Текст книги "Прибалтика на разломах международного соперничества. От нашествия крестоносцев до Тартуского мира 1920 г."

Автор книги: Любовь Воробьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 38 страниц)

Министр внутренних дел вынес проект Арсеньева на обсуждение лифляндского комитета, который не останавливал свою деятельность вплоть до окончательного введения в Лифляндии и Эстляндии крестьянского положения 1804 г. 6 сентября 1805 г. комитет, на заседании которого лично присутствовал отпросившийся в Петербург Арсеньев, не принял предложенный проект, посчитав неудобным отступление от положений, которые уже были высочайше утверждены. При этом комитет указал на то, что целью крестьянского положения было только уничтожение злоупотреблений, а не введение чего-либо совершенно нового.

В то же время комитет обратил внимание на то, что параграф 18 положения допускает определённый простор для деятельности ревизионных комиссий, которые могут рассматривать и определять способы надёжного и достаточного содержания батраков в соответствии со сложившимся порядком вещей на каждой мызе (т.е. назначение на содержание батраков денежной платы и одежды или земли).

Хотя проект был отклонён и положение батраков осталось прежним, Арсеньев не сложил рук. Со ссылкой на параграф 18 положения он разработал устав о содержании батраков и ввёл его в Рижском уезде. По этому уставу хозяевам в многоземельных местностях вменялось в обязанность выделять батракам из своего надела определённое количество пахотной земли, а в местностях, где отвод земли из хозяйских участков был невозможен, вознаграждать батраков за их труд харчами, одеждой и жалованьем.

Устав Арсеньева был поддержан и другими председателями ревизионных комиссий. В результате он постепенно распространился на всю Лифляндию, немного облегчив положение батраков.

В ходе изучения отношений между помещиками и крестьянами, которые проявлялись в составлявшихся новых вакенбухах, Арсеньев наталкивался на новые вопросы и, пытаясь решить их, выступал с новыми распоряжениями, регулирующими повинности в интересах крестьян. Многие из них, касавшиеся, например, таких видов повинностей, как винокуренная, льняной пряжи, издельная, не могли нравиться помещикам. Так что своей деятельностью Арсеньев не только снискал себе уважение в крае, но и, как и Сиверс, нажил себе кучу врагов. По настоянию прибалтийских помещиков он был отозван в Петербург.

После принятия крестьянских законов 1804 г. помещики стали задумываться о продолжении реформ, но сообразно своим интересам. Положение 1804 г., несмотря на многие его несовершенства, всё же ограждало крестьян от притеснений и чётко определяло их права и обязанности. Тем не менее крестьяне не могли выбирать себе занятия сообразно своим способностям и наклонностям, поскольку оставались прикреплёнными к месту своего рождения, к неизменным барщинным работам. Такое положение дел перестало устраивать и помещиков, ибо они были вынуждены довольствоваться работой весьма посредственной, производимой небрежно с помощью плохих орудий труда и лошадей, превратившихся в заезженных кляч. Это ставило преграды рачительной обработке земли и рациональному ведению хозяйства в соответствии с опытом Германии, с которым прибалтийские помещики уже познакомились. Появляются статьи (например, статья г. Меркеля), в которых доказывается, что труд свободных крестьян намного производительнее барщинного труда крепостных. Некоторые наиболее предприимчивые помещики даже пошли в своих имениях на рационализацию сельскохозяйственного производства в соответствии с достижениями современной науки и шире стали использовать труд наёмных рабочих, которых наделяли участком земли.

Поэтому спустя несколько лет после утверждения положения 1804 г. дворянство стало хлопотать о его преобразовании на новых началах. Весной 1811 г. эстляндское дворянство первым заявило правительству о своём согласии освободить крестьян от крепостной зависимости при условии сохранения за собой владения землёй на полном праве собственности. При этом единственной основой отношений землевладельцев и лично свободных крестьян должно было стать обоюдное соглашение между ними. Это-то предложение и было принято за основу при составлении новых крестьянских законов. В окончательном варианте Александр I утвердил их для Эстлявдии 23 мая 1816 г., а для Лифляндии – 26 марта 1819 г.

