Текст книги "Преодоление игры"

Автор книги: Любовь Овсянникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

Замула

Зачем мне Света, если Дмитрий Иванович Замула от введения в строй типографии и до ее закрытия занимал должность заместителя директора по снабжению и сбыту, а Зоя Михайловна была его подчиненной?! Как хороший руководитель (а он был отличным руководителем!) он мог знать о ней все. Вопрос заключался в другом – как долго Зоя Михайловна оставалась там после моего ухода. Может, через год–другой она тоже уволилась, тогда, конечно, о ее проблемах он ничего не подскажет.

Да, без Светы не обойтись. Вот тут она, знавшая Зою Михайловну задолго до прихода в типографию, и понадобится, если продолжает поддерживать с ней отношения.

Значит, сам Бог велел сначала спросить у Замулы о Раевской, а в случае неудачи – узнать Светин телефон? Нет, решила я, чем в этом случае я мотивирую интерес к Раевской, далекому от меня человеку? Лучше сделать наоборот, под благовидным предлогом спросить номер Светиного телефона. Потом поговорить о том, о сем, а там незаметно и Зоей Михайловной поинтересоваться.

Их со Светой связывало слишком многое. Я могла бы сама догадаться о Замуле, если бы вообще не забыла о нем. Начнем с уже упоминаемого факта, что сначала Света тоже работала товароведом, под началом Дмитрия Ивановича. Потом перешла в приемную и стала секретарем не только директора, но и его заместителя, то есть опять же Дмитрия Ивановича. Кроме того, как и он, Света оставалась на типографии до ее закрытия.

Так что ее телефон у него, несомненно, был.

Когда стратегия была составлена и выверена со всех сторон, я вернулась к своей забывчивости и поругала себя за нее. Забывать Дмитрия Ивановича мне было нельзя, ведь именно его хлопотами я попала на типографию, где прошла наиболее содержательная часть моей жизни.

Немного предыстории

– Я вижу, что вы препятствуете защите моей диссертации. Скажите прямо – это так? – допытывалась я.

Заместитель директора института, где я работала уже с десяток лет, сидел за служебным столом, живописно заваленным бумагами, и листал мою работу. Я же, в новом (назло врагам!) платье, с вызовом сшитым специально к этому разговору, пристроилась на стуле для посетителей, что стоял слева от входной двери. Неделю назад Николай Михайлович, так звали этого чалдона (ибо он был из чалдонов), взял мою работу для изучения и обсуждения без третьих лиц. Как я могла ему отказать? И вот мы ее обсуждали.

– Так, – ответил он.

Его смоляные глаза немигающе уставились в мои, пытаясь прожечь насквозь, но меня это не смущало.

– Почему? Неужели в моей работе нет новизны, нет диссертации?

– Диссертация есть, – сказал он, перебирая страницы холеными пальцами. – У вас хорошая работа, но этого мало…

– Почему? Говорите, не стесняйтесь, – настаивала я, неизвестно что предполагая услышать в ответ. – Вы же сами предложили обсудить этот вопрос наедине.

– Ее еще надо… продвинуть. Ну и защитить.

– Для этого есть общепринятые процедуры, – мой левый глаз невольно прищурился, и я уточнила: – или нет?

– Вы имели дело с Хинтом. Это осложняет дело.

Понятно! Иоганеса Хинта, руководителя моей работы, раскатали люди какого–то Гдляна по явному науськиванию со стороны. Опять политика. Для рядового сотрудника исследовательского института – непробиваемое дело. Попытка преодолеть это препятствие в одиночку означала бы гордыню, смертный грех. Но я слишком хорошо понимала, что библейские заповеди написаны не зря, что для живущих на земле людей они не что иное, как инструкция по технике безопасности. Игнорировать столь серьезные наработки цивилизации мог бы человек глупый или наивный. Слава Богу, во мне не было ни того, ни другого.

