Текст книги "78"

Автор книги: Макс Фрай

Соавторы: Марта Кетро,Петр Бормор,Юлия Зонис,Алексей Толкачев,Карина Шаинян,Ольга Лукас,Алексей Карташов,Юлия Боровинская,Марина Воробьева,Оксана Санжарова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 37 страниц)

5 Жезлов
Стремление

В благоприятном контексте обещает успех в совместных действиях, слаженность в коллективе, или группе, объединившейся с определенной целью.

В плохом же раскладе оповещает о скором прибытии ангела раздора.

И. Зандман
Пятеро

интермедия

Действующие лица:

1. Время

2. Сон

3. Шкаф

4. Временщик

5. Пешеход

Сон.Эй, вы там, я бы попросил. Я же не могу так быстро. У всех свои скорости или, как нынче говорят, скоростя. Что за люди пошли, что за век. Я бы попросил. Это же надо – просыпаться по будильнику. Пойди тут подели расстояние на время. Так и выпадешь в остаток или, как нынче говорят, в осадок. Расстояние-то еще поди измерь. Расстояние от засыпающего до спящего, от сонного до проснувшегося. От пункта А до пункт Б. От пункта приема стеклотары до пункта выдачи чистого белья. А время? А – это не точка А, это – союз, прошу заметить. Нерушимый. А время… Что тут сказать. Нынче такое время, такое… Не могу я его понять…

Э, простите, многоуважаемый, э-э…

Шкаф.Шкаф.

Сон.Да-да. Мог бы и сам, пожалуй, догадаться. Простите, многоуважаемый, э-э…

Шкаф.Шкаф.

Сон.Шкаф.

Шкаф.ШКАФ – Шифоньер. Комод. Абажур. Фортепьяно.

Сон.Да-да. Фортепьяно.

Шкаф.Я бы попросил…

Сон.Нет, это я бы попросил… Хотя, впрочем, отчего же… Мне надоело быть вечным просителем. Пусть просят другие, а я бы потребовал…

Входит Временщик.

Временщик.Что здесь, собственно говоря, происходит?

Шкаф.Я требую, я бы попросил!

Сон.Нет, это я требую! А вы, собственно, кто будете, многоуважаемый?..

Временщик.Временщик.

Сон.Как интересно…

Временщик.Неужели, вам действительно интересно?! Весьма польщен.

Шкаф.Я бы попросил…

Временщик.Не горячитесь, не горячитесь, милейший. Это все сон.

Сон.Я к вашим услугам.

Шкаф.Сон?

Сон.Сон. Софа – Оттоманка – Ну и что-нибудь на Н, сами придумайте. Нуфик, например.

Шкаф(обиженно). Пуфик.

Сон.Нет, Пуфик никак нельзя. Только Нуфик.

Шкаф.Но позвольте.

Сон.Не позволю.

Временщик.Это отчего же?

Сон.Как я могу позволить, когда я бы попросил?

Временщик.Простите?

Сон.Час от часу не легче. Еще и простить! И все в одно и то же время!

Временщик.Всему свое время. Время просить и время просо сеять…

Сон.Да-да, как же, знаю. Время спать и время переворачиваться на другой бок. А откуда вы меня, между прочим, знаете?

Временщик.Я вас, между прочим, впервые вижу.

Сон.Извините.

Временщик. Не извиню.

Сон.Но отчего же?

Временщик.Ну как же, вы меня не простили, и я вас не извиню.

Шкаф.Квиты.

Временщик(презрительно). Пф-ф-ф. Так кто же вы такой?

Шкаф.Он, как вы изволили заметить, Пуфик.

Сон.Я не он, а сон. И не Пуфик, а Нуфик.

Временщик.Пф-ф-ф. Ну да, Ниф-Ниф, Наф-Наф и Нуф-Нуф. Читали, читали. А я погорелец. Ну, а если серьезно?

Сон.Я не шучу.

Временщик.А я не смеюсь. Ваши документики…

Сон.Я бы попросил.

Временщик.Не горячитесь, не горячитесь. Ведь это сон.

Сон.Слав-тебе, Господи. Зачем же было так страшно шутить?

Временщик.Я не шутил. Ваши документики.

Сон.Это сон.

