Текст книги "Преодоление игры"

Автор книги: Любовь Овсянникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

– Ой не знаю! Трудно это…

– Попытайся. Ты знаешь, это поможет. Вот увидишь.

– А мне поможет?

– Эх, опоздали вы немного… – раздумчиво сказала моя собеседница, не отвечая на вопрос. – Надо было вашу покойницу сразу с батюшкой хоронить.

– Мы не успевали организоваться. Вы же лучше других знаете, что она сутки лежала, и надо было спешить.

Именно Евдокия Георгиевна была последней, кто видел мою свекровь живой. Она–то и рассказала нам, что это было в четверг после обеда. А по обстановке в доме, состоянию замков и по одежде свекрови мы определили, что умерла она на следующий день в обед. Мы же пришли к ней через сутки – в субботу.

– Это типичное вселение, что случилось с Юрой, – между тем говорила моя собеседница, – одержимость. Я уже встречалась с подобным. И все равно для начала надо твою свекровь запечатать. Кто бы мог подумать, такая приятная женщина была…

– Мы завтра будем печатать, – сказала я. – В субботу.

– А чего тянули до сих пор?

– Не хотелось с работы отпрашиваться. Печатают ведь только с утра. Да плюс поездка на могилу, на это целый день бы ушел. До девятин успеем, – я посмотрела на свой балкон, где показался Юра, и махнула ему рукой. – А что вы говорите о свекрови, какой она была?

– Приятная, говорю, была. А на самом деле… – она покачала головой и красноречиво посмотрела мне в глаза, поджав губы: – Ты читала Гоголя?

Я знала, что Евдокия Георгиевна образованная женщина, интересовалась политикой, долго работала технологом производственного отдела Шинного завода. Но не предполагала в ней глубоких познаний в литературе, тут она удивила меня.

– Конечно, читала. Что за вопрос?

– Думаешь, он своего «Вия» просто так написал, сам придумал? Запомни, человек ничего выдумать не может, он может только пересказать о том, что есть. Вот покойница попробовала проникнуть в тебя, да не вышло у нее, только страх вселила, которым ты мучаешься. Так она сына не пожалела, окаянная, оседлала и гробит парня. – Евдокия Георгиевна по–матерински любила Юру, видя в нем хорошего, надежного человека, но не совсем удачливого. У нее было двое своих сынов, почти наших ровесников, – заботливых и крепко стоящих на ногах. Она часто говорила, что и Юре бы не помешало жить более обеспеченно. Короче, сейчас ею руководило искреннее чувство. Она приблизила лицо ко мне и прошептала доверительно: – Черная энергия это, голубушка. Так что побыстрее спасай своего мужа, потому что ему гораздо тяжелее, чем тебе со своим страхом.

– Ого!

– Да ты не думай ничего такого, умышленного. Покойница могла и не знать о себе всей правды, – Евдокия Георгиевна засмеялась. – Люди не чувствует свой цвет волос и точно так же не знают о своих качествах.

– Энергия… – проговорила я пришиблено. – Мало ли что сейчас пишут.

– Так это сейчас. А раньше писали правильные книги.

Юру пересказ нашего с Евдокией Георгиевной разговора не оставил равнодушным, он выслушал его внимательно, хотя и не комментировал. Правда, я умолчала о венчании, решив, что нельзя вываливать все сразу, нанося информационный удар. Пусть сначала привыкает к таким неприятным словам, как «одержимость», «наведенный страх», «черная энергия», а потом продвинемся дальше.

– Вот завтра запечатаем ее, и нам с тобой полегчает, – подытожила я.

– Хорошо бы, – Юра вздохнул, хотя в его глазах полыхнули усталость и злоба, странно объединившись.

Было уже темно, когда мы закончили вымывать квартиру на Комсомольской улице. Больше мы не планировали возвращаться туда на постоянное житье, хотя тут и прошли самые лучшие двенадцать лет нашей жизни. Теперь Юра мог жить там, где вырос, где по–настоящему считал себя дома – в квартире, оставшейся от мамы.

Мы о чем–то беседовали, совсем забыв о повздоривших соседушках и об их жалобах друг на друга, и за открытой дверью едва не наступили на прижившуюся на нашем коврике собачку, о которой предупреждала Евдокия Георгиевна. Она мирно устроилась на полюбившемся месте и подремывала. Увидев нас, лишь сладко зевнула, потянулась, но осталась отдыхать, доверчиво, но и равнодушно позволив переступить через себя.