Кроме того, диссертация, как и вся научная деятельность, не являлась для меня светом в окне, главным делом дней суровых. Основные жизненные цели я связывала с мужем, его благополучием и карьерой. Просто надо было соответствовать ему, помогать во всем, надо было работать и чего–то добиваться, вносить посильный вклад в бюджет и дух семьи, самой оставаться на высоком духовном уровне. Вот я и старалась хорошо делать то, за что бралась и что получалось. А получалось всегда неплохо, главное – легко. Диссертация не доставила мне бессонных ночей и чрезмерных усилий ума и воли, не была выстрадана отказом от отдыха и от забот о муже. Она ни от чего и ни от кого не отрывала меня, не вторгалась в личное время. Как ни невероятно это прозвучит, она была для меня игрой, забавой, приятной работой, которая к тому же оставляла меня на одном поприще с мужем, в поле его интересов и неплохо оплачивалась. Приятно было осознавать, что я запросто сделала то, на что многие мужчины тратят силы и нервы нешуточным порядком. Понимая это, я в любой момент могла (ибо была готова) расстаться с этой волынкой и переключиться на что–то другое – благо, жизнь еще таила многое, что привлекало пытливый ум.

Я достала из сумочки лист бумаги, заготовленный заранее – заявление об увольнении, протянула Николаю Михайловичу:

– Тогда подпишите это.

Он пораженно вскинул бровь – не ждал! И долго уговаривал меня заняться другой тематикой, перейти в другой отдел и обещал повышение в должности, в зарплате. Да, он проявлял искренность, ибо ценил меня, я знала это. Но за содействие моей защите, которое еще не гарантировало успеха, намерен был просить неприемлемую цену. Достаточно зрелый человек, я понимала его как мужчину – он ловил шанс. Заодно не хотел терять добросовестного и грамотного работника. Поэтому всячески отговаривал меня от опрометчивого шага, уверяя, что я, как мало кто другой, подготовлена к работе в науке, где так хорошо зарекомендовала себя и надежно утвердилась. Одно его расположение чего стоит! Это залог успеха! Если не в защите диссертации, то в спокойной работе там, где я работаю.

Нельзя сказать, что я ему не верила. Однако всякой игре приходит конец, по всем моим прикидкам выходило, что тут пора опускать занавес, чтобы не ввязаться в нервотрепку и зряшное отравление жизни.

– Сделаем так, – видя, что я уперлась на своем, Николай Михайлович прихлопнул заявление ладонью, продолжил терпеливым тоном: – подождем до понедельника. Впереди два выходных дня. Отдохните, успокойтесь и обдумайте создавшееся положение. А там… посмотрим.

Я кивнула и молча вышла из кабинета.

Коварство совпадений

На улице отгорала весна. Каштаны потеряли умильную детскую вялость, налились соком и загустели, загрубели цветом. Под открытыми небесами дозревали к цветению белые акации и липы. В воздухе предощущался разлив последних сильных ароматов сезона.

Институтский корпус, из которого я вышла, легко вздохнув, отделял от центрального проспекта, очень оживленного, через мост соединяющего левую окраину города с правым центром, небольшой молодой сквер. Стволы деревьев за несколько лет, минувших с момента их высадки, вытянулись вверх и разросшимися кронами заслонили от гари, пыли и грохота нижнюю половину девятиэтажной постройки. Благодаря им в наших кабинетах стояли тишина и прохлада. Со всех сторон сквер был обнесен тротуарами и подъездными дорогами – известное дело, новое здание института строилось на пустыре, и ничто не мешало распланировать прилегающую территорию по всем правилам градостроительства.

Но ведь человек зачастую сам себе враг. Сделает что–то хорошее – и тут же все портит. Не зря историки, изучающие феномен земных цивилизаций, утверждают, что они погибали не от метеоритов, а от воен.

Сейчас на глазах у многих граждан, со злости гадя им за равнодушие, подтверждала правоту вышеприведенного вывода моя знакомая, некогда сотрудница и даже приятельница, – Настя Гуменюк. Она шагала к институтскому крыльцу прямиком через сквер, вминая в землю поросль роскошного газона. Вредная баба так скучала по родным львовским краям, нежарким, задирающим нос от соседства с Европой, что тут ей все претило. Ее глаза неукротимо горели злобностью, и, казалось, дай ей волю, она выкачала бы всю эту мягкую зелень полностью, а постройки превратила в руины.

Впрочем, это мне сейчас так подумалось. Остальные же знакомые странность ее взгляда и вообще реакций на действительность приписывали поиску впечатлений, женской алчности, сварливому характеру.

– Привет, – буркнула она и махнула мне рукой, дескать – иди сюда.

В ответ я тоже подняла руку и остановилась, поджидая, пока она выйдет на тротуар.