Временщик.Сон. Вся жизнь есть сон и люди в нем храпят.

Сон.Дети не храпят.

Временщик.А вы откуда знаете? У вас есть дети?

Сон.Я – сон.

Временщик.Вы хотите сказать, что я сплю? Я никогда не сплю. Я – Временщик.

Сон.Нет, вы не спите, вы проснулись. Зазвонил будильник и вы проснулись, не оставив мне времени уйти.

Временщик.Я никогда не оставляю времени. Я – временщик. И у меня нет будильника.

Сон.Что же тогда звенело?

Шкаф.Будильник.

Временщик.У меня нет будильника.

Шкаф.Зато у соседей есть.

Сон.Вот видите.

Временщик.Не вижу. Это ничего не доказывает. Я не спал, следовательно, я не проснулся.

Сон.Но если вы не проснулись, следовательно, вы спите.

Временщик(в ужасе). Что вы делаете? Я не могу спать – сон убивает время!

Сон.Я бы попросил… Всему свое время. Время сну и время бессоннице…

Шкаф.Время времени и время безвременью…

Временщик. Глупости, время безвременно – это уже вечность.

Сон.Время просыпать и время просыпаться… Кстати, чтобы спать, необязательно просыпаться, чтобы проснуться, нужно спать…

Шкаф.Время засыпать и время засыпаться…

Временщик.Только не говорите мне о контрольных! Тс-с-с…

В окне появляется Пешеход. Он разбивает стекло, пересекает комнату и упирается в стену.

Пешеход(не оборачиваясь). Пустите.

Временщик.Ничем не могу помочь. Стена.

Пешеход.Сам вижу. Разберите.

Временщик.На это потребуется время.

Пешеход.Это неважно.

Временщик.То есть как?

Пешеход.Я вышел в 7 утра.

Шкаф.Утро туманное, утро седое.

Пешеход.Не перебивайте. Из пункта А. Со скоростью 5 шагов в секунду.

Временщик.И сколько вам еще топать?

Пешеход.В условии об этом ничего не сказано.

Временщик.Но ведь можно узнать время.

Пешеход.Не усложняйте.

Сон.Время? Время узнать невозможно. Время неузнаваемо.

Временщик(подозрительно). А вы откуда знаете? У вас есть время?

Сон.Вы сомневаетесь?

Пешеход колотится головой о стену.

Сон.Постойте.

Пешеход.Я должен идти.

Временщик.Зачем?

Пешеход.За мороженым.

Временщик.Так это же в двух шагах из подъезда налево.

Пешеход.Расстояние дано по прямой.

Сон.Постойте.

Пешеход.Я должен идти.

Временщик.Но вы же теряете время!

Пешеход.Время неизменно. В ответе написано 19,46(6) минут.

Сон.Даже если вы никогда отсюда не выйдете?

Пешеход.В 7.20 я должен быть на месте.

Временщик.Но уже без четверти восемь.

Пешеход.Это сон.

Сон.Я к вашим услугам.

Временщик.Это сон.

Сон.Что вам угодно?

Временщик.Вы сговорились! Я протестую.

Сон.Я бы попросил.

Временщик.Не горячитесь, не горячитесь. Ваши документики.

Пешеход протягивает ему учебник.

Пешеход.Задача № 312.

Временщик.Из пункта А Пешеход вышел в 7 утра.

Шкаф.Утро туманное, утро седое.

Временщик.Не подсказывайте. Со скоростью 5 шагов в секунду. Сколько времени ему потребовалось, чтобы достичь пункта Б, если расстояние от пункта А до пункта Б – 4 км, а длина шага приблизительно равняется 67 см.

Пешеход.19,46(6) мин.

Временщик.Вы лжете.

Пешеход.Да как вы смеете?

Временщик.Очень просто. Пешеход в 7.20 должен быть в пункте Б, сейчас без четверти восемь, а вы здесь. Следовательно, вы – самозванец.

Пешеход.Это сон.

Сон.Что вы от меня хотите?

Пешеход.Я вас впервые вижу.

Шкаф.Он – Нуфик.

Временщик.Это вам даром не пройдет. Вы сговорились!

Пешеход.Откуда известно, что сейчас без четверти восемь?

