Текст книги "78"

Автор книги: Макс Фрай

Соавторы: Марта Кетро,Петр Бормор,Юлия Зонис,Алексей Толкачев,Карина Шаинян,Ольга Лукас,Алексей Карташов,Юлия Боровинская,Марина Воробьева,Оксана Санжарова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 37 страниц)

II Верховная Жрица

Основное значение Второго Аркана – высшая мудрость, тайное знание. Тайное, понятно, не потому что великий секрет, а потому что невыразимое. Добро пожаловать в белое безмолвие невербальных комуникаций. Все «непостижимое и неопределенное», область, описывая которую, люди вынуждены пользоваться невнятными терминами «интуиция», «подсознание» и т. п. В некоторых (очень редких, понятно) случаях эта карта действительно обещает посвящение в тайные мистерии. Но следует иметь на вооружении и более приземленные интерпретации.

Описывая личность, Второй Аркан символизирует одновременно и монашескую невинность, и материнство, вернее, внутреннюю настойчивую готовность к материнству-отцовству; реализуется она, или нет на практике – дело десятое. В любом случае, возня с собственными детьми и работа с чужими – лучшее, что могут делать такие люди. Дети им доверяют, често больше, чем собственным родителям.

Еще вот что важно. Второй Аркан предлагает жить как живется, нестись в потоке жизни, как ребенок с холма бежит, не заботясь, что упасть можно. Это только кажется, что ничего особенного, на самом деле мало кто так умеет. Особенно с возрастом.

Одна из важнейших проблем, на которые указывает Жрица – усталость от жизни (вернее, от собственного неприятия обыденной жизни).

Еще надо помнить, что в некоторых старых колодах Второй Аркан назывался Папесса, в честь скандально известной истории с папой Иоанном, который оказался мало что переодетой девицей, так еще и беременной. В связи с этим следует иметь в виду, что при гадании Жрица может говорить и о проблемах такого рода – начиная с нежелательной беременности (самая простая интерпретация). И – куда более сложный случай – ситуация, когда твоя истинная природа проявляется и лишает тебя насиженного места в социуме.

Анна Кузьминская
Каждый охотник желает знать

– Каждый охотник желает знать, где сидит фазан.

– Это правда.

– Можно сесть с вами?

– Конечно. Пожалуйста.

– Вы не будете возражать, если я что-нибудь съем? Я дико голодный.

– Конечно. Пожалуйста.

– А у вас только чай?

– Нет, не только. Было пирожное. Но я его съела, а блюдечко унесли. Они тут быстро уносят блюдечки.

– Возьму рыбу. Картошку. И греческий салат.

– Прекрасный выбор.

– Вино?

– Мне? Нет, что вы. Спасибо, совсем не хочется.

– Вы давно здесь?

– Не очень. Но успела съесть пирожное. А блюдечко сразу унесли.

– Я вижу, вам не дает покоя это блюдечко.

– Оно было симпатичное.

– Заказать вам ещё одно пирожное? С блюдечком?

– Спасибо. Возможно. Я подумаю.

– (в сторону) Пирожное, пожалуйста. Какое-нибудь.

– Спасибо.

– Давайте не будем терять время и сразу приступим к делу.

– Конечно. Давайте.

– Я ненавижу общественный транспорт. Не могу там находиться. Суета, шум, грязь. Я брезгаю. И я ненавижу всех этих людей. Их слишком много, и все лезут, толкаются… как тараканы.

– Тяжело вам.

– Да. Особенно в метро. Мало того, что давка, вдобавок надо спускаться под землю, а поезда ездят по туннелям. Мне жутко. Покрываюсь потом, кружится голова, тошнит. Отвратительное состояние. Боюсь потерять сознание.

– Может, не ездить на метро?

– Да, раньше я так и делал. Но теперь везде пробки. А бывает, что важные встречи в разных концах города, и проще добраться на метро. Но я не могу заставить себя туда зайти. Не был в метро несколько лет.

– Понятно.

– Вы сталкивались с такими проблемами?

– Ещё бы. Сплошь да рядом.

– И что делать?

– Может, тренироваться? По чуть-чуть. Сначала просто дойти до метро, погулять вокруг. Потом зайти внутрь, постоять в вестибюле. В следующий раз спуститься – и опять выйти. Важна постепенность. И лучше, чтобы вы были не один. А с кем-то, кто будет вас морально поддерживать.

