Текст книги "Не отворачивайся"

Автор книги: Линвуд Баркли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Глава вторая

Вероятно, и прежде было нечто такое, чего я не замечал. Надо же, журналист, считающий себя глубоким и проницательным, копается в чужих делах и не видит, что происходит у него под носом. Наверное, в мире я такой не единственный, но разве это важно? А важно было то, что моя жена Джан вдруг резко изменилась: стала напряженной, болезненно реагирующей на каждую раздражающую мелочь, на которую раньше не обращала внимания. Однажды вечером, когда мы собрались посмотреть телевизор, она вдруг разразилась слезами, обнаружив, что в доме нет хлеба.

– Со мной происходит что-то неладное, – призналась она мне. – Такое ощущение, что я на дне колодца и никак не могу выбраться оттуда.

Конечно, мужчине трудно понять, что происходит с женщиной среднего возраста с точки зрения физиологии. Я думал об этом, но вскоре сообразил, что у жены скорее всего депрессия.

– На работе что-то случилось? – спросил я, когда мы лежали в постели.

Джан работала в фирме, занимающейся продажей и ремонтом холодильных и нагревательных бытовых приборов, вместе с одной женщиной, Лианн Ковальски. Из-за кризиса люди начали меньше покупать кондиционеры и печи, зато чаще ремонтировать. Очевидно, у нее там возникли какие-то неприятности.

– На работе у меня все прекрасно, – отозвалась она.

– Тогда, может, я что-то сделал не так?

– Ничего ты такого не сделал! – вдруг крикнула она, но быстро успокоилась. – Просто… ну не знаю. Иногда мне хочется, чтобы все поскорее закончилось.

– Что именно?

– Ничего. Спи.

Через пару дней я предложил ей сходить к нашему доктору.

– Может, он посоветует что-нибудь?

– Зачем? Все равно никаких лекарств я принимать не стану. Терпеть не могу эту химию.

После работы Джан мне позвонила, и мы встретились, чтобы поехать к моим родителям и забрать Итана.

Мои мать и отец, Арлин и Дон Харвуд, жили в старом районе Промис-Фоллз в двухэтажном деревянном доме, построенном в сороковые годы. Они купили его осенью семьдесят первого, когда мама была беременна мной, и с тех пор живут там. Четыре года назад, после ухода отца на пенсию (он работал в управлении городского строительства), мама несколько раз заговаривала о том, что неплохо было бы продать его и переселиться в квартиру в кооперативном жилом доме. Зачем им столько места? К тому же не нужно будет подстригать лужайки и следить за садом. Но папа и слышать об этом не хотел. Мысль о переезде приводила его в бешенство. У них было два гаража, и один отец приспособил под мастерскую, где проводил много времени. Дело в том, что мой отец постоянно искал, что бы такое в доме починить или поправить. Стоило какой-то двери скрипнуть, и он тут же начинал ремонт. У нас никогда не текли краны, не шатались дверные ручки, с окнами тоже все было в порядке. Папа мог с завязанными глазами войти в свою мастерскую и мгновенно найти нужный инструмент.

Он никак не мог понять, почему остальные не относятся к своим обязанностям так же прилежно, как он, и, будучи инспектором по городскому строительству, доставлял много хлопот застройщикам и подрядчикам. За глаза они называли его Твердолобый Харвуд. Узнав об этом, отец стал указывать это прозвище в своих визитных карточках. Вот такой мой папа чудак.

И еще у него имелась привычка всем давать советы.

– Когда сушишь ложки, – говорил он маме, – не забывай переворачивать. Иначе вода оставит на них заметные следы.

– Иди в свой гараж, прошу тебя, – ворчала та. – Не путайся под ногами.

Эти перебранки были у них чем-то вроде игры. Мои родители любили друг друга, и за все сорок с лишним лет брака ни разу серьезно не поссорились.

Мы с женой знали, что нашему сыну будет у бабушки и дедушки по-настоящему хорошо. И к тому же безопасно. Никаких электрических проводов с износившейся изоляцией, оставленных где попало химикалиев, до которых мог бы добраться ребенок. Края ковров в доме никогда не загибались, чтобы за них можно было зацепиться и упасть.

– После тебя вскоре позвонила мама, – произнес я, устраиваясь рядом с Джан в ее автомобиле «фольксваген-джетта». Она молчала, и я добавил: – Сказала, что папа на сей раз придумал что-то особенное.