Крестьянин получал личную свободу и фамилию (до этого времени крестьян называли по месту жительства или по имени отца). В то же время освобождение от крепостной зависимости произошло без земли, и это обесценило дарованную свободу, делало её в отсутствие экономического фундамента условной.

Вся крестьянская земля объявлялась полной собственностью помещика. Крестьяне утрачивали всякое право на неё. Вакенбухи, несмотря на сохранение барщины, заменялись «свободным» соглашением между помещиком и крестьянином. Такое соглашение не регулировалось никакими установленными законом правилами. И это-то ставило крестьян в гораздо большую зависимость от землевладельцев, чем в прежние времена. Они превращались в арендаторов земли по цене и на условиях, которые диктовал помещик.

Кроме того, крестьяне, становясь лично свободными, теряли право на поддержку и пособия со стороны помещиков. Те теперь относились к своим бывшим крестьянам как лицам совершенно посторонним, но в то же время сохраняли огромное влияние на весь ход крестьянских дел.

Согласно новым законам, крестьянин мог заниматься только земледелием и был ограничен в выборе места жительства. Получение паспорта зависело от решения помещика.

В имениях было создано крестьянское самоуправление – волостная община. В Эстляндии во главе общины стоял выбранный из числа дворохозяев старшина, в Лифляндии – двое старшин. Их назначение, деятельность и решения находились под контролем помещиков, которые по-прежнему господствовали во всех судебных инстанциях. В их руках осталась полицейская власть и весьма широкие средства принуждения крестьян, включая право домашней расправы.

В то же время взимание государственных податей, выполнение общественных повинностей, рекрутский набор, содержание нетрудоспособных и т.д. теперь перешли от помещика к волостному правлению.

Законы претворялись в жизнь постепенно. Освобождение, распространявшееся на крестьян от одной группы к другой, растянулось до 1826 г. Право передвижения в пределах губернии (с разрешения помещика и волостного суда) эстляндские крестьяне получили в 1831 г., а лифляндские – в 1832 г. Выселение из пределов губерний было запрещено вовсе, за исключением отдельных случаев, по которым разрешение выдавалось ландратской коллегией. Это запрещение было связано с тем, что во внутренних губерниях ещё существовало крепостное право. Поэтому ввиду неодинаковости гражданских отношений, определяющих положение крестьян по всей России, правительство запретило вольные переходы прибалтийских крестьян за пределы края впредь до особого высочайшего повеления.

Следствием новых крестьянских законов было обеднение крестьян и недовольство своим положением, которое воспринималось как не соответствующее статусу вольного человека.

И на этот раз теперь уже при принятии арендных договоров крестьяне оказывали сопротивление, ведь в этих договорах предусматривалось выполнение прежних крепостнических повинностей. Снова были вызваны воинские части как средство убеждения «строптивых». Многих крестьян как «подстрекателей» и «злоумышленников» (среди них были и бывшие отставные солдаты) публично наказывали, выселяли из дворов и отдавали под суд с последующей отправкой части арестованных на каторгу. Таким образом с помощью понуждения формально свободных крестьян к принятию арендных договоров имения обеспечивались дешёвой рабочей силой.

Следует сказать, что в России дворянская оппозиция Александру I, известная впоследствии как «декабристы», крайне критически воспринимала господство немецкого элемента в Прибалтийском крае и была целиком на стороне эстонцев и латышей, беспощадно угнетаемых прибалтийскими помещиками.

Вильгельм Кюхельбекер, проведший детство в Авинурме и Виру, опубликовал в 1824 г. историческую повесть «Адо», в которой описал совместную борьбу эстонцев и русских против крестоносцев в первой половине XIII в.

