Текст книги "Прибалтика на разломах международного соперничества. От нашествия крестоносцев до Тартуского мира 1920 г."

Автор книги: Любовь Воробьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 38 страниц)

Уступки Петра прибалтийско-немецкому дворянству можно объяснить многими причинами. Это и прежняя договорённость с польским королём Августом II о передаче ему Эстляндии и Лифляндии (не случайно царь подтвердил привилегию Сигизмунда-Августа), это и необходимость быстрейшего закрепления за Россией Прибалтики, для чего было важно умиротворить местных дворян и горожан. Это и следование прежним традициям, согласно которым Россия в процессе своего территориального расширения никогда не уничтожала и не сгоняла с земель коренные народы, а их элиты, как правило, интегрировала в высшие политические и экономические слои российского общества. Правда, в Прибалтике Россия столкнулась с ситуацией, когда элиту представлял пришлый немецкий элемент, который не только уничтожил элиту коренного населения, но и превратил туземцев в своих рабов, существенно замедлив национальное развитие покорённых народов и формирование национальных элит из числа коренного населения.

Россия интегрировала те элиты, какие были, вместе с их привилегиями и правами. Конечно, можно было бы передать владения немецкого рыцарства и казённые земли русским служилым людям, как это намеревался сделать Иоанн Грозный. Частично это было сделано при Петре Первом. Но в данном случае действовали ограничения, связанные с подтверждёнными самим Петром привилегиями рыцарства, в частности, быть единственными землевладельцами в крае и иметь преимущественное право на аренду казённых имений.

Таким образом, Пётр Первый, хотя и реализовал многовековые стремления России к Балтийскому морю, но одновременно обесценил победу в Северной войне, доставшуюся беспрецедентным перенапряжением народных сил, ибо допустил, чтобы викторией воспользовались немецкие феодалы для укрепления своих позиций в Прибалтике. Это, безусловно, противоречило национальным интересам России, состоящим в прочной привязке Прибалтийского края к России и превращения его в неотъемлемую часть русской цивилизации. Согласившись на сохранение «особого остзейского порядка» в Прибалтике или государства в государстве, Пётр, несмотря на оговорку, заложил мину замедленного действия в фундамент Российской империи.

V.3. Реформаторская деятельность Екатерины II

Ко времени вступления на престол императрицы Екатерины II всё то, к чему стремились в 1710 г. прибалтийско-немецкие привилегированные сословия в Эстляндии и Лифляндии, уже было реальностью.

Дворяне хотели быть единственными землевладельцами, а также единственными арендаторами (посессорами) казённых имений и достигли желаемого. Они составили корпорацию, недоступную ни для каких дворян, кроме коренных, и сделались действительными господами Land (земства). В их руках находились земские суды, полиция и почти неограниченная власть над своими крестьянами. От шведских законов не сохранилось ничего, что ограждало бы крестьянина от произвола владельца. Всё пошло по-старому.

Во второй половине XVIII в. помещики открыли для себя новый способ обогащения. Это переработка зерна на водку, которую разрешалось беспошлинно вывозить во внутренние губернии России. Для крестьян этот вид помещичьего предпринимательства обернулся новой тяжёлой повинностью – «винокуренной барщиной». Крестьяне должны были не только работать на винокурнях, но и на своём гужевом транспорте отвозить готовую продукцию на рынок, нередко на дальние расстояния, например в Петербург. Помещики, не будучи разборчивыми в средствах обогащения, продавали водку и своим крестьянам, часть которых спивалась и нищала.

Вырученные деньги от продажи сельскохозяйственной продукции и водки помещики тратили на постройку особняков, разбивку парков, покупку предметов роскоши. Чтобы поддерживать уровень жизни, приличествующий статусу господ, помещики залезали в долги, закладывали имения, сдавали их в аренду или перепродавали.

В погоне за деньгами, которых обычно не хватало, помещики продолжали массовый захват крестьянских земель, увеличивали количество барщинных дней и размеры крестьянских повинностей. Это оказывало разрушительное влияние на крестьянское хозяйство. Крестьянские земли обрабатывались всё хуже и хуже. Это вело к низким урожаям и частым недородам. Голод был обыденным явлением даже при среднем урожае, а в неурожайные годы и в случае падежа скота он становился массовым явлением.