Временщик.Посмотрите на часы.

Пешеход.Я смотрю, а они стоят.

Временщик.Ну и что это доказывает? Они всегда стоят. Чтобы время могло идти, часы должны стоять.

Пешеход.Но идти должен я.

Кидается к стене.

Временщик(равнодушно). Идите.

Пешеход.Пустите.

Временщик.Ничем не могу вам помочь. Стена.

Пешеход.Сам вижу. Разберите.

Временщик. На это потребуется время.

Пешеход.Это неважно.

Временщик.То есть как?

Пешеход.Ведь часы стоят.

Временщик.Но время идет.

Пешеход.Откуда это известно?

Временщик.Я – временщик!

Пешеход(оборачивается). Ваши документики.

Временщик достает учебник истории для 7-го класса средней школы.

Пешеход.Это мы еще не проходили.

Временщик.Это ничего не доказывает.

Шкаф.Квиты.

Сон.Вот видите, теперь мы все в одинаковом положении.

Временщик и Пешеход(в один голос). А какое у вас, интересно, положение?

Сон и Шкаф(вместе). Я – снюсь. Он – Нуфик.

Временщик и Пешеход. Это сон!

Сон раскланивается.

6 Жезлов
Победа

Гарантирует полный успех текущего, или задуманного дела. При самом неблагоприятном раскладе вам все равно успех, но с привкусом скандала. Но, в общем, шестерку Жезлов ничем не перешибешь.

Рустам Гаджиев
Последний на помосте

I

Игра заключалась в том, чтобы оставаться на помосте как можно больше времени.

Каждая из команд гладиаторов могла рассчитывать на привилегии, если их бойцы остались на арене и после зверей и после потоков греческого огня.

Стратегией войны никогда не была сама драка. В нужный момент следует быть твёрдым, как скала, в нужный момент – быстро бежать, далее – демонстрировать чудеса ловкости и храбрости, а потом отлёживаться, притворятся мёртвым или просить пощады – правильно просить, всем видом обещая зрителям зрелище. Авансом. Чудеса изворотливости и решительности. Да и вообще, даже колебания зрителей достаточно, чтобы решить свои проблемы. Сломать кому надо колено, кому-то череп. И не бежать одному, но – со всеми, и – впереди всех.

И всегда на помосте есть такой увалень, который остаётся вопреки всему – всегда израненный обожжённый и исцарапанный, уже не в своём уме – он остаётся на помосте просто, потому что остаётся на нём. Никакой стратегии в этом нет, никакого смысла. Он не испытывает ненависти к чёрным уязвлённым теням, что мечутся с криками в дыму вокруг него – он знает как ранимы и вечно голодны его собратья, этот странный гладиатор вызывает смущение у зрителей и публика всегда вздыхает с облегчением, когда под потоками огня он, наконец, падает и затем, оказывается на носилках.

Никому не приходит в голову, что он превосходный воин, – он не герой, более харизматичные фигуры внушают помосту ужас и трепет, одним появлением, короли арены, освящённые чередой убийств и неизменным выживанием.

Последний же дурак, который остаётся на помосте, похож на какую-то птицу бедствий, живущую в бурях и рождённую для бурь.

Возможно, в другую эпоху он стал бы великим героем, возможно, его несгибаемая глупость стала бы верой и твёрдостью вдохновляющей людей, кто знает. Всё возможно на этом свете. Но нынешние герои имеют каменные лица и богатый арсенал быстрой способности к предательству. Нарушать правила там, где, кажется, нет правил – вот искусство войны.

Формально герой этой истории делал именно то, чего требовала игра – оставался на помосте дольше всех. В реальности его мотивы были глубоко личными, он словно выполнял какое-то своё призвание, выполнял всем существом – и мог в безнадёжной ситуации вытаскивать раненых, которые умирали у него на руках, защищать слабых, которые записаны судьбой в жертвы, или проявлять человечность более простым способом – оставаясь на помосте вопреки здравому смыслу.

Он очень мало был похож на героя, и причинял вреда своей команде больше чем пользы. Его терпели, так как каждый раз казалось: ну вот после этого он точно не выживет и не очнётся. Ну, сегодня точно выпадет не его счастливая семёрка, но раз за разом выпадало что-то жалостливое, непонятное, полу-обожжённое.

