Текст книги "Преодоление игры"
Автор книги: Любовь Овсянникова
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)
Крым нас встретил прохладой, хотя было солнечно и для мая – довольно людно. Казалось, сезон предстоит благоприятный и для отдыха, и для сдачи квартиры в аренду. Это нас, к старости остро нуждающихся в деньгах, немало ободрило, наполнило энтузиазмом.
С необыкновенным душевным подъемом и старанием мы с Юрой две недели трудились над благоустройством квартиры: мыли окна и закрывали их солнцезащитной пленкой; шили новые покрывала на диваны и кресла, изготавливали декоративные подушечки и наволочки к ним; ремонтировали санузел и балконы. Короче, готовились принимать гостей. Наконец все работы были закончены, и Юра тотчас же поехал за мамой. Он привез ее к нам 24 мая, как предполагалось, на время, хотя я желала бы – бессрочно.
Мама была уже слабенькой, вышла из лифта и прислонилась к стене – дорога утомила ее, но более того она боялась увидеть в моих глазах фальшь, что я действую не по любви к ней, а по долгу. Как хорошо я знала свою маму! Даже малейшие ее сомнения не укрывались от моего внимания. Я обняла маму за плечики и повела в квартиру, приговаривая, что теперь у нас везде порядок и нет тесноты, что она может чувствовать себя свободно, мы приготовили ей отличную комнату – тихую, уютную и с отдельным телевизором. Говорила я так потому, что прошлым летом мама отдыхала в нашей спальне, а другая комната еще не была отремонтирована и мы с Юрой располагались в бывшей кухне, переделанной под кабинет. Маме тогда казалось, что она потеснила нас.
И все же поездка досталась маме тяжело, она буквально слегла обессиленной. Первую неделю даже на улицу выходить не могла, хотя по квартире прохаживалась, ела с нами за общим столом в кухне и много гуляла на балконе. Интерес к жизни у нее не пропадал, и это радовало больше всего. Так, она ежедневно звонила Александре в Славгород, интересовалась, как идет ремонт входной двери и отмостков вокруг дома, что–то советовала, вносила поправки и настаивала на своих решениях. Конечно, большей частью это была условность, соблюдение приличий, если угодно, ведь по существу от мамы уже ничего не зависело. Но не условность ли вся наша жизнь, где мы уступаем друг другу или настаиваем на своем? И мама понимала ситуацию – она финансировала ремонт и поэтому старательно демонстрировала нам, что наш тыл по–прежнему крепок, а себе – что она жива и активна, что все хорошо. Но сестра, как всегда, не понимала своей задачи и вместо того чтобы подыграть маминой борьбе за жизнь, воспринимала все слишком серьезно, нервничала, спорила, кричала и бесчинствовала – такой человек.
На вторую неделю мама окрепла, и мы уже гуляли по Алуште. Сначала уходили недалеко, потом чуть дальше, а спустя несколько дней предприняли путешествие в Лазурное – горное село, которое видно из окон нашей кухни. Правда, зрение у мамы уже было ограниченное, и она не могла любоваться видами дальних гор, но мы часто останавливались на обочине, показывали ей деревья и кустарники, лужайки, цветы на них, обрывы и ущелья. По селу проезжали медленно, чтобы она рассмотрела дворы и постройки, почувствовала быт горных жителей. Она комментировала:
– Кругом ступеньки. Как они тут живут? Как козы. Нет, у нас на равнине лучше. И природа красивее. И потом, тут, похоже, одна улица, только покрученная.
Горное село маме решительно не понравилось, с чем по большому счету можно было согласиться: камень, пыль и жара – это не самые лучшие условия для проживания. Водоемов здесь не было, места для вечерних прогулок – тоже. Суженные вспученной земной поверхностью горизонты ограничивали взор.
– Мамочка, зато воздух хороший, чистый, нет дымящих производств и земледелия, отравляющего людей гербицидами и пестицидами.