– Ну вот зачем ты топчешь газон? – сказала я вместо приветствия. – Вроде не понимаешь, как тяжело его взрыхлять весной и осенью.

– В Европе газоны существуют для человека, и только тут – человек для газонов. Ганьба.

– Там парки – часть туристического бизнеса, приносящего доход. А на газонах за денежки сидят. Пикники у них такие, понимаешь? Они ведь за город выехать не могут – все везде продано, все чужое. А мы завели сквер для красоты и любования.

– Весь мир смеется над тем, что мы не ходим по газонам, – стояла на своем Настя.

– Тебе делать нечего? Зачем ты споришь? – начала я заводиться. – От вредности? Неужели не понятно, что лучше ходить по тротуарам, зато постоянно видеть свежую зеленую травку, дышать свежестью, нежели один раз вытоптать ее и потом любоваться проплешинами и дышать их пылью? Кто тут после тебя станет порядок наводить? Думать же надо! Если ты не понимаешь разницы между нами и Западом, то тебе туда вредно ездить.

– Я и не езжу, – Настя притопнула на тротуаре ногами, стряхивая с обуви прилипшие травинки. – А чего ты злишься?

Если бы она не попалась мне под горячую руку, то не состоялось бы судьбоносного для меня разговора. А так… – проявилось коварство совпадений. Я сдвинула плечом и в двух словах рассказала о разговоре с заместителем директора.

– Я, конечно, поспешила с заявлением. Надо было сначала работу найти, – сокрушалась я. – Но что сделано, то сделано. Зато красиво получилось!

– Значит, ты решила поставить крест на научной работе?

– А что тут делать без ученой степени? – ответила я вопросом на вопрос. – У кандидата наук хотя бы оклад высокий. А так что? Мне командировки вот как надоели, – я провела ребром ладони по горлу. – Старость не за горами. За такие деньги лучше сидеть в какой–нибудь шарашке. Найти бы только такую.

– Не думаю, что тебе это подойдет по всем статьям, но попробовать можно. Ты же член партии?

– Да, – сказала я. – Что дальше?

– Причем имеешь опыт работы в партбюро?

– Ну имею. И что?

– Вчера у нас был заместитель директора Областной книжной типографии, по делам приезжал, и заодно обмолвился, что им нужен инженер по оборудованию. Пойдешь? Я могу порекомендовать.

Не совсем понимая, причем тут партия и мой опыт организационной работы, я кивнула в ответ.

Знакомство

Кабинет Дмитрия Ивановича Замулы располагался напротив приемной директора. Я постучала и сразу же раскрыла дверь, а он, поняв, что пришло его спасение, широко заулыбался, словно мы были давними знакомыми.

На месте все оказалось сложнее, чем говорила Настя. Типографии специалисты нужны не были, но в ней сложилась тупиковая ситуация с кадрами (тогда еще не употребляли слово «персонал»), заставившая искать неординарный выход. Его нашли в том, чтобы пригласить на работу образованного человека, эрудированного члена партии, способного к общественной работе, и заменить Замулу Дмитрия Ивановича на посту секретаря партийной организации.

Суть дела: уже четыре года подряд здешние коммунисты избирали его секретарем партийного бюро, причем без освобождения от основных обязанностей. Поручение это было очень ответственным, трудоемким и поглощало времени больше, чем длился рабочий день у рядовых работников. Партийный представитель коллектива наравне с директором был первым его лицом и отвечал за предприятие и его деятельность перед партией в такой же мере, как директор – перед государством. Разница была лишь в том, что директора государство назначало своей волей, присылало сверху, а партийного лидера избирал сам коллектив, выдвигая с низов. Ну и в том, что партия спрашивала за результаты работы чаще и строже, ибо была ближе к народу и обладала более мобильным аппаратом, хотя фактических рычагов для работы не предоставляла. Арсенал партийного лидера состоял из Устава КПСС, и действовать он мог только методами влияния на сознательность членов партии, через понимание ими своего долга – гражданского и профессионального. Конечно, как нигде в других сферах общественной деятельности, тут важен был личный авторитет, вес в коллективе, подаваемый людям пример. Партийный лидер должен был быть образцом во всем, он не имел права на ошибку и слабости.