И другая псина, что с Октябрьской площади, тоже была на посту. Она и встретила и проводила нас по своему заведенному порядку. Почему вокруг нас завелись эти псы?

– Давай сейчас наберем земли в сквере для запечатывания, чтоб завтра не колупаться у всех на виду, – предложила я Юре.

– Не хочу. Незачем заносить ее в дом и хранить тут.

– Но это же обыкновенная земля…

– Не надо! – отрезал Юра.

Утром я встала пораньше, нарядилась, выбрала старую погнутую ложку, взяла новый носовой платок и пошла за землей, потом в церковь. Юра остался дома, ему надо было скоординировать дальнейшие действия: созвониться с Александрой и Василием и предупредить их, чтобы оставались на месте – как только я закончу дела в церкви, так сразу мы позвоним им, чтобы поехать на могилу свекрови.

Собаки я под дверью не нашла, но во дворе, где на клумбах набирала ложкой землю для запечатывания и ссыпала на носовой платок, она ко мне прибежала. Глаза у нее были встревоженные, да и вся она выражала беспокойство: нервно бегала поблизости и что–то вынюхивала. За ворота со мной не пошла, но я, отойдя метров на десять и оглянувшись, увидела, что она не спускает с меня глаз.

В парке было пустынно. Не спеша я прошлась по аллеям, вспоминая, какими были и площадь, и сквер на ней еще лет десять назад. Тогда тут шумел роскошный и чудный парк с радующими глаз цветочными клумбами, ухоженными газонами и маленьким фонтаном. Парк этот служил пристанищем птицам и многим белкам. Он был тихим и чистым уголком города, и не было здесь следов выгула домашних псин. Да собственно и псов с псарями тогда тут расхаживало меньше. Выставленные на улице экспонаты военной техники Исторического музея, примыкающего к парку от проспекта, не были разворованы, разобраны и покорежены, стены зданий не были обрисованы криминализированной детворой, нигде не скалилась реклама, поражающая внешней пошлостью и отвратительным содержанием. Правда, собор тогда еще не был отреставрирован, в нем располагался древесный склад, но в обветшалости древнего здания была своя таинственная прелесть. Мы с Юрой любили гулять тут, обходя все аллеи по несколько раз, и почти всегда Юра рассказывал о детстве и школьных годах, вспоминал товарищей и то, кем они стали сейчас.

Меня одолевали сожаления, что мы вынуждены были уехать из центра города и пять лет жить на Парусе, в глухомани, что наш брак не всеми был встречен доброжелательно, и в самую ответственную пору молодости нам в своем же доме омрачали жизнь наветы своих же людей, преследовало их стремление очернить нас… Обидно, ведь мы с ранней юности были вместе и всегда жили светло, преданно служа любому своему долгу. Нас, спокойных людей, домашних, старательных – очернить? Непостижимо. Неподобающее поведение некоторых старших родственников, их эгоизм, непростительная возрасту глупость и даже враждебность никогда не забывались, а сейчас, когда закрывалась последняя страница их истории, снова вспоминались с отчетливостью прежних лет. Кто из них задавал этот вульгарный тон, кто завидовал нам, кто так и не вылез в люди из своих тупых глухоманей? Теперь не узнать. Да и Бог с ними. Мы оказались и умнее, и выдержаннее, только это и радовало. Я вздохнула и направилась в церковь – надо было исполнить последний долг перед ними.

Процедура, которую мне предстояло пройти, была знакома – два года назад мы со свекровью точно так же запечатывали землю для свекра, только это было в Троицком Соборе на Красной площади. Поздней осенью там было душно, неуютно и тесно от множества людей, и почему–то все длилось очень долго. А тут, в Преображенском Соборе, чувствовалась удивительная свежесть, было звонко и пустынно, светло и чисто, будто это домашняя церковь, где никогда не бывает чужих. Процедура совершилась, казалось, быстрее. С хорошим настроением я поспешила домой, держа в руках котомочку с запечатанной землей.

В нашем дворе как раз было людно – соседи, обвешанные пакетами, возвращались с рынков, не спеша и оглядываясь по сторонам. Это было не очень кстати – мне требовалось незаметно пристроить где–то в уголке свою котомку, чтобы не заносить в дом, и наличие любопытных глаз мешало. Пока я оглядывалась, как лучше устроиться, пережидала, пока схлынет поток этих зевак, приблудная собака вертелась рядом. Вдруг меня окликнули.

