Текст книги "Дюма"

Автор книги: Максим Чертанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 42 страниц)

Мать Санто-Мели к Турру не пустили, она пошла к Дюма, тот устроить встречу с Турром не смог, но выхлопотал разрешение повидаться с сыном, сам с ним разговаривал. «Я говорил о нем с большинством чиновников, но они были настолько безразличны, что, казалось, не понимали, кого я имел в виду. Если мне удавалось им втолковать, они говорили: „А, бандит, которого расстреляют завтра?“ Боже мой! Как можно быть судьей или прокурором – человеком, который ежедневно требует отнять жизнь одного из своих собратьев, – и сохранять добрую улыбку и ясный взгляд? Я могу понять пыл охотника, что в запале безжалостно убивает все, от перепелки до кабана, не жалея одну и не боясь другого, но я не могу назвать спортсменом человека, который скручивает шею цыпленку или режет горло свинье». (Слово «спортсмен» употреблялось в значении «играющий честно», «поступающий по-джентльменски».) На суде «обвиняемый утверждал, что его действия были санкционированы прокламациями революционного комитета Палермо… У него было три или четыре сотни человек, так что он вынужден был добывать пропитание всеми возможными средствами. Что касается сожженных домов, то были дома, из которых стреляли в его людей, и он защищался. Он просил взвесить услуги, которые он оказал восстанию, и зло, которое он сделал, и судить беспристрастно». Процесс длился три дня, и дело отправили на доследование. «Это хорошо, это покажет, как отличается правосудие роялистов, этих „людей порядка“, от правосудия „кровавых революционеров“. (1848 год: „Я с ними… теми, кого называю людьми Порядка“. – М. Ч.) 5 апреля роялисты приговорили к казни 14-летнего подростка, а революционеры в Виллафрати не смогли сразу осудить человека, который признался в поджогах и грабежах». (Разбирательство длилось до осени, Санто-Мели расстреляли.)

Все это время экспедиция не знала, что делается на материке, наконец попалась газета: 25 июня Франциск II дал Неаполю конституцию. «Поскольку то была третья конституция, которую давали Неаполю и потом отменяли, не много доверия было и к этой». Гарибальди готовился к бою с неаполитанским флотом. Турр дошел до Катаньи, там Дюма и его спутники сели на «Эмму»: надо определиться, что делать дальше. Дюма хотел следовать за Гарибальди и помочь с покупкой оружия, написал ему, 7 июля получил «добро» от его сына Менотти; 8-го «Эмма» отплыла на Мальту, и там произошла ссора, в результате которой Эмили, Поль Парфе, Канапе и, разумеется, Василий остались с Дюма, остальные покинули «Эмму». Лакруа писал родителям, что Дюма его «бросил без гроша». Дюма утверждал, что его спутники не хотели ездить за Гарибальди, а желали продолжить круиз, и расстались они мирно. Но спутники Дюма уехали не домой и не в круиз, а в Сирию, где провели несколько лет в качестве военных корреспондентов. Парфе в письме Мишелю Леви намекнул, что дело в женщине: Дюма «пытался отодвинуть молодого человека», видимо Лакруа, от Эмили. (Измена, вероятно, была, так как потом, когда они с Эмили разошлись, он писал, что простил ей «нечто», но после «этого» совместная жизнь невозможна.)

14 июля «Эмма» вернулась в Катанью, там Дюма ждало письмо от Гарибальди: надо купить оружия и красной ткани для рубашек. «Гарибальдиец в синей или белой рубашке – не гарибальдиец вовсе». Надо было найти в море Гарибальди и получить распоряжения насчет денег. 17-го отплыли, 18-го пересекли залив Мессина: «Город ждал бомбардировки с минуты на минуту и выглядел как умирающий человек…» Издали видели перестрелку между кораблями Гарибальди и неаполитанцев, 19-го сошлись у мыса Милаццо, Гарибальди дал бумагу к муниципалитету Палермо: открыть кредит на 100 тысяч франков; Дюма сказал, что хочет издавать в Палермо газету, и получил добро. Но в Палермо ему заявили, что бумажка ничего не значит: Гарибальди убьют – кто погасит кредит?

