Текст книги "Прибалтика на разломах международного соперничества. От нашествия крестоносцев до Тартуского мира 1920 г."

Автор книги: Любовь Воробьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 38 страниц)

В то же время известны случаи выступления крестьян против русских. Во время войны крестьян беспощадно грабили и русские, и немцы. И тогда весной 1571 г. крестьяне Гарриена и Иервена (Витгенштейна) также решили поживиться в условиях нестабильной обстановки военного времени. Собравшись в отряды, они стали совершать грабительские рейды, на первых порах удачные, в Вирланд, принадлежавший русским. Узнав о готовящемся очередном набеге, русские в Везенберге и Нарве собрали войско, и, когда крестьяне, опьянённые успехами и потому больше думавшие о добыче, чем о неприятеле, действительно пришли, русские войска напали на них и при речке Муддесе убили более шестисот человек^{59}.

На период Ливонской войны Восточная Эстония оказалась под властью Московской державы. Хотя война со стороны Руси не была религиозной, и православные в отвоёванных землях практически отсутствовали, обращение людей к «истинной вере» и её защита от «латин» и «лютеров» оставались в поле стратегического и религиозно-духовного видения Иоанна. Так, в Нарву, после её взятия в 1558 г., по повелению Царя были присланы архимандрит и протоиерей, чтобы они крестными ходами по городу и вокруг города «очистили его от веры латинской и Лютеровой»^{60}. В Нарве, а также Юрьеве и других городах и местечках Восточной Эстонии возводились и освещались православные храмы. В Юрьеве была учреждена епископская кафедра, и на неё был возведён игумен Псково-Печёрского монастыря Корнилий, чрезвычайно много сделавший для обращения в православие местного населения – эстонцев и латов.

На занятых русскими территориях было полностью уничтожено землевладение ордена, епископов, монастырей. Их владения перешли к русскому государству. Часть поместий была передана русскому служивому дворянству. Эти меры, сопровождавшиеся взятием в плен большого числа знатных ливонцев, отправленных внутрь страны, позволяют предположить, что в случае русской победы на Ливонию был бы распространён тот порядок, который обычно устанавливался Москвой в завоёванных землях. И отец, и дед Грозного при покорении новых территорий высылали оттуда в глубь русского государства наиболее влиятельных и опасных для Москвы людей, а в завоёванные края направляли поселенцев из коренных областей. В результате завоёванный край лишался прежней руководящей среды, но получал такую среду из Москвы и начинал вместе с ней тяготеть к новому центру – Москве. Этот приём был применён, например, в Великом Новгороде при Иване III и в Казани при самом Иоанне IV^{61}. Таким образом, при благоприятном для Московского государства окончании Ливонской войны сама Ливония как немецкая колония, а вместе с ней и немецкий порядок прекратили бы своё существование.

Что касается эстонских крестьян, то в их положении, безусловно, наметились бы улучшения. Во всяком случае, с поражением немцев они автоматически утрачивали прежний, столь невыносимый, статус побеждённых, который низводил их до положения рабов победителей. Все они становились наравне с другими народами Московского государства подданными царя. Крестьяне, остававшиеся на землях, перешедших к русскому государству, получали статус государственных, а это ставило их под власть закона, освобождая от произвола и самоуправства частных владельцев. Поскольку в Московском государстве крепостное право, в отличие от Ливонии, пока ещё не выступало в формах абсолютного и тотального закрепощения крестьян[22]22
  Судебник 1550 г. подтверждал право крестьян в течение одной недели до и одной недели после осеннего Юрьева дня (26 ноября) переходить от одного владельца к другому. Позднее, с введением заповедных лет, право выхода было временно отменено. Разрешение крестьянам менять своих владельцев было окончательно отменено в 1649 г., когда произошло полное закрепощение русского крестьянства, нашедшее отражение в поговорке «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день» Источник: Царь Иван Грозный: Энциклопедия / Под ред. М.Л. Вольпе. М.: Зебра Е, 2007. С. 59-60.


