобилизационные пункты, активного добровольчества, упорства войск в боях.

Как бы то ни было, невозможно сказать, что каждый мобилизуемый крестьянин, рабочий или мещанин желал воевать. Поэтому помимо определенного процента потенциальных «уклонистов», просто не явившихся на призывные пункты и, как правило, не прогадавших, ибо практически везде часть новобранцев первого призыва была временно распущена по домам в связи со сверхкомплектом, дезертирство немедленно стало достаточно обыденным явлением. Оно началось почти сразу же, уже в ходе мобилизации, еще даже до начала боев – из соединений тех войск, что следовали на фронт, сосредотачиваясь на линии государственной границы. Такие побеги совершались в то время, пока воинские поезда еще находились в глубине страны, чтобы иметь возможность добраться до дома. Например, из Тамбова докладывали, что за 4–6 августа 1914 года были задержаны три дезертира – два армянина и татарин, – бежавшие из эшелона в Козловском уезде Тамбовской губернии. [282]282
  ГАРФ, ф. 102, 4-е делопроизводство, оп. 1914, д. 72, ч. 4, лл. 1–2.


[Закрыть]

Помимо дезертирства из войсковых эшелонов, еще, следовательно, до прибытия на фронт, отставание от своих дерущихся с противником подразделений также началось уже в самом начале войны и на фронте. Так, в приказе по 4-й армии от 16 августа 1914 года командарм-4 ген. А. Е. Эверт отмечал: «В течение всех этих дней, к величайшему моему огорчению, убеждался, что нижние чины, преимущественно 16-го корпуса, оставляют ряды и бродят в тылу. Приказываю объявить всем нижним чинам, что такие мерзавцы, забывшие долг перед Царем и Родиной, оставляющие ряды, когда товарищи их самоотверженно дерутся, будут преданы мною полевому суду, карающему смертной казнью оставление рядов своих частей в бою». Сам командарм только-только был назначен на данный пост, сменив неудачливого барона А. Е. Зальца на посту командующего 4-й армией. Тем самым можно видеть, что дезертирство было присуще не только шедшим на фронт из глубины России пополнениям, но и кадровым пехотным дивизиям – лучшим войскам Российской империи. Почему же так получилось? Что говорят эти данные?