Гарибальди убит не был, а 20 июля разбил неаполитанцев при Милаццо и овладел всем островом. Он телеграфировал Дюма, чтобы тот взял кредит в банке, там его выдали, но только на 60 тысяч. Договорились: Дюма едет в Марсель за мушкетами и карабинами, другой человек – в Льеж за револьверами. 28 июля «Эмма» пришла в Мессину, там еще раз встретились с Гарибальди (он готовился к экспедиции на материк), оттуда Дюма с Эмили (беременной) 29 июля отплыл в Марсель на пассажирском пароходе – так быстрее. (В те дни на Сицилии произошло восстание крестьян против гарибальдийцев в деревне Бронте, 150 человек были казнены без суда. Он, разумеется, знал об этом. Но писать не стал.) 31-го пароход остановился в Неаполитанском заливе, прибежали люди, спрашивали, где Гарибальди, Дюма счел их провокаторами, отказался отвечать. Вот за какие пассажи в его путевых заметках (и мемуарах) над ним смеялись, вот что раздражало:

«– Ведь вы г-н Александр Дюма? – спросил один из них.

– К вашим услугам, – ответил я, – но с кем имею честь?

– Я офицер полиции…

– Я здесь под защитой французского флага, – сказал я, – и если вы собираетесь остановить меня…

– Остановить вас! Вас, автора „Корриколо“, „Сперонары“! Но, месье, мои дети изучают французский по вашим книгам! Остановить вас! Что за мысль!»

На следующий день – остановка в порту Папского государства Чивитавеккья, Дюма сойти на берег не позволили: он прогневал папу, опубликовав брошюру «Папа против Евангелий», в которой писал, что нехорошо наместнику Господа добиваться земной власти и денег, рассказал историю папства: убийства, прелюбодеяния, стяжательство. Не удалось установить, где она была опубликована впервые – до нас дошло неаполитанское издание 1861 года, где к основному тексту прилагались письма журналисту Артуру де ла Героньеру, автору брошюры «Папа и конгресс», призывавшей папу отказаться от светской власти, его антагонисту Дюпанлу, епископу Орлеанскому, и кардиналу Антонелли, секретарю Пия IX. Следствием этой брошюры, вероятно, стало то, что в 1863 году Пий включил романы Дюма в «Индекс запрещенных книг» и они там числятся до сих пор. Брошюру, совсем забытую, нашли в Италии в 1921 году, хотели переиздать, но Муссолини запретил. Во Франции она вышла в 1860 году и никого не заинтересовала. Элифас Леви: «Пусть Дюма напишет великолепную утопию или найдет удивительное решение религиозной проблеме – его открытия сочтут только забавным капризом романиста, и никто не примет их всерьез…»

4 августа высадились в Марселе, Эмили уехала к родителям, Дюма занялся покупками. Горман: «Он провел шесть приятных дней в роли собрата Гарибальди. Он надувался от важности, заказывая оружие и боеприпасы, и исчез так же стремительно, как прибыл». Как легко, играя словами, написать что-нибудь гадкое! «Надувался от важности» – а что, биограф видел, как он «надувался»? «Приятных дней» – откуда биограф знает, приятны они были или нет? «В роли собрата» – почему в роли, если его послали как армейского снабженца? «Исчез стремительно» – а что, если бы он «исчез постепенно», это говорило бы в его пользу? Сколько нужно было дней, столько и пробыл, сделал покупки и уехал. Шарль Гюго (сын Виктора): «Революция – его профессия… В Париже, Риме, Варшаве, Афинах, Палермо он по мере сил помогал патриотам, когда они оказывались в отчаянном положении. Он дает советы мимоходом, с видом человека, крайне занятого, и пусть люди поспешат ими воспользоваться, ибо до конца недели он должен сдать еще 25 томов». Доброжелательно, но с каким высокомерием! Отчего «мимоходом», если он посвятил итальянским делам несколько лет жизни? Да, человек шумный, много говорит о себе. Но вы почитайте, что он пишет о федерации и конфедерации, о тонкостях итальянской политики… Почему же «мимоходом»?