– Ты меня извини, – начала говорить Галина Кондратьевна, жительница дома из соседнего подъезда, – но на вас жалуются соседи.

Она убирала наш двор и на этом основании мнила себя его директором, а заодно и распорядителем судеб тех, кто по нему ходит.

– Что случилось?

– Вы привадили собаку, которая постоянно крутится на этаже и мешает людям. Зачем это?

– Никто не приваживал.

– Ну не знаю. Только она тут лает, на людей кидается. Наташкины пацаны после школы в дом попасть не могут, приходится провожать их.

– Да она вроде тихая, – я не могла принять на свой счет эти претензии, хотя и понимала, что собака, в самом деле, живет около нашей двери.

– Да, когда вы дома, она тихая. А когда вас нет, она никому не дает мимо пройти.

– Я не знаю, откуда она взялась, – Галке я не хотела рассказывать про то, что появление этого пса и нам не нравится.

– Надо что–то делать. Она же возле вас пригрелась, вам и разбираться с нею.

– Ладно, – на выдохе сказала я, глянув на пса. Его глаза сверкнули осмысленным огоньком. Он точно понимал, о чем мы говорим. – Я сейчас. Ты еще погуляешь во дворе?

– Посижу на лавочке. А что?

– Я положу запечатанную землю за мусорными баками, а сама пойду вызвать машину для поездки на кладбище. Присмотри за нею.

– А ты надолго?

– Не больше получаса.

– Беги, я посмотрю.

Я заскочила домой, сказала Юре, чтобы он созванивался с сестрой и ждал меня на улице, а сама опять рванула в церковь, не совсем представляя зачем. Едва я выскочила за ворота и сделала десяток шагов, как около меня остановился троллейбус и открыл дверцы. Оттуда вышел один–единственный человек – моя бывшая сотрудница по типографии, начальник ОТК, милейшая женщина, с которой я всегда находила общий язык. Теперь она была на пенсии, и мы почти не виделись.

Евгения Ивановна заулыбалась, торопливо подошла ко мне, радуясь неожиданной встрече. И хотя я очень спешила, но не остановиться и не уделить ей пары минут не могла.

– Чем вы взволнованы? – спросила Евгения Ивановна. – Вы в косынке?

– Да, свекровь…

– Понимаю. Примите мои…

– Ой, не понимаете, – вдруг сказала я. – У нас такое происходит, что не пожаловаться нельзя, а пожалуешься, тебя посчитают сумасшедшей.

И я коротко выпалила Евгении Ивановне свои беды. Вдруг понизу повеяло прохладой, словно по моим ногам пустили струю воздуха. Я оглянулась – возле меня стоял приблудный пес и по–человечьи прислушивался к разговору. Тревожными глазами он перебегал с меня на мою собеседницу.

– Это тот самый? – спросила она.

– Да.

– Вот что. Вам надо посвятить квартиры, обе. И не откладывайте.

– Я как раз бежала в церковь.

– Ну, с Богом, – и Евгения Ивановна перекрестила меня, от чего пес взвизгнул и прянул в сторону. – Видите? – указала она на него глазами. – Так что поспешите.

В церкви я нашла отца Николая, с которым мы хорошо поработали над созданием Православного календаря на 1994 год и, следовательно, были достаточно знакомы, немало стесняясь, изложила ему суть дела. Рассказала все – так хотела помощи.

– Правильное решение, – похвалил он меня, – приезжайте за мной в шесть вечера прямо к дому. У вас есть машина?

– Есть.

– Значит, все сделаем. Только освящение квартир не решит проблему с вашим мужем, – сказал он. – Им надо позаниматься отдельно. Он крещенный?

– Крещенный. У меня, отец Николай, есть идея, но его надо подготовить к ней, чтобы он согласился.

– Да, конечно. А что за идея?

– Достаточно ли будет, если мы повенчаемся? Вы сможете нас повенчать?

– Блестящая идея! Вы хорошо придумали – освящение брака и есть освящение людей, вступающих в него.

– Вот и славно. Как только я уговорю его, сразу же приду к вам.

Кажется, все складывалось удачно, если можно назвать удачей то, что судьба кинула нас с Юрой в какую–то странную яму, и теперь мы с трудом выбирались из нее. И все же после разговора с отцом Николаем я ободрилась духом, преодолев панику, навеянную известием от Галки.