– Звучит омерзительно.

– Да ладно. Хотите – пойдемте сходим, потренируемся. Пока вам несут вашу рыбу.

– Прямо сейчас?

– Почему нет? Метро рядом.

– Ну пойдемте, я предупрежу официанта.

– А что вас там больше всего пугает? Давайте я вас за руку возьму. Чтобы вы чувствовали мою моральную поддержку.

– Я же сказал. Люди. Я их боюсь. Они злобно выглядят, скверно пахнут, суетятся, толкаются. Я боюсь, они будут прижиматься ко мне в час пик, и меня просто вырвет.

– Вы такой чувствительный.

– Да, и моя мама так говорит.

– А меня вы боитесь?

– Вас? Не очень. У вас дружелюбный вид, от вас приятно пахнет. И вы пока ко мне не прижимались. Правда, вы взяли меня за руку, но это не страшно. Я её потом помою.

– Вы шутите?

– Нет. Я что-то не так сказал?

– А если я к вам прижмусь, вы испугаетесь?

– Давайте не будем рисковать. Я не возражаю против экспериментов, но давайте сначала привыкнем друг к другу. Мне нужно время, чтобы к вам привыкнуть.

– Вам сложно сходиться с людьми?

– Я с ними вообще не схожусь.

– Но вы ходите на встречи.

– Все мы ходим на встречи. Даже моя мама встречается с бывшими коллегами.

– Ну, я, например, не хожу ни на какие встречи.

– Абсурдное заявление. В данный момент вы, например, встречаетесь со мной.

– В самом деле. Но это редкость.

– Почему мы говорим о вас? Разве мы не должны обсудить мою проблему с метро?

– Да, конечно. Ваша проблема с метро – это важно.

– Мы приблизились – и вы видите, меня уже начинает колотить.

– Нет, я не вижу.

– Вы не видите, как меня колотит? Я похолодел – вы не замечаете?

– Нет.

– Капли пота выступили на лбу!

– Где?

– У меня темнит в глазах.

– А по-моему, вы держитесь молодцом. Может, мы даже зайдем?

– Нет, это слишком. Давайте обойдём его пару раз. Для начала будет достаточно.

– По-прежнему колотит?

– Чуть меньше.

– А мою моральную поддержку вы чувствуете?

– Нет. Было бы здорово, если бы вы всё же отпустили мою руку. После того, как вы чуть не прижались ко мне, я немного нервничаю.

– Боитесь, что я брошусь на вас с объятьями?

– Надеюсь, что не броситесь. Я к этому не готов.

– Бедняжка. Знаете, мне сразу захотелось броситься на вас с объятьями.

– Куда вы меня тащите?!

– В метро.

– Отпустите меня! Это слишком! Я не могу!

– Ещё чуть-чуть!

– Нет!!

– Ой!

– Нельзя же так!

– Простите. Я увлеклась. Давайте вернемся к рыбе.

– Вы не должны были так поступать со мной. Этот ужасный шум! Он становился всё ближе. Ещё чуть-чуть – и он поглотил бы меня навсегда.

– Но миллионы людей ездят в метро каждый день. И остаются живы.

– В чём смысл вашего высказывания? Да, я другой.

– Чем вы другой?

– Я чувствительный. И мне не нравятся ваши интонации. Сначала вы обращались со мной гораздо деликатнее.

– До того, как вы пнули меня ботинком.

– Это была самозащита.

– Но было бы неплохо, если бы вы всё же извинились.

– Я не буду извиняться. Я предупредил вас о своём страхе. А вы потащили меня туда насильно.

– Но не драться же! Я вас в два раза меньше.

– Я пнул вас не больно.

– Нет, мне было больно.

– Слушайте, что происходит? Почему рыбы до сих пор нет? А, вот её несут. И ваше пирожное. На блюдечке.

– Мне расхотелось. Я, пожалуй, пойду. Приятного аппетита.

– Куда вы пойдете?

– Погуляю.

– Разве мы закончили?

– Вполне.

– Ну хорошо. Постойте. Сеанс был неудачным, но я заплачу.

– Что это?

– Деньги.

– Какие деньги?

– За сеанс.

– За какой сеанс?

– Вы Ольга?

– Я Ольга.

– Психотерапевт?

– Нет.

– Подождите. Сядьте. Как это – нет?

