Текст книги "Дюма"

Автор книги: Максим Чертанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 42 страниц)

А у Дюма жизнь наладилась, оказалось, что можно очень неплохо жить и при диктатуре. Ну, запретили пьесу «Анжела» – переживем… Ну, нельзя дома писать о политике – но можно за границей намекнуть: когда журналист Паскаль Дюпре в Брюсселе основал газету «Вольные изыскания», Дюма в первом номере от 25 августа 1856 года поместил открытое письмо: «Мои лучшие цветы – моим друзьям; мое тело в Париже, моя душа в Брюсселе» (потом Дюма печатал в этой газете историческое исследование «Битва при Пуатье»). Можно собираться и болтать. Доктор Биксио придумал «ужины единомышленников» – по пятницам в ресторане «Филипп», 20 участников, среди них – Дюма, Мериме, Делакруа, несколько будущих министров. Этьена Араго там не было…

Даже родня императора немного фрондировала – не раскол элит, а так, шалости. Летом 1856 года Дюма начал посещать салон принцессы Матильды Летиции Бонапарт (1820–1904), кузины императора, разведенной с Анатолием Демидовым; она дозволяла вольные разговоры, иногда заступалась по просьбе какой-нибудь знаменитости за другую знаменитость. Цвет литераторов пасся у нее, сочиняли эпиграммы, Дюма был автором одной из самых известных: «На родственников этих глядя, мы видим разницу одну: захватывал столицы дядя, племянник захватил казну». Граф Орас де Вьель-Кастель (автор дичайших выдумок о Дюма, сплетник известный) отмечал в дневнике: «Большая ошибка – принимать Дюма и разрешать ему такой тон». (Сам, правда, писал, как на одном балу «многие видели, что император хватал за ляжки г-жу де Бельбеф».) Завсегдатаи салона – Гонкуры; их «Дневники», 31 января 1858 года: «За обедом разговор о Дюма. Все литературные люди утверждают, что у него нет ничего общего с литературой. Потом заговорили о нем как о человеке. Мюрже защищает его, но прямо-таки багровеет, когда Юшар передает, как Дюма всем рассказывал, что Мюрже занял у него деньги и как он, Юшар, однажды явился к Дюма попросить денег взаймы, а тот вынул записную книжку, где у него записано: Шанделье – 14 тысяч франков, Мюрже – 250 франков и т. д., и сказал, что таким образом он раздал уже 30 тысяч франков, а посему… Но Юшар сам видел, как Дюма, проиграв приятелю две тысячи франков, тут же вынул их из своего бумажника… Дюма – самый благоразумный на свете человек, никаких страстей, регулярно спит с женщинами, но никого не любит, так как любовь вредит здоровью и отнимает время; не женится, потому что это хлопотно; сердце бьется, как заведенные часы, и вся жизнь разграфлена, как нотная бумага. Законченный эгоист, с самыми буржуазными представлениями о счастье – без волнения, без увлечений…»

Об этом благополучном периоде оставил воспоминания Владимир Александрович Соллогуб, осенью 1856 года присланный в Париж ознакомиться с работой театров. «В продолжение нескольких десятков лет Дюма возбуждал не только в своей родине, но и во всей Европе всеобщее любопытство и удивление, во-первых, своими сочинениями, бывшими в необыкновенной моде, во-вторых, своим блистательным остроумием, оригинальными выходками, безумными издержками и в особенности своей неистощимой добротой. Годами он жил окруженный неслыханной, чисто восточной роскошью и с этим вместе часто не имел двадцати франков в кармане. В то время он проживал в своем доме, rue Amsterdam, но чуть ли не накануне кредиторы вынесли из него всю мебель. На мой звонок у крыльца мне отворила служанка и ввела меня в совершенно пустую переднюю. Осведомившись, дома ли Дюма, я себя назвал и попросил служанку доложить обо мне.

– Взойдите, любезный граф, – закричал с верха лестницы звучный, густой голос, – мне так много наговорили о вас дурного, что я уже заранее вас полюбил!