Он купил 500 карабинов, 950 винтовок, патроны – все расписал, что почем. По его словам, незнакомые люди приходили и давали деньги, он добавлял свои – всего потратил 91 тысячу франков. Вернулся на пароходе, для оружия нанял грузовое судно. 14 августа в Мессине пересел на «Эмму», 16-го был в Салернском заливе, оружие подвезли, сдал его помощнику Гарибальди и узнал, что Виктор Эммануил вызвал генерала в Турин и намерен препятствовать походу на материк. Но это был отвлекающий маневр Кавура: 19 августа Гарибальди под прикрытием пьемонтского флота высадился на материке и разбил неаполитанцев при Монталеоне. Неаполь в смятении, на «Эмму» приходили праздновать и узнавать новости те, кто ждал Гарибальди, никто толком не понимал, что делается. В городе говорили об «Эмме»: зачем пришла, зачем стоит, не может быть, что просто так: надо полагать, ее владелец – доверенное лицо Гарибальди, а Гарибальди вот-вот разобьет короля, надо успеть перейти на сторону победителя. Началось паломничество чиновников всех рангов на «Эмму». Дюма, по-видимому, не очень старался опровергать слухи о его особой миссии. Он получил письмо от министра внутренних дел Неаполя Либорио Романо, который пытался выяснить, какова миссия «Эммы». Дюма ему отвечал, что умному человеку стоит перейти на сторону Гарибальди, а тому писал: «Романо в Вашем распоряжении с как минимум двумя министрами… При первой возможности, которая освободит его от присяги, он объявит короля смешенным, а вас – диктатором».

24 августа «Эмма» перебралась в Неаполитанский залив, там всё то же: приходят люди, приносят сплетни, спрашивают новости. Был Романо, приходили представители «Комитета действия», революционной организации, созданной Филиппом Агрести и Джузеппе Либертини, спрашивали, не пора ли учредить Временное правительство. «Я ответил, что не уполномочен обсуждать такой серьезный вопрос, но так как мне оказали честь, консультируясь со мной, я сказал, что формирование временного правительства не кажется мне такой уж срочной необходимостью и достаточно одного временного диктатора; на мой взгляд, это должен быть Романо. Я добавил, что, поскольку я никогда ничего не скрывал от Генерала, то немедленно напишу ему и расскажу об их визите. Этот ответ вызвал у делегации такую бурю эмоций, что один из ее участников оставил „Эмму“, забыв на борту свою шляпу, да так за ней и не вернулся». Сочиняет, не могли серьезные люди ходить к нему советоваться? Но вспомним, что не было телевидения, радио, телефонов, и представим ситуацию: по слухам, правитель вот-вот сбежит; по слухам, придет новый грозный человек; узнать о планах этого человека никто ничего не может, ибо с ним нет связи; корабль, стоящий в порту, принадлежит, по слухам, доверенному лицу этого человека; как не прийти, не попытаться прощупать обстановку – вдруг ему известны намерения Гарибальди? Наверное, то были самые счастливые дни в жизни Дюма…

1 сентября он писал Гарибальди: рекомендовал сделать Романо наместником и просил для себя должность руководителя археологических раскопок в Помпеях. Они были начаты в 1748-м, в последние годы их вел археолог Джузеппе Фиорелли, но в 1848-м он попал в тюрьму за политику и работы остановились. Дюма об этом, разумеется, знал. Но думал, что справится не хуже ученого. «Вы хотите, чтобы журналисты, художники, живописцы, скульпторы и архитекторы всего мира возликовали? Тогда издайте декрет: „Исследования в Помпеях должны быть возобновлены, как только я войду в Неаполь“. Подпишите: „Дж. Гарибальди, Диктатор“». Он в каждом письме просил Гарибальди (разумеется, безрезультатно) называть себя диктатором – для внушительности. Да, демократия, да, республиканские идеалы, а все же есть частица сердца поэта, что при слове «диктатор» сладко трепещет; что-то романтическое, былинное, мужественное; вы едва ли найдете много литераторов, которые совсем не верили в «доброго диктатора»… Он звал генерала в Салерно: не нужно даже армии, все готовы его признать. 25 августа: «Нет ничего более удивительного, чем то, что сейчас происходит у нас на глазах. Трон не падает или шатается, он просто рассыпается. Этот бедный маленький король не понимает, как его вдруг поглотили волны этой странной революции. Он задается вопросом: что он сделал, как получилось, что никто не поддерживает его, никто не любит? Он ищет, что за невидимая рука гонит его. Это – рука Господа».