[Закрыть], то они могли воспользоваться правом ухода от помещиков и поселения в городах. Это открывало возможности для социальной мобильности, которые для народов в обширной Московской державе были на порядок шире, чем для аборигенов в ливонских колониальных владениях немцев. Эстонцы могли быть востребованы и на духовном, и на военном, и на купеческом поприще. Например, патриарх Никон и адмирал Ф.Ф. Ушаков были по происхождению мордвинами, т.е. принадлежали к той же угро-финской группе, что и эстонцы. Нельзя исключать и перспектив быстрого формирования национальной знати, на которую на своих огромных пространствах, как правило, опиралась власть русских монархов. В общем, в рамках позитивных сценариев эстонцы могли успешно интегрироваться в русское государство, на всех уровнях его сословной структуры, сохранив при этом, как и другие народы России (например казанские татары, удмурты, чуваши, мари и т.д.), свою национальную идентичность, свой язык и культуру. Показателен пример казанских татар. После присоединения Казанского ханства происходил их переход в русские земли, на русскую службу. Из этих казанских татар, а также из других тюркских народов, ведут свою родословную почти четверть русских дворян[23]23
  В работах российских учёных, в воспоминаниях деятелей прошлого и в родословиях отдельных фамилий отмечено происхождение от татар, например, таких учёных, писателей, государственных деятелей, как Державин, Плеханов, Тургенев, Кантемир, Тимирязев, Рахманинов, Карамзин, Грибоедов, Салтыков-Щедрин, Бунин, Куприн, Чаадаев, Потебня, Радищев, Дашкова, Милюков, Панаев, Шишков, Шаховской, Мещеринов, Урусов, Шереметьев, Аракчеев, Жуковский, Ширинский-Шахматов и др. Источник: Корневич Е.П. Родовые названия и титулы в России и слияние иноземцев с русскими. СПб., 1886; Загоскин Н.П. Очерки организации и происхождения служилого сословия допетровской Руси. Казань, 1875; Козлова К.И. Этнография народов Поволжья. М., 1964; Каримуллж А. Г. Татары: этнос и этноним. Казань, 1988.


[Закрыть]. Примечательно, что тесные контакты русских и татар не привели к изменению их этносов, но обогатили культуры этих народов. По такому же пути могло пойти развитие эстонцев и латышей. Во всяком случае, они бы не оставались столетиями тем забитым и униженным «крестьянским народом» (выражение немцев), не имевшим своей элиты, каким их сделало немецкое корпоративное господство на правах победителей. И залогом благополучного укоренения эстонцев и латышей в составе России было не в последнюю очередь и то, что Русь после венчания Иоанна на Царство являла собой не просто государство[24]24
  Иоанн венчался на Царство в январе 1547 г. в Успенском соборе Московского Кремля и стал Первым Царём в русской истории. Это право при дворе Иоанна IV обосновывается родословной московских государей, согласно которой они ведут свой род от легендарного Пруса, брата кесаря Августа. Благодатной почвой для возникновения этого мифа явился интерес к греко-римским авторам, проявившийся вначале на Западе в эпоху гуманизма а затем проникший в Москву. Иоанн IV и его приближённые ловко использовали исторические ссылки и свидетельства старых летописей, чтобы, несмотря на насмешки зарубежных недругов, утвердить этот миф в дипломатической среде того времени и тем самым поднять имя и авторитет московского государя среди европейских династий. Закономерно, что с Царём, считающим себя потомком брата кесаря, и Русь преображалась не просто в Царство, а в преемницу Священного Царства, функцию которого прежде (т.е. до своего падения в 1453 г.) выполняла Византийская империя.


[Закрыть]. В образе Московского Царства, которое вослед за Святой Землёй начинает именоваться Святой Русью, а Москва – Третьим Римом, нашла новое историческое воплощение идея «Вечной Империи» как формы государственно-политического служения Богу и создания для всех входящих в Империю народов «пространства спасения»^{62}.

Под русской властью крупнейшим торговым центром и гаванью стала Нарва, получившая от Иоанна IV большие привилегии. Пока не удавалось овладеть Ревелем, русский царь старался привлечь на свою сторону торговое население этого города. Нарва была освобождена от военного постоя, а купцы получили право беспошлинной торговли по всему Московскому государству, а также беспрепятственных сношений с немецкими городами. В Нарве Иоанн IV быстро заводит флот на Балтике, превращая торговые суда, принадлежащие ганзейскому городу Любеку, в военные корабли и передавая управление испанским, английским и немецким командирам. Важно отметить, что Любек, являясь сторонником свободной торговли и не желая отказываться от своих выгод в пользу ливонцев, не поддержал инициатив германского императора по блокаде торговли с Москвой через Нарву. В Московское государство через Нарву ввозили в большом количестве различные товары, металл, порох, оружие. Сюда приезжали с Запада купцы, ремесленники, специалисты разного рода. Город начал быстро отстраиваться, а население – расти. За два десятилетия оно выросло с 600 до 5000 чел. Впоследствии этот уровень был достигнут только к середине XIX в.

Вторым после Нарвы важным городом, вошедшим во время Ливонской войны в состав русского государства, стал Юрьев. При Иоанне IV здесь выросла большая эстонская слобода. Когда осенью 1571 г. немцы, находившиеся на службе у русского воеводы, захотели отдать город под власть поляков, эстонцы – жители слободы помогли подавить этот мятеж. После такой измены большинство немецкого населения города было вывезено (на современном языке – депортировано) из Юрьева в глубь Московской державы.