– Но воздуха не хватает из–за тесноты! – сказала мама. – Взгляду не разогнаться и оттого глазам больно. Только небо и видно. В селах и у нас неба много и воздух сносный, особенно возле водоемов, так что нет, я бы тут жить не согласилась. У нас ширь, простор, раздолье!
Отдохнув день–другой после одной поездки, мы выбирались с экскурсией в новое место, снова путешествовали. Но вот мама окрепла достаточно для того, чтобы пешком погулять по Ялте. И мы решились это осуществить. Заехали в Ялту. Юра высадил нас ближе к набережной и сам остался в машине, а мы потихоньку пошли гулять, прошлись вдоль воды, посидели у причалов, полюбовались волнами, яхтами, морем.
– Тут ничего, – мама улыбнулась, – но только гулять. Где тут работать?
– В Ялту и приезжают гулять.
– Но я говорю о местных жителях. Нет, тут скучно.
– Можно только порадоваться, что ты любишь свою родину, без этого невозможно быть счастливой.
– Да, доця, я прожила в хорошем месте, – сказала мама.
После отдыха у самой кромки воды мы прошлись по приморскому бульвару, посидели на скамейке, посмотрели на людей. Потом полакомились мороженым, которое мама любила, и пили кофе. Я понимала, что мама, наблюдая гуляющую публику, все время думает о папе, о своей жизни, вспоминает прошлое. И сожалеет, что не смогла приехать с ним сюда и вот так просто походить, посмотреть, угостить друг друга чем–то вкусным. Папа был беспокойным человеком и не любил долго сидеть на одном месте. С ним такой отдых был бы невозможен, но ведь теперь это неважно – маме было хорошо, и она хотела, чтобы рядом находился муж. Ей мечталось о том, чему не суждено было сбыться. От таких мыслей невольно приходит грусть.
– А за стоянку машины надо платить? – вдруг озабочено вскинулась она.
– Не очень много, терпимо.
– Да я уже и нагулялась. Может, поедем домой?
Мы дошли до машины, и скоро уже снова ехали вдоль моря и смотрели вдаль, где горизонт ничем не ограничивался. Мама снова мечтала:
– Завтра повезите меня в Ливадийский дворец, пожалуйста. Там можно попасть в комнату, где проходила конференция в феврале 1945 года?
– Конечно, можно, – сказала я. – Запросто попадем.
– Хочу посмотреть, где Сталин вел переговоры. Сталин… знаешь, каким он был… – мама не договорила, но я понимала, что ей хотелось прикоснуться к большой истории, которую она помнила, плотнее почувствовать ее в себе, осознать. Этим она бы прикоснулась к своей прошлой жизни.
По приезде домой у мамы сохранялось хорошее ровное настроение, она заинтересовано побеседовала по телефону со своей старшей дочкой все о том же ремонте, а потом подсела ко мне и заглянула на монитор компьютера.
– Ты опять в Интернете?
– А где еще быть? Тут без Интернета скучно…
– Покажи, как ты читаешь книги.
Я вышла на сайт одной из электронных библиотек, скачала «Тайны хорошей кухни» Похлебкина, записанную в формате bf2, и открыла в программе STDU Viewer.
– Вот смотри, – показала я. – Помнишь эту книгу?
– Да, я ее себе покупала и раза три прочитала, – улыбнулась мама. – Хорошо написана. А потом тебе подарила.
– Точно, и она у меня до сих пор есть.
– О, как удобно читать, – обрадовано комментировала мама. – Даже без очков все видно. И картинки есть, гляди!
– Это же копия книги. Можно сказать, постраничная фотография.
– А что тут еще есть? Чем люди развлекаются?
– Есть музыка, кино, фотографии. Вот, например, – я показала маме фотографии на Яндексе, затем зашла на сайты с музыкой и кино. Включила прослушивание песни в исполнении Жана Татляна «Уличные фонари», показала некоторые видеофильмы. Короче, продемонстрировала ей всего понемногу. Но я видела, что она еще чего–то ждет, только не решается спросить.