Неосвобожденным партийным лидерам приходилось вдвойне трудно. Получалось, что при одном окладе и без доплат такой человек исполнял две серьезные функции, уставал за двоих, нес ответственность за двоих и получал взыскания за двоих.

Основная работа Дмитрия Ивановича, требующая частых командировок, от этого неимоверно страдала, а сам он выбивался из сил. Ближайшая перспектива шансов изменить положение не сулила. Почему? Потому что остальные коммунисты, имеющие ненормированный рабочий день, по разным поводам не привлекались к поручениям неслужебного характера (преклонный возраст, многодетность, удаленность жилья от места работы). А люди из цехов работали по сдельному тарифу, и отвлекать их на общественные дела означало не только срывать план, но и бить по карману.

Рассуждения дилетантов об общественной деятельности в свободное время не выдерживали критики.

Итак, прежде всего я нужна была типографии в качестве опытного партийного работника. Как меня оформить и сколько платить, решал директор.

– Выручайте, – проникновенно завершил ознакомительный рассказ Дмитрий Иванович. – Оклады у нас высокие, работа стабильная, коллектив хороший. А по партийной работе я обязуюсь вам помогать в качестве законно избранного заместителя.

Свое слово он сдержал. Двенадцать лет мы в тандеме занимались партийной работой. Конечно, ее львиная доля лежала на мне, хотя вскоре я тоже обрела штатную должность, правда, менее хлопотную, чем была у Замулы.

В истории этого предприятия я стала партийным лидером с наибольшим стажем этой работы, самым заслуженным. Увы, и самым последним. Печально и почетно – именно я провожала нашу партийную организацию в историю…

А потом грянуло крушение страны, возникли новые царьки, безответственные и безнравственные, и начали играть в игру «охота на красных руководителей»… Трагическая участь прежде других коснулась директора, потом главного бухгалтера. Ну а я оказалась крепче и отделалась потерей должности. При этом горько мне было видеть, как мои друзья и коллеги опускали глаза в стремлении удержаться на своих должностях и предавали меня – никто за меня не заступился перед выскочками, никто не сказал им отрезвляющего слова. Ну ладно, директора предварительно подвели под преступление, и его было за что увольнять. А меня зачем?

Прошло почти уже двадцать лет, а я, как ни оглядываюсь и как ни присматриваюсь к прошлому, остаюсь в уверенности, что приносить кого–либо в жертву изменившимся обстоятельствам не требовалось. Ведь к нам никто не пришел со стороны, в коллективе оставались все те же сотрудники. Это были репрессии ради перестраховки, ради самого их кричащего факта, чтобы продемонстрировать свое соответствие внешним переменам. Это было подлое и ненужное деяние, потому что в новых условиях практически ничего не поменялось, у нас по–прежнему не было конфликта интересов.

Можно долго анализировать прошлое, но это бесперспективная затея. Жизнь прожита, и ничего в ней не изменить. Скажу одно – предательство мне помнилось, обида не унималась.

Каждый за себя ответит

На мой звонок ответила жена Дмитрия Ивановича, когда–то, когда мы часто перезванивались, узнававшая меня по голосу. Но теперь я представилась и сухо попросила его к телефону.

– Сейчас, – отозвалась она, как будто ждала моего появления и даже знала, чем оно вызвано.

Стало слышно, как там, передавая трубку, произнесли мое имя, дальше что–то зашуршало, стукнуло, шаркнуло пододвигаемой мебелью.

– Я у телефона. Здравствуйте, – слабо произнес Дмитрий Иванович, слишком слабо, чтобы его можно было узнать.

– Это вы? – неосознанно переспросила я с полным сумбуром в голове, с недоумением, почему его голос так изменился. – Как вы поживаете? – я говорила на автомате, ибо поняла: из трубки на меня пахнула неотвратимость, черная дыра преисподней, ввергающая в интуитивное содрогание.

– Нормально, только вот приболел немного, – сказал он, а я уже догадалась, чем он «приболел»; это было как удар; я вспомнила нескольких знакомых, звонивших в свои последние сроки, чтобы услышать людей, сопровождавших их счастливые дни, чтобы в последний раз взбодриться, вдохнуть что–то живое, остающееся после них.

Все, тревожащее меня до этого, отлетело, словно было мелким и смешным. Но нельзя же было выдавать собеседнику охватившее меня смятение – вдруг он не знал своего диагноза.

