Текст книги "78"

Автор книги: Макс Фрай

Соавторы: Марта Кетро,Петр Бормор,Юлия Зонис,Алексей Толкачев,Карина Шаинян,Ольга Лукас,Алексей Карташов,Юлия Боровинская,Марина Воробьева,Оксана Санжарова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 37 страниц)

Это как раз ничего. Ты молодец, слушаешь внимательно, верить не веришь, но запоминаешь, потом еще, небось, в тетрадку запишешь, чтобы, к примеру, приятелей дома насмешить, а мне все равно, главное, что на ус волей-неволей мотаешь, до первой русалки как-нибудь на одном любопытстве продержишься, а уж потом, когда поймешь, что к чему, вернешься, небось, расспрашивать, что тут да как. Может завтра же и вернешься. Или послезавтра, или через неделю. Кто тебя знает.

Конечно раскажу.

Да ну что ты, не выдумывай. Город как город. Таких больше нет, конечно, тут ты прав. Но только потому, что все города разные. Про любой можно сказать, что таких больше нет. Если я приеду туда, где ты живешь, мне наверное тоже многое покажется удивительным.

В таких случаях принято говорить: "тебе виднее", но поверь на слово, виднее все-таки мне. Всякий город – таинственное и удивительное место, но это мало кто замечает.

Ну как. У кого глаза открыты, а ушки на макушке, тот и замечает. Знание всегда награда за доверчивость и любопытство, иных доблестей не требуется. Когда человек хоть немного любопытен – вот как ты нынче утром – ему непременно достанется пригоршня новых сведений, по большей части забавных, но бесполезных… хотя, конечно, как поглядеть. Это как наш речной жемчуг, который русалки со дна таскают, невелико богатство, а все же иметь его куда приятнее, чем не иметь.

Знакомая песня. Все говорят: "ни за что теперь не уеду", а у самих куплен заранее обратный билет. И все, конечно, уезжают, как миленькие, потому что ближе к сроку обратный билет начинает ныть в нагрудном кармане, а людям кажется, что это ноет сердце, никто этой муки не выдерживает, а билет выбросить не догадываются, да и жалко, наверное, он все-таки денег стоит. У тебя есть обратный билет?

Ну вот видишь.

Два пятьдесят с тебя за чай. Нет-нет, больше не возьму, и не уговаривай. Мало ли что в меню написано. Меню – для тех, кто не умеет слушать, я от них устаю, вот пусть и платят вдвойне.

Конечно иди. А если все-таки увидишь русалку, ни в коем случае не давай ей суши, а то полезет к тебе, дурочка, станет по утрам ракушки в постель таскать, а ты через месяц уедешь, и как она тогда?

7 Мечей
Тщетность

Эта карта всегда говорит о тщетности усилий. Но чьи именно усилия будут тщетными – ваши, или ваших противников – будет понятно из общего расклада.

Вадим Калинин
Смысл пса

Тилия бросил несколько сухих рыбешек в огонь.

Угли зажглись тем самым злым, веселым огоньком собачьих глаз. «Ну вот еще, – подумал Тилия, – Теперь-то все это к чему?»

Высокая волосатая Клара с длинными руками и ногами улыбалась в гамаке, возле плетеной стены. Тилия снял рубашку и забрался в гамак. Клара пахла тиной, сырой шерстью, голова ее пахла птицей, а живот напротив копченой рыбой и солониной. Внутри женщины было тускло, тесно и жарко, как в овине июльским вечером. Между выступающих позвонков любимой спины была живая влага. Тилия облил сзади ее крестец и, вместо обычного мгновенного отвращения, ощутил страшную, разносящую пространство хижины, нежность. Это чувство открыло стены, и словно приподняло за уголки мир, так, что Тилия увидел сквозь грудную клетку Клары острые дома в шести днях пути на севере, мертвого рыбака, лежащего в лодке, затерявшейся в одной из проток устья Соти, всадника в зеленых крагах и с малиновым арбалетом (всадник этот имел на правой ноге костяную петушью шпору и питался разведенной в масле женской кровью, отчего с каждым днем становился оcтрей), увидел в камышах зябкую, продолговатую выпь, увидел лоснящуюся толстую молодую царевну, натирающую маслом небольшие пахучие ступни, увидел восемнадцать татуированных дударей, увидел быстрых прозрачных людей, пробивающих днища судов ножами из рыбьей кости, вооруженного топором шамана, и лежащую в лунном свете его тяжелую жену, с огромными мускусными, покрытыми короткими белыми колючими волосками, бедрами, увидел намокшего в росистой, в рост человека траве, удода, увидел ржавые, с выбитыми стеклами поезда, мчащиеся через маслянистый грохочущий виадук, и в одном из вагонов он нашел опиравшегося на пищаль, худого человека, подошел к нему и произнес: «Мы расстались в лесу». Человек поднял голову и спросил: «У тебя есть с собой?»