Борьба Иоанна IV за выход к Балтийскому морю сопровождалась притоком в города Восточной Ливонии русских купцов, ремесленников и огородников. На побережье Чудского озера стали обосновываться русские рыбаки.

Несмотря на военные успехи, русские войска, однако, не сумели воспользоваться превосходством своих сил и не достигли конечной цели войны: не овладели важнейшими гаванями – Ревелем и Ригой. В то же время действия русских войск, приведшие к падению важной орденской крепости Феллина и пленению магистра Фирстенберга, ускорили самоликвидацию Ливонского ордена. Однако это не облегчило завоевания орденских владений. Магистр и орденские сановники, оставленные на произвол судьбы распадавшейся Священной Римской империей, утратившие надежду на ганзейские города (они снабжали русских всем необходимым для войны с Ливонией), видевшие неэффективность ставки на наёмников из Германии (они исправно бегали от русских и грабили своих нанимателей не хуже татар), обратили свои взоры в сторону Польши и Литвы, чтобы отдаться западным соседям на возможно выгодных условиях. Пользуясь перемирием, заключённым с Москвой с мая по ноябрь 1559 г. (формальная причина перемирия: необходимость сосредоточить русские войска на юге, чтобы отразить ожидавшееся вторжение крымских татар), магистр Кетлер вступил в торг о будущей судьбе Ливонии с польским королём, не заинтересованным в усилении Московской державы за счёт прибалтийских земель и стремившимся к балтийским гаваням с такой же энергией, что и Иоанн IV. Впоследствии в письме Курбскому, дошедшем до нас чрезвычайно важном историческом документе, Иоанн обвинит «попа-невежду» Сильвестра, Адашева, самого Курбского и их окружение в дьявольском противодействии походу в Ливонию, когда города брали после многих напоминаний и по коварному предложению короля датского дали ливонцам возможность целый год собирать силы. Иоанн же считал, что если бы не измены, недоброхотство и безрассудное нерадение, из-за которых было упущено время, то с Божьей помощью, в том же году вся Германия (т.е. Ливония) была бы под православной верой^{63}.

В 1561 г. русские опять вошли в Ливонию, проникли до Пернова и опустошили немало земель. Осенью того же года рыцари, осознав невозможность собственными силами бороться с Москвой, собрались на ландтаг для принятия акта о ликвидации ордена. В этом акте они заявили, что считают невозможным дальнейшее существование ордена, и признали свою безженную жизнь грешной. В постановляющей части акта было зафиксировано решение: сложить с себя духовное звание (секуляризироваться) и отдаться Польше и Литве. Этот выбор объяснялся тем, что, во-первых, от аристократической Польши прибалтийско-немецкая аристократия могла получить огромнейшие права, во-вторых, Польша казалась государством достаточно сильным, чтобы бороться с Москвой, и в-третьих, переход под защиту польской короны совершался также для того, чтобы ненавистному «московиту» ничего не досталось. Далеко не последнюю роль сыграло и понимание политики Иоанна: то, что он смотрел на балтийский берег как на отчину своих великокняжеских предшественников и, конечно, обеспечил бы здесь такое русское и православное доминирование (за счёт ограничения привилегий и переселения в глубь страны немецких колонистов), которое явилось бы залогом устойчивого тяготения Прибалтики к Москве.

Договор о подданстве Ливонии состоялся 28 ноября 1561 г., и в тот же день польский король Сигизмунд Август подписал пожалованную грамоту для Ливонии, известную как привилегии Сигизмунда Августа. В дальнейшем эта грамота служила главным основанием всех прав и привилегий немецких дворян Лифляндии и Курляндии.

5 марта 1562 г. на общем собрании командоров и рыцарей магистр Кетлер передал Николаю Радзивилу, прибывшему в Ригу в качестве королевского ливонского наместника, печать ордена, ключи от орденских замков и города Риги. Затем, в знак сложения с себя духовного звания, рыцари сняли с себя рыцарские кресты и мантии. Хотя в добрые старые времена в Ливонии они мало дорожили своим достоинством, однако в эту печальную минуту рыцари плакали. Они не могли не понимать, что с прекращением существования ордена они лишаются и независимости.

Так окончил своё существование Ливонский орден. На тот момент Ливония распадалась на 5 частей: 1) Нарва, Дерпт, Феллин были заняты войсками Иоанна IV; 2) Ревель и не занятая русскими часть северо-востока Эстонии, не захотевшие поступать под власть Польши, отдались Швеции; 3) остров Эзель (Сааремаа) в значении епископства Эзельского перешёл под власть датского короля, который посадил там своего брата герцога Магнуса Гольштинского; 4) Кетлер получил в наследственный лен от польского короля Сигизмунда Августа некоторые земли и замки в Курляндии и в рижском епископстве, а также титул герцога курляндского и графа Семигальского; 5) сам король Сигизмунд Август овладел Южной Ливонией с городом Ригой, сохранившим некоторую независимость.