Около ворот меня уже ждали Юра и сестра с мужем. Мы отвезли запечатанную землю, высыпали крестом на могилу свекрови и, умиротворенные, неспешно вернулись в город. До встречи с отцом Николаем еще оставалось время, и мы решили просто погулять, катаясь на машине. Благо, Василий любил свою новенькую «семерку», езду и ему это было в радость. Ровно в назначенное время мы были около дома отца Николая.

Первой логично было освятить квартиру, в которой свекровь умерла, мы так и сделали. У нашей входной двери на Комсомольской улице все так же на коврике спала приблудная псинка, с которой воевала Евдокия Георгиевна. И если до этого отец Николай – весьма ироничный и смешливый человек – мог думать, что я фантазирую или преувеличиваю, то теперь убедился, что ошибался.

– Заходите, – пригласила я его, пропуская в квартиру первым. За ним зашли остальные.

Но дверь я не закрыла, а наоборот – открыла. Я сбежала на первый этаж и пригласила поприсутствовать на освящении квартиры Евдокию Георгиевну, потом на своем этаже обзвонила соседей и тоже созвала, кого застала. Таким образом, очищение нашей квартиры от призраков прошлого, от негативной энергетики, памяти о последних событиях происходило основательно и торжественно, при большом народе. Отец Николай понимал меня с полуслова, он знал ситуацию и очень старался не просто освятить жилище, но впечатлить людей, изгладить из их душ печаль, вселить веру, что все они находятся под покровительством великой и мудрой силы, любящей их. Мне казалось, что основная психологическая часть освящения направлялась им на Юру, это Юре отец Николай он хотел доказать, что никакой мистики нет, а есть то, чего мы не понимаем, и от него все равно можно избавиться, если оно нам мешает.

Возможно, приблудный пес испугался большого количества народа и поэтому убежал – не знаю, но по выходе из освященной квартиры мы его не увидели. И больше он там не появлялся. Та же церемония повторилась и на Октябрьской площади и точно с тем же эффектом – встречавший нас пес, сильно поникший и угрюмый, после освящения квартиры исчез бесследно. Словно был духом и теперь испарился.

Представляю, как трудно поверить, что все это было на самом деле, понимала это и тогда, поэтому и старалась придать этой истории больше гласности, чтобы те, кто имел о ней некоторые сведения, могли быть моими надежными свидетелями. А ведь все это нам надо было пережить!

Только это был еще не конец.

Сестра с мужем, так много уделившие нам своего времени в этот день, снова остались у нас на ужин, уже без поминок и даже без упоминания о них и о сегодняшних событиях. Мы избегали этих тем и говорили о книгах, о поставщиках, о новостях на работе. Казалось, все прошло хорошо.

Но вот они уехали, все хлопоты недели остались позади. Наконец мы с Юрой могли завалиться и посмотреть телевизор, а потом в воскресенье с утра вволю поспать. Но часа через полтора после ужина Юре вдруг стало плохо, и он всю ночь промучился рвотой, тяжестью в желудке и головной болью, из–за чего весь следующий день лежал, придя в себя только к вечеру.

Я подозревала отравление и укоряла себя за возможно некачественный ужин, хотя мы ели все свежее. Тогда продукты были еще чистые, без биодобавок и разной сегодняшней синтетической гадости. Потом думала, что Юра надышался дыма от кадильницы, где курился ладан – непривычный для него аромат. Грешила и на нервы, и на сосудистые недомогания.

– Это не отравление, не аллергия и ничто другое, – сказал Юра, немного оклемавшись. – Это все та же песня. Меня всего выкручивает, я не в состоянии передать, что происходит. Ну и настроения знакомые: донимает злоба, причины которой я не могу понять. Сдерживать ее стоит мне неимоверных усилий. Я рад хотя бы тому, что понимаю ее беспочвенность и несвойственность мне.

– Опять на меня злишься?

– Не знаю, на кого. На всех. Да и злюсь не я, а кто–то другой. Меня от этого лишь мутит да выворачивает.