– Вот так.

– То есть, вы просто какая-то случайная девушка? А я делился с вами своими страхами и думал, что вы специалист? Блин. Вы что, сразу не могли сказать?

– Но вы не спрашивали.

– Блин. И вам не показалось, что я веду себя странно?

– Да нет. Многие мои знакомые так себя ведут.

– Вы бы получше выбирали себе знакомых, девушка.

– А это уж точно не ваше дело.

– Да я кучу времени потерял тут с вами!

– Знаете, дайте-ка мне деньги.

– Какие деньги?

– Вот эти. Психические.

– С какой стати я вам должен их отдать?

– Я с вами как с человеком! А вы псих. Ну и дайте мне тогда мои деньги. За моральный ущерб.

– Это у меня моральный ущерб! Доверился первой встречной. Вы меня чуть до инфаркта не довели.

– Но не довела же. И в метро вы таки зашли.

– Да вы шарлатанка! А деньги я готов платить только профессионалу.

– А если я всё же психотерапевт?

– Ну… да или нет?

– А бывают такие экстремальные методы психотерапии?

– Это вы у меня спрашиваете? Всё, закроем тему. Вы свободны.

– Отдайте мне мои деньги.

– Хорошо, берите деньги и идите. Я хочу наконец поесть.

(Девушка садится на стул напротив. Сначала просто сидит и смотрит на мужчину, потом слёзы начинают течь из её глаз и капать в блюдечко с пирожным, слёз всё больше и больше.)

– О боже. Что с вами?

– Вы меня обидели.

– О боже. Простите, я не хотел. Простите, если я был резок. Я обычно так себя не веду, а тут что-то… сорвался.

– Понятно.

– У меня сейчас такой сложный период… страх перед метро – это только повод, я собирался говорить со специалистом совсем о другом.

– На самом деле вы не боитесь метро?

– Боюсь. Но с этим можно жить, это ерунда. Не плачьте. Выкиньте меня из головы как страшный сон. Попались под руку чужому мужику, и он пнул вас ботинком. Бывает. Не стоит ваших слёз.

– Как красиво вы говорите. Прям поэзия.

– Ну, не надо иронизировать. Я искренен.

– Не сомневаюсь.

– Я псих, но я не злой. Совсем не злой.

– Да что вы оправдываетесь.

– Я не оправдываюсь! Я объясняю.

– А о чём вы собирались говорить с вашим психиатром?

– С психотерапевтом. Мне не хотелось бы вам о себе рассказывать.

– Почему?

– А почему я должен отвечать? Я не чувствую себя с вами в безопасности. Я не знаю, кто вы, и я не плачу вам за разговоры деньги.

– Всё бесплатное – плохое?

– Зачем обобщать. Но деньги позволяют устанавливать границы. Для меня это важно.

– Вам важно знать, что вы всё можете купить за деньги?

– Девушка. Ольга. Давайте как-то… разберёмся. Вы в самом деле оказались здесь случайно? Или это подстроила моя мама? Если да, то зачем?

– А как зовут вашу маму?

– Мою маму зовут Елена Яковлевна.

– Она очень о вас заботится?

– Да. Очень.

– Боится, что вы останетесь холостяком и совсем пропадёте?

– Наверное. Занятно, если окажется, что вы – моя предполагаемая партия. Вы совсем не похожи на девушку, которая может нравиться моей маме.

– Не тот рост, не тот вес?

– Уж слишком вы боевая. Хотя вас легко представить профессорской дочкой. Папа профессор, мама любит театр, дети учатся в языковой школе. Мальчик и девочка. Мальчик старший, ответственный. Девочка младшая, балованная. Образцовая семья.

– Нет, я не из образцовой.

– Жаль. Угодить мамочке – что может быть прекраснее.

– Давайте считать, что её здесь нет.

– Кого?

– Вашей мамы. Понятно, что она всегда с вами, но давайте сделаем вид, что именно сейчас она пошла гулять с собакой.

– У мамы нет собаки. Она не любит собак. От них грязь и обязательства.

– А вы любите собак?

– Я не знаю. Грязь, обязательства.

– А если бы вы выбирали собаку, то какую бы выбрали?

– Большую. Овчарку, например.

– Чувствуете себя беззащитным, нуждаетесь в сильном партнере?

– Слушайте… Вы точно не психотерапевт?