Писатель-декабрист А. Бестужев (Марлинский) оставил свои впечатления от путешествия в Ревель в вышедшей в свет в 1821 г. публикации «Поездка в Ревель». Остзейский порядок он охарактеризовал так: «Вечные празднества царили в городах и замках, вечные слёзы – в деревне».

Другой писатель-декабрист Н. Бестужев характеризует немецких рыцарей как захватчиков, разоблачает лживость теорий культуртрегерства. В повести «Гуго фон Брахт» (1823 г.) он показал непримиримую борьбу эстонцев против рыцарей.

Примечательно, что П. Пестель в своём проекте конституции «Русская Правда» требовал не только окончательного искоренения крепостничества в России, включая прибалтийские губернии, но и настаивал на ликвидации в Прибалтике власти пришлого немецкого дворянства.

Через двадцать с лишним лет Ю. Самарин в своих «Письмах из Риги» (датированы маем и июнем 1848 г.) потребует от правительства коренной реформы в Прибалтийском крае, поскольку по его глубокому убеждению, вынесенному из изучения балтийского вопроса, современное устройство Прибалтийского края противоречит началам государственности, достоинству и выгодам России и правильно понятым интересам самого края. Не будь поддержки русской власти, считал Ю. Самарин, этот порядок с его привкусом сословности и плутовства высших классов в ущерб низшим рухнул бы немедленно от собственной ветхости и обременительной многосложности.

Достижение законного порядка, основанного на справедливости и вытекающего из условий российского исторического развития, Самарин видел на путях реформ. Для него коренная реформа в Прибалтийском крае, которая, по сути, предполагала восстановление екатерининской политики обрусения окраин и снятие формальных ограничений верховной власти, была неразлучна с освобождением крестьян. Из своего балтийского опыта он, так же как и Арсеньев, вынес убеждение, что прочная земельная реформа может быть осуществлена только при условии восстановления исторического права крестьян на землю и наделения освобождённых крестьян землёй. Эту задачу он рассматривает как главный вопрос не только прибалтийской, но и в целом русской жизни.

С этих позиций Самарин дал оценку крестьянских законов 1804 г. и 1816–1819 гг. в Лифляндии и Эстляндии в специально подготовленной для одного из остзейских комитетов записке по истории уничтожения крепостного состояния в Лифляндии.

Самарин исходит из того, что освобождение сельского сословия не может быть делом свободного соглашения между дворянством и народом. Верховная власть должна заступиться за народ и вынудить у помещиков признание его прав. Вначале при разрешении этого вопроса в Лифляндии правительство, считает Самарин, шло правильным путём. Разрабатывая и принимая крестьянское положение 1804 г., верховная власть понимала, что для крестьянина ценна не отвлечённая свобода, а его право на землю, которую он обрабатывал при крепостном праве, и это право за ним законодательно признавало. В крестьянских же законах 1816–1819 гг. верховная власть изменила своей заступнической миссии, и эстляндское и лифляндское «расчётливое дворянство» сумело вместе с провозглашением полной свободы крестьян добиться от высшей власти признания за ним прав на крестьянскую землю. В результате был нарушен принцип о нераздельности крестьянина с землёй, которому предшествующее законодательство (по крайней мере, в отношении крестьян-дворохозяев) всегда следовало и которое лежало в основании всего сельского быта. Теперь свободный договор между дворянином-землевладельцем и освобождённым крестьянином в сущности лишь освещает подневольное положение последнего. Далее Самарин делает вывод: правительство должно вернуться к основам своей прежней законодательной работы в интересах крестьянства, т.е. признать право крестьянина на землю и восстановить его связь с землёй^{134}.

Эти рекомендации Ю. Самарина не были востребованы многие десятилетия, поскольку «расчётливое» прибалтийско-немецкое дворянство при попустительстве верховной власти оказалось в долгосрочной перспективе всё-таки чрезвычайно нерасчётливым: отказав крестьянину в праве на землю, оно дало зелёный свет революционной России и её революционным окраинам, т.е. развитию тех процессов, против которых восставал Самарин и которые являлись предметом его спора с Герценом.