Я поднялся по красивой, но довольно дурно выметенной лестнице на второй этаж. Вбитые в стене и вокруг окон гвозди свидетельствовали об украшавших перед тем помещение картинах и занавесках. Навстречу мне из комнаты, служившей ему кабинетом, вышел Дюма. Весь его костюм состоял из длинной ночной белой холстяной рубахи с широко прорезанным воротом, носков и вышитых гарусом туфель. Он дружелюбно меня приветствовал и усадил в одно из четырех уцелевших кресел, украшавших его кабинет, а сам сел на свое место у письменного стола, заваленного кипою исписанных особенно большого формата белых листов. Мы разговорились. Дюма замечательно говорил и в особенности рассказывал. Наружность его совершенно соответствовала и его таланту, и его нраву. Ростом очень высокий, довольно тучный, с толстой бычачьей шеей, лицо его неправильное и некрасивое, с крупными и несколько плоскими чертами, было тем не менее особенно привлекательно. Небольшие глаза искрились тонким остроумием, но… глубины в них искать не следовало».

Соллогуб писал, что у Дюма не было денег давать обеды, но сам на этих обедах регулярно бывал: «Иногда случалось и так, что одному из гостей недоставало стула, но белье столовое, серебро, посуда, стекло отличались безукоризненностью. Дюма очень гордился своим умением приготовлять разные тонкие кушанья, и почти за каждым из обедов подавались два-три блюда, изготовленные самим хозяином. Гости собирались самые разношерстные; добродушие и гостеприимство Дюма вошли в пословицу, но надо также признаться, что к этим качествам его примешивалась такая беззаботность и нравственная неряшливость, что в доме у него в сообществе с людьми самыми знаменитыми и самыми почтенными случалось почти всегда встретить личностей темных и недоброкачественных. Так, например, рядом с одним из таких талантливых и остроумнейших французских писателей того времени, как Генрихом Монье… можно было улицезреть начинавшего в это время свою карьеру весьма гаденького жиденка Альберта Вольфа (журналист, сотрудник „Фигаро“, в 1856 году был одним из временных „секретарей“ Дюма. – М. Ч.)… подле прелестнейшего поэта Генриха Мюржера… случалось видеть какого-нибудь прогоревшего биржевика с грязным прошедшим и темноватым будущим; тут вертелись и разные искательницы приключений, и устарелые провинциальные актрисы, хотя тут появлялись также и талантливые писательницы и даже светские женщины, интересующиеся на „это все“ посмотреть. Тем не менее эти сборища являлись в высшей степени интересными; точно ракеты, вспыхивали колкие словечки, веселые шутки, но и также тонкие наблюдения, глубокое знание жизни и строгая оценка искусства…»

Развлечений было много, а работа шла не так интенсивно, как Дюма привык. «Соратники Иегу», пьеса «Башня Сен-Жак» с Ксавье де Монтепаном по мотивам «Изабеллы Баварской» поставлена в Имперском театре 15 ноября, удалось протолкнуть запрещенную ранее «Юность Людовика XV» под названием «Засов на дверях королевы» в «Жимназ», премьера 15 декабря. Судился с Леви, 19 ноября подал очередной иск, требуя 736 тысяч 345 франков. «Мушкетер» умирал – его было нечем заполнять, и его не покупали, сам Дюма отдавал тексты в чужие газеты, где платили. 7 февраля 1857 года вышел последний номер. И в те же дни начался новый суд, инициированный Маке: тот думал, что Дюма получил от Леви деньги, и рассчитывал взыскать долг. Он потребовал аннулировать соглашение с Дюма от 1848 года, признать себя соавтором восемнадцати романов и выплатить ему половину дохода за них.

Дюма препоручил дело адвокатам, сам, похоже, не очень беспокоился, в феврале уехал с Шервилем на охоту к нотариусу Шарпийону в Сен-Бри, а 27 марта отправился в Англию освещать тамошние парламентские выборы для «Прессы», пробыл в Лондоне месяц, ежедневно слал корреспонденции, «Таймс» их перепечатывала. С восторгом писал, какие свободные выборы, живут же люди… Сочинил комедию «Приглашение на вальс» с посвящением «моей дорогой детке Изабель» – пьесу поставили в «Жимназ» 3 августа, потом она долго шла во Французском театре; его «пустячки» директора театров любили, да сам он их не очень-то жаловал. Дважды ездил к Гюго на Джерси. Отношения между ними в ту пору – рыцарственные: когда актриса Французского театра Огастин Броан напала на Гюго в «Фигаро», Дюма потребовал, чтобы ей не давали ролей в его пьесах. Его не послушали, но Гюго был благодарен за красивый жест. «Люблю Вас все больше с каждым днем, – писал он Дюма, – не потому, что Вы – одна из блестящих звезд нашего века, но потому что Вы – утешаете…»