В городах власть принадлежала немецким бюргерам. Их корпорации были недоступны ни для кого из посторонних, имели своё управление, свои суды, свои старинные вольности. Они уединились и замкнулись в цехах и корпорациях, с тем чтобы выгоды от городского торга и промыслов не перепадали на сторону – не только небюргерам (это было вообще немыслимо и недопустимо), но даже другим цехам.

Stadt и Land (город и земство) всегда старались отмежеваться друг от друга и достигли в этом стремлении максимума возможного. Произошло чёткое разграничение прав. Земство не мешало городу в его пользовании торгом и промыслом. А город не покушался на доходы с частных и казённых имений, пользование которыми являлось привилегий земства.

Однако закрепление за собой городом и земством исключительных прав на доходы через культивирование замкнутости и кастовых преимуществ не способствовало богатству ни бюргеров, ни помещиков. Исключительность и нетерпимость обнаруживали себя как плохие союзники истинного успеха.

В условиях возвращения к временам Сигизмунда Августа крестьяне становились не только ненадёжной рабочей силой, но и беднели. А вместе с ними беднели и помещики.

Не особенно богатели и привилегированные городские сословия. Например, торговля в Риге падала из года в год, и притом настолько сильно, что Екатерина II сразу же при вступлении на престол сочла необходимым вмешаться, чтобы не допустить деградации рижской торговли. Она распорядилась подготовить новый устав о рижской коммерции и подчинить апелляционные дела по Эстляндии и Лифляндии ведомству 2-го департамента сената. В июне 1764 г. она лично побывала в Прибалтийском крае и посетила важнейшие его города: Ревель, Пернов (Пярну), Ригу и Дерпт. До неё ни один из преемников Петра Первого не был ни в Эстляндии, ни в Лифляндии.

Благополучие Прибалтийского края и интересы России требовали воли к переменам со стороны русского правительства и готовности их принять со стороны прибалтийско-немецких помещиков и бюргеров.

Екатерина II подтвердила права и преимущества дворянских и городских сословий в Эстляндии и Лифляндии в том объёме и с теми же оговорками, как это было утверждено Петром Первым. В то же время императрица понимала, что отчуждённость и обособленность окраин не соответствует выгодам и пользе русского государства. Свои взгляды на этот счёт она ясно и твёрдо высказала в Наставлении князю Вяземскому при его вступлении в должность генерал-прокурора. В пункте 9 Наставления она указала, как следует поступать в отношении окраин государства. Вот этот текст: «Малая Россия, Лифляндия и Финляндия суть провинции, которые правятся конфирмованными им привилегиями; нарушать оные отрешением всех вдруг непристойно бы было, однако же и называть их чужестранными и обходиться с ними на таком же основании есть более нежели ошибка, а можно назвать с достоверностью глупостью. Сии провинции, также и смоленскую, надлежит легчайшими способами привести к тому, чтобы они обрусели и перестали бы глядеть как волки к лесу. К тому приступ весьма лёгкий, если разумные люди избраны будут начальниками в тех провинциях; когда же Малороссии гетмана не будет, то должно стараться, чтоб и имя гетмана исчезло, не токмо бы персона какая была произведена в оное достоинство»^{108}. Следует обратить внимание на то, что под обрусением Екатерина II понимала унификацию, т.е. адаптацию окраин к правовым, статусным и управленческим нормам, принятым во внутренних российских губерниях.

Важно сказать и о том, что Екатерина не сомневалась в законности территориальных приобретений России. «Ливония или Лифляндия вся исстари к Руси принадлежала»^{109}, – говорила императрица. И эти слова свидетельствуют о том, что она хорошо знала историю борьбы Руси, а затем и России за балтийский берег.

Закономерно, что особое внимание Екатерина уделяла статусу государственного языка на прибалтийской окраине. В одном из рескриптов на имя рижского и ревельского генерал-губернатора Броуна, по поводу ревизии этих губерний графом Воронцовым и князем Долгоруковым, на первый план ставилось наблюдение, «чтобы в училищах тамошних преподаваем был российский язык, яко необходимо нужный и без которого знание и употребление в должности весьма неудобно»^{110}.