Его сваливали ко мне, под помост. Никому не хотелось отомстить чудаку, всё-таки его «подвиг» номинально приносил команде какую-то утешительную жратву. Ко всему прочему его выступления были редки из-за ужасных ран, он неделями отлёживался на моих коленях, под помостом и много раз кровь уже лилась снова, а он всё ещё бредил.

Я не часто видела его выступления. В какой-то момент я поняла, что не могу смотреть.

Он был для меня бесполезным рыцарем, воином души какого-то растения или божества – какой-то силы, которой не было среди моих карт. И я не могла гадать для него, я могла только считать разрывы на его теле. И плакать.

Он приходил ко мне в невменяемом состоянии, а чаще его приносили, забрасывали как собаку под помост – он и не думал убегать, а если бы убежал, никто сильно не опечалился от потери такого раба. Поэтому он жил вне клетки, но не в доме, как горожанин, а под помостом, где проливалась его кровь. Так будто помост был его Родиной – так иногда казалось, потом он приходил в себя, начинал говорить и это ощущение развеивалось. Я хочу рассказать здесь о наших разговорах, не знаю, зачем это нужно – передавать слова героя-неудачника, человека, выходящего под огонь со смутным предназначением и подвергающего себя ужасным увечьям ради этого предназначения. Наверное, оттого, что его слова были как будто какой-то комнатой, которая открывалась в темноте, посреди ада, в котором мы жили. Первое, что он мне сказал, было: «А знаете, я тут полежу»… – и тут же забылся – не успела я извиниться, что заняла его место. Тогда я была любовью надсмотрщика, но мать-гадалка, управляющая нашими судьбами, на следующий день увидела меня с этим странным воином, содад, неудачником, остающимся на помосте дольше всех – и сказала, ты будешь с ним, девочка, это надо использовать.

II

– Когда бежишь ото льва, ссышься просто так, от страха. Там это нормально. Потом начинаешь презирать себя за этот страх. Ненавидеть себя. За то, что дошёл до этого, – говорил содад. Он пожимал в темноте плечами и пил воду.

Он пил её литрами, как будто восполнял кровь, которая из него изливалась.

– Я потерял столько друзей, что меня считают дураком. Это ничего. Я могу уйти из игры. Меня держит какая-то мелочь. А сейчас можно лежать в темноте и ни черта не делать.

Он сидел на каменной скамье, у стены и глаза его разглядывали что-то далёкое.

– Нас нет, – говорил он грубо. – И мы можем делать ужасные вещи. И мы их делаем.

И я видела, как эти ужасные вещи делали вокруг.

А содад сидел в темноте подвала, схватившись руками за прутья над головой, как ленивая, израненая обезьяна.

Он раскрывался и делал меня счастливой, и я успокаивалась. А он спал, как беспокойный ребёнок, подёргивая руками и ногами. Через него всегда текла река, даже во сне. И мне было страшно. Тяжёлая болезнь одиночества вливалась в меня. Вокруг было эхо подземного мира, пауков и голодных ящеров, а я, впускающая в себя полумёртвого, казалась себе мотыльком, отрастившим в подвале крылышки. Но это проходило, когда он сидел вцепишись в прутья и говорил.

– Я убил их всех, – бредил содад после игры. – Теперь можно спать. Иди, не бойся. Это наш дом, я нашёл его случайно, по дороге.

– Дома можно спросить себя, зачем эта вся ужасная любовь придумала безглазый мир. Зачем она терзает и рвёт на помосте каждого и всех, и зачем мы так жадны. Здесь можно лечь на пол и спросить у неё, если держать кого-то за руку, – и он держал за руку меня.

– У неё огромные глаза. Серого чудовища. И она всегда тут, разоряет гнёзда в груди.

Он обнимал меня так, что я теряла сознание.

Он мог прижиматься всю ночь, а утром избить, молча и быстро, будто точно зная, что надо делать и зачем. После этого он доставал из груди сердце, отдавал мне в руки и засыпал мёртвым сном – на несколько недель.

– Я выпил солнце, – сказал он, когда его принесли обожжённым.