Дюма затеял новое издание – еженедельник (это полегче, чем ежедневник) «Монте-Кристо», тираж 10 тысяч экземпляров, там будут исторические романы, описания путешествий и стихи. Изюминка: еженедельники выходят по выходным, а этот будет посреди недели. С первого номера, 23 апреля, Дюма начал публиковать «Сальватора», подготовил «Дорогу в Варенн» (печаталась с 22 января по 22 апреля 1858 года), помещал переделки сказок Андерсена, братьев Гримм, нашел нового сотрудника – 23-летнюю Мари де Фернан (1835–1887), о жизни которой почти ничего не известно, переводившую с английского и печатавшуюся под псевдонимом Виктор Персеваль, взял ее перевод книги Булвер-Литтона «Гарольд». Она же сделала перевод книги Гордона Камминга «Жизнь в пустыне» – Дюма написал предисловие. Была ли она его любовницей, неясно, некоторые исследователи полагают, что был даже ребенок, но это не подтверждено; ее дочь Александрина (1859–1888) перед смертью писала Александру Дюма-младшему, что у них один отец, просила о вспомоществовании, он помог, но родства не признал. Вообще вопрос о побочных детях Дюма не прояснен: есть версия, что в 1857 году, когда он наезжал с Шервилем в Вилле-Котре, там была связь с Луизой Бувен, от которой 29 ноября родился сын Жюль Луи Эрнест Рош. Достоверно известно лишь, что Луиза вышла замуж за Роша, будучи беременной, но ее сын считал себя сыном Дюма, был секретарем Исторического общества Вилле-Котре (до 1929 года) и хранителем Музея Дюма.

«Мушкетер» был газетой писем, «Монте-Кристо» – «болтовни». Охота на слонов, френология, гипноз, варка макарон… Писатель М. И. Михайлов, «Парижские письма», 1858 год: «Г-н Александр Дюма-major считает даже обязанностью доводить до сведения публики о каждом шаге своем посредством еженедельного журнала „Монте-Кристо“, который напоминает галантерейным тоном и остроумием наши уличные листки. Из „Монте-Кристо“ можно узнать не только то, кому г. Дюма дал взаймы денег, но и какой суп он любит». Он с возрастом все больше ел и увлекался кулинарией, подумывал о кулинарной книге, публиковал в «Монте-Кристо» биографии великих поваров, писать предпочитал об экзотических блюдах, готовить – простые: макароны, омлет. Поэт Луи Бульбе писал Флоберу, как встретил Дюма в городке Мант в мае 1858 года: «Дюма обнял меня прямо на улице! А ведь я с ним виделся лишь однажды! Он называет меня „дорогой друг! дорогой коллега!“. Все мчатся к дверям, чтобы видеть Дюма, без шляпы, с гривой волос. Это – событие, революция! У входа в отель, где я заказываю завтрак для моих гостей, выстраивается очередь. Мы берем абсент в кафе и идем на кухню. Дюма, засучив рукава рубашки, проверяет пирог, сочиняет омлет, жарит цыпленка, режет лук, заваривает чай, бросая 20 франков посудомойкам… Какая молодость! Он был счастлив, как мальчик на каникулах. И какой аппетит! Я редко видел, чтобы кто-то ел с таким увлечением. Пьет он мало. Кроме него и меня, все были пьяны. Хозяйка отеля продала остатки омлета и цыпленка по очень высокой цене. Он отличный менеджер!»

