Текст книги "78"

Автор книги: Макс Фрай

Соавторы: Марта Кетро,Петр Бормор,Юлия Зонис,Алексей Толкачев,Карина Шаинян,Ольга Лукас,Алексей Карташов,Юлия Боровинская,Марина Воробьева,Оксана Санжарова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 37 страниц)

XIII Смерть

Суеверные и невежественные люди боятся, если Тринадцатый Аркан выпадает им при гадании. И не всегда зря, хотя позиций, в которых Тринадцатый Аркан действительно обещает скорую погибель, не так уж много.

Обычно речь идет все-таки о трансформации, причем, в первую очередь – телесной. Для примера могу сказать, что Тринадцатый Аркан может выпасть при гадании человеку, которому предстоит, скажем, смена пола, или цвета кожи, но это, конечно, крайности, а вот резкое повышение, или ослабление иммунитета, изменение состава крови, облысение, или, напротив, появление волос, исчезновение из организма роковой, или не очень опухоли – в данном случае дело вполне обычное.

Что касается личности, которую описывает Тринадцатый Аркан, отличительные черты тут сила, стойкость и бесстрашие. Собственная смертность осознается очень четко, а по сравнению с этим все пустяки. Более сильных натур, чем Тринадцатые Арканы в моей системе исчисления человеков не водится – разве что, Император, но у него сила совсем иного рода, скорее витальная, чем метафизическая. А сила Тринадцатого Аркана, в частности, проявляется в том, что общаясь с таким человеком, люди видят в нем некую неумолимость и неотвратимость, даже если он ничего «такого» не имеет в виду.

Нет такого, с чем Тринадцатый Аркан не справился бы. Ну, или почти нет.

Чувство ответственности у Тринадцатого Аркана, надо сказать, нечеловеческое. Хоть и не хочется ему ответственности, устает от нее, но ведь может. Еще как может.

Послать подальше, впрочем, тоже может. Тринадцатый Аркан редко отличается излишней церемонностью, мягко говоря.

Вообще, сила Тринадцатого Аркана нередко принимается окружающими за «тяжесть характера». При этом собственно характер вовсе не обязательно тяжелый. Но «где мой конь пройдет, не растет трава» – да, есть такое. Никуда не денешься.

Уровень внутренней честности зашкаливает порой до внешней бестактности. Дескать, какие-такие «закрытые темы», когда все примерно одним и тем же способом родились и примерно одинаково (детали не в счет) помрем?

Далее. Тринадцатый Аркан (как и предыдущий, Двенадцатый), вполне может обещать скорую инициацию. Другое дело, что «инициация» эта может иметь какие угодно формы; вовсе не обязательно за чукотскими шаманами по тундре гоняться. Всяко может вывернуться. И обычно выворачивается в самый неожиданный момент.

Ольга Гренец
Corvo

Всю ночь за стенкой, у соседей, играет музыка. Уже в который раз я просыпаюсь и переворачиваюсь на спину: в журнале «Men’s health» я вычитал недавно, что спать нужно либо на спине, либо на боку. И хотя мне уже, вероятно, слишком поздно пытаться исправить искривление позвоночника, тем не менее, есть целый ряд других болезней, которых можно избежать, если спать на спине и без подушки. Список в журнале произвёл на меня впечатление, и уже несколько недель подряд я каждую ночь прилежно ложусь на спину и гляжу в потолок, изо всех сил пытаясь сконцентрироваться на стаде курчавых овец, которое вверх ногами бороздит пространство между лампой и окном. Этой ночью из-за непрекращающегося карнавала за стенкой мои белые аккуратные овечки упорно отказываются жевать жвачку, так и норовя пуститься в пляс. Некоторые из них отрастили рога и длинные чёрные космы, другие обернулись чёрными котами (или кошками? о, этот бесполый английский язык!), а шерсть третьих завивается змеиными головами. Змеи заползают в сны по разным причинам, но мои – дикого оранжевого цвета, и смотрят на меня сверху вниз салатовыми глазами моей новой соседки.