На этом борьба на ливонских полях не закончилась, а только перешла в новую фазу. Немцы отошли в сторону, а в ожесточённом противоборстве сошлись русские, поляки, литовцы, шведы и датчане. Русские – для того, чтобы пробиться к гаваням на Балтике; поляки и литовцы – для того, чтобы не допустить усиления Московского государства за счёт Ливонии; шведы – для того, чтобы быть подальше от соседства с опасною Москвой; датчане – для того, чтобы при общем крушении Ливонии удержать за собой то, что так неожиданно и легко досталось герцогу Магнусу. Теперь Московской державе приходилось иметь дело с Польшей/Литвой и Швецией – соперниками более опасными, чем Ливонский орден, прекративший своё существование под натиском русских войск.

Польша/Литва и Швеция распространили свои притязания на города, завоёванные Иоанном IV, и стали требовать, чтобы русские ушли из них. Иоанн Грозный эти требования проигнорировал, и с 1560 г. Ливонская война переросла для русского государства, по сути, в войну Польско-Литовскую и Шведскую.

Вначале успех был на стороне Московского государства. В сражениях с коалицией русские войска не раз добивались замечательных побед. В 1563 г. под личным командованием Царя был взят Полоцк, и его войска доходили до самой Вильны. Иоанн IV владел выходом к Балтийскому морю и восточной половиной Ливонии, что обеспечивало рост его военно-организационной славы и популярности. Казалось, что силы Московского государства громадны, и это поражало Среднюю Европу, и в частности, Германию. Опасность нашествия «московитов» не только обсуждалась в официальной переписке, но и определяла содержание разного рода листков и брошюр. Разрабатывались меры к тому, чтобы не допускать московитов к морю, а европейских специалистов – в Москву и, изолировав русское государство от центров европейской торговли, промышленности, культуры, воспрепятствовать его политическому усилению. В пропагандистских акциях против Москвы времён Иоанна Грозного было много тенденциозных измышлений и поверхностных суждений о московских нравах и деспотизме Грозного. В связи с этим трудно не согласиться с русским историком С.Ф. Платоновым, предупреждавшим, что серьёзный историк должен всегда иметь в виду опасность повторить политическую клевету, принять её за объективный исторический источник^{64}.

Во всяком случае, последовавшее в январе 1565 г. учреждение опричнины было использовано внутренней оппозицией и внешними противниками для обесславливания Иоанна, принижения его исторической роли, непризнания за Грозным важных дел, совершённых в его царствование (приписывании вслед за Курбским славы мудрым советникам – Сильвестру и Адашеву). Слухи о лютых казнях, о жестокостях и свирепом нраве Иоанна распространялись далеко в соседних государствах и, к несчастью, были верными. В то же время измышлялось много недостоверного о жизни и порядках в Московской державе при Иоанне Грозном, и это также способствовало формированию в Европе атмосферы морально-политического отчуждения в отношении Московского государства, ставя пределы дипломатическим усилиям царя.

Как явствует из литературной полемики с Курбским, обвинявшем царя в деспотизме и беспримерной жестокости по отношению к собственным подданным, Грозный никогда не отрицал своей жестокости, но всегда пытался её объяснить. Так же поступал и ряд исследователей его царствования – С.М. Соловьёв, С.Ф. Платонов, Р.Ю. Виппер и др., отделявшие историческое объяснение действий Иоанна, который понимал интересы государства гораздо лучше и дальновиднее всех современных ему бояр, от нравственных оценок по канонам нового времени. СМ. Соловьёв, автор монументального труда «История России с древнейших времён», в своём анализе опричнины выделил необходимость ответа на важные вопросы в государственной жизни, связанные с давней борьбой древних и новых начал. Признавая, что нравы времени Грозного были суровые, а борьба между старым и новым не содействовала их смягчению, русский историк в то же время вынес и нравственный вердикт. Согласно его оценке, Иоанн не может быть оправдан, так как не осознал одного из самых высоких прав своих – права быть верховным наставником, воспитателем своего народа, не осознал нравственных, духовных средств для установления правды. В идеале всё это верно, однако идеалы либеральных историков второй половины XIX века[25]25
  Примечательно, что сын покойного Сергея Михайловича Соловьёва – известный философ и профессор Владимир Соловьёв выступил в защиту политических террористов и государственных преступников, убивших Александра II. Во время лекции перед аудиторией в 800 человек он заявил, что Александр III должен простить их, если действительно чувствует связь с народом. Монарх же исходил из того, что снисхождение к нераскаявшимся преступникам, осознанно нарушившим человеческий и Божеский законы, будет попустительством к новым злодеяниям. Казнь пяти цареубийц (Желябова, Перовской, Кибальчича, Рысакова, Михайлова) через повешение проходила при огромном стечении людей. И эта мера воспринималась большинством народа (в отличие от либеральной и революционной интеллигенции) как обоснованная. Негодяев проклинали на всех углах. См.: Боханов А.Н. Александр III. M.: Вече, 2007. С. 227, 230.