Тилия кивнул в знак согласия головой, достал из поясной сумки жестяную лакированную квадратную коробочку, темную от времени, на верхней крышке которой нарисованы оказались два симметричных дрозда. Незнакомец закатал рукав, обнажив темную вывернутую, гноящуюся рану на плече и высыпал на нее часть имевшихся к коробочке красных кристаллов. Тут же рана его словно бы заколосилась. Белесая, жутковато шевелящаяся травка поднялась по берегам мясного оврага, в глубине этого оврага словно зарычал кто-то, но зарычал, словно смеясь, и блеснули желтые собачьи глаза. Но нет, это конечно, были только капельки гноя.

Тилия отвернулся, достал из той же цилиндрической поясной сумки маленькую бутылку, сделал глоток и зажмурился. Он очень давно не видел Клару, уже несколько лет… Отсюда, от семи полупустых нищих городов до реки Соть примерно шесть недель пути, так что он сможет снова увидеть Клару. Если конечно не…

Представился кургузый человек с раздвоенным на конце мечом, женщина на четвереньках, и меч прошибает ее насквозь, и жуткий этот человек бросается и тискает, и мнет ее, умирающую, а из лежащего кособоко в траве котелка течет вкусная, мутная, розоватая уха, и смотрят вареные, мертвые головы окуней. «Клара! – закричал Тилия, и в один размашистый удар разметал осиновым, зеленым мокрым бревном по всей поляне мозги кургузого. «Клара!» – Тилия перевернул женщину, но нет, это, конечно, была не Клара. Верхняя вздернутая губа убитой шевельнулась, и она сама, без помощи Тили, закрыла глаза. Да и откуда здесь, в ограбленных рыбацких поселках около железных островов могла бы оказаться Клара? Отсюда до ее хижины не меньше двух месяцев пути.

Тилия подошел к тяжелому смрадному рыбачьему срубу. За дубовым забором светилась необходимая ему большая парусная лодка. Ворот не было, их снесли лихие несколько дней назад. Путь к лодке был бы открыт, если бы не пес. Пес стоял в проеме ворот, ровно посередине. Он был желтым и большеголовым, в глазах его плескались холодные веселые оранжевые мальки. Собака обнажила щербатые зубы в улыбке почти человеческой, склонила голову. Из правого угла ее рта скользнула наземь острая, быстрая струйка слюны. Тилия нащупал в кармане маленький пистолет. Стрелять не хотелось, потому что шум, и мало патронов. Пес коротко весело рявкнул, и лай этот был как-то очень уж похож на смех. Тилия повернулся и пошел восвояси, раз и навсегда позабыв про лодку. Он отчего-то знал, что пес не прыгнет к нему на спину. Тилия закрыл глаза.

Он шел медленно, вслепую, расставив в стороны руки. Ветер усиливался, стальной брус шириною в ладонь вибрировал, весь древний, железный мост дрожал от ветра, и от каких-то своих собственных внутренних мелких печальных вибраций. Тилия знал, что глаза открывать не стоит, он и так видел внутри себя весь ландшафт: мокрый безлесный каньон с гремящей на дне рекой, и обглоданный небом железный остов виадука, по одному из брусьев которого шел он, Тилия, человек с закрытыми глазами, балансирующий, расставив в сторону руки. Когда ветер вокруг стих, он открыл глаза и спрыгнул, наконец, на твердую почву. Тилия оказался здесь не один, прямо перед ним стоял невысокий, гибкий очень мускулистый человек, и в каждой руке его было по сабле. На шее человека висел богатый серебряный амулет из семи переплетенных серпов.

– Я видел, как ты шел, – сказал человек, – ты закрывал глаза. Скажи, зачем ты закрывал глаза?