Прозорливость Екатерины II тем более достойна внимания, что в середине XVIII в. проблема языка преподавания остро стояла и для России. Русский как язык науки только формировался. Знаком дворянской образованности был французский язык, обязательным признаком учёности считалась латынь. С учреждением Московского университета 12 (25) января 1755 г. и открытием при нём двух гимназий, готовивших дворян и разночинцев к поступлению в университет, помимо французского и латыни языком преподавания становится и немецкий язык, поскольку среди приглашённых профессоров были также ученые из Гёттингена, Вены, Лейпцига, Тюбингена и других университетских городов Германии и Австрии^{111}. Большой заслугой М.В. Ломоносова было создание в младших классах гимназий так называемой «русской школы», то есть с русским языком обучения. По окончании первой ступени – «русской школы» гимназисты направлялись в немецкую или французскую школу. Внедрение русского языка в практику преподавания было продолжено учениками и последователями Ломоносова[42]42
  Профессор Московского университета Н.Н. Поповский в 1758 г. впервые начал читать на русском языке лекции по философии – науке, где до того господствовала латынь. В первое десятилетие деятельности Московского университета учёные А.А. Барсов, Д.С. Аничков, С.Я. Десницкий, И.А. Третьяков, С.Г. Забелин, П.Д. Вениаминов, М.И. Афонин читали на русском языке лекции по филологии и юридическим наукам, по математике, ботанике, минералогии и медицине. См.: Сысоева Е.К. Век XVIII – веку XX: из истории российского народного образования / Вестник Московского университета. Сер. 8. История. С. 161.


[Закрыть].

В Прибалтийском же крае в последующие после правления Екатерины времена и «наблюдатели», и «наблюдаемые» нашли возможным неудобство, на которое указывала императрица, благополучно обойти, и знание «необходимо нужного» русского языка при «употреблении в должности» не считалось уже обязательным. Такое стало возможным в связи с засильем немцев не только в Прибалтике, но и в Российской империи в целом – немцы занимали важные посты в управлении, армии, науке, образовании и т.д. и успешно отстаивали свои интересы перед русскими по вероисповеданию, но немецкими по крови монархами.

Иначе было при Екатерине II. Иноземцы были беспрекословными исполнителями её воли, в том числе и по управлению Прибалтийским краем. Примером может служить деятельность графа Юрия Юрьевича Броуна[43]43
  Ю.Ю. Броун (1698–1792) родился в Ирландии. Его род принадлежал к числу древнейших и почётнейших. Приверженность к католическому вероисповеданию ставила крест на его карьере в Великобритании. Поэтому он, чтобы не изменять вере предков и избавиться от религиозных преследований, решил, подобно многим своим соотечественникам, оставить родину и искать счастья в чужих краях. Вначале (1725 г.) молодой, смелый и отважный Броун определился на плохо вознаграждаемую и не дающую никаких видов на будущее службу к мелкому германскому владетелю курфюрсту Пфальцскому. Затем (1731 г.) Броун по приглашению своего земляка шотландца Джеймса Кейта, генерал-майора русской армии, не раздумывая долго, прибыл в Россию и был определён капитан-поручиком в Измайловский полк. За раскрытие заговора против Анны Иоанновны в одной гвардейской роте стал лично известен императрице. За заслуги во время четырехлетней русско-турецкой войны (1736–1739 гг.) был произведён в генерал-майоры. Участвовал в русско-шведской войне (1741–1743 гг.). Дослужился до генерал-аншефа. Долго и постоянно жил в Лифляндии, был лифляндским помещиком. 1 марта 1762 г. Пётр III вверил ему управление Лифляндией. Екатерина II, взойдя на престол после переворота 28 июня 1762 г., оставила Броуна на занимаемом посту, отдавая справедливость его заслугам. В 1775 г. после слияния Эстляндского генерал-губернаторства с Лифляндским обе эти губернии были вверены в управление Броуну. На генерал-губернаторском посту в Прибалтийском крае Броун прослужил до самой своей смерти, проявив себя дельным, практичным администратором, точным и добросовестным исполнителем указаний Екатерины, усердным и неутомимым ее сподвижником. Екатерина, известная своим искусством в выборе соратников, ценила в Броуне непоколебимую честность, бескорыстие, редкое для того времени, а главное, стойкость и настойчивость в точном исполнении её воли. Источник: Полузабытые имена. Граф Юрий Юрьевич Броун. (Биографический очерк) // Прибалтийский сборник. Т. I. С. 419–432.