[Закрыть] плохо вписываются в конкретную историческую обстановку средневековья, не только на Руси, но и в государствах более старших по возрасту европейских народов[26]26
  О историческом контексте и жестоких нравах европейского средневековья говорят, например, следующие характеризующие факты: массовое уничтожение евреев от Кельна до Австрии в год пандемии чумы (1348 – 1349 гг.) по обвинению в замысле истребить христиан путем отравления колодцев; чудовищная булла папы Иннокентия VIII о ведьмах (5 декабря 1484 г.), объявлявшая ересью всякое сомнение в существовании ведьм и призывавшая к уничтожению еретиков, колдунов и ведьм с конфискацией их собственности в пользу католической Церкви; изуверский труд немецких инквизиторов Якова Шпренгера и Генриха Инститориса «Молот ведьм» (1487 г.), служивший инструкцией для инквизиционных судилищ; жестокая расправа английской королевы Елизаветы (современницы Грозного) с католиками; резня протестантов в Париже, известная под названием Варфоломеевской ночи (24 августа 1572 г.). Касаясь количественной стороны вышеприведенных фактов, следует сказать, что общее число невинных жертв инквизиции не поддаётся даже приблизительному определению. Во всяком случае, Иннокентий VIII занимает, вероятно, одно из первых мест во всемирной истории по числу загубленных им людей. В отношении же преследования протестантов во Франции известно, что в течение двух недель после Варфоломеевской ночи здесь погибло около 30 тыс. протестантов. Примечательно, что папа Григорий XIII выбил медаль в честь такого богоугодного дела и отправил в Париж кардинала Орсини для поздравления организаторов резни – «христианнейшего короля» Карла IX и его матери Екатерины Медичи». Источник. Лозинский С.Г. История папства. М.: Политиздат, 1986. С. 174,208-211, 264-265.


[Закрыть]. Свидетельства о крайней жестокости наказаний в средневековой Европе приводит современный немецкий автор Вольфганг Шильд в своей книге «Пытки, позорные столбы, костры»^{65}. Он отмечает, что жестокость казней в средневековую эпоху была обычным делом и не вызывала волнения среди тогдашних жителей, потому что они были проникнуты глубоким осознанием своей греховности и по этой причине были открыты для мучений. Кроме того, господствовало убеждение в отношении очищающей силы физической боли. Считалось, что страдания, связанные с бесчеловечными пытками и казнями преступников, смягчат оскорблённого Бога, освободят их души из грешного тела и обеспечат вечную жизнь.

Возвращаясь к нравственному вердикту С.М. Соловьёва, вспомним, что крестоносцы при обращении прибалтийских язычников в христианство вначале использовали проповедь, но, когда встретили яростное сопротивление туземцев, исполнили свою миссию кровью и мечом. Вспомним утро стрелецкой казни, когда Пётр и его сподвижники собственноручно отрубали головы мятежникам. Можно вспомнить и современника С.М. Соловьёва немецкого канцлера Отто фон Бисмарка, который объединил Германию не «духовными средствами», «не правдой», а «железом и кровью», поскольку в то время иначе не получалось. Однако по всем этим случаям историки не спорили и не спорят о нравственном измерении совершённых акций.