Из серьезного в «Монте-Кристо» преобладала литературная критика. Вышла «Госпожа Бовари», ее ругали за непристойность, Флобер попал под суд за «оскорбление нравственности», заступились только Бодлер, Сент-Бёв (лучше бы не заступался: сравнил Флобера с Дюма-сыном); старший Дюма назвал «Бовари» «книгой высочайших достоинств», стоящей в одном ряду с работами Бальзака, восторгался стилем, правда, несколько для него утомительным, «но стоит прочесть роман до конца, как усталость, сама по себе служащая высокой оценкой произведения, забывается, а очарование остается…». Флобер был к коллеге не так добр. «Бувар и Пекюше», 1881 год: «Романы Александра Дюма, увлекательные, точно картины волшебного фонаря. Его герои, ловкие, как обезьяны, сильные, как быки, веселые, как птицы, появляются внезапно, говорят громко, прыгают с крыши на мостовую, получают смертельные раны и выздоравливают, пропадают без вести и снова оживают… Любовники держатся благопристойно, фанатики веселы, сцены резни вызывают улыбку». Гонкуры ехидничали: «С наибольшим сходством все крупные персонажи французской истории изображены в романах того же Александра Дюма, вылепившего с них медальоны… из хлебного мякиша».

Время романтиков ушло, Флобер, Гонкуры, Золя провозгласили новую литературу: изгнать искусственные приключения, сложность сюжета заменить сложностью переживаний, сложностью текста. Эту новую сложность Дюма мог оценить у другого, но для себя не принимал и, кажется, меняться не собирался. Он устарел; другой романтик, Стивенсон, хвалил его стиль – «легкий, как взбитые сливки, прочный, как шелк, многословный, как деревенские сказки, сухой, как депеша генерала», – но соотечественники этого мнения не разделяли; Дюма и стиль, Дюма и Литература – вещи несовместные. Лишь через полтора века стали появляться иные точки зрения. Фредерик Бегдебер, современный французский критик: «Сегодня Дюма кажется смешным. Писатели предпочитают посвящать работы изучению своего пупка или экспериментам с языком. Другая причина, по которой Дюма оказался вне нашего времени, – образ жизни. „Писатель XXI века“ должен быть встревоженным, больным анорексией, безработным, бледно-зеленым, жить в комнате для прислуги или в провинции без проточной воды, быть плохо одетым, бедным, грязным, одиноким, прыщеватым… Тип, который хотел бы писать и в то же время любить хорошую еду, декадентскую роскошь, декольтированных женщин и дорогое вино, рисковал бы, что его линчуют… Дюма – это анти-Пруст, но не анти-Мальро: популярный романист, способный оказаться среди повстанцев 1830-го и бойцов Гарибальди. Он показывает нам новый путь: можно быть мятежником, даже принадлежа системе, можно приятно жить и тем не менее хотеть изменить мир, можно верить в счастье…» Другой критик, Бернар Вебер: «Часто парижские критики называют авторов, которые трогают публику, „популярными“ с уничижительным оттенком. Но Гюго гордился тем, что был популярен, как и Дюма, и Жюль Верн, и Флобер… Все „не популярные“ писатели того времени забыты, никто не помнит, что они были салонными поэтами или академиками. История смела их с их изящными фразами. На самом деле гораздо труднее нравиться широкой публике, чем кружку так называемых арбитров элегантности».

Сказано в полемическом запале: если Дарья Донцова популярнее Пруста, это не значит, что она лучше, но спасибо, что хоть кто-то заступается за Дюма. Сам же он не отличал «высокую» литературу от низкой: в том же номере, где писал о Флобере, с той же энергией рекламировал роман «Похитители золота» 23-летней Селесты де Морепон де Шабрильян (она же Селеста Венар и Могадор), бывшей проститутки (считают, что Бизе с нее писал Кармен): вышла за графа, жила в Австралии, занималась самообразованием, в 1856 году вернулась одна налаживать расстроенные финансы мужа; написала мемуары, имевшие скандальный успех и запрещавшиеся цензурой. Дюма о ней: «…одна из тех, кто создан Богом для самопожертвования и борьбы… вдали от Франции она переделала себя полностью, она не только изучила английский язык, но повторно выучила французский… две ночи до рассвета я читал ее роман и всем, кто любит энергичные описания, страшные и глубокие чувства, рекомендую эту книгу». Он представил ее Леви (несмотря на ссору с ним), и тот издал «Похитителей золота» – они стали бестселлером. Иногда ее приписывают к числу любовниц Дюма – это вряд ли; были друзьями, она предлагала ему соавторство, он отказался, сказав, что она и так хорошо пишет; впрочем, канадский дюмавед Реджинальд Амель считает, что сотрудничество было: Дюма написал по роману Селесты «Эмигранты и ссыльные» пьесу, сыгранную в 1864 году в театре «Бельвиль», а имя поставил – ее.