С соседями я познакомился в пятницу вечером, когда они вкатили во двор на арендованном грузовичке. Она – рыженькая, с косичками, в зелёных вельветовых штанах – мне понравилась сразу, да и он тоже показался достаточно дружелюбным. Единственное, что сразу вызвало беспокойство – их возраст. Ему явно не было и тридцати, а её косички наводили на мысль, что она всё ещё не переросла молодёжной моды на громкую музыку и алкоголь. Тем не менее, я вышел на крыльцо и пожал им руки, и они тут же испугали меня приглашением на вечеринку в воскресенье вечером по поводу переезда. И хотя где-то в глубине души я был бы не прочь выпить пару бутылок пива с рыжими косичками, я благоразумно сообщил им, что работаю дома, что работа у меня кропотливая и требует внимания к деталям, поэтому я плохо реагирую на шум, особенно на громкую музыку.

Опыт научил меня, что правила отношения с новыми соседями необходимо устанавливать с первой минуты знакомства. Однажды рядом со мной жил молодой человек, который в один прекрасный день обернулся музыкантом и повадился устраивать концерты на заднем дворе. Он собрал целый оркестр, и регулярно (по средам и воскресеньям) наш дом стали посещать скрипки и тромбоны. Они приезжали со своими собственными складными табуретками и пюпитрами, расставляли всё это на газоне под окном моего кабинета и заводили своё мяуканье. Моё терпение лопнуло, когда они притащили с собой мадам в облегающем костюме тигриной раскраски, которая сначала полчаса ходила по двору, видимо, выбирая место, откуда мне будет лучше всего слышно результат работы её легких. Нагулявшись вдоволь, она заняла позицию и, выпятив грудь, издала громкий рык. С трудом дождавшись окончания этого безобразия, я побеседовал с соседом, указав ему на некоторые неудобства, которые его хобби мне доставляло. Дело не в том, что мне не нравится ваша музыка, говорил я ему, просто у меня много работы, перевод, который я должен закончить к определённому сроку. Он ответил со смехом:

– Неужели Вы работаете даже по воскресеньям? Лучше выходите на улицу, послушайте. В следующий раз мы исполним что-нибудь итальянское – Верди, Пуччини. «Джанни Скикки». Вам нравится «Джанни Скикки»?

Как можно более вежливо, я попытался объяснить, что, к сожалению, не люблю самодеятельности. Если бы мне захотелось услышать итальянскую оперу, я бы съездил в Италию или, как минимум, купил бы магнитофон. Дело в том, что любая музыка вообще очень отвлекает меня от работы. Единственное на этом свете, что раздражает меня больше музыкантов-любителей, это птицы. Сосед оказался приличным человеком, и нам с ним удалось достичь компромиссного решения: он решил отказаться от репетиций по воскресеньям, а непродуктивное время по средам я решил посвятить пицце и велотренажёру.

К сожалению, не со всеми соседями мне удавалось достичь такого высокого уровня взаимопонимания. В один прекрасный день мой музыкант исчез, а на его половину дома въехала пренеприятнейшая старушенция, большая любительница птиц. Кроме всего прочего, её внешность была примечательна жёлтыми зубами и фиолетовыми волосами. Большую часть своей жизни она проводила на кухне, в халате, изготовляя печенья и пироги в индустриальных количествах. Поначалу она пыталась всучить мне часть своей продукции. В конце концов мне пришлось объяснить ей, что обжорство – это не только вредно для здоровья, но, кроме того, страшный грех, и зачитать шестое канте из «Комедии» Данте в собственном переводе. То ли испугавшись Цербера, то ли поняв, что отравить меня ей не удастся, она на некоторое время оставила меня в покое.