2 сентября Франциск II сказал французскому послу, что прибывшие на «Эмме» баламутят людей и должны убраться. Посол передал: если шхуна не уйдет, по ней откроют огонь. Отошли в залив Кастелламаре, теперь новости и сплетни привозили на лодках. 3 сентября узнали, что Гарибальди высадился в Калабрии. 6-го Франциск решил покинуть Неаполь, и Дюма тут же сменил тон по отношению к нему, отмечая «благородное нежелание проливать кровь». 8-го – «молния»: накануне Гарибальди вошел в Неаполь, Романо назначен главой временного правительства, неаполитанские войска отступили в Капую. В тот же день «Эмма» вошла в Неаполь; как пишет Дюма, Гарибальди, увидав его, вскрикнул от радости, и они, плача, обнялись. Опять не верят, хотя что тут такого? Почему человеку не обрадоваться, встретив своего биографа, не обнять его – ну, может, и без слез… 14 сентября Дюма указом Романо был назначен на должность «хранителя древностей», включавшую руководство Национальным археологическим музеем. Поселили его (наряду со многими чиновниками) в Кьятамоне, бывшем королевском дворце. (Улица, на которой дворец стоял, теперь называется именем Дюма.) Одно плохо: Гарибальди отправил Романо в отставку и назначил наместником своего соратника Агостино Бертани (а Кавур еще прислал вице-наместником своего человека Джорджио Паллавичино). Сам Гарибальди почти сразу уехал – двигать армию на север.

Дюма, оставшийся без обоих покровителей, занялся древностями. О его деятельности по организации раскопок принято писать в юмористическом тоне, но тогда ее так не воспринимали. Мир действительно возликовал, 9 октября «Нью-Йорк таймс» писала: «Все путешественники и любители археологии рады узнать, что Помпеи и Геркуланум попали в руки Александра Дюма и он получил право открыть их красоту миру». Но сразу возникли проблемы. Гарибальди, не доверявший Дюма как специалисту и назначивший его на пост, видимо, чтобы отблагодарить и отделаться, дал крохотный бюджет и просил только сфотографировать руины и разослать снимки в газеты. Дюма же хотел вести раскопки и реконструировать хотя бы одно здание. Он намеревался выписать из Парижа ученых и художников, но на это нужны деньги; он обращался с просьбами к Виктору Эммануилу, но ответа не получал. Все же нанял 500 рабочих и начал подготовку к раскопкам. Но 20 декабря король назначил на его место того, кому оно принадлежало по праву, – Фиорентино. Музей ему пока оставили: занялся каталогизацией. Известна по крайней мере одна серьезная работа, проделанная (хотя не полностью) под его руководством: каталог «Ракколты порнографики», коллекции эротических скульптур и фресок из Помпеи. Она была создана в 1819 году, но в 1849-м, дабы не оскорблять верующих, ее закрыли и отправили в сырой подвал. Дюма и его сотрудники составляли каталог и приводили в порядок экспонаты до 1863 года, когда Виктор Эммануил и на должность директора музея назначил Фиорелли. (При Муссолини коллекцию спрятали по тем же соображениям, что и в первый раз.)

По должности Дюма имел доступ к архивам Неаполя; он начал писать на итальянском языке исторический труд «Неаполитанские Бурбоны» и на французском – обзор древней архитектуры и культуры «Неаполь и окрестности»: первый публиковался в его итальянской газете «Независимая» в 1862 году, второй – во Франции в газете «Мир» в 1861-м (и в 1863-м в его переводе в «Независимой»). С газетой проблемы возникли еще до выхода первого номера: Гарибальди не захотел взять ее под патронаж, ограничившись письмом «К сицилийцам» от 21 июля: его друг будет издавать газету, и он ее «рекомендует». 24-го местные газеты напечатали письмо Дюма: новое издание будет «не газетой банкиров и аристократов, как „Таймс“ или „Морнинг пост“», а «народной газетой»; у нее будут корреспонденты в европейских столицах, и нужно всего-то шесть тысяч подписчиков. Он рассчитывал на правительственное финансирование, осаждал Гарибальди просьбами, но ничего не добился, а вскоре генерал перестал отвечать на его письма. 7 октября: «Когда я говорю, что Вы обо мне забыли, я говорю: Вы забываете самого себя. Зачем мне стремиться к власти – она нужна мне лишь для того, чтобы помогать Вам!» Романо помог в организационных вопросах, но денег дать не успел. И все же 11 октября «Независимая» вышла на личные средства Дюма; в первом номере он объявил краудфандинг, и пожертвования если не лились рекой, то на издание их пока хватило. Газета печаталась в Палермо, затем в Неаполе на французском и итальянском языках, редакция помещалась во дворце Кьятамоне, основных сотрудников (журналистов и редакторов одновременно) двое: Дюма и двадцатилетний итальянец Эуженио Торелли, участник «Тысячи».