[Закрыть]. В 1760-х гг., исполняя высочайшее повеление императрицы, он осуществил реформы, направленные на укрепление имперской власти в Прибалтийском крае и упорядочение отношений прибалтийских помещиков с крепостными крестьянами.

Важно отметить, что облегчение положения крепостных крестьян являлось частью широкой либеральной программы реформ, которые Екатерина старалась осуществить в России. В Наказе, составленном императрицей для созванной ею Законодательной комиссии, крестьянский вопрос упоминается наряду с другими проектами, а именно: дать законное обоснование религиозной терпимости, сделать уголовное право более гуманным, открыть пути для частной инициативы в экономической жизни, укрепить путём законов личную свободу дворян, расширить право собственности дворян и городов, усилить роль органов самоуправления отдельных сословий в рамках устройства и развития всей административной системы, полностью провести в жизнь принцип разделения власти при устройстве местного управления и самоуправления.

Екатерина не высказывалась открыто за отмену крепостного права, зная, что дворяне к этому не готовы. Приходилось учитывать и то обстоятельства, что зависимость крепостных от дворян соответствовало существовавшему в то время общественному праву. И чтобы формально освобождённый крестьянин стал действительно свободным, были необходимы постепенные изменения в общественных и экономических отношениях. «Если просто разрушать существующее, ничем его не заменяя, – пишет Виктор Леонтович в своей статье о Екатерине II, – это неизбежно приведёт к его возрождению, но только в гораздо более грубой, упрощённой форме, потому что это будет форма первоначальная, не усовершенствованная временем»^{112}.

Екатерина, размышляя о том, чем заменить существующий порядок вещей в отношениях помещиков и крепостных, придавала первоочередное значение тому, чтобы «состояние сил подвластных облегчать, сколько здравое рассуждение дозволяет». При достижении этой цели она считала возможным и необходимым: обеспечить права собственности крестьян на движимое имущество и личные приобретения, определять повинности в соответствии с силами и возможностям отдельного крестьянина, укрепить за крестьянином пользование предоставленной ему землёй так, чтобы это право приближалось к настоящему праву собственности (пользование землёй до тех пор, пока крестьянин и его потомки её обрабатывают согласно заключённому с помещиком договору за определённую цену или за постепенную выплату того, что соответствует урожаю этой земли)^{113}. Такое видение императрицей возможностей облегчения судьбы крепостных крестьян будет положено в основу реформаторской деятельности Ю. Броуна в Прибалтийском крае.

Свой вклад в решение проблем крепостного состояния в Российской империи внёс и государственный деятель «золотого екатерининского века» Григорий Александрович Потёмкин. Изучая документы следствия по делу Пугачёва, интересуясь не столько главарями, сколько рядовыми участниками, он определил две главные причины восстания: крепостное право и плохое управление инородцами. Под впечатлением этих событий Потёмкин, считавший крепостное право позорным явлением, много внимания уделял расселению населения в приобретённых областях на юге России. В Новороссии, в краях, управлявшихся Потёмкиным, крепостного права практически не было. Об отношении Григория Александровича к крепостному праву можно судить по его действиям, приказам, ордерам, письмам и другим документам. Например, 31 августа 1775 г. в секретном ордере генералу Муромцеву он писал: «Являющимся к вам разного звания помещикам с прошениями о возврате бежавших в бывшую Сечь Запорожскую крестьян, объявить, что как живущие в пределах того войска вступили по Высочайшей воле в военное правление и общество, то и не может ни один из них возвращён быть»^{114}. Примечательно, что переселение в Новороссию, в «тёплую землю», станет к середине XIX в. предметом желаний многих обездоленных эстонских и латышских крестьян.

Следует сказать, что Екатерина II первая среди самодержцев, после включения Прибалтики в состав России, обратила внимание на положение коренного населения края. Поводом для обращения русского правительства к крестьянскому вопросу в Прибалтике стали непрекращавшиеся жалобы крестьян Северной Лифляндии на своих помещиков, а также низкая доходность государственных имений и образование большой задолженности Лифляндии и о-ва Сааремаа по государственным налогам.