Вскоре милая старая леди, однако, развернула целую военную кампанию против меня. Подняв над своей половиной дома большой американский флаг, при каждой встрече она обязательно докладывала, что от меня пахнет луком, и ехидно интересовалась, когда последний раз мне удалось полакомиться лягушками. Сначала я пытался объяснить ей, что я не француз, а итальянец, и что этот стереотип ко мне не подходит, но так как её регулярные вопросы не менялись, я махнул на них рукой. В попытке «напасть на её положительную сторону», как говорят в Америке, я подарил ей большую коробку конфет на Рождество. В ответ она вручила мне Библию в мягкой обложке.

– Может быть, Вам стоит перевести эту книгу на Ваш язык, – заявила она мне, – чтобы Вы точно знали всё о грехах и о наказаниях, за них положенных.

От подобного предложения мои глаза буквально выкатились на лоб, но, пока я придумывал достойный ответ, старушка огорошила меня очередным замечанием:

– Вообще, я не понимаю, как Вы можете быть переводчиком, когда у Вас такой сильный акцент.

Как и я, она практически никогда не покидала пределы нашего двора, и пересекались мы достаточно часто. С давних пор я привык по утрам работать в общем саду за домом. Обычно в это время я занимался правкой переведенного предыдущим вечером, поэтому для работы мне требовался только компьютер, текст оригинала и парочка словарей. Я выносил все это на садовый стол, укутывался в старый плед и проводил так два-три часа на свежем воздухе. Вылезая из кухни в сад в своём старом цветастом халате, миссис Добрая Душа регулярно, минимум раз в день, удивлялась:

– В наше время у молодых людей обычно столько дел! Чтобы добиться успеха, приходится работать и днём, и ночью. Только у вас, почему-то, находится время для того, чтобы сутками просиживать в саду.

Как-то раз, чтобы заставить её сменить катушку, я свил для неё целую трагедию о моей бабушке и о том, какой красивый старый сад рос вокруг её дома неподалёку от Милана. Я чуть сам не прослезился, описывая тихие летние вечера, которые мы проводили под сенью древнего кедра, обвитого виноградной лозой. Бабушка сидела в своём плетеном кресле, я устраивался у её ног и слушал её пересказы семейных легенд и рассказы о привидениях. Пытаясь пробудить в старушке чувство сострадания, я добавил несколько очень жалостливых деталей о первых годах моих скитаний по Америке и о сопровождавшей меня мечте завести свой дом и работать в саду каждый день. Соседка нахмурила брови и завела старую песню:

– Интересная же у вас работа. И вам платят деньги за сидение в саду?

Суть работы переводчика была ей совершенно недоступна. Сама же она, между прочим, выходила во двор рассыпать хлебные крошки и окаменелые куски печенья. Самые настойчивые вороны по полчаса подряд долбили это печенье, злобно каркая и стуча крыльями о землю. То ли она туда что-то подмешивала, – не даром я отказывался пробовать её продукцию – то ли просто из-за того, что голубям худело от обжорства, весь двор, включая и мой стол, оказались загаженными. После того, как за одно утро нечто неописуемое зеленого цвета дважды приземлилось на клавиатуру моего компьютера, от утренних занятий на свежем воздухе мне пришлось окончательно отказаться. Нет, в моих планах на будущее не фигурировала смерть от какой-нибудь страшной птичьей болезни. Достаточно с меня было того, что их неиссякаемая страсть к общению друг с другом снижала мою продуктивность примерно на полстраницы в час. Прежде чем окончательно ретироваться, я всё-таки спросил у старой ведьмы:

– Неужели Вы не боитесь заразиться птичьим гриппом?

– Чем-чем? – переспросила она, смотря на меня сверху вниз. – Вы имеете в виду эту европейскую болезнь? У нас в Америке птицы гриппом не болеют!