Уже через несколько дней после того, как Дюма обосновался в Неаполе, он начал раздражать местных чиновников: приехал, живет за счет муниципалитета, устраивает оргии, истребляет дичь в королевских угодьях; они жаловались на него Гарибальди. «Неаполитанский народ похож на любой другой; ждать от народа, что он не будет неблагодарным – все равно что требовать от волка, чтобы он питался травой…» – писал Дюма в ноябре в эпилоге к «Одиссее» и объяснял: на помещение во дворце был заключен арендный договор, а питался он не за счет муниципалитета, а по договору с рестораном Кроселля, и приводил копию оплаченного счета на тысячу франков. Этот счет вызвал еще большее негодование: сколько же можно съесть за такие деньги! «Гарибальди сказали, что я тратил пятьдесят пиастров в день и что у меня постоянно было двадцать гостей за столом, но он просто ответил своим мелодичным голосом: „Если двадцать человек садятся за стол Дюма, я уверен, по крайней мере, что это – двадцать моих друзей“». Трудно сказать, правда ли это: осенью они с Гарибальди не виделись, и письма к нему оставались без ответа.

Гарибальди было не до своего биографа. Он разбил королевские войска при Вольтурно (Франциск отступил в Гаэту) и собирался взять Рим. Но Виктор Эммануил и Кавур не хотели усиления его влияния: 18 сентября они своими силами разбили армию Папского государства. (В армии Пьемонта воевал сын герцогини Орлеанской, младший из двух мальчиков, которых едва не растерзала толпа в 1848 году.) Но брать Рим Кавур не хотел – Луи Наполеон, хотя и враждовавший с папой, но не желавший прослыть врагом христианства, был против. Завоевать юг Италии, и довольно: Гарибальди велели идти в Капую. 21 октября в бывшем Неаполитанском королевстве прошел референдум: 1 миллион 742 тысячи за присоединение к Пьемонту, 10 тысяч 600 – против; 26-го в Теано Гарибальди встретился с Виктором Эммануилом и приветствовал его как короля Италии. 2 ноября взяли Капую, 5-го приступили к осаде Гаэты. Гарибальди просил оставить его наместником Неаполя «до стабилизации обстановки». Король сказал, что в его услугах не нуждается. Дюма был в бешенстве: сколько раз уже он видел, как «сливают протест» и все революционеры наступают на одни и те же грабли, но что он мог, кроме как писать возмущенные статьи в «Независимую»? Гарибальди уехал на Капреру, его соратник Мадзини – в Лондон, чтобы собирать деньги и вербовать добровольцев. Бедняги, они еще на что-то надеялись.

Бертани, наместник Неаполя, относился к Дюма плохо, теперь его сменил Паллавичино, чье отношение было еще хуже. Но, надо отдать должное Кавуру, закрыть «Независимую» не пытались, хотя она отныне была посвящена разоблачению происков Кавура и восхвалению Гарибальди. Историк Бенедетто Кроче назвал газету «более гарибальдийской, чем сам Гарибальди», так радикальна она была; французский консул в Ливорно доносил министру иностранных дел, что Дюма призывает изгнать Виктора Эммануила из Неаполя. Он предлагал создать конфедерацию, где север и юг, Пьемонт и Неаполь, были бы равными партнерами, и Неаполь стал бы республикой. Он также продолжал публиковать статьи против папы и Дюпанлу, живущих не по евангельским заветам. Все это злило итальянцев: не учи нас жить!