– Ты хочешь сама побродить по Сети или пообщаться с кем–нибудь? – спросила я. Прошлым летом я показывала маме общение по видеокамере, и она это, конечно, помнила. Тогда она даже самостоятельно просматривала и читала газеты, довольно ловко упражняясь с мышкой. Не удивительно, что ей опять хотелось почувствовать себя способной пользоваться компьютером.
– Интересно же, – мама улыбнулась. К счастью, в Сети оказалось много знакомых завсегдатаев. Я включила камеру, открыла М-Агент и прошлась по своим контактам, связалась с некоторыми, показала маме, как это делается. Знакомые приветливо махали ей рукой, говорили хорошие пожелания. – Да, интересно теперь жить, – подвела мама итог. – Люди тут добрые, никто никому не мешает. Только за этими цацками работать некогда.
– А тебе работать и не надо, – сказала я. – У нас еще будет время завтра и послезавтра, я тебя посажу на свое место, и ты погуляешь в виртуале.
– Хорошо, – согласилась мама. Она откинулась на спинку легкого пластмассового кресла и продолжила: – Знаешь, твой компьютер – это не счеты и не телевизор. Тут вроде удобнее работать и гулять, ноги не болят, но усталость все равно чувствуется. – Компьютер забрал у нас часа два. Конечно, мама устала от впечатлений. Она отодвинула кресло и отсела от меня на диван, там расслабилась. – Увижу на том свете твоего папу, обязательно расскажу, какая у тебя есть удобная техника для написания книг, – сказала она.
– Папа видел компьютер, и тоже рассматривал и расспрашивал. Я ему показывала, как работают некоторые программы. Только знаешь, он меньше твоего интересовался им.
– А Интернет он видел? – спросила мама.
– Нет, тогда у меня еще не было Интернета.
– Без Интернета, наверное, и правда, не так интересно, так что у меня будет, что ему рассказать.
– Мама… – я улыбнулась, – ну что ты такое говоришь? Тебе незачем мечтать о встрече с папой. Живи здесь подольше.
Мама заговорила, что слабеет, теряет интерес к жизни, очень скучает по папе. Она устала от однообразия и хочет вечного отдыха. Просила не обижаться и признавалась, что мы с сестрой не заполняем ее душу так плотно, как папа. Не можем мы ей заменить его.
– А еще меня угнетает то, что я мешаю вам, потому что вы вынуждены ухаживать за мной.
– Нет, мама, это тебя беспокоит одиночество, – возразила я. – То, о чем ты сейчас говорила, – без папы тебе пусто. Были бы вы вместе, то и нашу заботу принимали бы как должное.
– Давно его нет, десятый год, и у меня накопилось очень много новостей для него.
– Ты думаешь, что это возможно?
– Что?
– Увидеться там, поговорить.
– Хочется верить, что возможно, – мама притихла, теребя рукав халатика. – Скоро я об этом точно узнаю. Знаешь что, – она оживилась, – а давай договоримся, что я оттуда подам тебе знак, есть там что–то или нет.
– Как же ты подашь, если вдруг ничего нет?
– Ну, тогда не подам, и ты будешь знать, что там пусто. А если есть, то обязательно сообщу. Хорошо? Только ты не бойся меня.
– Я не представляю, как это можно сделать. Ведь твое тело больше не будет тебе принадлежать. И никаких физических действий ты не сможешь произвести.
– Смогу, очень даже смогу. Я повлияю на ветер, на дождь… А может, даже на птиц, на других людей. И внушу им те поступки, мысли и слова, которые хотела бы сама до тебя донести. Чудес не жди, они невозможны. Но странности и совпадения примечай и анализируй.
– Мама, ты меня печалишь.
– Не печалься! Не могу же я жить вечно. Лучше скажи, мы договорились или нет?
– Договорились, – согласилась я. – От меня–то ничего не зависит…
– Вот и хорошо, – мне показалось, что мама очень воодушевилась от этого разговора. – Главное, ничего не бойся.