– Не знаю. У меня много дипломов – может, и такой есть.

– Где же они, ваши дипломы?

– В сарае, на чердаке. Если не сгорели во время последнего наводнения. Вы помните, какой был страшный гром? И молния, молния разила во все ветхие постройки. И мой сарай…

– (в сторону) Счёт, пожалуйста.

– Он вспыхнул, как свеча.

– Понятно. Вспыхнул. А что вы тут делаете? Почему вы не на работе? Разгар трудового дня! Девушки вашего типа в это время вертятся, как белки в колесе.

– Какого это – моего типа?

– Ну, кем вы там работаете? Секретарша? Менеджер? Бухгалтер? Продавец в модном бутике?

– Старший помощник младшего дворника.

– А может, вы замужем? И что же муж, не возражает против ваших одиноких прогулок? Или он не в курсе?

– Не в курсе.

– Прекрасно. Моя мама говорит, что стоит завести себе девушку, как она выпьет из тебя все соки и выкинет на свалку.

– Она поступила так с вашим папой?

– Нельзя без хамства?

– А вам?

– Всем, что у меня есть, я обязан своей маме. Вы не представляете, сколько она для меня сделала. Редкая мать так заботится о своём ребёнке.

– Мне кажется, я это где-то читала.

– Наверняка это была хорошая книга.

– Наверняка.

– Так что вы здесь делаете?

– Я… увидела вас по телевизору и влюбилась в вас с первого взгляда. Долгие годы я мечтала о вас. Из газет я узнала о вас всё, что только было можно. Я случайно столкнулась с вашей мамой в модном бутике, вкралась к ней в доверие, и она помогла мне устроить эту встречу.

– Какой бред.

– Да? А по-моему, ужасно убедительно.

– Моя мама не ходит в модные бутики.

– Ну, мы могли встретиться где-нибудь ещё. В Консерватории. Она ходит в Консерваторию?

– Случается.

– Вот! Значит, мы встретились там. Я подбежала к ней, бросилась перед ней на колени и молила дать мне шанс. Ибо только в вас моё счастье.

– И что сказала мама?

– Она была тронута. Она сказала: "Голубушка! И я была такой до того, как любимый мужчина разбил мне сердце. Пришлось выпить из него все соки и выкинуть его на помойку. И никакого тебе счастья".

– Зачем вы всё это сочиняете?

– Не знаю. Просто так. Пытаюсь с вами общаться.

– А зачем вам со мной общаться? Вам не кажется, что вы теряете время?

– Нет. По-моему, вы симпатичный.

– Вот это новость. Спасибо, приятно слышать.

– Нет, правда. Вы мне сразу понравились. А то я не пошла бы с вами к метро.

– Чем же я вас покорил?

– Ну… формой бровей.

– Надо же. Мама была бы польщена. У неё такие же брови.

– Вы живёте с мамой и во всём её слушаетесь?

– Нет. Прекратите на меня наскакивать.

– А вам хотелось бы, чтобы окружающие дрожали перед вами?

– Вас всё время тянет на дешёвый психоанализ, вы не замечаете?

– Думаете, психоанализ должен быть дорогим и доступным не каждому?

– О боже. Если бы вы были психотерапевтом, я бы лишил вас лицензии. К психотерапевту ходишь, чтобы он сделал тебе приятно. А вы делаете мне неприятно.

– Вам так плохо со мной?

– Ну… в общем, да. Хотя в этом что-то есть. Мы уже долго с вами разговариваем. Обычно я не умею разговаривать с женщинами. И мне нравится ваш запах.

– Спасибо.

– Это правда, что я вам симпатичен?

– Почти. Вы любите свою маму. Это так трогательно.

– Разве вас это не напрягает?

– Сначала напрягало, но в этом что-то есть. Определённо.

– Если вы не против… я бы, пожалуй, пригласил вас куда-нибудь. Когда-нибудь. Вы не напишете мне свой телефон, вот здесь?

– Давайте.

– Ну ладно. Надо бежать. Я всюду опаздываю. Я позвоню вам… когда-нибудь… скоро.

– Мне кажется, я не понравлюсь вашей маме.

– Да, это проблема. Главное, не дарите ей собаку. Она не выносит собак. Вы успеете всё испортить потом, но сначала постарайтесь вести себя прилично. И юбка должна быть длиннее.

– Хорошо, я учту.