Понять его жалобы и отнести их к какой–то разумной категории я не могла. При всей фантазии даже у меня не возникало правдоподобных объяснений истории с такой болезнью. А она заключалась в том, что его все время что–то раздражало, крючило и плющило незнаемой силой, наполняло чуждыми ему страстями и эмоциями, принуждало за что–то воевать и чего–то добиваться. От непонятной стихии, бушевавшей в душе, мыслях и теле, Юре казалось, что его рвут на части и он разваливается. Он никого не любил, никому не верил и ничему не радовался. Что–то угнетало волю – его единственное оружие против этой атаки из преисподней. Жизнь вообще потеряла для него краски, как будто была не его уделом. По своей природе он немного угрюмый человек, да, но теперь это и вовсе превратилось во вражду с миром. Он ко всему придирался, все уточнял и перепроверял, без конца и без меры выставлял претензии то дома, то на работе. Иногда жаловался мне на самого себя. Но не на себя, конечно, а на нечто странное в себе, инородное. Оно его мучило и изводило больше, чем он мешал и досаждал окружающим.

– Я словно конь, несущий на себе страшно тяжелого всадника, – жаловался Юра.

И тогда, выждав некоторое время, я решила сказать о своей идее с венчанием. К огромному удовлетворению, Юра сразу же согласился, хотя изрядно изумился. И эта покорность красноречивее любых жалоб поведала мне, как ему плохо.

Венчание назначили на 27 июля, это была наиболее близкая дата из возможных, согласующихся с церковными канонами. Не скрою, о том, что с Юрой происходило неладное, я говорила родным и даже очень близким знакомым. Конечно, не в качестве предмета для пересудов, а в поиске спасения – кому, как не мне, так часто получающей поистине магические исцеления от случайных людей, было не знать: чтобы произошло чудо и в сети попалась удача, надо сеть забросить. Тут тоже требовалось чудо, а чудо – оно таким воспринимается не потому, что выпадает из физических законов мира, а потому что не подчиняется статистическим законам распределения вероятностей, а значит, приходит не от того, на кого надеешься, и не тогда, когда ждешь. Теперь огласка играла еще на один результат – она подготовила общественное мнение для нашего венчания, что тогда еще воспринималось как неординарное событие.

Список необходимых предметов для таинства был недлинным, а именно: икона Спасителя, икона Божией Матери, венчальные свечи – их мы с Юрой купили в храме. Обручальные кольца у нас, естественно, давно были. Плат для подстилания под ноги перед аналоем и рушники для держания свеч мы выбрали в магазине. И даже сами купили красное столовое вино «Кагор» для причастия, чтобы иметь уверенность в его качестве.

На венчание я пригласила только родных и свою ближайшую сотрудницу Валю Гармаш с дочкой. Ее девочку и моего младшего внучатого племянника Олега мы выбрали нести над нами венцы, а Валю и Василия – быть нашими поручителями.

При безоблачной погоде, теплой и ласковой, настал назначенный для таинства день. Я помню, как отпрашивалась с работы, ничего не объясняя директору, а потом одиноко ехала трамваем в церковь в будничном наряде и с холодным, деловым настроем. Возможно, одна я воспринимала событие, которое должно волновать душу, столь буднично. Объяснялось это усталостью от Юриного странного превращения в другого человека, с которым я по–своему сражалась и от которого терпела немало негатива.

Около церкви я изменилась, ибо нашла маму, сестру с мужем, младшую племянницу Виту с семьей, Валю Гармаш с дочкой и других приглашенных – с блестящими глазами, в нарядах для особых случаев, и незаметно прониклась их торжественностью. Юра был тих и сосредоточен, при этом все время жался ко мне то ли от страха, то ли от смущения и неловкости перед гостями – ему труднее, чем мне, пришлось преодолевать инерцию атеизма, так долго присутствующего в нашей жизни.

Поистине человек – продукт своего окружения. Это не просто слова, а так и есть. И убранство церкви, и пение хора, и наши гости, с интересом наблюдавшие за совершающимся таинством, дружно сплотившиеся вокруг нас, видимо, излучали мощное поле одобрения и серьезного отношения к происходящему, что произвело на Юру умиротворяющее воздействие.

Особенно впечатляли дети, исполнявшие роли шаферов. Валина дочь Елена и мой внучатый племянник Олег степенно держали над нами венцы, когда мы за батюшкой шли вокруг аналоя, а остальные – за нами. И прилежание детей передавалось взрослым.