– Я могу быть тобой, а ты будешь мной, – сказал он, когда тени стали длиннее нас.

– Моя любовь никогда не скажет мне, кто я такой. Я буду охотиться на это чудовище, пока оно не закричит всеми своими головами. И тогда я умру.

– …и стану твоей печалью. Красивой печалью. Она окружит тебя, как щит.

– Нам нет конца в этом подвале. Мы как будто растянулись во все концы и теперь надо бегать искать, где мы кончаемся. Если ты найдёшь меня, я, может быть, найду тебя.

– Однажды мы убежим, – говорил содад, лёжа лицом вверх. – Мы пройдём несколько шагов по улице до углового дома, до двери в стене – серой двери с монограммой. За ней юноша-привратник, который знает тайны города, он проводит нас к твоей госпоже. Госпожа знает карты и меняет судьбы, – говорил наивный гладиатор. – Там мы получим новые жизни.

– Мы забудем всё это?

– Если не забудем, я захочу убить нас.

– Кем я стану, будет знать только госпожа, – сказала я ему, – а она никогда не откроет тебе этого. Она сделает тебя рабом-телохранителем, непобедимым. А может быть, личным убийцей, а может, мастером тени, картой, которыми она вертит, как хочет. Мало ли как можно воспользоваться твоей удачей!

Содад засмеялся. Его демоны спали, упившись крови.

– А может, она извлечёт цветок из твоей души… – проговорилась я и испугалась.

Он посмотрел на меня внимательно.

– Которому ты служишь…

– Которому я служу… – повторил гладиатор.

После этого началась зима. Между нами возникло молчание о чём-то. Игры на арене прекратились на три месяца. Содад стали терзать нестерпимые страхи. Он бесконечно мерил шагами подвал. Страх его был одуряющий, чёрный, вроде бездны с протянутыми из неё руками, утягивающими куда-то вниз, всё ниже и ниже. Приступы страха поражали его, как молния. Я никогда не могла вынести этих сумасшедше-белых, мечущихся среди ночи глаз убийцы и бежала прочь, рыдая. Сёстры утешали меня. В мгновения безумия видно было, какая сила в нём таилась – противилась ужасу и ломала его.

Печальный чудак был пленником войны.

До первой весенней игры оставалась неделя, когда содад убил надзирателя и нескольких солдат. Такое случается с гладиаторами. Он прибежал ко мне, окровавленный и прижал к себе. За ним тут же ворвались служители, схватили множеством рук, стали отрывать.

– Во мне нет никакой удачи, содад, – шептал он, прижимаясь ко мне и называя своим именем. – Это ошибка госпожи. Правда в том, что я хороший солдат, очень хороший. И у меня никого нет, даже тебя нет, содад. Я хочу вырваться отсюда, а по другому – как бы я смог? Как ты себе представляешь – как бы я заставил себя? – спрашивал он и заглядывал в глаза. Его плечи казались каменными, нас не могли разорвать и обнажали оружие. – Не бойся, содад, – говорил он и над нами заносились мечи, – пришло время проверить мою удачу. Может быть, действительно, мой Бог – Случай, – и я искал его? Всё это время искал на песке арены?

7 Жезлов
Смелость

Эта карта советует: будьте смелей, и победа вам обеспечена.

В неблагоприятном раскладе она может говорить о слишком мелкой, жалкой, почти позорной победе, несоразмеримой с масштабом победителя. Как если бы Бэтмэн леденец у годовалого младенца отобрал – после долгой, напряженной борьбы.

Наталья Иванова
Час волка, час собаки

– Всё, ты убит.

Я выудил из кучи хлама пару монет.

– Убит, убит, не подглядывай.

Пристроил монеты на веки.

– Досчитай до пятидесяти семи и можешь оживать.