– Я просто знаю, что не умру, что не могу оступиться, а с закрытыми глазами не так страшно.

– Ты умрешь непременно, и прямо сейчас. – Человек пошел на Тилию, выставив сабли вперед.

Тилия тоже двинулся на незнакомца, и просто прошел сквозь него. Даже показалось Тилии, что рассек он грудью того человека на две части, и две сабли коротко звякнули о камни, а медальон остался на шее у Тилии.

За рыжим выступом скалы обнаружилось сложное террасное строение, крытое свинцом. Тилия улыбнулся, и решил, что сейчас выпьет пива с кофейными зернами. Пьяный Тилия рассказывал беззубому, зеленоватому, постоянно жующему что-то человеку. «Ночь была теплой, даже душной, невиданное количество звезд. В такую ночь похоть обычно просто душит, и, как назло, у меня не было с собой ни грамма спиртного или еще чего-нибудь… Представь себе эту плоскую, ароматную степь, и нескончаемый, уходящий в две стороны частокол высотой в три человеческих роста. Вдруг возникли ворота, открытые ворота, и в лунном свете то ли рычащий то ли смеющийся желтый пес… Запах цветов и гари, и я отчетливо вижу, что там, за воротами, точно такая же пустая, на четыре дня пути во все стороны, степь».

Последний раз Тилия увидел пса в дверях Клариной хижины, когда пришел домой. «Ну уж нет!» – подумал он, обошел хижину сзади и незаметно проник в нее через окно. Клара была внутри. Она сидела на полу и острила ивовые прутья для охоты на кротов. Тилия подошел и нежно обнял ее за спину. Напуганная неожиданностью женщина, не глядя, ударила его в бедро заостренным прутом. Прут глубоко проник в мышцу, но Тилия не думал об этом, он обнимал любимую. Почти неделю они не отходили друг от друга, и не вылезали из гамака. Все это время рана кровоточила и гноилась, на шестой день с Тилией случился горячечный бред, а потом навалилась на него горькая, сырая слабость. Тилию по ночам, в больной полудреме мучило чувство, что он вот-вот вынырнет из липкого, обрывистого страшноватого сна, однако смертельно больные часто ощущают такое. Клара сначала тихонько плакала, а потом сразу стала какой-то пепельной, сухой и словно бы что-то поняла. Когда Тилия решил про себя, что не доживет до рассвета, он позвал Клару.

– Почему столько лет я не мог умереть, а теперь вдруг умираю? – спросил он.

– Потому что ты наконец побывал со всех возможных сторон собаки, – ответила женщина и стала совсем горькой, чужой, непрозрачной.

8 Мечей
Помеха

Значение этой карты вполне однозначно. А общий контекст гадания покажет, насколько серьезной может быть обещанная помеха.

Карина Шаинян
Отдай моих тигров!

На улице Блюхера жили тигры. Они скрывались в лабиринтах сараев и старых двухэтажных домов, от которых пахло прелым деревом и канализацией. Бродили среди сугробов и натеков льда; фонари тускло светились оранжевым, и в их лучах всегда метался снег. Там, на самой короткой и страшной дороге от библиотеки до дома, жили они. Зимними вечерами они выходили из своих убежищ, гибкие и опасные, а впереди них по пустынной улице волнами катился ужас.

Ходить вечером по улице Блюхера категорически запрещалось. Поэтому Катя возвращалась только по ней.

Катя шла скользящей походкой; ранец с книжками ненадежно прикрывал спину, в коленях стыла ватная пустота, и часто-часто билось сердце. Если ставить ногу по-особому, снег не заскрипит под валенком, и тигры не услышат. Иногда впереди сквозь пургу мелькала тень, и Катя замирала в обморочном страхе, но прорыв ветра утихал, тень превращалась в дворнягу или ворону, и Катя шла дальше, пружиня и стараясь не оставлять следов.