Екатерина предложила лифляндскому ландтагу изыскать меры для улучшения крестьянского быта. Дворянство же заявило, что считает крестьянина за самую существенную часть дворянского имущества, и потребовало, чтобы всякий дворянин, обвиняемый в угнетении крестьян, преследовался законом не иначе как за расточительность. Один лишь барон Шульц фон Ашераден в 1761 г. признал за своими крестьянами личные права, а также право наследственного пользования арендой. В тот период он возбудил против себя сильную ненависть лифляндского дворянства. Лишь спустя полстолетия была отдана справедливость поступку этого человека: его портрет был помещён в зале дворянского собрания в Риге^{115}.

В 1765 г. генерал-губернатор Ю. Броун внёс в лифляндский ландтаг предложение, в котором после правдивого изображения положения крестьян были изложены меры для улучшения их быта. Эти меры сводились, в частности, к следующему: не допускать продажи с торгов за границу мужей без жён, жён без мужей, родителей без детей; признать за крестьянином право собственности на все его заработки и приобретённую им самим движимость; определить в точности те случаи, в которых владельцу могло быть разрешено сгонять неисправных хозяев с земли и упразднять крестьянские дворы; положить раз навсегда законный предел вспомогательным повинностям, ограничив в особенности подводную и винокуренную; определить виды и меры наказаний, отменив вовсе забивку в кандалы и арест на продолжительный срок в холодных помещениях. По сути, это было возвращение к шведским крестьянским законам, которые с 1710 г. перестали исполняться немецкими помещиками.

Предложение Броуна вызвало в ландтаге бурный протест. Рыцарство всеми силами отстаивало свои права в духе «декларации Розена». Броун был вынужден пригрозить, что, в случае непринятия строго обязательных мер, сама императрица предпишет дворянству закон. Угроза подействовала, и дворяне приступили к обсуждению предложенных мер. После длительных переговоров были вынесены четыре определения: 1) о праве крестьян свободно распоряжаться своим благоприобретённым или наследственным имуществом, в случае отсутствия долгов; 2) о размере барщины и оброков; 3) о неувеличении этого размера в будущем; 4) о праве крестьян подавать жалобы на своих владельцев.

Все эти определения были переведены на местные языки и вывешены в церквах. Они не изменяли существенно положение крестьян к лучшему, но долго служили единственной правовой основой, регулирующей отношения крестьян и помещиков. Когда же выяснилось, что помещики не выполняют разработанных ими самими определений, Броун в 1777 г. внёс новое предложение в ландтаг, согласно которому помещики должны были разработать механизм соблюдения правил 1765 г. Долгое время это предложение будет оставаться без движения, пока среди лифляндского дворянства не найдутся люди, готовые вступиться за угнетённых крестьян.

Между тем напряжение среди крестьян не спадало. Достаточно было любого повода – и копившаяся столетиями ярость выплёскивалась наружу в крестьянских волнениях. В 1784 г. поводом для волнений в Лифляндии послужило введение подушной подати. Во внутренних губерниях России она была введена ещё при Петре I, но на западные губернии была распространена только в мае 1783 г. Каждый крестьянин мужского пола должен был платить 70 копеек в год, при этом сбор подати возлагался на помещика.

Среди крестьян широко распространилось мнение, что с введением подушной подати они избавятся от власти помещиков и перейдут «под казну», т.е. приобретут статус государственных крестьян, с которым связывали улучшение своего положения. Крестьяне и слышать не хотели о том, что помещик станет сборщиком подати, и хотели платить только уполномоченным государства.

Помещики же стремились использовать подушную подать для увеличения барщины, используя разницу в оплате труда наёмных батраков и барщинных крестьян: батрак получал летом 50 копеек в неделю, а барщинный крестьянин вдвое меньше.

С началом полевых работ весной 1784 г. возмущение крестьян переросло в открытый бунт против помещиков. В июне 1784 г. крестьяне как латышской, так и эстонской части Лифляндии в течение нескольких недель отказывались выполнять барщинные работы и требовали отмены всякой барщины[44]44
  В противоположность русским помещикам, которые, особенно в Северной России, отпускали крестьян на денежный оброк (в Петербургской и Новгородской губерниях такие крестьяне составляли примерно половину, а в Псковской губернии – свыше одной пятой общего числа крестьян), прибалтийские помещики делали основной упор на барщину (только в Северной Лифляндии и на острове Хийумаа некоторые крестьяне с разрешения помещика уходили на временные работы в города – Дерпт, Пернов, Вильянди, Ревель.