V.5. Социально-экономические и культурные процессы в пореформенных Эстляндии и Лифляндии (первая половина XIX в.)

Безземельное освобождение крестьян не уничтожило сразу барщинную систему хозяйства. В силу инерции помещики ещё какое-то время вели хозяйство по старинке, то есть использовали принудительный труд крестьян, которые обрабатывали помещичьи поля своим тяглом (измученным рабочим скотом) и своим инвентарём (убогими орудиями труда). В этих условиях снижалась урожайность и, как следствие, росла задолженность имений с последующей сменой собственника.

В то же время безземельное освобождение крестьян явилось фактором первоначального накопления капитала и формирования нового типа землевладельца: помещика-предпринимателя. Предприимчивые помещики переводили свои имения на капиталистические методы хозяйствования. Это предполагало отказ от отработок, переход к наёмному труду, приобретение более совершенных орудий труда, использование достижений сельскохозяйственной науки.

Переход к наёмному труду означал отделение непосредственного производителя от средств производства, которые сосредотачивались в руках помещиков и зажиточных крестьян-дворохозяев и превращались в капитал.

На этом фоне происходит быстрое расслоение крестьянства. Из их массы выделяется слой крупных арендаторов, мельников, скупщиков, трактирщиков. С отменой в 1810 г. запрета на сельскую торговлю и с оживлением вследствие этого внутренней торговли укрепляются позиции крестьян-дворохозяев. В страдную пору они всё активнее используют труд бобылей, вознаграждая их небольшим клочком земли на своих окраинных владениях. Из числа дворохозяев выбирались волостные старшины и волостные судьи. Им предоставлялось право домашней расправы над батраками. Наступают перемены и в быте крестьян-дворохозяев. В холодных каморках риг, служивших для них жилищем в течение столетий, появляются печи с трубами, а кое-где вместо отверстий для света, закрываемых задвижками, – застеклённые окна.

На другом полюсе растёт армия батраков и бобылей. Эта армия, составившая к середине XIX в., например, в Эстляндии 64% сельского населения этой губернии^{135}, постоянно пополняется разоряющимися арендаторами.

В этих условиях в пореформенный период в Эстляндии и Лифляндии формируется взрывоопасная атмосфера. Она отмечена не только непрекращающейся борьбой между помещиками и крестьянами (в ней воедино слиты социальный и национальный протесты крестьян), но и зарождающимися противоречиями между формирующейся деревенской буржуазией и обездоленным крестьянством. В народном творчестве того времени говорится о беспощадном угнетении батрака и сироты не только помещиком, но и зажиточным крестьянином, а также разными помещичьими прихвостнями – кубьясами и другими надсмотрщиками.

С увеличением в 1820-е гг. ёмкости русского внутреннего рынка и усилением связей между коренными и прибалтийскими губерниями Российской империи значительный импульс к развитию получает промышленность. Основателями крупных предприятий в Прибалтийском крае явились петербургские, московские и рижские купцы. Они вкладывали средства в развитие и современное техническое оснащение стекольной, зеркальной, писчебумажной, текстильной промышленности, а также производства земледельческих орудий (плуги, бороны и т.д.). С проникновением капиталистических отношений в рыбный промысел Эстляндии, в котором значительную роль играли русские рыбацкие артели, стала развиваться рыбная промышленность. В 1831 г. русские купцы основали в Ревеле первый консервный завод.

К концу 1840-х гг. подавляющая часть всей промышленной продукции производилась на предприятиях, оснащенных паровыми машинами. Здесь работали только вольнонаёмные рабочие, контингент которых формировался за счёт безземельных крестьян и русских рабочих. Широко применялся женский и детский труд. Рабочий день длился 14–15 часов. На крупных предприятиях, с тем чтобы техника не простаивала, практиковались и ночные смены.