Но дадим слово самому Грозному. В послании Курбскому от 5 июля 1564 г. он писал: «Как же ты не смог понять, что властитель не должен ни зверствовать, ни бессловесно смиряться…. Пойми разницу между отшельничеством, монашеством, священничеством и царской властью. Прилично ли царю, например, если его бьют по щеке, подставлять другую? Это ли совершеннейшая заповедь; как же царь сможет управлять царством, если допустит над собой бесчестие? А священнику подобает это делать – пойми же поэтому разницу между царской и священнической властью! Даже у отрёкшихся от мира существуют многие тяжёлые наказания, хоть и не смертная казнь. Насколько же суровее должна наказывать злодеев царская власть! …Даже во времена благочестивевших царей можно встретить много случаев жесточайших наказаний. Неужели же ты, по своему безумному разуму, полагаешь, что царь всегда должен действовать одинаково, независимо от времени и обстоятельств? Неужели не следует казнить разбойников и воров? …Тогда все царства распадутся от беспорядка и междоусобных браней….Ты сам своими бесчестными очами видел, какое разорение было на Руси, когда в каждом городе были свои начальники и правители, и потому можешь понять, что это такое….Немало и иных было царей, которые спасли свои царства от беспорядка и отражали злодейские замыслы и преступления подданных. И всегда царям следует быть осмотрительными: иногда кроткими, иногда жестокими, добрым являть милосердие и кротость, злым – жестокость и расправы. Если же этого нет, то он – не царь, ибо царь заставляет трепетать не добро творящих, а зло. Хочешь не бояться власти? Делай добро; а если делаешь зло – бойся, ибо царь не напрасно меч носит – для устрашения злодеев и ободрения добродетельных…. Чтобы охотиться на зайцев, нужно множество псов, чтобы побеждать врагов – множество воинов; кто же, имея разум, будет зря казнить своих подданных….Не радостно узнать об измене подданных и казнить их за эту измену^{66}. В этих продуманных и отчеканенных выражениях, снабжённых в первоисточнике примерами из Священного Писания, истории Греции, Рима, Византии, пред нами встаёт мощная фигура Первого царя, умного, образованного, волевого организатора сильной централизованной державы. В письме Курбскому Иоанн уверенно отстаивает право царской власти, данной от Бога, на единодержавное правление и вынужденное применение суровых мер в целях недопущения распада Московской державы и гибели Святой Руси от междоусобных браней, беспорядка, измен, злодейских замыслов. Установлено и число жертв борьбы Грозного против боярских козней и самовольства, ослаблявших государство особенно в условиях военного времени. По оценкам историка Р.Г. Скрынникова, эта цифра составляет от трёх до четырёх тысяч человек. Но и карая воров и изменников, Иоанн пребывал христианином. Он думал о спасении душ преступников и потому заносил имена всех казнённых в специальные синодики, которые рассылались затем по монастырям для вечного поминовения «за упокой души». Эти подробно и добросовестно составленные списки являются единственным достоверным документом, позволяющим судить о масштабах репрессий.

Следует обратить внимание и на то, что трудно найти, если не невозможно, хоть одну народную песню, в которой грозный царь выставлялся бы законченным злодеем. В песнях он может предстать и жестоким, и грозным, но всегда отступающим перед знамением высшей воли и справедливой укоризной^{67}.

Примечательно и другое: в письме Курбскому Иоанн выступает не столько обвиняющей и оправдывающейся стороной, сколько воспитателем и наставником. Для него Курбский не только изменник, но и человек, погубивший свою душу, ибо, разъярившись на человека, носящего на себе царскую порфиру, он восстал на Бога и принялся разрушать Церковь. И этой душе царь стремится объяснить степень её падения. «Если ты пойдёшь вместе с ними (т.е. Литвой и Польшей, которых Иоанн считал врагами православия) воевать, – говорит Грозный, – придётся тебе и Церкви разорять, и иконы попирать, и христиан убивать; где руками не дерзнёшь, так это сотворится из-за смертоносного яда твоей мысли (т.е. совета). Представь же себе, как во время нашествия войска конские копыта будут попирать и давить нежные тела младенцев! Когда же зимой наступают, совершаются ещё большие жестокости. И разве же твой злодейский поступок не похож на неистовство Ирода, совершившего убийство младенцев?»^{68}

Решение об опричнине было принято в условиях военного времени, когда нараставшие трудности, связанные с Ливонской войной, потребовали новых военно-административных решений. Иоанн понимал: если в царстве нет благого устройства, т.е. исключающего самовольство и междоусобные брани, неоткуда взяться и военной храбрости. Если предводитель недостаточно укрепляет войско, то скорее он будет побеждённым, чем победителем^{69}.

Действительно, при столкновении с военным искусством европейски обученных отрядов противника обнаружился главный недостаток московских войск: отсутствие дисциплины, сплочённости, единства тактических действий. И здесь сказывались остатки самостоятельности бывших удельных князей и крупных бояр-вотчинников, которые примыкали к царскому ополчению с отрядами своих служилых людей и образовывали как бы удельные войска с известной степенью независимости. К тому же, в отличие от походов при завоевании Поволжья, некоторые старые соратники не разделяли стратегических замыслов государя и неохотно участвовали в войне на Западе. В начале 1564 г. провалился разработанный Грозным широкий план наступления в глубь Литвы. Завоеватель Дерпта, Шуйский, должен был двинуться из Полоцка, а Серебряные-Оболенские – из Вязьмы. Но Шуйский шёл «оплошася небрежно», везя доспехи в санях. При Уле он был разбит в ходе внезапного нападения Радзивилла. Другой отряд потерпел поражение при Орше^{70}.