– Ну, до встречи. Приятно было… что там полагается говорить. Считайте, я всё это сказал.

– Подождите! А как вас… зовут?

III Императрица

Императрица – хозяйка жизни, ее жизненная энергия неисчерпаема, материальный мир подчиняется ей беспрекословно.

При гадании в благоприятном окружении обещает покатать ваш сыр в масле – в руках Императрицы словно бы невидимый рог изобилия, что-что, а нужда при таком раскладе не грозит. В неблагоприятном указывает на чрезмерный материализм, типа: "отстаньте со своим богом, у меня тут тесто подошло".

Так или иначе, но властная витальная жизнерадостность – ее самая сильная сторона.

Мужчины, чью личность описывает Императрица, нередко преуспевают в творческих профессиях; женщины, собственно, тоже – если захотят. Им, впрочем, часто кажется, что не царское это дело – искусством баловаться. Зато если уж возьмутся, будут диктовать моду и воспитывать вкус своему поколению.

В определенном положении при гадании Императрица показывает следующие проблемы:

– Распространенное бабское "уж замуж невтерпеж" – и в самых драматических, и в карикатурных формах.

– Ощущение собственной нелепости, неловкости (далеко не всегда ошибочное).

– Чрезмерная, утомительная для окружающих властность.

– Обидчивость, ревность, капризы.

Некод Зингер
Катенька

В те годы, когда молодые литераторы, прозванные кем-то по-русски «шлионской стаей», старательно переводили на святой язык произведения великой русской литературы, сражаясь не на жизнь, а на смерть как с первым, так и со второй, не желавшими поддаваться, уступать и терять собственные свои физиономии, весьма мало подходившие для навязываемых им гримас, параллельно этим титаническим усилиям коллег, Зинаида Берловна Штыбель, еще от самого Менахема Усишкина принявшая имя Зилпа Бат Дов, с тихим упорством, не уступавшим их бодрому энтузиазму, осуществляла никем не поощрявшийся проект иного свойства. Неустанная работа над ним велась в тесной комнатушке, сырой и темной даже в самый разгар летнего иерусалимского зноя, в полуподвальном этаже дома, выстроенного в середине тридцатых годов напротив художественно-промышленной академии «Бецалель» в одноименной улице. Внутренний двор этого дома, так толком и не убранный после стройки, в короткое время был превращен в помойку, здравствующую и поныне, две трети века спустя, с неглубокой, но обширной лужей посередине, не просыхающей даже в годы тяжелой засухи. Там, сидя за громоздким письменным столом в половину комнаты у единственного окошка, выходившего на вовсе уже излишний в этом дворе мусорный бак, Зинаида Берловна переписывала русскую классику в еврейскую.

Иврит Зилпа Бат Дов изучала долго, еще с киевских своих лет, но свободы владения этим языком так и не достигла, что, впрочем, никак не мешало осуществлению ее грандиозного замысла. Она писала по-русски. Современный иврит, по ее мнению, развивался и видоизменялся слишком быстро, и те, кто после ее ухода возьмутся за перевод этой литературы, найдут более подходящие для такой задачи средства, чем Абрам Шлионский, будто дантист бормашиной, терзающий библейскую речь в своем «Онегине».

По свидетельству современников, из которых, однако, мало кто удосужился прочесть более нескольких написанных Зинаидой Берловной страниц, среди законченных ею произведений были еврейский «Нос», еврейские «Бедные люди», «Хася», а целый ряд книг претерпевал вместе с метаморфозами текстов и естественную перемену с детства знакомых всем названий. Так «Капитанская дочка» неизбежно становилась «Дочкой казенного раввина», а «Дворянское гнездо» преображалось в «Хасидское». Этот обширнейший труд, которому писательница отдала всю свою жизнь, не встретил понимания и поддержки ни в одной из ответственных за «идеологический фронт» организаций. В литературных кругах ее почитали «тронутой» графоманкой. Весь ее архив безвозвратно погиб гораздо раньше, чем в Израиле впервые услышали слово «концепт» и первые робкие волны постмодернизма докатились до истерзанного войнами Иерусалима.