* * *

Всегда с ними так. Ходят и ходят за мной, просят, кто посмелее – словами, другие взглядом, мусора натащат полный дом. Медальонов, шкатулок с секретом, неприятных даже на вид головоломок, книг каких-то, костей, кошачьих скелетов, пустых клеток, фиалов – подумать только! – фиалов и фолиантов, свитков, чёрных свечей, сушёных мышей, жабьих лапок, перьев, праха и тлена, подозрительных верёвок, ржавых цепей, выморочных мыслей, пыльного бархата, платков окровавленных, ключей… Вздрагивают как к ним подойдёшь, а посмотришь на них прямо – прячут глаза, но оголяют шеи, жеманятся… ждут. Боятся. Предвкушают. Умоляют, требуют, смотрят вскользь, из-под ресниц, не запирают двери, чертят что-то на полу, в пыли – линии, знаки. Верят. Не верят. Уходят и возвращаются. И всегда – всегда изумляются, стоит мне вытащить колоду. Сыграем, говорю.

Говорю, скучно и ужин был скуден и переперчён, сыграем, и достаю из воздуха бутыль, полюбовавшись мельком на расширенные зрачки, на восхищённое лицо, он-то уж и не думал, что увидит что-то такое, и достаю из воздуха ружьё.

Сыграем на жизнь, говорю я и тасую колоду, сдаю карты, три и три, и смеюсь вместе с ним, действительно, среди всех этих свечей, тёмного дерева, драной кожи, меди, чучел, золы и паутины – ружьё особенно, вопиюще нелепо, блестючий пластик, штамповка, человек-паук на ложе, мейд ин чина, зелёный ободок вокруг дула. Сыграем, говорю я и открываю карты.

Ну и ну, говорю я через минуту, делая вид, что удивлён.

* * *

– Всё, ты убит, – говорю я и нажимаю на выскочивший из дула штырёк с красным, раздвоенным по низу флажком с белой надпечаткой «ба-бах», ещё покачивающийся.

– Убит, убит, не подглядывай, – и выуживаю из кучи хлама пару монет.

Я ухожу, пристроив ему на веки монеты, зачем мне на всё это смотреть, на боль и на слёзы, зачем мне слушать рёв и проклятья, и скулёж, тонкий и жалобный, зачем мне этот восторг, этот ужас, обожание и неприязнь.

– Досчитай до пятидесяти шести, – говорю я, прежде чем уйти.

8 Жезлов
Скорость

Эта карта предлагает действовать быстро, не раздумывая. Импульсивные решения будут самыми верными.

В неблагоприятном раскладе она, напротив, предостерегает от излишней поспешности.

Марта Кетро
Белая река, зелёные берега

Мне часто доставались мужчины, которые не умели выбирать. Вот уже десять минут он стоит с парой футболок – эту или эту?

Я жду ещё три минуты и говорю – эту. Он промедлил секунду и надел её, вишнёвую. Тут всё просто, надо лишь понять, чего ему хочется на самом деле. Он прикидывает, что зелёная выглядит приличнее, но вишнёвый цвет ему нравится больше, «саньясинский», как он говорит. Вот и выбирал – не между двумя футболками, а между двумя внутренними состояниями: «я одет прилично» и «я одет, как хочу». Первое комфортно, второе свойственно победоносному мачо, которым он хотел бы казаться. Мне тоже нравятся победители, и я выбираю за него то, что он давно уже предпочёл сам. Собственно, он ценил меня именно за это.

Мне не трудно, я вообще люблю принимать решения. Вдруг возникает холод в спине, и пространство вокруг пустеет, как будто ангелы отлетели и оставили меня один на один с богом… с будущим… не знаю, с небом. Конечно, если не о футболках речь, а о чём-нибудь поинтересней. Меня просто хлебом не корми, лишь бы почувствовать этот обрыв со всех сторон, воздух, поднимающийся снизу, свободу, возможность. Мне кажется, я только и живу, когда выбираю.

Поэтому я переезжаю гораздо чаще, чем принято среди приличных людей, чаще ввязываюсь в подозрительные проекты, чаще совершаю глупости, в конце концов. Поэтому в моём компьютере лежит штук пять «разрывных» писем (на первое ы ударение). Впрочем, в последнее время я предпочитаю переживать момент расставания вживую, вместе с партнёром, уж очень это красиво… Свинство, конечно, но момент взаимной боли, когда ты волевым усилием режешь по живому – тонко, остро, мгновенно, – он прекрасен. Страшно? А медленное гниение, запах, длительные муки – разве не страшнее?

Я не люблю боль, я лишь точно знаю, как хотела бы умереть.