Он перепечатывал в «Монте-Кристо» вещи, сделанные с Шервилем, весной 1857-го домучивали «Предводителя волков» (Шервиль и так медленно писал, а теперь у него умерли сын и жена – совсем не мог работать), начали повесть о приключениях собаки «Блэк» и роман «Волчицы Машкуля»: мятеж графини Беррийской, интриги, благородство, любовный треугольник с девушками-близнецами. «Блэка» печатал «Монте-Кристо», «Волчицы» предназначались «Журналу для всех», Дюма теребил соавтора – сочини хоть что-нибудь: «Вы ведь знаете о том, что, пройдя через мои руки, сооружение удваивается, утраивается, учетверяется…» А один – не мог… На основе своей старой новеллы «Карл Смелый» о герцоге XV века написал полуроман, полуисследование – Этцель опубликовал его в Брюсселе, никто не читал… Неужто он и вправду разучился писать?

22 июня прошли выборы по заново нарезанным округам – города получали меньше голосов, чем сёла, «официальные» кандидаты получили 85 процентов голосов (5 миллионов 500 тысяч) – даже больше, чем в прошлый раз, оппозиция еще меньше – 665 тысяч (было 810 тысяч); 3 миллиона 372 тысячи не голосовали, оппозиционеры из-за границы призывали к бойкоту. В палате, избранной на шесть лет, на 226 лояльных депутатов было семь оппозиционеров разных мастей, в том числе Кавеньяк, но он сразу после выборов умер, видимо, не в силах «провести шесть лет в борьбе с пресмыкающимися», три других отказались присягнуть. На довыборах в апреле 1858 года в палату проскочили еще три оппозиционера, их стало пятеро: Фавр, Пикар, Оливье, Даримон, Генон. Имена, прямо скажем, не из первых. Те же политики, что не были избраны, занимались перебранкой друг с другом – а чем еще? Народ давно забыл, как роптать, да и зачем? Все сыты, а кто не сыт, тем не оставили средств роптать. Все стоящие люди сидят, или уехали, или умерли… «Монте-Кристо», 13 августа 1857 года: «Смерть празднует победу… Она наносит удары нашим рядам: вслед за Мюссе, Беранже, теперь автор „Парижских тайн“!

Что за несчастье повисло над Францией? Тех, кого мы потеряли за 10 лет, хватило бы целому народу для славы его литературы: Сулье, Шатобриан, Бальзак, Нерваль, Тьери, мадам де Жирарден, Сю…»

Живым – радоваться; начало осени Дюма провел на охоте у Шарпийона, потом поехал в путешествие за компанию с актрисой Лиллой фон Буловски: год жила в Париже, не пристроилась, в Германии ей обещали ангажемент. Выехали 20 сентября по маршруту Брюссель – Спа – Кёльн – Майнц – Мангейм; он неожиданно влюбился, хотя был знаком с Лиллой уже год, – с ним так бывало. А у нее был любимый муж, на что ей старый, растолстевший Дюма? Он пытался ее гипнотизировать, она проспала ночь у него на плече – так он описал поездку в книге «Любовное приключение», восхвалив «близость без обладания и непринужденные отношения без любви». Господи, как же он одряхлел, как это грустно, все больше спал да ел, ел да спал, хотел любви – не получал, хотел писать – не мог… Шервиль жил в Спа, заехал к нему – поторопить с «Волчицами», – и вдруг счастье: нашел сюжет! Сам придумал! И все благодаря Лилле: будет роман о гипнозе и любви. Но героиня – не она, а Эмма Манури-Лакур.