С развитием промышленности быстро увеличивается городское население. Города превращаются в экономические и культурные центры. Возникают новые рабочие посёлки, слободы, посады.

Хотя города растут за счёт притока эстонцев, власть здесь по-прежнему остаётся в руках тонкой прослойки немецких бюргеров, которые, пользуясь своими привилегиями, всячески стремятся оградить себя от конкуренции сельских торговцев и русских купцов. И всё же из среды эстонских ремесленников и даже крестьян выдвигаются отдельные предприниматели и владельцы недвижимого имущества. Например, хозяин магазина фортепьяно в Ревеле X. Фальк, владелец бумажной мельницы в Клоога К. Верревсон. Основным источником формирования эстонской национальной буржуазии становится торговля, содержание питейных заведений, сдача в аренду домов на окраинах городов и извозный промысел. О трудностях противостояния немецкому элементу свидетельствует тот факт, что большинство предпринимателей эстонского происхождения позднее онемечилось.

Вместе с тем развитие просвещения и науки на прибалтийской окраине в первой половине XIX в. создавало условия для укрепления зачатков эстонской национальной самобытности как противовеса немецкой социально-экономической и культурной гегемонии в крае.

Хотя народные школы находились под влиянием помещиков и пасторов, само по себе распространение грамотности среди населения позволяло делать первые робкие шаги в направлении формирования национальной элиты. Ведь при покорении Прибалтики крестоносцы истребили элиты коренных этносов (это старый германский приём «обезглавливания» народа, применённый с успехом к саксам, чехам и западным славянам) и столетиями препятствовали её формированию среди «побеждённого» населения.

Путь эстонца от народной школы до гимназии и университета был, разумеется, не для всех. Его проходили лишь единицы. Они-то и образовывали тонкий слой неформальной национальной элиты, которая наряду с неравнодушными немцами и русскими (чиновники, писатели, учёные) вставала на защиту своего народа от несправедливостей остзейского порядка.

Долгое время база учащихся для последующей подготовки образованных эстонцев и латышей была очень узкой. В 1834 г. в Эстляндии и Лифляндии учащиеся составляли 0,8–0,9% общей численности населения. К 1856 г. в Лифляндской губернии произошёл заметный рост до 4,62%, в Эстляндской же губернии – падение до 0, 56%.

Занятия в школе обычно продолжались с 10 ноября по 10 марта и проводились от двух до шести дней в неделю. Основным предметом как в волостных, так и в приходских школах был Закон Божий. В волостных школах до середины столетия обучали только чтению, позже – также письму и арифметике. Большинство детей проходило обучение на дому.

Важную роль в подготовке учительских кадров для народных школ сыграли открывшиеся в первой половине XIX в. специализированные учебные заведения: училища в Ярвамаа. Ядивере и Ляэнемаа, семинарии в Дерпте и Ванге.

В 1802 г. начал свою деятельность Дерптский университет (ныне Тартуский) с преподаванием на официальном языке Прибалтийского края, т.е. немецком – языке меньшинства. Благодаря подчинению министерству народного образования университет был обеспечен материальными средствами для постройки учебных корпусов и создания научно-исследовательской базы.

С момента открытия университета его профессорско-преподавательский состав стал принимать самое активное участие в обсуждении острейших вопросов развития Прибалтийского края, в частности крестьянского. Разброс мнений, обнаружившийся в дискуссии по этому вопросу, позволяет говорить о том, что профессорский корпус был представлен как либеральными противниками особого остзейского порядка (например, в области аграрных отношений), так его консервативными сторонниками. Так, в 1806 г. профессор А. Кайсаров опубликовал диссертацию, в которой подверг критике крестьянскую политику прибалтийских помещиков и пришёл к выводу о необходимости отмены крепостного права. В 1809 г. граф Б. Стройновский рекомендовал освободить крестьян от крепостной зависимости, но без земли. В поддержку такой позиции, отражавшей интересы прибалтийско-немецких землевладельцев, высказались профессора Л.Г. Якоб, г.Г. Меркель и Шредер^{136}.