По сравнению с этой идиоткой новые соседи выглядели очень дружелюбно, настолько, что во мне проснулось нечто похожее на пресловутый американский оптимизм. К сожалению, дружить с ними сразу у меня не было времени: мне надо было закончить перевод. Пожав им руки, я закрылся в своей половине дома и потом, два с половиной дня изо всех сил пытаясь сосредоточиться на тексте, прислушивался к звукам расставляемой мебели. В субботу с утра, сидя за своим рабочим столом, я с некоторым ужасом наблюдал, как рыженькая развешивала кормушки по всему саду, по одной на каждое дерево и каждый куст. Её муж в это время собирал нечто, что очень быстро приобрело форму дивана-качелей с навесом. Наблюдая за их действиями сверху, из окна своего кабинета, я злорадно размышлял о том, что, несмотря на свой страшный ядовито-зеленый цвет, эта штука должна приобрести большую популярность у пернатых. Около полудня идиллическая парочка уселась в обнимку на свой диван-качели, и я чуть было не стал свидетелем того, что в переводе с итальянского на английский я обычно называю игрой в двухпозвоночное животное. От этого греха меня спас чёрный ворон, неуверенно усевшийся на ветке перед одной из кормушек и подозрительно на неё уставившийся. Сквозь открытое окно мне очень хорошо был слышен вопль рыженькой, отметивший это знаменательное событие.

Вечером в субботу, выйдя на улицу оплатить доставку пиццы, я в очередной раз столкнулся с рыженькой, которая мыла крыльцо. Мои соседи были вездесущи: на какой бы стороне дома я ни находился, в поле моего зрения то и дело попадался либо один, либо другая. Они уже успели повесить венок из сухих цветов на свою дверь вместе со стандартной табличкой «Добро пожаловать», на которой к тому же были выгравированы их имена: «Джо и Лиза Фокс». Я сказал рыженькой, что им бы следовало добыть себе табличку с надписью «Добро пожаловать в лисью нору». Шутка ей смешной не показалась, однако, несмотря на это, она всё так же дружелюбно повторила приглашение на завтрашнюю вечеринку. Во второй раз отказаться мне было ещё труднее, чем в первый; лучше бы уж я пошёл туда, чем лежать всю ночь в кровати и слушать их музыку. Видимо, за день я выпил кофе на одну чашку больше, чем следовало. Вполне вероятно, что я не могу спать из-за того, что и сегодня рыженькая весь день мелькала у меня перед глазами. День был тёплый, солнечный, и мои новые соседи позавтракали, пообедали и поужинали в саду, в то время как я сидел в своем кабинете и пытался не наблюдать за ними из окна. Из-за них и из-за их непрекращающейся музыки мои бедные овечки каркают, хлопают крыльями и покрываются рыжими змеиными головами, которые злобно кидаются друг на друга и, пронизывая пространство своими ярко зелёными глазами, расползаются в разные стороны.

Мне это очень не нравится: что же у них там такое происходит? Неужели у них всё ещё сидят гости? В таком случае, может быть и мне стоит к ним присоединиться? Взять с собой бутылку кьянти и распить её, сидя у камина, глядя в глаза рыженькой соседке? Да-да, пора вставать. Да и вороны опять взялись за своё, чёрт бы их взял себе на ужин. Сегодня я не смогу написать ни строчки. Надо встать, одеться и пойти посмотреть, что же за карнавал они там устроили. Они, кажется, местные, у них должно быть много друзей. Неужели мне придётся терпеть подобное безобразие каждые выходные? А на улице холодно, брр, солнца ещё не видно, и если бы не птицы да электрогитары, можно было бы ещё спать и спать. На самом деле, от парадной двери даже и гитар не слышно. В доме тихо; может быть, мне приснилась музыка за стенкой? Нет, не может быть. Скорее всего, магнитофон стоит где-то глубоко внутри дома, в одной из комнат, выходящих окнами на задний двор и примыкающих непосредственно к моей спальне.