Почти не помню, как всё у нас начиналось, хотя времени прошло немного. Просто, когда мы встретились, всё рухнуло и продолжало падать ещё долго, поэтому мелкие детали ускользнули, осталось только ощущение необратимости и ветра в лицо. Собственно, слово «падение» в данном случае не означает ничего дурного – я встретила его на слишком большой высоте, где воздух разряжен, холодно и вода закипает негорячей, и потом я всего лишь пыталась вернуться на приемлемый уровень. Туда, где люди живут, не задыхаясь, не покрываясь льдом, где варят суп, в конце концов. Я лишь училась не умирать ежесекундно.

Всякий раз заново я нащупывала ледяные ладони, ворота его тела, и осторожно, кончиками пальцев погружалась внутрь. У нас никогда не получалось просто и быстро, только вот так – приближаясь, подкрадываясь. Я обнимала его медленно, мы соприкасались сначала взглядами, потом дыханием, запахом друг друга, теплом, идущим от наших тел, невидимыми волосками, покрывающими кожу, кожей – слегка, плотнее, ещё плотнее и сквозь неё, мы входили и совпадали в одно и, не останавливаясь, столь же медленно размыкали тела, не утрачивая ни капли наслаждения, мы расставались, никогда не прерывая объятий в мыслях.

Остальное обыкновенно. Говорить, не подбирая слова, но позволяя им рождаться; придумав что-нибудь, точно знать, что он поймёт без объяснения, а если всё-таки не поймёт, то я буду иметь удовольствие, объясняя, увидеть, как на его лице проступает радость – не столько от того, что понял, но что мы опять совпали в тонком ощущении события, слова, чувства; быть взаимно уязвимыми настолько, что самый смысл причинения боли пропадает, разве что кусать себя за пальцы для отрезвления; ходить, просто ходить на большие расстояния, потому что это самое простое, что можно делать вместе; говорить…

Мы оба были достаточно взрослыми, чтобы поддерживать подобную близость, и не называть её по имени.

У меня не было иллюзий на его счёт. Большую часть времени он пребывал в депрессии, был болезненно самолюбив, амбициозен и необоснованно похотлив. Он предпочитал отдыхать среди грубо нарисованного пейзажа, где вместо солнца – розовая таблетка, под ногами зелёная трава и коричневые грибы, а рядышком протекает небольшая река белого порошка, и сам он обозначен условной фигуркой – кружок, овал, четыре палки, обязательно сигарета во рту (рот, стало быть, тоже есть, и нос, и глаза, а вот признаки пола отсутствуют).

В остальное время, между депрессией и бед трипами, это было большое, доброе, пугливое, сильное и очень красивое существо – примерно как олень, но лживое, что обуславливалось не столько испорченностью натуры, сколько трусостью.

И всё-таки я, – молча, неназываемо, вопреки здравому смыслу, – я его любила.

* * *

С некоторых пор он всё время очень занят, с прошлого четверга мы не виделись. И вот он освободил для меня вечер, и я пришла в гости. Как будто по делу – принесла новый плагин для фотошопа. Позади у него трудный день, и ночью намечалась срочная работа, поэтому я старалась быть всего лишь нежной.

Он лежал поперёк кровати, прикрыв глаза, а я осторожно прикасалась к его лицу, чувствуя, как под пальцами уходит напряжение мышц, разглаживается складка между бровей, веки перестают дрожать и судорожно сжатые челюсти расслабляются, и губы становятся мягкими и приоткрываются так, что можно наконец поцеловать. Ну вот, ну вот. Но я не целую, я спрашиваю:

– Что душа моя, что? Скажи мне.

Он никогда не мог устоять против тихого страстного шепота: «скажи мне, скажи» – слишком стеснялся говорить раньше, и сама возможность, закрыв глаза, рассказать всё, вообще – всё, – возбуждала.

На этот раз он молчал долго, слишком долго, и я испугалась. Обычно, он чувствовал себя дерьмом, когда заказчик снова и снова не принимал картинку. Или очередной галлюциногенный марафон затягивался на неделю. Или не удавался случайный секс (ну ещё бы, мы слишком далеко зашли друг в друга, чтобы какая-нибудь неподготовленная девочка смогла ему дать, как следует, как я его приучила). В таких случаях он исчезал на несколько дней, работал или просто пытался «побыть один», чтобы вернуть себе ускользающее чувство независимости. А потом, конечно, звонил и ждал меня, скорчившись на кровати, и я приходила – и разворачивала его, как скомканную бумагу, стараясь не повредить, а только разгладить, распрямить складки и заломы.