Роман «Госпожа де Шамбле» – другое название «Да будет так!» – выходил в «Монте-Кристо» с 19 ноября 1857-го по 8 июля 1858 года: рассказчик-гипнотизер полюбил женщину, несчастную в браке, и та, усыпленная, поведала историю своей жизни. Сирота, училась в пансионе, где ее донимал мерзкий священник Морен: «…он исповедовал меня с таким пристрастием, как будто я знала, что такое грех… Возвращаясь к мачехе на каникулы, я неизменно встречала у нее того же аббата. Он читал мне проповедь, грозя Божьей карой, и никогда не упоминал ни о милосердии, ни о доброте Всевышнего… Его уроки сводились лишь к двум-трем заповедям, которые я усвоила без возражений, а именно: слепо верить в догматы католичества; бояться и ненавидеть любого человека, исповедующего другую веру, где бы он ни жил и каким бы образованным ни был; наконец, осуждать всякую ересь более строго, чем безбожие». Морен пытался ее под гипнозом изнасиловать (куда ж без этого), не вышло, но она все равно под его влиянием. Полюбила свободомыслящего человека – «Бога он называл единственным движителем, вселенской душой, великим мастеровым и создателем миров, рассеянных в пространстве, подобно россыпи алмазов» – Морен ей велел не жить с мужем, тот уехал и умер. Морен выдал ее за импотента-алкоголика, но благодаря рассказчику она узнала любовь и освободилась от аббата. Хорошая, тонкая вещь получилась (не разучился писать один!), но грустная. Автор все чаще грустил. В конце 1857 года начал в «Монте-Кристо» серию очерков «Мертвые уходят быстро» – Беранже, Мюссе, Сю, Ашиль Девериа, великая Рашель…

4 января 1858 года четыре итальянца во главе с бывшим депутатом парламента бывшей Римской республики Феличе Орсини бросили под карету императора несколько бомб: убили 10 человек, ранили 150 (то был первый теракт с бомбой), Луи Наполеон не пострадал. Заговорщиков казнили, Франция была разделена на пять военных генерал-губернаторств, палата одобрила (сама она законов не принимала) закон об «общественной безопасности»: правительство может высылать лиц, виновных в «подстрекательстве к покушениям», «участии в незаконных сборищах, тайных обществах, хранении оружия, составлении скопищ» и т. д.; под него задним числом подпадали люди, уже осужденные и отсидевшие, две тысячи республиканцев арестовали, 300 без суда сослали в Алжир. «Монте-Кристо» об этом молчал – как и все. У Дюма был свой суд: 21 и 22 января в Гражданском суде департамента Сена начались слушания по иску Маке. Того спросили, почему он в письме 1845 года отказался от авторских прав.

«– Чтобы оградить Дюма и его наследников от требований, которые могли бы предъявить его наследники, он обещал рассчитаться со мной согласно нашим устным соглашениям.

– Почему после этого вы заключили договор 1848 года?

– Потому что я верил Дюма и продолжал работать согласно договоренности, а долг Дюма все увеличивался; шансы получить причитающиеся мне деньги уменьшались день ото дня; Исторический театр, казалось мне, дает гарантию удовлетворения моих требований. <…>

– Почему вы раньше не требовали, чтобы ваше имя стояло на книгах, которые вы писали в соавторстве? Вы никогда не думали об этом?

– Всегда думал. Никогда, хотя Дюма меня на это провоцировал, я не соглашался отрицать моего соавторства. Дюма сам поощрил меня к этому, публично признав, что я был его соавтором, на премьере пьесы „Мушкетеры“. Я был уверен, что рано или поздно он признает мое соавторство и в книгах. Но с каждым днем становилась все очевиднее оскорбительная несправедливость с его стороны. Я сделал очень много для успеха Дюма, надеясь, что он предоставит возможность обнародовать то, что и так знает весь свет. Шаги в этом направлении уже сделаны. Он говорил, что я с ним работаю, директорам театров и редакторам газет. Мое имя на обложках книг, подписанных Дюма, не опорочило бы его, а, напротив, было бы красивым жестом – после стольких лет его успеха, для которого мы соединили наши труды.

– Почему вы нигде не оговорили право подписи?

– Я никогда не участвовал в процессе подписания работ…

– Дюма когда-либо обещал подписать с вами книги, сделанные совместно?

– Больше чем обещал; он подписал соглашение 1848 года, которое гарантирует возвращение моей доли в случае неуплаты. Что такое собственность соавтора? Это вещь нематериальная, она не принадлежит одному человеку, как, например, издателю, который купил права; это – известность и вытекающая из нее выгода.

– Если бы Дюма оплатил сумму, зафиксированную в договоре 1848 года, вы не могли бы его просить поместить ваше имя рядом со своим?