Через несколько десятилетий Дерптский университет превратится в один из крупнейших научных и образовательных центров Российской империи, кузницу кадров для всей страны. Наиболее значительными успехами его деятельность будет отмечена в области естественных наук и медицины. Престиж университета поднимут такие учёные с мировым именем, как астроном В.Я. Струве, хирург Н.И. Пирогов, физик Б.С. Якоби и др.

Университет готовил также педагогические кадры для уездных школ и гимназий. Помимо представителей местного населения, главным образом прибалтийских немцев, здесь получали высшее образование также жители из других российских губерний. Если в 1806 г. контингент учащихся из коренных российских губерний составлял 15,9% от общего числа студентов, то в середине XIX в. – примерно 1/3.

Из числа эстонских крестьян здесь получили высшее образование поэт К.Я. Петерсон, а также писатели-просветители Ф.Р. Фельман и Ф.Р. Крейцвальд (оба окончили медицинский факультет).

В 1838 г. по инициативе Фельмана при Дерптском университете было основано Учёное эстонское общество. Оно содействовало изучению эстонского языка, собиранию фольклора и археологических материалов. Своей литературной деятельностью Фельман и Крейцвальд способствовали развитию эстонского литературного языка, обогащению его живой народной речью. Начиная с 1840-х гг. Крейцвальд издаёт календарь, получивший широкую популярность в народе благодаря своей информационной насыщенности.

И Фельман, и Крейцвальд привнесли социальное звучание в художественную литературу и публицистику. Оба критиковали особый остзейский порядок.

Фельман требовал улучшения положения крестьян. Он считал, что под личиной христианства немцы принесли эстонскому народу не культуру, а рабство и духовное невежество. За это они должны нести ответственность.

Крейцвальд использовал печатное слово для защиты интересов крестьян. Он называл сословный остзейский порядок бедствием страны и стоял на том, что только представители, избранные самими крестьянами, в состоянии отстаивать права и интересы народа в судах и учреждениях.

Статьи Фельмана и Крейцвальда, даже подвергнутые цензуре, вызывали недовольство и раздражение среди прибалтийско-немецкого дворянства. Когда вспыхивали крестьянские волнения, немцы связывали их с «подстрекательской» деятельностью этих эстонцев.

В первой четверти XIX в. видное место в развитии эстонской литературы занял Отто Мазинг – писатель и издатель «Эстонской еженедельной газеты» (в 1821–1823 и в 1825 гг.).

Следует сказать, что эта немногочисленная когорта образованных и говорящих на немецком языке эстонцев с симпатией и надеждой, так же как и эстонские крестьяне, смотрела в сторону России. Так, Крейцвальд, Мазинг, учитель Ю. Соммер (Суве Яан) положительно оценивали присоединение Прибалтики к России. Мазинг в своих газетных публикациях посвящал истории и культуре России целые разделы. А Соммер опубликовал рассказы «Русское сердце и русская душа» (1841 г.) и «Луйге Лаос» (1843 г.). Написанные под влиянием творчества А. Бестужева (Марлинского), они проникнуты симпатией к русским и ратуют за дружбу русских и эстонцев.

В первой половине XIX в. продолжился процесс имперского влияния на изменение средневековых ливонских ландшафтов. В духе господствовавшего в России классицизма возводятся важные общественные постройки в Дерпте – главный корпус Дерптского университета, анатомический театр, обсерватория, здание клиники и ботанического сада, ветеринарный институт, гимназия на улице Рюютли, гостиный двор, некоторые гостиницы. Осуществляется даже перестройка фасадов многих средневековых домов, с тем чтобы они соответствовали требованиям классицизма. Значимым образцом архитектуры классицизма в Ревеле явилось здание по улице Кохту, 8 (в советский период – министерство финансов).