* * *
Это теперь я пишу в своих дневниках такое: «Учит нас жизнь сначала думать, а потом делать, а сама устроена наоборот: сначала идет молодость, возраст деяний, а уж потом возраст осмысления – старость… Так что же есть естественным для человека: действовать по уму или по импульсу?
А еще я думаю о конфликте поколений, ибо сама чувствую себя чужой этим нынешним – несимпатичным, порочным исчадиям. Как же так получается, что они считают нас чужими, хотя нашими трудами, мыслями и поступками воспитаны, нашим хлебом вскормлены и от нас наследуют нажитое достояние? А мы их в ответ ненавидим, что естественно… Кто вносит этот диссонанс, в какую щель к ним пролазит эта отчужденность, отравляющая нас пониманием тщеты своих усилий, кто есть враг рода человеческого?
Почему так происходит, что жизнь словно предает человека, забирает у него все и в итоге выталкивает за порог любви и приятия?
Хорошо, что есть Церковь – обитель вечности. Какой была она в моем детстве, когда я ходила туда с бабушкой, такой и осталась. Захожу в храм, и кажется мне, что возвращаюсь в детство. Душа отдыхает и наполняется упованием – тихой надеждой… Обманной, конечно, но греющей.»
А тогда еще была у меня мама, и я чувствовала себя защищенной. Тогда…
Утром мы не поехали в Ливадию. Напротив того – зайдя перед завтраком в мамину комнату, я нашла ее при полном параде. А платочек, плотно подвязанный под подбородком, указывал на то, что отдых закончился и мама уезжает от нас.
– Везите меня домой, – сказала она, виновато глядя на меня. – Спасибо за все.
– Почему? Побудь у нас еще, отдохни. Ты же только окрепла, начала выходить.
– Нет, пора мне. У вас хорошо, но работа не ждет.
– Какая работа, мама? Осталась бы у нас насовсем, – мягко настаивала я. – Пусть Шура дом ремонтирует, свою внучку в школе доучивает. Ты же туда всегда успеешь вернуться.
– Нет, доця, – мама впервые посмотрела на меня с отчаянной, окончательной решимостью, – я для тебя ничего не сделала, ты выкарабкивалась в свою жизнь сама. И я не имею права обременять тебя. А на Шуру я положила все свои труды и годы. Вот она и должна меня досмотреть. Пойми, так будет правильно.
– Но ей трудно, она еще работает.
– Это ее долг, а долги надо отдавать. Мне тоже было трудно с ее внуками нянчиться, я каждый день от них плакала. Только… – мама замялась, потом решилась: – Ты же знаешь, я отменила завещание, написанное в ее пользу.
– Знаю, ты говорила мне.
– Хотела проучить за хамство. Но, боюсь, уже поздно, она не изменится. А мне ведь жалко ее.
– Понимаю. Не волнуйся, мамочка, – я обняла маму, прижала к себе. – Все сделаю, как ты хочешь. Я не буду претендовать на ваш с папой дом. Пусть остается Шуре.
– Обещаешь?
– Обещаю.
– Я тебе верю. Откажись, пусть она обижается на меня, но помнит твою доброту. Ну что, тогда поехали?
Было уже довольно поздно для выезда, время подбиралось к двенадцати часам, но мамин настрой нельзя было нарушать. Любая решимость приходит к человеку не сразу, не просто так, а в результате большой работы души и воли, и этот труд надо уважать. Поэтому Юра отправился готовить машину.
Мы с мамой подошли к выходу, и я заметила ее странный, растерянный взгляд, брошенный назад, будто она что–то забыла, но уже не решается вернуться и взять.
– Ты все собрала, мама?
– А что у меня осталось? – она неожиданно светло улыбнулась. – Пошли.
Но за порогом все–таки снова остановилась и еще раз обернулась на незакрытую еще дверь, последним взглядом окинула квартиру.
– Хорошо с вами, – прошептала трогательно: – Спасибо за все, я буду просить Бога за вас.