Похоже, тетрадка, содержащая два отрывка рукописи, которую передал мне старый иерусалимский художник Давид Шмайя (Гиммельфельд), – единственное, чем мы сегодня распологаем. Несколько лет назад он снял под мастерскую квартиру во втором этаже того самого дома, а заодно и полуподвальную комнату под склад (между этими двумя помещениями расподагается парикмахерская бухарца Дани, мечтающего научиться рисовать), и среди рухляди, которую рабочие перед ремонтом по традиции вынесли прямо на двор, обнаружил эту тетрадь с русскими записями и вложенной между страницами «Катенькой» – сторублевой купюрой с портретом Екатерины Великой. Он сразу же вспомнил про «русскую писательницу», которую он, вместе с другими учащимися «Бецалеля», видел в юности чуть ли не ежедневно и называл «Царина-Катарина» за величественный, даже несколько заносчивый при малом росте и убогом платье вид.

Эта «Катенька» образца 1898 года, впервые в жизни увиденная мною в 1998, причем именно в Иерусалиме, там, где этого менее всего можно было ожидать, пробудила во мне ностальгию совершенно особого свойства. Ведь автором гравюры был тесть (во втором браке) моего деда, Михаила Евсеевича Зингера, академик Виктор Бобров, о котором, если не считать его ярого антисемитизма и ненависти к декадентам, я практически ничего не знал, и которого вывел в своем романе «Билеты в кассе» под именем Алексея Багрова.

Образ Екатерины, судя по всему, был очень дорог Зилпе Бат Дов. По свидетельству ныне покойного доктора Цейтлина в «Дочке казенного раввина» императрица занимала значительно более важное место, чем в пушкинской повести, причем ей приписывалась симпатия к еврейству, скорее всего не основанная на исторических фактах. То же самое было верно и для «Ночи пасхального сейдера», написанной в конце сороковых.

То, что передо мною фрагменты именно этой повести, я понял, едва взглянув на рукопись, чье начало было явно вырвано из тетради, так же, как несколько страниц из середины и конца. Главная же встреча ждала меня уже во втором абзаце – и по сравнению с ней свидание с Бобровым, так поразившее меня сначала, совершнно померкло. Заменив гоголевских запорожцев на ранних хасидов, Зинаида Берловна свела меня с моим почти мифическим предком – странствующим цадиком Шаей Жуховицким, за что я охотно прощаю ей такую историческую вольность, как перенесение из павловской эпохи в екатериненскую «Мнения об устройстве быта евреев» сенатора Державина. Что же до «широкого читателя», то его я решился побеспокоить приведенным ниже текстом лишь по причине, давно уже меня занимающей: тот странный город, в котором и я сам живу уже почти два десятилетия, слишком многое проглатывает без остатка, не сохраняя следов век за веком сменяющих друг друга своих жителей, едва успевающих промелькнуть искаженным видением в его кривом зеркале.

Вот текст рукописи в том виде, в котором он попал ко мне:

«А, Акива, ты тут! здравствуй! – сказала красавица Шошана с той же самой усмешкой, которая чуть не сводила Акиву с ума. – Достал ты мне харойсес ¹, который кушает царица? достань харойсес, пойду с тобой под хупу!» И засмеявшись, убежала.

Как вкопанный стоял кузнец. Отец наш на небесах, отчего она прекраснее праматери нашей Рахили? Ее взгляд, и речи, и всё, ну вот так и жжет, так и жжет… Нет сил помыслить ни о чем ином, хоть Пейсах настает, и следует обратить мысли свои к освобождению из рабства египетского! Кто вразумит меня? Разве уж броситься в ноги к Шае-чудлтворцу? Кто знает, с какой силой он водится… Да только иначе ведь один мне путь – в пролубь, да и лишиться доли в мире грядущем!

«Куда, Акива?» – закричали ешиботники, увидя бегущено кузнеца. «Прощайте, братья! если Господу будет угодно… ах, горе, горе мне! не петь нам уже вместе «Эход ми йодейа»! ²просите реб Калмана помолиться о моей душе. Не успел я в греховности своей закончить корону для нового его свитка Тойры. Всё добро мое на цдоку! ³Прощайте!»

И тут снова принялся кузнец бежать.

«Он повредился!» говорили ешиботники. «Ситро ахро ⁴овладела его сердцем. Дибук вселился в него.»