– Наверное, немного – это не страшно, – сказала я, взяв в себя в руки и придав тону как можно более беспечный характер. – Однако мы так давно не виделись, что я потеряла многие телефоны, – но он не дал мне договорить, словно спешил куда–то; перебил, предвосхищая и вопросы и просьбы.

– Да, Раиса Васильевна звонила, говорила, что вы интересуетесь Зоей Михайловной. – Дмитрий Иванович говорил по–прежнему доброжелательно, только с непривычной усталостью в голосе, с какой–то сиплостью. – К сожалению, о ней я ничего не знаю. Она уволилась с типографии лет за восемь до закрытия. И потерялась из виду. А телефон Светы записывайте, сейчас продиктую.

– Спасибо, пишу, – я записала цифры под его диктовку и принялась откланиваться: – Как жаль, что вы приболели, я…

– Не отключайтесь, пожалуйста, – вдруг перебил меня Замула. – Мне надо кое–что сказать вам.

– Да, Дмитрий Иванович, я слушаю.

– Хорошо, что вы позвонили. Я собирался сам это сделать, но вы меня опередили. Вы знаете, что не стало Валентина Николаевича?

Он говорил о нашем председателе профкома, с которым у него было подобие дружбы. Да и я относилась к нему приязненно – долгое время… пока не узнала подробностей его биографии, за которыми мне открылась его истинная роль и в судьбе директора и в моих несчастьях.

– Да, мне сказали.

По тому, что не прозвучало моих сожалений, Дмитрий Иванович понял, что я знаю не только это, но и то, как Валентин Николаевич притворялся другом передо мной и директором и как прислуживался нашим недоброжелателям. Но если Дмитрий Иванович это понял, то сам обо всем знал! Выходит, он знал, какие интриги плелись вокруг нас, и никогда ничем об этом не намекнул. Возможно, тоже пособничал… Мои мысли сбивчиво зазвенели, закружились, скомкались, засовестились – и перед его болезнью отступили. Увы, это легкое цунами времени было бесполезным – уже ничего изменить нельзя, любые разоблачения не имеют смысла.

– Простите меня, если можете, – между тем продолжил Дмитрий Иванович.

– За что? Ну что вы…

– Вы всегда вызывали у меня уважение своей эрудицией и порядочностью, высокой нравственностью и принципиальностью, доброжелательностью к людям. Вам удавалось не лукавить, говорить правду и не наживать врагов. Это редкое качество.

– Представляю, как вам было смешно видеть, что я не разбираюсь в полиграфии и постоянно путаюсь в терминах, выступая на партсобраниях…

– Нет, не было смешно. Вы не долго путались, – успокоил он меня. – Та основательная база знаний, которой вы обладали, позволила вам быстро вникнуть в нашу специфику. Вот это меня поистине восхищало. Да что говорить – вы не только полиграфию освоили, вы стали издателем, главным редактором, писателем. Это впечатляет. Я счастлив, что был знаком с вами.

– Что вы такое говорите… – начала я.

– Не перебивайте, у меня мало времени. Так вот, я хочу сказать, что не был вашим врагом.

– За что же извиняетесь?

– За то, что не стал настоящим другом. Дети… они тогда еще были подростками, надо было ставить их на ноги. Я не имел права рисковать работой. Поймите меня и простите. Прошу вас.

– Ну что за пустяки, – наконец–то я окончательно пришла в себя. – Нашли о чем печалиться. Я сама не стала бы работать с новым директором. Кто он для меня был? Неуч и ворюга. Я же видела на книжном рынке, как он торговал там ворованными с типографии книгами. Вот за это он меня ненавидел, за это и мстил.

– Каждый за себя ответит. Ответит и он. А меня простите. Мне это очень надо.

– Прощу, – засмеялась я, – если вы приедете к нам в Крым на отдых, хоть на пару недель. Мы послезавтра уезжаем туда на все лето.

– Спасибо. Мне сначала надо немного окрепнуть.

– Окрепнете. Я уверенна. Так что звоните и приезжайте, – до чего удивительной бывает сила убеждения – я говорила больному человеку подбадривающие слова и сама в них верила! Я готова была подставить ему плечо, выхаживать его. Он был последним из моих типографских сотрудников, кто оставался на земле.

Дмитрий Иванович поблагодарил меня и попрощался.