Мама не была верующей, и эти слова красноречивее всего сказали мне, о чем были ее мысли. Понимая так, что она прощается, что мы расстаемся навсегда, я сглотнула удушающий комок. Я не могла, да и не имела права останавливать маму, вмешиваться в ее последние планы. Сделать это не составляло труда, но это был бы бесчеловечный поступок. Мама, почувствовав земной предел, попросилась домой по двум причинам. Первая – она–таки, правда, искренне и мужественно, в ущерб себе, решила избавить меня от забот, по–другому выказать свою любовь ко мне она уже не могла. Как же можно было мешать ей в этом? И вторая – она серьезно засобиралась на вечный покой и хотела его только в родной сторонке, где жила и работала, где лежат родные и близкие. С этим тоже надо было считаться.
Медленно мы вышли на улицу, прошли от подъезда к машине, что стояла с другой стороны дома, под нашими окнами. Юра уже ждал нас. Я видела, что мама крайне растревожена, смущена. Такой, пожалуй, я ее раньше не видела. А она переживала чрезвычайно сентиментальный момент прощания со мной и, наверное, понимала его важность, волновалась, невольно выискивая последние слова, итоговые, завершающие наши земные отношения:
– Простите меня за все, – сказала наконец, останавливаясь у задней правой дверцы.
– Мамочка, – я сдерживала себя и демонстрировала беспечность, – ну за что прощать тебя? Это ты нас прости, не даем тебе покоя, возим туда–сюда, – шутка не удалась, но все же, все же я не позволяла ей впадать в рыдания, которые, казалось, готовы были вырваться из нее. Да и из меня тоже.
– Задаю вам хлопот…
– Ты же у нас одна, это приятные хлопоты. Даже не думай об этом.
Мы поцеловались, и мама села в салон – сиротливо, виновато, растеряно, будто сознательно шагала в пропасть и извинялась перед нами за это. Машина тронулась, повернула за угол, и только тогда я заплакала. Юра вырулил со двора, обогнул квартал и скоро показался на дороге против того места, где я стояла, следя за ними. Он коротко посигналил, и я помахала им рукой.
Расставание с мамой пришлось на 14 июня, ровно за месяц до моего 63‑го дня рождения…
А Юра видел маму живой еще раз. Это было 19 августа, за три дня до ее смерти. Он отвез домой гостившую у нас Сашу, мою внучатую племянницу, и на обратном пути заехал в Славгород. Жара уже спала, было хорошее утро. Пробыв у мамы полчаса, поговорив о прошедшем лете, Юра тронулся в путь. А за околицей остановился и позвонил мне:
– Не волнуйся, мама выглядит хорошо и ходит весьма бодренько, – сказал он. – Даже вывела меня на улицу, прошла к машине и потом стояла, провожая взглядом до поворота на трассу.
В тот же день он приехал домой, в Крым, и еще раз описал успокоительные для меня наблюдения. Сомнений в том, что мама доживет до своего 90-летия, не было – я давно не мыслила большими кусками времени, а ставила самые ближние цели и настраивала маму на их достижение.
Человек не может существовать без перемен и стремлений, без упований на провидение. Он должен пропускать через себя мировой водоворот перемен со всеми вихрениями и зарубками, отмиранием вчерашнего и рождением сегодняшнего, так как это рождает мысли, а в итоге – стимулирует биение сердца в груди. Время, проявляющееся в раздробленных фактах и обозначенное большими и малыми целями, составляет суть нашей жизни, помогает продвигаться вперед.
Конечно, мы с мамой перезванивались и, как всегда, обо всем подолгу беседовали. Обычно у нас не было тайн – мы очень дружили. Так было всегда, началось это где–то с моих 16-ти лет. Правда, после смерти папы наши отношения немного изменились – стали теснее, и постепенно я из подружки превратилась в опекуна, так я себя чувствовала по отношению к маме и так она меня воспринимала. Мама плохо переносила отсутствие надежной опоры, потому что никогда не оставалась без нее, не имела опыта независимой жизни. При том, что основные решения в семье принимала и осуществляла она, это может показаться странным. Тем не менее мама нуждалась в человеке, который мог бы ее выслушать, одобрить инициативы и помочь сделать первые шаги. Таким человеком был для нее папа. Теперь подобием опоры стала я – мне мама изливала душу, жалобы и в моем мнении искала совета и успокоения.