Кабинет Главного Библиотекаря – в дальнем тупике, затерян в шелестящей полутьме, замаскирован изгибами проходов между стеллажами. Катя всегда выходила на него неожиданно, заплутав между полками и лесенками, заблудившись в нагромождениях старой бумаги. Комната всегда была заперта, и замочная скважина под медной ручкой походила на золотистый глаз. Иногда Катя бросала листать книги и подкрадывалась к двери. Из щели над полом лился жаркий свет, пахло сухой травой и кофе. Говорили, Библиотекарь слеп, носит за пазухой кинжал и не боится времени. Говорили, что когда-то в его кабинете безумолчно стрекотала пишущая машинка, но уже много лет там царит тишина. Это было неправдой: порой до Кати доносились голоса, говорящие быстро и горячо, и обрывки танго; но чаще было слышно, как вздыхает и жалуется на незнакомых языках Библиотекарь. Временами бормотание становилось разборчивее, скрипели половицы под тяжелыми шагами, и Катя опрометью бросалась туда, где с холодным весельем мигали лампы дневного света, а полки пестрели обложками детских книжек. Она отбирала стопку и робко подходила столу, уставленному ящичками с карточками абонементов.

– Ты опять взяла «Маугли», – укоризненно улыбалась ей женщина, вечно закутанная в пуховый платок. Катя молча кивала в ответ. Маугли – ее талисман, лучший друг и защитник. С ним не так страшно было идти домой.

Катя совала книжки в ранец, за спиной хлопала тяжелая и толстая, обитая дерматином дверь. С воем набрасывался буран. Катя прикрывала лицо шарфом и ныряла в переулок, ведущий на улицу Блюхера.

Буйствовал снежный январь, катилась по городу эпидемия гриппа, и Катя то пряталась с головой под одеяло, то разбрасывала постель, отбиваясь от температурных теней. Приходила мама, приносила стакан воды с лимоном. Подкладывала на батарею новую ватку, пропитанную пихтовым маслом, ставила градусник и грустно качала головой. Ночник отбрасывал теплый свет, медленно шевелились розы, оплетающие шпалеры, на обоях, и стена Катиной комнаты превращалась в фасад двухэтажки на улице Блюхера: штукатурка обвалилась, обнажив деревянную решетку и куски пакли, хлопает под ветром жесть на козырьке подъезда. Квадрат света превращался в окно, и сквозь щель в шторах Катя видела развешанные на светлых обоях детские рисунки: солнце, траву и тигров. Она замирала, и между спиной и ранцем протискивался холод. К окну подбегал смуглый мальчик с тетрадью в руке и прижимал к стеклу первую страницу. «Царь леса», – читала Катя. Мальчик вдруг начинал трясти кулаком, из его глаз катились злые слезы, и окно гасло. Розы превращались в деревья, и только вдалеке светился фонарь. Катя бежала к нему, но тело не слушалось, а потом становилось понятно, что это не фонарь, это огонь костра в ночном лесу… нет, это тигр, похожий на пламя. Он надвигался на Катю, от него несло дымом, силой и почему-то псиной, когти походили на ножи, а в рычании слышался гитарный звон. Лес заливало солнцем, становилось жарко, и тропинка превращалась в улицу. Пахло кровью, пролитой на горячий асфальт, кофе, потом. Двери сараев распахивались, выворачивая нутро темных кабачков – там пили вино, тянули из серебряных трубочек горький мате и танцевали танго. Черноволосые парни выходили на улицу плечом к плечу, и у каждого за пазухой ждал нож. Здесь не было места ни страху, ни холоду. Катя благосклонно улыбалась и расправляла плечи, обмахиваясь веером. Прекрасная северянка с улицы Серрано, тайная причина многих и многих дуэлей, лучшая танцовщица окраин, она привыкла к блеску злой стали и жару в крови. Подкатывала повозка, запряженная храпящими тонконогими конями, лихие гаучо увозили сеньориту Катерину в пампу, где текли воды рыже-свинцовой реки, и оставляли наедине с солнцем и травой.

Катя стояла на берегу, и к ней сплошным потоком шли тигры. Они сливались в еще одну реку, черно-рыжую, и были они прекрасны, и шли к ней в объятия, и Катя любила их, а они – ее; тигры падали в реку, и Катя падала в реку, но одно было неизменно: к ней бесконечным потоком шли тигры. Где-то на другом краю света плакал смуглый мальчик, похожий на слепого старика, и просил их вернуться. Но лишь бесформенные уродцы, лишенные страсти и силы, едва стоящие на ногах, похожие на чучела тени с холодной и темной улицы Блюхера оборачивались на его зов, и Катя заливалась счастливым смехом: их ли она боялась потревожить скрипом снега под ногой?