Но вот отец Николай возгласил: «И сподоби нас, Владыко, со дерзновением неосужденно смети призывати Тебе, Небеснаго Бога Отца, и глаголати…» – и мы вместе с хором запели «Отче наш». Затем отзвучала молитва Господня и нам принесли чашу с красным вином. Священник благословил ее на наше с Юрой взаимное общение в знак радости, веселья и напоминания о чудесном превращении воды в вино, которое совершил Иисус Христос в Кане Галилейской, и дал нам троекратно испить вина из нее – сначала Юре, как главе семьи, потом мне. И мы отпили по три маленьких глоточка.

В завершение таинства нас подвели к царским вратам, где Юра целовал икону Спасителя, а я – образ Божией Матери; затем мы поменялись местами и прикладывались соответственно: Юра – к иконе Божией Матери, а я – к иконе Спасителя. Отец Николай дал крест для целования и вручил две иконы: Юре – образ Спасителя, а мне – образ Пресвятой Богородицы.

Несмотря на то что мы венчались словно по необходимости, само таинство протекало торжественно и воспринималось радостно. От присутствия близких, родных и знакомых, от горения свечей, от церковного пения как–то невольно стало празднично и спокойно на душе. Мы с самыми приятными настроениями покинула церковь и, немного погуляв по скверу, неспешно пришли домой.

Венчание происходило в среду, будний день. Готовясь к нему, я понимала, что гости приедут прямо с работы, уставшие и голодные. Поэтому накануне не стала тратить время на изыски, а просто наготовила вкусной еды и постаралась, чтобы свадебная трапеза заменила им хороший обед. Выпивка не предлагалась, потому что мужчины были с машинами, разве что для порядка мы поставили на стол бутылку шампанского.

В последнее время мы много работали и редко собирались вместе. Теперь представился случай вспомнить советские времена, когда частые встречи были возможными. Я видела, что Юре стало легче в кругу многих хорошо относящихся к нам людей, и он увлекся разговором. Обед прошел довольно быстро, а после него мы сидели в комнате с открытым балконом, выходящим на Октябрьскую площадь, любовались видами сквера, которые никогда не надоедали. Ни о чем тревожном думать не хотелось, да и повода не было – если говорить в целом, то у всех все еще было хорошо.

Вдруг Юра резко вскочил и побежал в туалетную комнату, а через минуту оттуда послышались звуки сильнейшей рвоты. Мы переглянулись.

– Он что, много выпил? – спросила я у присутствующих, потому что за беготней на кухню и обратно могла что–то пропустить.

– Нет, – сказала мама, – даже не прикоснулся.

Я посмотрела на стол – шампанское стояло недопитым, как мы его оставили после первого тоста.

– Странно. Но еда у меня свежая, он не мог отравиться.

Юра не возвращался, и Игорь, муж моей племянницы, пошел посмотреть, что с ним происходит. Он нашел его почти в коматозном состоянии. Хорошо, что Бог дал Игорю силу – он поднял моего мужа на руки и засунул головой под водяную струю. Юра застонал и очнулся.

– Мне уже лучше. Пусти, – ничуть не вялым голосом сказал он, что очень не вязалось с его состоянием. – Иди в комнату!

Игорь ушел от него, а через минуту появился и Юра – освежившийся умыванием, только немного бледный. Мы все сделали вид, что не заметили происшествия – мало ли что может быть с человеком в жаркий день после многих хлопот и треволнений. И все же, улучшив удобный момент, я спросила:

– Что случилось?

– Отстань! – Юра резко оттолкнул меня. – Что ты лезешь с дурацкими вопросами, преследуешь меня, ползаешь следом?

Ну все, подумала я, опять этот лексикон… «лезешь», «преследуешь», «ползаешь»… бред какой–то. Да он раньше и слов таких не знал!

Настроение испортилось, только скоро мне снова стало не до этого – Юру сотряс еще один спазм, и он еле успел уединиться. Понимая, что ему нужна помощь, бывалый парень Игорь снова поспешил к нему.

– Точно так ему было плохо после освящения квартир, – тем временем рассказывала я родным.

– Вы бы видели, что он творил на следующий день после похорон, – добавила Александра, обращаясь к маме и своей дочери Вите. – Страшно было слушать. Ну, тогда, конечно, мы выпили грамм по тридцать. А сейчас…

– Он мог и от трех глотков кагора опьянеть, когда в церкви причащался, – сказал Василий. – Голодный был, да от стараний хлебнул побольше.