– Если бы Дюма это сделал, было бы еще 12 лет совместной работы, еще 36 пьес и они бы хорошо продавались. Тогда одно из двух: либо Дюма по доброй воле поставил бы мое имя на книгах и пьесах – я в этом не сомневаюсь, – либо я бы за это время приобрел настолько хорошую репутацию, что мог не требовать ничего более. Но, повторю, за 12 лет я бы убедил Дюма ставить мое имя рядом со своим. Поэтому теперь я требую двойного удовлетворения».

Маке поддержали свидетели, в частности бывший главред «Века» Матарель де Фьенн, но суд 3 февраля удовлетворил его требования лишь частично. Ему причиталось получить с Дюма 25 процентов дохода от романов, сделанных в соавторстве. Обычно пишут, что он получил 25 процентов авторских прав, это не так, в правах ему отказали, он получал деньги как обычный кредитор. Эжен Вейо: «Огюст Маке странный человек, отрекся от личности и литературного признания, он работал на заказ и продавал свои тексты Дюма, как другие продают бумагу и перья. Его слова об искусстве, о славе никого не обманули: он хотел только денег». Вряд ли это так. Маке в 1858-м был куда устроеннее Дюма: прекрасный дом, семья, стабильный заработок от пьес и романов, и имя у него было, и уважали его, он много лет был президентом Союза драматургов. Возможно, он искал не столько денег и славы, сколько справедливости; возможно, в глубине души он хотел восстановления прежних отношений – как женщина хочет одновременно наказать гуляку-мужа и вернуть его. Но, подобно такой женщине, он лишь обозлил бывшего друга. Он так и не получил с Дюма денег. В 1922 году его наследница (вдова племянника) подала иск о восстановлении авторского права и частично выиграла: суд назначил ей выплату роялти с момента вступления в силу закона об авторском праве во Франции (1866), но само право не восстановили, сочтя, что Маке соглашением 1849 года его продал. Но с 1952 года, когда истек срок действия авторского права и работы Дюма – Маке перешли в общественное достояние, их романы стали издавать под двумя именами.

В марте 1858 года актеры марсельского «Гран-театра» просили у Дюма пьесу, он предложил «Джен Эйр», сделанную Мари Фернан, но подобные пьесы уже игрались, тогда он написал инсценировку «Катрин Блюм» – «Лесники», ее поставили 23 марта, удачно: детективы на сцене были редки. Издательство «Гарнье» затеяло сборник «Звезды мира: историческая галерея женщин всех времен и народов», Дюма дал статьи о Клеопатре, Лукреции, Сафо (с собственными переводами ее стихов) и Жанне д’Арк. Все какие-то мелочи: в Экс-ле-Бен жила знакомая, внучатая племянница Наполеона I, Летиция Мария Бонапарт, мадам Солмс, державшая салон в Париже, но высланная в 1853-м за «безнравственность»; она издавала журнал «Утра в Экс-ле-Бен», Дюма посылал ей очерки. С Левеном написал оперетту «Таис», поставили 4 ноября в «Комической опере». Нашел в мемуарах принца Луи де Конде (1664) сюжет: Франция XIV века перед началом Религиозных войн, герой – прорицатель. Роман «Предсказание» печатался в Брюсселе у Этцеля, но не был завершен – автор не придумал, о чем писать. Отклонили очередной иск к Леви, новая апелляция. Пал духом? Наоборот: был уверен, что вот-вот получит свои 800 тысяч франков, и собирался в путешествие по Средиземному морю, дабы «написать историю древнего мира». Он уже много видел, остались пустяки: «Венеция, Иллирия, Ионические острова, Греция, Константинополь, берега Малой Азии, Сирия, Палестина, Египет, Киренаика, Триполи». Вел переговоры с гаврским судостроителем Мазленом о судне: «маленький трехмачтовик водоизмещением 65 тонн, со стальным корпусом, 1,5-метровой осадкой, винтом мощностью 10 лошадиных сил, имеющий 25 метров в длину и 13 футов в ширину и, кроме кают капитана, экипажа и моей, заключающий в себе еще 8–10 кают для друзей». И вдруг все перевернулось. Бросил «Госпожу Шамбле» и мечту о Средиземноморье. Он ехал в Россию.