Так вот мама позвонила 21 августа, уже поздним вечером, видно, после долгих одиноких размышлений. Это была суббота. В тот день мы с Юрой проводили последних гостей, вымыли квартиру, перестирали постельное белье, короче, накрутились и натрудились, полагая, что завершаем летние труды и с завтрашнего дня будем отдыхать перед новой зимой. Я даже собиралась чуть раньше лечь спать.
– Меня тревожит, что скоро приедет Саша, – сказала мама. По маминой просьбе, чтобы она могла отдохнуть от вредной правнучки, я оставила Сашу у себя на все лето, удерживала по возможности дольше. Но теперь ей пришла пора начинать новый учебный год и она вернулась в Днепропетровск, откуда со дня на день должна была ехать в Славгород. – Ты знаешь, я боюсь ее.
– Почему, мамочка?
– Ты говоришь, что она проколола себе нос, губы, язык… и гуляет не в меру. Лучше бы мне не знать этого, – в голосе мамы послышался упрек, адресованный всем, и мне тоже, в излишней откровенности с нею. Видно, маме тяжело было знать о правнучке нелестные вещи, и она таким способом просила оградить ее от этого знания.
– Извини, мамочка, я зря тебе это сказала. Сейчас все девочки слишком самовольничают.
– Вот и Шура такой была, – с горечью в голосе ответила мама.
– Ну и на здоровье. Кому это помешало? – сказала я в свое оправдание.
– Ну да, – мама иронично хмыкнула. – Никому не помешало, если не считать ее и всех нас.
– Мамочка, я наставляла Сашу слушаться тебя, – моя тревога усиливалась. Саша росла чрезвычайно проблемным и трудным ребенком, но сейчас меня больше беспокоило то, что мама слабла и теряла терпение, ее лояльность иссякала, и она постоянно раздражалась. Это не сулило ничего хорошего. – Саша обещала быть хорошей девочкой. А за свои проказы она получила трепку. И еще получит, если заработает – так мы с нею договорились. Она уже взрослая и понимает, что часто бывает несносной.
– Хорошо если так, – мама, вроде, немного успокоилась, и мы пожелали друг другу спокойной ночи.
Утро воскресенья выдалось просто чудным – жара пошла на убыль, городок опустел, из него исчезли чужие люди и суета. Да и у нас в доме установилась тишина, в комнатах было убрано, просторно, светло. Мы с Юрой приготовили настоящий завтрак и долго сидели на кухне, любуясь все еще новыми для нас видами из окна на гору Демерджи, кедром и белками под окном, вспоминая свой путь в Крым. А потом я ушла в кабинет за компьютер, а Юра остался на кухне с ноутом. Тихо текло время. Мысли о том, что мир прекрасен, что мы имеем возможность жить в Крыму, что нет большего счастья, чем чувствовать присутствие Юры за спиной, не покидали меня. То и дело я прерывала работу и фиксировалась на них с затаенным замиранием в груди.
Звонок стационарного телефона нисколько не насторожил меня – даже голос сестры не вывел из счастливого блаженства. Может, именно это и помогло мне пережить удар.
– Как дела? – спросила Александра.
– Нормально.
– Тогда собирайтесь и приезжайте в Славгород, – ее тон был нарочито не окрашен значениями, только где–то на самом донышке в нем угадывалась легкая эмоция – ликующее облегчение. Наверное, это было от усталости.
– А что такое? – спросила я, но по молчанию сестры поняла, что задаю глупый вопрос. Очень медленно я вынырнула из радости, в которой прожила это утро: – Мама?
Мы выехали в Славгород около двенадцати часов. В дороге я обнаружила, что не переобулась, так и поехала прощаться с мамой в домашних красных тапочках, благо, что они были из натуральной кожи и могли сойти за летние туфли.