На мой стук в дверь по дурацкой табличке «Добро пожаловать» чета хвостатых отвечать, видимо, не собирается. Но они меня уже выманили из дому, и сдаваться теперь просто так я не собираюсь. Надо постучать к ним со стороны двора, в дверь на террасе. Если они находятся в гостиной, то оттуда они меня точно должны услышать… Где-то тут была тропинка, ведущая за дом, во двор. Птичья старушка засадила всё какими-то глупыми кустами, теперь тут ничего не найти. Не знаю даже, ругаться ли с ними, или проситься в гости, но, так или иначе, они мне должны… Чёрт побери! Понаставил тут кто-то дурацких деревьев! Больно… Прямо лбом, надо же. И запах гари откуда-то. Неужели они развели костёр во дворе? Нет, не может быть, я бы из спальни это увидел. И птицы смеются, как дуры. Ну откуда здесь, спрашивается, может быть столько птиц?

А, вот, кажется, я был прав: за углом виден свет, да и источник музыки, несомненно, находится там. Ну да, окна гостиной освещены. Вот и терраса… Чем они только ни занимались эти два дня, а вот занавески повесить им времени не хватило! Ясно, что они развлекались всю ночь, как могли: по всей комнате свечки и камин… а вот с камином что-то явно не так, по-моему, слишком уж много дыма. А вот и Джо с Лизой – как же это я сразу их не заметил? – улеглись прямо по середине комнаты. Лежат, сплетясь, прямо как змеи из моего сна. Какие у неё волосы! Так и блещут золотом,… да и вообще, оказывается, вся её кожа, кажется, покрыта золотыми крапинками. Всё в ней звериное, змеиное: и руки, обвивающие его тело, и мягкие складки живота, и изгиб тела, открывающий вид на лисий треугольник волос тут уже вовсе не рыжих, а чёрных, по-настоящему чёрных, вьющихся, как змеи на голове мифической медузы, которая – страшнее самых страшных чудищ дантевского ада – превращает наблюдателей в камень, слепой и безмолвный камень. Движутся ли эти двое, или это блики огня и дыма, отражаясь от них, погружаясь в них, создают впечатление медленного, плавного движения? Не знаю, не понимаю, не вижу… из-за этой ужасной электрической музыки у меня, кажется, опять начинает мутиться зрение. Вот он, источник этого адского шума: большой чёрный магнитофон на камине. Или это не магнитофон, а ворона? Больная ворона, которая дерёт глотку и вопит мне что-то?

Нет, эти двое на ковре не двигаются. Наоборот, они совершенно неподвижны, заткнув уши пальцами, я вижу это совершенно ясно. Да-да, с камином что-то не так: дым не уходит вверх, он расползается по комнате и опутывает спящих. Их, наверное, ещё можно спасти: разбить окно, выломать дверь, вытащить, откачать. Если бы только не эти жуткие птицы и их визг: о, какое это было бы удовольствие раздавить мою больную голову ладонями, нажать посильнее, сплющить, уничтожить! Надо бежать отсюда… домой, под одеяло, куда угодно, где нет этих людей, этого шума… Но я не могу бежать, я не могу ничего сделать: мои пальцы окаменели, я не могу пошевельнуться. Я не могу сойти с места… мой лоб, мои губы примёрзли к оконному стеклу. Мои губы, черные, длинные, как у вороны, – что это? Надо что-то крикнуть, сказать, позвать на помощь! Их, наверное, ещё можно спасти, если бы я только мог каркнуть – крикнуть! – что-нибудь. Что? Кому? Как? Лиса никогда не приходит одна. Лиса съела кусок сыру, он её убил. Лиса села на забор. Лиса краса. Siete ancor morto… Tosto che l’anima trade come fec’ϊo, il corpo sue l’ẻ tolto da un demonio…

XIV Умеренность / Искусство

С одной стороны, у Кроули это карта называется простым русским словом ART и является символом великого алхимического компота и прочего торжества синтеза во всем мире. С другой стороны, в традиционной колоде Умеренность – это ангел, переливающий жидкость из одного сосуда в другой. Считается, что он – проводник умерших, аккуратно переливающий отлетевшую душу в новый какой-то сосуд. И заодно наполняющий живые человеческие посудины небесным супом. Я, впрочем, совершенно точно знаю, что нередко бедняге приходится переливать из пустого в порожнее. Но не всегда, и то хлеб.