[Закрыть]. Помещики, суд и полиция были бессильны и не могли сломить сопротивления крестьян. Один из судей Дерптского уезда писал по этому поводу: «Наши крестьяне и рабы в этой окрестности совсем взбесились; нет более никакого повиновения, и даже в тех местах, куда выезжал нижний земский суд, после его отъезда крестьяне неистовствуют, беснуются ещё больше, чем перед этим … На меня самого мои взбесившиеся рабы напали с большими кольями, так что я совсем не осмеливаюсь возвратиться в своё имение, чтобы присматривать за хозяйством»^{116}.

Среди прибалтийско-немецких помещиков началась паника. Генерал-губернатор Броун вызвал три полка и направил их в центр волнений, отдав приказ безжалостно расстреливать восставших. 4 июля в Ряпина и 18 августа 1784 г. в Карула дело дошло до столкновений крестьян с войсками. Крестьяне с кольями, дубинами и камнями шли на солдат. Те отвечали ружейным огнём.

Русский писатель Д.И. Фонвизин, проезжавший в 1784 г. через Эстляндию и Лифляндию, писал своим родственникам в Петербург: «…Мужики крепко воинским командам сопротивляются и, желая свергнуть с себя рабство, смерть ставят ни во что. Многих из них перестреляли, а раненые не дают перевязывать ран своих, решаясь лучше умереть, нежели возвратиться в рабство… Мужики против господ и господа против них так остервенились, что ищут погибели друг друга»^{117}.

Выступления в Лифляндии были подавлены силой оружия. Бунтари были наказаны шпицрутенами, а затем многие из них были направлены на каторжные работы. Вместе с тем протест, вылившийся в открытый бунт, и последовавшая затем расплата были не совсем напрасными. Правительство, хорошо осознавая риски, связанные с крестьянским вопросом в Прибалтийском крае, потребовало, чтобы помещики не увеличивали повинности по своему усмотрению.

1780-е гг. были не только отмечены крестьянскими волнениями, но и стали временем продолжения екатерининских реформ. Императрица старалась теснее привязать прибалтийские губернии к России через введение общегосударственной системы административного управления, единого суда, единых налогов и пошлин, через уравнение в правах дворян и горожан Прибалтики с соответствующими сословиями во внутренних губерниях России.

Губернская реформа 1775 г. (или учреждение о губерниях) вводилась в России постепенно. Создавалось впечатление, что Екатерина II не торопится преобразовывать управление в Эстляндской и Лифляндской губерниях. Это давало пищу надеждам, что земство и город останутся при своих привилегиях. Хотя Екатерина уже высказалась, что для подъёма Эстляндии и Лифляндии не видит другого средства, кроме введения наместничеств, предпринимались попытки убедить государыню, что привилегированные сословия довольны старинным управлением и не хотят перемен. В период с 1781 по 1783 г. генерал-губернатор Броун делал представления императрице аналогичного содержания. Но Екатерину, как оказалось, было невозможно смутить глухой оппозицией приверженцев средневековых порядков. Она не сделала никаких исключений для Прибалтийского края. Генерал-прокурор князь Вяземский вызвал графа Броуна, своего личного друга, в Петербург и дал ему наставления в отношении введения наместничеств. Поскольку князь Вяземский поспешил принять меры к скорейшему введению наместничеств, прибалтийско-немецкие авторы, в частности Нейендаль, заподозрили в нём врага немцев вообще и лифляндцев в особенности. Более того, Нейендаль высокомерно возмущался тем, что Вяземский желает «сравнять немцев и лифляндцев с русскими». Досталось и Броуну, ведь «этот старый солдат» не воспрепятствовал реализации реформы, так как вообще считал «слепое повиновение высшим нравственным качеством всякого и первым качеством в подчинённом»^{118}. На самом же деле князь Вяземский руководствовался лишь п. 9 Наставления, полученного от императрицы в 1764 г. при назначении его на должность генерал-прокурора для содействия нуждам и пользе государства. Что касается графа Броуна то он, действительно был точным исполнителем воли Екатерины и не терпел, если распоряжения правительства не претворялись в жизнь. Правда, в противном случае он едва ли остался бы на своём месте.