В то же время этот верхний слой родовой аристократии, стремившейся в силу местнической традиции[27]27
  Местничество, т.е. счет степенью родовой знатности, в силу которого среда «князей и бояр» располагалась известными слоями от «старшей братии», т.е. наиболее родовитых князей до служилых родов с меньшей знатностью и «худых князишек», потерявших имущество и знатность в силу неблагоприятных обстоятельств. В силу понятия о родовом единстве возвышение по службе одного какого-либо человека возвышало и весь его род, иногда чрезвычайно обширный, состоявший из многих фамилий. И наоборот, неуспех и понижение по службе наносило урон всему роду. Считалось неприличным представителю высокого рода служить под началом человека, стоящего ниже его в родовой иерархии. На случай местнических споров правительством и частными людьми велись разрядные книги, куда вписывались все служебные назначения и все местнические случаи. Местничались воеводы по полкам, по городам, местничались царедворцы в придворных церемониях, местничались женщины за столом у царицы. Царь Иоанн Васильевич ограничил число случаев, когда воеводы разных полков могли местничаться. Он уничтожил также право молодых служилых людей знатного происхождения местничаться с воеводами из менее знатных родов' право местничаться они получали только тогда, когда сами становились воеводами. Люди знатных родов властно претендовали на первые места в управлении государством: «княженецкая порода» и «княженецкие вотчины» делали их положение в Москве независимым от личного усмотрения государя. Чтобы освободить монарха от претензий и сотрудничества такой ненадежной среды, которая могла бросить подвластное ей население в политическую борьбу против Москвы, требовалась какая-то общая мера. При Иване III такой мерой стали ограничительные постановления о княженецких вотчинах Князьям запрещалось бесконтрольно распоряжаться своими землями, продавать и завещать их. Правительство прибегало иногда к конфискации княжеских земель, а иногда меняло их на другие земли из своего земельного фонда. Источник: Тихомиров Е. Первый царь московский Иоанн IV Васильевич Грозный // Царь Иоанн Грозный. М.: Новая книга, 1995. С. 343-344; Платонов С. Очерк истории внутреннего кризиса и общественной борьбы в Московском государстве XVI и XVII веков// Русское Чудо: Сборник. М.: Яуза; Эксмо, 2009. С. 24, 25


[Закрыть] к соправительству с государем и теснившийся к должностям, препятствовал выдвижению нужных людей из родов с меньшей знатностью.

Ещё в юности Грозный столкнулся с местническими притязаниями в деятельности так называемой «избранной рады» под руководством благовещенского иерея Сильвестра и Алексея Адашева, человека относительно низкого происхождения, которых он приблизил к себе и возвысил из нерасположения к вельможам времени своего малолетства. Как только этот кружок получил влияние и «соблазнился властью», он стал расставлять своих «угодников» в волостях и возвращать князьям вотчины, города и сёла, которые были отобраны по уложению Ивана III, и даже разрешил свободное обращение княжеских земель, взятых под контроль московской властью. Этими действиями кружок составил себе сильную партию единомышленников и стал решать местнические дела в противовес единодержавию царя. Например, Адашев в угоду удельным интересам сдерживал создание единого централизованного русского войска. Сильвестр же поступился нравственными принципами, определив во время войны своего сына не в «храбрые» и «лутчие» люди, а в торговлю: ведать в казне таможенными сборами.

Важно помнить и о том, что до 1564 г. у бояр и слуг вольных существовало старинное «право отъезда», т.е. перехода по своему желанию на службу от одного русского князя к другому. Польский же король был не только великим князем литовским, но и русским (по юго-западным русским областям). В условиях войны с Польшей это вело к изменам и являлось серьёзным вызовом безопасности государства, хотя государи и стремились удержать своих подданных от пользования этим правом посредством клятвенных записей и поручительств. Курбский был не единственным отъехавшим боярином. До него «отъехали», например, двое князей Черкасских, Владимир Заболоцкий, Шашкович и с ними много детей боярских. Но более всего подействовало на Иоанна бегство князя Курбского. Он не только отъехал в Литву и встал в ряды неприятеля, но ещё и выступил с угрозами и обвинениями в адрес царя от лица партии родовой аристократии, не смирившейся с уходом со сцены «избранной рады» и замышлявшей заговоры против своего сородича московского царя. Заговоры действительно были, что подтверждает и англичанин Джером Горсей, так что Грозный боролся отнюдь не с призраками. Примечательно, что Курбский явил себя не только как изменник, но и как провокатор, поскольку, говоря от имени своих сторонников, поставил их под удар в Москве, откуда отъехать в Литву было гораздо труднее, чем из ливонских городов.