Умеренность – это еще и бег «по лезвию бритвы» – то есть именно бег. Не устойчивое равновесие, к которому призывает Восьмой Аркан, а балансирование канатоходца, на бегу.

Все это надо обязательно учитывать, если хочется понять что-нибудь про Четырнадцатый Аркан.

Что касается тех людей, чья личность описана арканом Умеренность. Хотят они того, или нет, но их жизнь – это служение. Кому, или чему – иной вопрос, но такие люди рождены не для того, чтобы жить в свое удовольствие. Во-первых, судьба не даст, во-вторых сами зачахнут в таких условиях. Надо службу служить хоть какую-нибудь, ничего не попишешь. Все попытки «пожить только для себя» обычно завершаются полным крахом.

Всех, кому XIV Аркан выпадает при гадании, это разумеется, тоже касается – по крайней мере, временно.

Любовь для личности, сформированной влиянием Четырнадцатого Аркана, дело если не последнее, то, по крайней мере, десятое. Как и многие другие важные вещи. Такой человек куда больше интересуется смертью.

Зато у него может развиться удивительное свойство: рядом с таким человеком не страшно умирать. Из таких людей получаются отличные священники и работники хосписов.

Вообще, своеобразные отношения со смертью дают XIV Аркану великую силу. Т. е., все житейские беды на фоне этого – ничто, пустяк. Единственное, чего такой человек действительно не может перенести – это непонимания. Это легко объяснить, если вспомнить рисунок карты: непонимание в данном случае означает, что один сосуд закупорен и влагу из второго некуда лить. Такая ситуация вполне может свести с ума.

Вик. Рудченко
Свежий ветер
Путевые заметки

1. Купе

Наверное, вечером прошел дождь – на стеклах поблескивали косые капли воды. За разговором я совершенно не замечал, что происходит за окном – где и с какой скоростью мы едем, как темнеют деревья и расплываются дома, как тонут в тумане озера. Позже, когда пустая болтовня мне осточертела, я подсел поближе к окну и, забросив наверх застиранную шторку, стал наблюдать.

Мой сосед по купе давно заснул, а я все сидел и смотрел на ночную пестроту мелькающих огоньков. У него, у соседа, была идиотская манера спать прямо в одежде и без одеяла. Сейчас, при неярком свете ночника было видно как поблескивает на животе металлическая пряжка. Сосед рассказывал, не умолкая, весь вечер, но я так и не выяснил, кто он и откуда. Помню только, что он постоянно подсовывал мне половинку жареной курицы, чем довел меня до белого каленья. Когда же он наконец угомонился, я вздохнул с искренним облегчением.

Обычно перестук вагонных колес действует на меня усыпляюще, но сегодня спать почему-то не хотелось. Через щель, проделанную мной в оконной раме (окно не открывалось, и мне пришлось приподнять его ножом), в купе залетал свежий ветер. После тяжелой зимы, после всего, что случилось эта весенняя ночь казалась подарком судьбы. Закутавшись в шерстяное одеяло, я внимательно всматривался в огоньки городов, в неясные силуэты построек и медленно, с наслаждением вдыхал тонкий аромат тающего снега.

Дверь отъехала так неожиданно, что я вздрогнул. Молоденькая девушка впорхнула в купе и в полнейшей растерянности уставилась на блестящую пряжку. Затем, переведя взгляд на меня, все поняла.

– Ой, извините!.. Я перепутала.

Я вежливо улыбнулся ей и даже что-то пробормотал. Свет из коридора, видимо, потревожил моего соседа; он зажмурился и, пыхтя, отвернулся к стенке. Судя по шевелящимся в носках пальцам, ему было холодно, но осознать этого он еще не мог, а прислуживать ему мне не хотелось. Я все еще чувствовал запах курицы, и меня с этого немножко мутило.

Огни за окном пропали и долго не появлялись. Я разглядел маленькие островки снега и чёрные рельсы параллельных путей. Если сохранился снег – значит, мы едем по лесу.