Прежде чем обрусить Прибалтийский край, т.е. ввести наместничества, Екатерина распорядилась в 1782 г. объединить прибалтийские губернии вместе с внутренними русскими губерниями в единой таможенной системе. Эта мера способствовала укреплению экономических связей Прибалтики и российских регионов. Доходы же казны увеличились на 70%. Из них 40–65% уходило на содержание местных учреждений и жалованье чиновникам, остальная часть шла в распоряжение центрального правительства.

Кроме того, манифестом от 3 мая 1783 г. все ленные поместья Прибалтийского края были объявлены собственностью их держателей[45]45
  В России существовало два вида имений – поместья и вотчины. Эти оба вида имений указом императрицы Анны Иоанновны от 17 марта 1731 г. получили одинаковый статус и одно название: вотчины. В Эстляндии и Лифляндии, напротив, продолжали существовать ленные поместья, получившие название манленных и не являвшиеся прямыми наследственными.


[Закрыть]. Эта мера укрепила помещиков экономически и несколько успокоила в преддверии новых реформ. Одновременно вводилась подушная подать: 1 рубль 20 копеек с горожан (мещан) и 70 копеек – с крестьян. Для учёта душ (налогоплательщиков) стали периодически проводиться ревизии (переписи). Первая такая ревизия была проведена в Эстляндии и Лифляндии в 1782 г. Купцы были обязаны платить налоги в размере одного процента с объявленного ими капитала.

Губернская реформа была распространена и на Прибалтийский край. По высочайшему указу 3 июля 1783 г. были открыты Рижское (Лифляндия) и Ревельское (Эстляндия) наместничества. Таким образом, власть в Эстляндии и Лифляндии подпадала под контроль наместника, и такой порядок управления стал называться наместническим.

В апреле 1785 г. Екатерина II в рамках общей административной реформы обнародовала Жалованную грамоту дворянству. В ней постановлялось, что нельзя отобрать у дворянина его имение без судебного дела и что дворянин имеет право свободно распоряжаться своими имениями, за исключением унаследованных. Тем самым впервые в России была введена частная собственность на землю как привилегия дворянства и устранены последствия революции Иоанна Грозного с практикой «отписать на государя», т.е. конфисковать, земли, принадлежавшие частному собственнику. Были учреждены губернские и уездные дворянские собрания для выбора должностных лиц местной администрации и суда. Для управления сословными делами учреждалась должность предводителя дворянства, созывались дворянские депутатские собрания и создавались опекунские советы. Одновременно ликвидировалась прежняя кастовая замкнутость прибалтийских рыцарств и низшее дворянство становилось равноправным участником ландтага.

В апреле того же 1785 г. была обнародована Жалованная грамота городам, или «городовая грамота». Она явилась важным шагом вперёд, поскольку расширяла право общественного представительства и регламентировала статус городских жителей.

Этот документ определил полномочия новых выборных городских учреждений и расширил круг избирателей. По имущественным и социальным признакам устанавливалось шесть категорий горожан: «настоящие городские обыватели», т.е. владельцы недвижимости из дворян, чиновников и духовенства; купцы трёх гильдий; ремесленники, записанные в цехи; иностранцы и иногородние; именитые граждане; посадские, т.е. все прочие граждане, занимавшиеся промыслом и мелким ремеслом. В городах раз в три года созывалось собрание «градского общества», в которое входили наиболее состоятельные горожане. Постоянно действующим городским органом была «общая градская дума». Судебными выборными учреждениями в городах являлись магистраты^{119}.