Но сегодня было что-то другое, и я снова спросила:

– Что-нибудь случилось? Не пугай меня, пожалуйста. Я очень боюсь тебя потерять, безумно. Ты вот молчишь сейчас, а я успела такого напридумывать себе… Может, у тебя живот болит или ещё что, а у меня уже сердце выскакивает.

Он поднялся, подошёл к шкафу, достал белый пакетик и жестяную, до невозможности стильную банку для сахара. Высыпал на блестящую крышку немного порошка. Выровнял дорожку пластиковой визиткой («блядь, они мне только для этого и нужны») и вдохнул через обычную коктейльную трубочку свою порцию «скорости». Остаток собрал пальцем и втёр в дёсны.

Я ждала. Он прикрыл глаза и прислушался к себе. Потом сказал:

– Вот ведь, хуйня какая. Я влюбился.

Я дурочка такая. Самоуверенная дурочка. Наверное, целую минуту ещё надеялась, – он хочет сказать, что любит меня. За те месяцы, пока мы знакомы, он никогда не говорил о любви, потому что это «слишком громкое слово, понимаешь?» Ну и ладно, я не люблю форсировать события: «я хочу тебя, мне плохо без тебя, мне хорошо с тобой» – это почти то же самое, просто он пока не понял. И сейчас я подумала, что он опять подавился признанием и пытается мне вот так по-дурацки сказать – я люблю тебя.

– В кого? – дурак, скажи «в тебя», и всё ещё можно будет исправить.

– Ну, она учится в… – дурак, дурак…

– Она красивая?

– Нет. Не знаю. Не такая, как ты. У меня так впервые. До этого столько раз думал – вроде влюбился… а вроде нет…. А теперь, когда она появилась, точно понял, что всё… – дальше можно не слушать.

Я почувствовала не жар, как обычно от пережитого страха, наоборот, к горлу подбирался холод. И больше не было ничего. Не было стандартного, как соль-перец-горчица, набора из обиды, ревности и горечи. Только мгновенная острая боль и долгая медленная печаль – я отчётливо увидела целый океан печали, даже белый барашек различила на волне.

И я стала медленно-медленно отстраняться.

Потому что очень высоко над ним, над океаном, неслись облака, и было солнце. Просто сию минуту я не видела, но уже чувствовала кожей – и тепло, и ветер. Впервые за три месяца стало легко – я больше не боялась его потерять.

– Я тебя всё-таки потеряла.

– Ты что, бросишь меня из-за этого?

– Сам-то как думаешь? Теперь невозможно.

– Фигня, у нас-то ничего не изменилось!

– Я так хотела твоё сердце, жаль, что не судьба.

– Я не хочу никого терять, ты нужна мне, ты мне пиздец как нужна. Я просто не ожидал, не понимаю, как это произошло, уже неделю или дней десять…

А я тем временем оделась, подкрасила лицо (глаза, которые я увидела в зеркале, хотелось бы забыть, или пусть это были бы чужие глаза, какой-нибудь актрисы вроде Вивьен Ли, но не мои, не мои, пожалуйста!) и слила пару файлов со своей флэшки в его компьютер. В конце концов, я же обещала.

Потом он проводил меня к метро, молча и очень быстро. Я некоторое время искала карточку, нашла, коротко поцеловала его куда пришлось (пришлись губы), сказала «счастливо», улыбнулась и прошла через турникет.

Во мне не было капли мужества, как это может показаться. Я сосредоточилась только на том, чтобы контролировать глаза. Стоило отвлечься, и я начинала плохо видеть людей, и не сразу могла понять, отчего. Закончилась очередная короткая счастливая жизнь. Не плакать невозможно, наверное, потребуется целая неделя, чтобы выплакать мой личный океан.

Но я снова там, в разряжённом воздухе, где холодно жить, но не страшно умирать, потому что я всё решила – сама.