Жуховицкий Шая, гостивший тогда в Диканьке, провел годы в Межериче у Маггида, а прогнал ли тот его, или он сам ушел, этого никто не знал. Бродил он по всей Черте Оседлости от Варши и до Одессы, а впереди него летела присказка «де Шая ходить, там жито родить». Хоть был он подлинный илуй ⁵в учении, раввины его сторонились, а прошлой осенью в Бердичеве его даже отлучили. Но не прошло и дня после его прибытия в местечко, а уж все знали, что если кто занемог не в шутку, то надо звать за Шаей, и тому стоило прошептать несколько слов, и недуг как будто рукой снимало.

Кузнец не без робости отворил дверь и увидел Шаю, сидевшего на полу по-турецки перед колодою, на которой покоилась какая-то ветхая книга размером в полторы виленских Геморры ⁶. Шая тихо напевал себе под нос какой-то вовсе не знакомый кузнецу нигун ⁷, а когда он слегка покачивал головою, страница книги сама собой переворачивалась. Он так, верно, крепко был занят книгою, что, казалось, совсем не заметил прихода кузнеца, долго стоявшего чуть не на цыпочках, затаив дыхание.

«Мир вам, ребе!» – сказал наконец Акива.

Тот, не отрывая взгляда от книги, начертал в воздухе какой-то замысловатый знак.

«Вы, говорят… – сказал, собираясь с духом, кузнец, – сведущи в тайном учении и умеете, не во гнев будь сказано, даже творить чудеса…»

Проговорив эти слова, Акива испугался, подумав, что выразился излишне прямо, и ожидал уже недоброго. Но Шая продолжал, не глядя на него, листать книгу.

Ободренный кузнец решился продолжать: «Пропадать приходится мне, грешному! ничто уж не помогает! а могли бы вы, ребе, сотворить чудо, чтобы спасти душу, приговоренную к истреблению?»

«Знакома тебе история про коня Альбарака, описанная сынами Ишмаэля в «Алькоране»? – ответил ему Шая вопросом на вопрос, не отрываясь от книги.

Тут Акива, собравшийся уже было ответить, что, Боже сохрани, не читал он отродясь никаких книг, кроме святой Тойры, да и то в комментариях был не силен, заметил к ужасу своему, что Шая разинул рот, и в это время одна страница сама собою оторвалась от книги, завертелась в воздухе, скаталась в шарик величиною с тейгеле ⁸, и этот шарик подскочил вверх и как раз попал ему в рот. Шая съел его и снова разинул рот, и еще одна страница таким же порядком отправилась снова.

«Господь да смилостивится над нами! – подумал набожный кузнец. – Сегодня ведь канун Пейсах, нельзя есть ни мацы, ни квасного, а он ест тейглах, да еще неизвестно из какой книги слепленные! Не пошел ли он по стопам отступника Шабсая Цви, да сотрется имя его?»

«Знакомы ли тебе правила игры в шашки?» – спросил его тут Шая, впервые обратив на него взгляд своих пронзительных очей.

«Никогда, ребе, не про нас будь сказано, не играл я ни в какие игры, кроме дрейдла ⁹на Хануку», – ответил кузнец, потупясь.

«Каждая пешка ходит только вперед и только на один шаг, – продолжал Шая. – Но если станет дамкою, то может ходить куда и как угодно.»

Мороз продрал кузнеца по коже.

«Нет невозможного для того, кого возлюбил Предвечный, – тихо сказал Шая из Жуховиц. – И сало станет ему кошер, если Господу будет угодно. Вот я дам тебе скакуна столь скорого, что сегодня же будешь справлять первый сейдер в Ерушалаиме, а на второй снова перенесешься в Диканьку так скоро, что не нарушишь закон эйрува ¹⁰».

«Воистину велики и неисповедимы пути Всевышнего, – осмелев, сказал Акива. – А нельзя ли мне прежде попасть без подорожной в Петербург, ко двору императрицы?»

Однако ж…

/ Тут из тетради вырваны несколько страниц /

… вошел человек виду значительного, в шитом золотом мундире, с умным, но несколько усталым взором серых глаз и высоким лбом. Волоса его собраны были на затылке в косицу. Хосиды отвесили все ему поклон в ноги.

«Все ли вы здесь?» – спросил он властно.

«Таки все, вашество».

«Это что же за пуриц ¹¹? Неужели царь?» – спросил кузнец одного из хосидов.

«Куда тебе царь! это сам Гавриэл Державин, сойфер ихний», – отвечал тот.