Следуя своим взглядам на отношение государства к окраинам, императрица ввела городовое положение и в прибалтийских городах. В результате реформы городского управления были ликвидированы самоуправство магистратской клики и такой порядок вещей, когда отсутствовала свобода промыслов и ремёсел, а чрезмерные выгоды одной части населения (т.е. граждан) оборачивались явным ущербом для другой (неграждан, иностранцев и т.д.). Реформа в городском управлении ввела действительное представительство общины. Как и повсюду в Российской империи, все горожане были разделены по имущественному признаку на шесть разрядов, причём более зажиточные и, следовательно, платящие большие по размеру налоги получали и большие права. Теперь зажиточные русские и эстонские купцы могли стать членами преобразованных гильдий и называться мещанами (бюргерами). По мнению Меркеля, Рига, со своей ганзейской стариной, кончила бы непременно тем, что в конце концов измельчала бы и обеднела, если бы императрица Екатерина II не поспешила на помощь падающему городу с коренной реформой городского управления^{120}. С этой реформой только немногие теряли очень много[46]46
  Например, в 1785 г. в Риге при общей численности жителей в 28 тыс. человек только около тысячи человек имели привилегированный статус. Из них: 16 человек входили в магистрат, 300 – в большую гильдию и не более 700 – в малую гильдию. Эти-то 1000 человек были бюргерами или гражданами, прочие же 27 тыс. такого статуса не имели, равно как и связанных с этим статусом прав и преимуществ. С введением екатерининской грамоты городам эта тысяча человек действительно утрачивала своё привилегированное положение, зато 27 тыс. вместе с правом гражданства приобретали чрезвычайно много и, в отличие от тысячи привилегированных, имели все основания быть довольными городовой реформой. Источник: Записки Нейендаля о временах действия в Риге общего городового положения с 1783 по 1797 год. Второй отдел. От переводчика // Прибалтийский сборник. Т. IV. С. 398.


[Закрыть]. И потому представители лагеря немногих отнеслись к ней критически. Вот как противник реформы Нейендаль прокомментировал её результаты: «Новое городовое положение внесло в Ригу множество новых стихий; оно дозволяло каждому записаться в какое угодно сословие, так что если он только платил подать с доходов, то пользовался всеми правами и преимуществами граждан… Тут то появились целые толпы различных личностей, записываясь в то или другое сословие, и число рабочего народа значительно уменьшилось. Почти везде можно было наткнуться на так называемого рижского купца. Последствия этого порядка дел оказались вредными в двух отношениях. Во-первых, гражданское население (т.е. так называемые граждане) потеряло свой вес и почёт, которыми до сих пор пользовалось, и, во-вторых, из превратившихся в граждан крестьян и им подобных образовались ленивцы и ненадёжные люди, даже и разная сволочь».

30 декабря 1785 г. рижский магистрат поднёс на высочайшее имя меморандум, в котором просил о следящих переменах в городовом положении:

1. Сохранить прежнее разделение городового общества на магистрат, большую и малую гильдии, а также прежний порядок в городских собраниях.

2. Членов магистрата избирать не на три года, а на всю жизнь, городского головы вовсе не выбирать.

3. В большую гильдию принимать не всякого, кто капитал объявит, а по рассмотрении его способностей и поведения.

4. Сохранить прежний порядок управления городским имуществом и цеховое устройство.

5. Не учреждать в Риге ни общей, ни шестигласной городской думы.

6. Освободить город от рекрутской повинности: денежной и натуральной^{121}.

Поскольку принятие этих пунктов вступило бы в противоречие с «городовой грамотой» и означало бы отход от принципов окраинной политики императрицы, ходатайство приверженцев средневекового сословного городского управления «было оставлено без уважения». В 1786 г. во исполнение высочайшего повеления городовое положение в Риге было введено без всяких изменений.

Спустя более полувека екатерининскую реформу городского управления высоко оценил Ю. Самарин, считавший, что корпоративные права несовместимы с государственным началом, которое одно способно спасти низшие классы от гнёта высших. В своём труде «История г. Риги» (1852 г.) он так писал о введении в городе императрицей Екатериной II общерусского городового положения: «…в этом акте проявилось окончательно государственное начало во всей полноте его прав….преобразование шло и должно было идти сверху, от самого правительства, ибо задача заключалась …в организации управления на основании новых принципов и в обеспечении класса простых обывателей, не имеющих дотоле никаких прав и, как доказал вековой опыт, никакого повода надеяться на добровольные уступки со стороны граждан (т.е. лиц со статусом граждан). Преобразование Екатерины II могло казаться насильственным, но последствия оправдали его…»^{122}