Приходила мама, подбирала презрительно отброшенного «Маугли», осторожно касалась горячего лба, и в уголках ее губ появлялись морщинки. Но постепенно Катя выздоравливала, жар спадал, глуше звучали гитары, и огненные полосы на тигриных шкурах выцветали – царственные звери все больше походили на нелепо огромных и головастых палевых собак. В глубине души Катя чувствовала, что теперь все тигры – лишь внутри нее, и немного стыдилась, что не оставила ни одного для пампы: без них бесконечные травяные просторы казались безжизненными. Над улицей Серрано нависала печаль, и под ее туманным пологом Катю настиг последний кошмар.

Сеньорита Катерина, прогуливаясь с соседскими девушками, встретила слепого старика. В его глазах застыли тысячи потерянных миров и непридуманных книг, пиджак лоснился на локтях, вытертых о сотни столов и кафедр. «Вот ученый человек, который доживает в бедности, – сказала Катерине одна из подруг, – вся слава досталась другому с тем же именем». Она подала ему монетку, но старик не взял денег. Он обратил невидящие глаза на Катерину.

«Это чужой сон, – сказал он и слепо зашарил руками. – Отдай моих тигров и уходи», – когтистые пальцы впились в рукав платья. Катя испуганно вскрикнула и бросилась прочь из сна. «Отдай моих тигров!» – кричал вслед слепец, но Катя уже проснулась, чувствуя, как тесно в ее душе громадным полосатым зверям.

– Далеко не убираю, – с улыбкой сказала женщина в пуховом платке, откладывая «Маугли» в сторонку.

– Я больше не буду его брать, – сердито ответила Катя, – надоело. Поищу что-нибудь новое.

Плутать среди сумрачных стеллажей не пришлось – первый же поворот вывел к кабинету Библиотекаря. Из-под двери по-прежнему бил свет, но Кате показалось, что его золото потускнело. Она прислушалась: в комнате стояла мертвая тишина, и было слышно, как бесконечно далеко, за лабиринтом из тысяч полок с книгами, покашливает женщина в платке. Катя почувствовала внимательный и укоризненный взгляд, проникший через толстые резные доски двери, и гордо вскинула голову: сеньорите Катерине не к лицу жаться на пороге. Она толкнула протяжно заскрипевшую створку и вошла, насмешливо кривя губы.

Пахло кожей, пылью и кофе. Солнечный свет пробивался сквозь щели в плотных шторах, ложился широкими полосами на стол черного дерева, заваленного картами, старинными книгами с медными застежками и оборванными на середине строчки рукописями. Библиотекарь неподвижно сидел в тяжелом кресле: морщинистое лицо обращено к стоящим на каминной полке песочным часам, рука сжимает чашку, исходящую густым ароматным паром. Скрежет двери стих, и Кате стало слышно, как шуршит песок, пересыпаясь в нижнюю воронку, – звук сливался с тихим, шелестящим дыханием Библиотекаря.

– Это не твой сон, – сказал наконец он.

Катя молча кивнула. Дрогнули солнечные лучи, и по комнате потек тигр. Литые мышцы перекатывались под блестящей шкурой, и глаза горели вечным пламенем. Тигр покосился на Катю – она снова кивнула, – прислонился огромной лобастой головой к пергаментной щеке Библиотекаря и тихо, нежно заурчал. Упала последняя песчинка в часах, и Катя вышла в холодный лабиринт стеллажей. Постояла, прислушиваясь. За дверью часто и сухо трещало, и Катя не сразу поняла, что это стучат клавиши пишущей машинки.

Тонкая книжица в рыжей, истертой до ворсистости обложке упала с полки и раскрылась посередине. Катя прочитала последнюю строчку. Опасливо оглянувшись, сунула книгу за пазуху. Прокралась в раздевалку, накинула пальто и, не застегиваясь, выскочила из библиотеки.

Бураны наконец закончились, стало морозно и ясно, и маленькая зеленоватая луна в рыжем ореоле была похожа на глаз. По опустевшей улице Блюхера далеко разносился громкий скрип снега под ногами. Катя больше не боялась тигров, и не боялась, что они уйдут навсегда. Ее власть была безграничной.

9 Мечей
Жестокость

Эта карта говорит о страдании, у которого есть реальные причины. То есть, за страданием стоит не из пальца высосанная, а реальная, серьезная проблема.