В другой комнате послышались голоса, и кузнец не знал, куда деть свои глаза от множества вошедших дам в атласных платьях с длинными хвостами и такими вырезами впереди, что богобоязненному человеку и смотреть не пристало. А дорогóй материи пошло на них столько, сколько сам Фройме-портной, которому случалось шить и для панства, во всю свою жизнь, верно, не видывал.

Хосиды, а с ними и кузнец, низко опустили головы, сняв свои меховые штраймлы ¹², под коими обнаружились у них черные бархатные ермолки. Некоторые из придворных захихикали, засуетились, стали стаскивать с хосидов и эти ермолки, тянуть их за пейсики.

«Оставьте их!» – прозвучал повелительный и вместе приятный голос.

Тут осмелился кузнец поднять голову и увидел стоявшую перед собою небольшого роста женщину, несколько даже дородную, напудренную, с голубыми глазами и вместе с тем величественную улыбающимся видом, который так умел покорять себе всё и мог только принадлежать одной царствующей особе.

«Гаврила Романыч обещал меня познакомить сегодня с моим народом, которого я до сих пор еще не видала» говорила дама с голубыми глазами, рассматривая с любопытством хосидов: «Хорошо ли вас здесь содержат?»

«Таки данке вам, тайере маме! Даваючь нам в кошере провиянт, хоча на Пейсах хобен вир нихц как кроме мацо, что взяли с дома… но грейх жалить, бээзрас А-Шейм, не умираем»

Державин хмурился, видно, хосид говорил совсем не то, что надо.

«Помилуйте, тайере маме! чем виноват народ Божий? или соглашали ми с туркен? с полен? или изменяли вам? за цо же ж немилосчь? за цо казенных рабоним ставичь нам хцят, за цо цадиким в острог и хасидим гначь, последней парносе лишачь?» – отвечал тот самый хосид, который разговаривал с кузнецом, и кузнец удивился, что тот, зная так хорошо русское наречие, говорит с царицей, как будто нарочно, самым ломанным языком. «Ох, хитры! – подумал он сам себе. – Верно недаром он это делает».

«Чего же хотите вы?» заботливо спросила Екатерина.

Хосиды значительно взглянули друг на друга.

«Теперь пора! Царица спрашивает, чего хотите!» сказал сам себе кузнец и вдруг повалился на землю.

«Ваше царское величество, не прикажите казнить, прикажите миловать. Что вы, не во гнев будь сказано вашей царской милости, будете сегодня на сладкое кушать? Боже, творящий милость праведным, что если бы невеста моя покушала царского десерта! А я, ваше императорское превосходительство, имею возможность в сей же вечер передать от вас в Ерушалаим любимому паше турецкого султана депешу, какую пожелать изволите».

Государыня засмеялась. Хосиды начали толкать под руку кузнеца, думая, не с ума ли он сошел.

«Встань! – сказала ласково государыня. – Тебе нынче, видно, звезды вспомогают. У нас гостит кондитер Жозеф, которого прислал мне из Парижа король французский. Если ты хочешь угостить свою невесту его крем-бруле, то это не трудно сделать. Да и вам, любезные не во вред: готовлено по-еврейски. Принесите ему сей же час в золотом сотейнике! Право, мне очень нравится это простодушие! Вот вам, Гаврила Романыч, живописное добавление ко мнению вашему. О таких сюжетах вам, видно, Зорич не сказывал.»

Тут обратилась она снова к Акиве: «Премного наслышана я о вашем иудейском взаимном сообшении. Но чтобы в сей же вечер в Иерусалим?»

Тут уже принесли кузнецу и крем-бруле в золотом сосуде с крышкою. Дух от него шел такой великатный, что Акива не мог смолчать.

«Ваше царское величество, при такой тонкой пропорции, что кушанья вашего благородия содержат, какие же тонкие помышления и высокие чувствия должны они, с Божьей помощью, вам навевать».

«Послушай, однако, любезный, – улыбнулась государыня. – Никакой депеши мне ни к паше, ни к султану посылать нет надобности. Пусть к ним запорожцы пишут. Но слышала я про обычай ваш, будто бы приняиый в Святом Граде, эпистолы к самому Богу-Отцу между камней от Храма вашего, разрушенного Титусом-кесарем, складывать. Так ли это?»

«Истинная правда, ваша светлость, Царю Небесному, благословенно имя Его, в собственные руки.»