– Нет, – вмешался в разговор Олежка, который при причащении стоял рядом с нами, – дядя Юра понемножку отпивал, я видел.

– Возможно, это от волнения, – предположил возвратившийся Игорь.

– Не знаю, странно все это, – мы замолчали, как только появился Юра.

Он был бледнее прежнего, шел нетвердой походкой очень ослабленного человека, но глаза его светились белесой металлической холодностью – не его глаза это были, факт. Куда пропало его недавнее добродушие, желание поговорить, хорошее настроение, синее сияние во взоре! Он даже не подшутил над собой, как бывало раньше, а с настороженностью посматривал по сторонам, словно ждал, что ему попытаются сунуть нож в спину.

– Дядя Юра, а не выпить ли нам по стопарику? – вдруг с улыбкой сказал Игорь и придвинул к себе бутылку с недопитым шампанским.

От его слов с Юрой повторилась дурнота, опять открылась рвота, еще более мучительная оттого, что желудок уже был пуст. Игорь подмигнул нам и, после возвращения Юры из туалетной комнаты, продолжил свои провокации. Так Игорь сделал несколько раз, пока не дошло до того, что Юра сам уже не мог выйти и начал терять сознание прямо в комнате. Он заметно оттаял взглядом и явно понимал попытки Игоря выкачать из него всю гадость, если неприятности были вызваны едой или выпивкой. Бедный, измученный мой муж опять демонстрировал смирение и покорность, как было тогда, когда я предложила ему венчаться. В Юре победил Юра! В очередной раз Игорь подхватил его на руки, отнес в ванную, раздел и поставил под холодный душ всего целиком. Долго он его там мыл и тряс, шлепал по коже до покраснения, потом растирал полотенцами. И все время шутил и что–то приговаривал.

После этого Юре вроде полегчало. И хотя лечь и попытаться уснуть он не захотел, а просто сидел на сквозняке и отдыхал, но к нему начал возвращаться румянец и нормальный цвет глаз.

– По реакции на разговоры о выпивке, – сказал Игорь, придя на кухню, где я мыла посуду, – очень похоже на перебор со спиртным.

– Должно же это быть на что–то похоже, – угрюмо буркнула я, – только ведь смешно – так реагировать на три глотка кагора. И потом, что ты скажешь на все эти совпадения?

– Не знаю, – сказал он. – Мы с Витой созвонились с Никополем и отпросились с работы на завтрашний день, так что эту ночь побудем с вами.

– Спасибо.

С нами также осталась и моя мама. Только сестра с мужем уехали домой перед самым заходом солнца.

Теперь я думаю, что Юре помогло все разом – свои внутренние попытки преодолеть кризис, вера в предпринимаемые меры, посещение намоленных мест. Но в не меньшей степени и то, что в критический момент с ним было много родных, которые уделяли ему внимание и проявляли любовь и сострадание. Их совместная, объединенная энергия добра проникла в него и что–то произвела такое, что привело к победе. Долго Юра, трудясь над собой, возвращался к прежнему состоянию, месяца два, и я каждый день видела, с каким скрипом в нем это проворачивалось, продвигалось вперед. К счастью, восстановиться удалось в полной мере. Восстановиться ли, если осталась неистребимая память – мешающая, ненужная, темная?

А я почти пять лет страдала своими страхами, потом меня начало медленно отпускать. Правда, я не пыталась исцелиться от них, не считая их ни болезнью, ни вселением, как было у Юры. И когда погиб Василий, муж сестры, я уже не боялась свекрови. Василия же, светлого человека, не боялась ни одного дня.

Вот ведь как – оказывается то, что мы переживаем после смерти другого человека, зависит не только от нас, от нашего прошлого отношения к нему или нынешнего своего состояния! Что–то есть еще, внешнее, не в нас заключающееся, вторгающееся оттуда – сюда. Как материалисту мне чужда мистика в объяснениях, но есть необъяснимые восприятия, вгоняющие в мистику настроений, а это не может нравиться.

И я думаю – что это было вообще, и с нами в частности? Почему после смерти свекрови случилось нашествие собак, Юрино бурное и тяжелое недомогание, мой острый страх? Почему было столько совпадений, где в одном случае помогали люди и молитвы, а в другом – время?

Вопросы остаются, интерес не иссякает, значит, жизнь продолжается. И в ней продолжаемся мы – огоньки разума во тьме бесчувственных материй.