Негативные эмоции, о которых предупреждает Девятка Мечей, разрушительно действуют на организм. Тот самый случай, когда говорят: "все болезни от нервов". Даже в самом благоприятном окружении Девятка Мечей указывает на душевную рану, которая не заживает и в ближайшее время не заживет.

Юлия Бурмистрова
Королева

Она умирает, как и положено умирать королевам…

Мишель де Гильдерод «Эскориал»

Ее готовили к этому с детства.

С тех самых пор, как старая няня принесла ее простыню, сняв чепец, отрезала свои волосы, кинула все это в камин и ушла в лес, что означало, что она из девочки превратилась в девушку, к ее урокам пения, танцев, хороших манер и королевской чести, добавился еще один.

Она, кстати, потом спрашивала, почему няня ушла в лес, почему босой и что с ней стало, но ей ответили, что такие вопросы не соответствуют королевской чести. Но она еще долго потом плакала по ночам, когда слышала, как воют волки в лесу.

Это была странная наука.

С одним единственным заданием – молчать и улыбаться, что бы не происходило вокруг.

Ей показывали пытки. Много и разных.

Она слушала хруст костей, крики мучеников, плачь детей.

Если она вздрагивала или отварачивала лицо, а еще хуже того, плакала и просила пощадить невинных, ее лишали обеда и запирали в башню на три дня.

Пока она не научилась молчать.

Но это был только первый этап обучения.

Кода она научилась молчать, ее выдали замуж за короля и она стала королевой.

После рожденья первенца – наследника трона, когда ему исполнился три дня, учение продолжилось.

К ней приводили самых несчастных и уродливых людей королевства и она должна была слушать их слезы, мольбы, несчастья.

Она молчала, но если в ее взгляде сквозило состраданье, ее не подпускали к ребенку.

Пока она не научилась улыбаться.

Когда королю доложили о том, что королева наконец стала настоящей королевой, по всей науке, он молчал и улыбался.

По традиции, все покинули замок, оставив короля и королеву одних.

Через семь дней, когда все вернулись, король и королева сидели на троне и молча улыбались.

Король сам отбирал шута.

По всем правилам – посещал смертные казни, слушал последнее слово приговоренного, но никто не подходил. Наконец кандидат нашелся.

Он был очень красив – широк в плечах, высок, с привычкой небрежно откидывать непослушную прядь со лба.

Никто не знал какое преступление он совершил, да это было и неважно.

Он сумел своим последним словом рассмешить не только толпу, но даже палача, который от смеха выронил топор и пришиб себе ногу.

Король поднялся со своего места и кинул парню монетку – тот весьма ловко поймал ее, повертел в руках и кинул обратно королю, который даже не повел бровью – молчал и улыбался.

Парня раздели – он стоял совершенно голый и смеясь смотрел, как казнят его одежду.

Это было рожденье нового шута.

А уже через месяц королю доложили, что королева тайно пошла на первое свиданье с шутом.

Она лежала на небольшом возвышении, молчала и улыбалась. Она умирала.

Люди толпились перед дверью в залу, всем хотелось посмотреть на настоящую королеву, но все равно пускали только по десять человек.

Она умирала семь дней.

«Она умирает, как и положено умирать королевам – от яда.»

* * *

В народе потом долго говорили об этом.

Говорили, что это была очень молодая королева, но очень способная – она быстро выучилась науке умирать.

Ведь бывали и такие королевы, которые до старости так и не научились этому, поэтому умерли как простые собаки – от старости. Какой позор.

Одни говорили, что король очень любил королеву, а другие, что наоборот, совсем не любил – сходились только в одном – он самый настоящий король.

Рассказывали, что в те семь дней, что король и королева провели одни, они ходили босиком по замку, королева была простоволоса и сама готовила королю суп. Что они много смеялись, страстно любили друг друга, а по вечерам сидели у костра и плакали.

Но были и такие, кто говорил, что они так и просидели все семь дней на троне – молча и улыбаясь.

Единственное о чем никто никогда не говорил – это любила ли королева короля или шута. И куда потом делся этот веселый парень. И почему в ночь, когда умерла королева из королевской башни, где была королевская спальня, раздавался нечеловеческий то ли крик, то ли плач, и кто это кричал.