Повторяем, введение опричнины произошло не вдруг, а по мере борьбы новых требований со старыми родовыми традициями, в частности с обычаем местничества и традиционным стремлением оппозиционно настроенных князей к соправительству с государем. Речь шла о том, пойдёт ли Русь по пути развития православного самодержавия или же свернёт в накатанную западноевропейскую колею – укрепление сословно-представительной монархии, оставлявшей царю в случае успеха боярских замыслов лишь «честь председания». Грозный же говорил, что русский государь не есть царь боярский. Он не есть даже царь всесословный. Он – царь по Божию изволению, а не по многомятежному человеческому хотению. Он – Помазанник Божий. Вслед за своим дедом и отцом Иоанну пришлось решительно отстаивать идею суверенной царской власти на Руси. Это требовало поставить под контроль боярское своеволие, создать преданное царской власти сословие, которое служило бы не за страх, а за совесть, а в дальнейшем наполнить властные структуры государства, в котором царь – Помазанник Божий, новым, религиозно осмысленным содержанием. Инструментом утверждения такого взгляда на власть и стала военно-административная реформа, получившая название опричнины[28]28
  Само слово «опричнина» вошло в употребление задолго до Иоанна Грозного. Так назывался остаток поместья, достаточный для пропитания вдовы и сирот павшего в бою или умершего на службе воина. Поместье, которое великий князь жаловал за службу, отходило в казну, опричь (кроме) этого небольшого участка.


[Закрыть].

Суть опричнины состояла в том, что старый приём борьбы с сепаратизмом на покорённых Москвой землях, т.е. вывод местных сепаратистов с подчинённых окраин в глубь Руси[29]29
  Например, Иван III, подчинив мятежный Новгород, перевёл («испоместил») в области великого княжения десятки знатнейших семейств Новгорода, которые подозревались в пролитовских настроениях. (Одновременно был снят и отправлен в Москву вечевой колокол – символ старинной новгородской вольности.) Так же он поступил со множеством мелких «княжат» из-под Путивля, Чернигова, Новгород-Северского, Курска, а также с наиболее активными удельными князьями, дабы за ними было легко наблюдать. Источник: Гумилёв Л.Н. От Руси к России: очерки этнической истории. М.: Экопрос, 1992 С. 192, 198.


[Закрыть], был применён к врагам внутренним, не подчинявшимся новому понятию о государстве и мнящих себя государями в своих уделах. На этот раз ненадёжные представители удельной знати (бояре, дворяне, дети боярские – всего около тысячи землевладельцев) принудительно выводились из старинных родовых гнёзд на новые места в государстве, носившие название земщины. В ходе такой акции дворовые слуги и особые отряды удельных владетелей распускались, а отнятые наследственные вотчины заменялись на поместья. В новых местах не было ни корней, ни связей, удобных для оппозиции.

Земли же выселенной знати (князей Ярославских, Белозерских, Ростовских, Суздальских, Стародубских, Черниговских и др.), составлявшие старую удельную Русь, объявлялись собственностью государя или опричными землями. На этих землях, разбитых на мелкопоместные участки, царь селил людей с неизвестными дотоле фамилиями, которых принимал в ведение своего нового двора на новую «опришнинскую» службу^{71}. Тем самым была заложена основа новых государевых помещиков, которые со временем вольются в сословие дворян (впоследствии Иоанн вместо названия «опричнина» стал употреблять название «двор»). Московская власть деятельно умножала эти боевые силы, одаривая поместьями и переводя на государеву службу всё большее число служилых людей. Их вербовали во всех слоях московского населения, включая «поповых и мужичьих детей, холопей боярских и слуг монастырских». В привлечении на службу лиц из самых разнообразных сословий Иоанн явится предшественником Петра Великого. Земли отводились вокруг самой Москвы, а также в южных и западных частях государства, поблизости от возможного театра военных действий (с татарами, литовцами и всякого рода «немцами»). Только к исходу XVI в., когда число служилых людей в центральных районах достигнет желаемой величины, явится мысль принимать на государеву службу с большим разбором.

Изначально особый отбор проходили люди, которые должны были отвечать за безопасность царя и царской семьи. По состоянию на 20 марта 1573 г. в составе опричного двора царя Иоанна числилось 18 54 человека. Из них 654 человека составляли охранный корпус государя, «особую опричнину». Помимо охранных они выполняли также разведывательные, следственные и карательные функции. Среди них находился и молодой тогда ещё опричник Борис Фёдоров сын Годунов. Остальные 1200 опричников отвечали за быт царя и работу хозяйственных служб^{72}.

Сформированное Грозным опричное войско не превышало по численности пяти-шести тысяч человек. Несмотря на малочисленность, оно сыграло выдающуюся роль в защите Московского государства^{73}. Его можно считать прообразом гвардейских частей русской армии. (В России лейб-гвардия была впервые введена Петром I в 1690-е гг.)