Но сперва «Независимая» пользовалась популярностью: в Неаполе осталось немало сторонников Гарибальди, а она была единственной газетой, где о нем писали. Материалы из «Независимой» перепечатывались в «Монте-Кристо» (где был теперь другой редактор, Кальве), в свою очередь, для «Независимой» Дюма переводил на итальянский язык свои романы. Новой беллетристики не писал – некогда. Многострадальную пьесу «Графиня Монсоро» доделал Маке, премьера состоялась 19 ноября в «Амбигю комик», на афише значились оба автора, Дюма приезжал, вероятно, надеясь на встречу, – Ноэль Парфе всю осень уговаривал его: «Я искренне верю в то, что, советуя Вам вновь сойтись с Маке, даю хороший совет – никто из людей, любящих Вас, не осудит меня за это… Скажите только слово – и дело будет сделано». Дюма отвечал: «Покажите Маке Ваше письмо и скажите, пожав его руку, что ничто не могло доставить мне большего удовольствия, чем Ваше предложение…» – но Маке уклонился. Дюма просил Парфе передать бывшему соавтору, что вновь предлагает совместные инсценировки, и получил отказ. Продолжались разборки из-за инсценировки «Бражелона», которую соавторы начали писать еще в 1851 году; в конце концов пьесу под названием «Узник Бастилии» поставил «Имперский театр-цирк» 22 марта 1861 года. Дюма – сыну, 29 декабря 1860 года: «Маке – тип, с которым я больше не желаю иметь ничего общего. Он получил за меня гонорар и должен был его мне передать, но вместо того, чтобы оставить себе третью часть за „Гамлета“, в создании которого он никогда не участвовал, и две трети за „Мушкетеров“ („Узника Бастилии“. – М. Ч.), он присвоил все. В моих глазах он – вор. Мои книги принадлежат мне. Это ваша собственность, твоя и твоей сестры, и для того, чтобы никто этого не оспаривал, я в один прекрасный день продам их тебе, за что нам придется уплатить лишь налоговый сбор. Но, пока я жив, мой друг Маке не будет иметь ничего общего ни со мной, ни с моими книгами».

24 ноября 1860 года Луи Наполеон издал декрет: парламенту разрешается обсуждать правительственные законы, газетам – публиковать обсуждения. Почему он это сделал, ведь ни палата, ни «креативный класс», ни «народ» особой активности не проявляли? Но, будучи, как все диктаторы, в какой-то степени полоумным, он не был параноиком: зачем давить, когда можно сделать так, чтобы тебя благодарили? Состав парламента все равно такой, что все одобрит. Образованные парижане любят читать в газетах прения? Читайте… Он даже разрешил издание нескольких более или менее оппозиционных газет, где критиковали ультрамонтанов: его раздражали их нападки на то, что он слабо поддерживает папу. Церковь несколько своевольничает – нужно показать, кто в доме хозяин. А у Дюма – горе: Эмма Манури-Лакур умерла 26 ноября 1860 года. И радости: 20 ноября Надежда Нарышкина родила ему внучку Мари Александрину Анриетту, а 24 декабря Эмили – дочку Микаэлу.

Эмили, 1 января 1861 года: «Ты знаешь, детка моя дорогая, что я хотел девочку; я тебе объясню почему. Я вижу сына сколько хочу, а дочь Мари вижу не чаще раза в год, и вся любовь, предназначенная Мари, перейдет к нашей дорогой дочурке… Не вставай и не ходи, пока я не приеду… Я собираюсь быть в Париже 12-го, тут масса дел, я должен написать достаточно статей для газеты, и мы основали комитет по выборам (в итальянский парламент. – М. Ч.), где я заседаю дважды в неделю… Если в течение первых месяцев ты не хочешь разлучаться с нашей деткой, мы поселимся на Искье[25]25
  Остров в Неаполитанском заливе.


[Закрыть], где самый лучший воздух и самые красивые места в Неаполе, и я буду проводить с вами по два-три дня в неделю…» Эмили хотела жить не на Искье, а в королевском дворце, Дюма в Париж не выбрался, ссорились, Эмили жаловалась, что ребенок болеет. «Боже мой! я люблю этого ребенка как самого себя… Наше единственное несчастье – муки бедной Микаэлы, но, моя бедная любовь, это несчастье нас не отдаляет, а сближает!» В феврале 1861 года Эмили приехала в Неаполь, через пару недель кормилица привезла дочь. Отец о ней: «Щеки как у рыбки и мизинец все время засунут в рот… Хотел бы говорить о цвете волос, но там пока только немного цыплячьего пуха…» Он хотел, чтобы крестным ребенка стал Гарибальди, крестной – Селеста Могадор, долго списывался с обоими, но из затеи ничего не вышло. Генерал стал к нему совсем равнодушен.

Завоевание Королевства обеих Сицилий завершилось 13 февраля 1861 года, когда пьемонтским войскам сдалась Гаэта. Тоскана, Парма, Модена и Романья были присоединены к Пьемонту, и Виктор Эммануил 17 марта в Турине провозгласил создание королевства Италия. Гарибальди на церемонию не позвали – а кто он такой?