Джан рассеянно кивнула.

– А еще я сегодня прижал Ривза со счетом за отель во Флоренции.

– А откуда ты узнал про счет?

– Утром поступил анонимный звонок. Женщина рассказала о Ривзе кое-что интересное. Теперь хорошо бы выяснить, сколько еще членов совета продали свои голоса Себастьяну.

– Значит, Финли выперли, а веселье продолжается.

Она имела в виду бывшего мэра, которого застукали с несовершеннолетней проституткой. Он собирался баллотироваться в конгресс, а теперь ему, конечно, путь туда заказан. Он же не Роман Полански, который все равно получил «Оскара».

– Да, – кивнул я, – в мэрии продажных людишек хватает.

– Но разве такой материал у вас напечатают?

Я взглянул в окно и стукнул кулаком по колену.

– Не знаю.

В «Стандард» дела изменились. Газетой по-прежнему владело семейство Расселл. И в кресле издателя сидел – вернее, сидела – Расселл, и по разным отделам были разбросаны разные Расселлы, однако за последние пять лет газета пришла в упадок. Число читателей уменьшилось, а вместе с ними и доходы. Поэтому главной заботой сейчас стало выживание. Газета держала постоянного репортера в Олбани, который освещал все проблемы штата Нью-Йорк, но это стало накладным и приходилось довольствоваться сообщениями информационных агентств. Еженедельное книжное обозрение закрыли, освободив место на задней полосе для мод. Редакционного карикатуриста, необыкновенно одаренного в деле изображения местных чиновников, выставили за дверь, а дыры в номерах начали заполнять работами дешевых художников, не ведавших ни о каком Промис-Фоллз. Передовые статьи раньше давали по две в номер. Теперь у нас появилась рубрика «По стране», где публиковали выжимку из передовиц крупных газет Соединенных Штатов. О себе мы стали писать не больше трех раз в неделю.

Кинокритика тоже уволили. Театральные обозрения передали внештатникам. Судебную рубрику закрыли. Газета теперь освещала только самые важные процессы, что случалось редко.

Но самым тревожным симптомом упадка явилось использование труда журналистов, живущих за рубежом. Я даже не предполагал, что такое возможно, но, когда Расселлы узнали об опыте одной газеты в Пасадене, они быстро его переняли. Действительно, зачем платить своему репортеру пятнадцать-двадцать баксов в час за обзор событий в городе, если почти то же самое может сделать какой-нибудь американец в Индии за семь долларов? А информацию он высосет из Интернета.

В общем, газета старалась экономить на всем.

– Ты не устал от всего этого? – спросила Джан. Начался дождь, и она включила «дворники».

– Да, устал, – ответил я. – Попробуй поборись с этим Брайаном. – Брайан Доннелли был редактором отдела местных новостей и, что более важно, племянником издателя.

– Я говорю не о работе, – хмуро пробурчала Джан, – а о твоих родителях. Мы видимся с ними каждый день. Тебе не надоело? Лично я просто задыхаюсь. Они, конечно, милые, но всему есть предел.

Ничего себе заявочка!

– Чем они тебе не угодили?

– А тем, что с ними обязательно нужно поговорить. Мы не можем просто отвезти Итана и забрать в конце дня. Требуется беседа. Боже, как мне надоели эти вечные вопросы! «Как прошел день?», «Что нового на работе?», «Что ты приготовишь сегодня на ужин?». Отдали бы сына в детский сад, и никаких хлопот.

– Надо отдать нашего ребенка в сад, где на него всем наплевать.

– Это не так.

– Ладно, – вздохнул я. Ссору затевать не хотелось, потому что с женой происходило что-то непонятное. – Давай отдадим Итана в сад, но осенью, ведь пара месяцев тебя не устроит. Помучаешься еще немного с моими родителями, поскольку к твоим мы его возить не можем.

Джан стрельнула в меня взглядом, и я тут же пожалел о своих словах.

– Извини.

– Ну что ж, сейчас увидим, что на сей раз придумал твой папа, – усмехнулась она, сворачивая на подъездную дорожку к дому моих родителей.

Итан в гостиной смотрел мультсериал «Гриффины». Я вошел, включил свет и окликнул маму.

– Зачем ты позволяешь ему смотреть такое?

– А что особенного? Это же мультфильм, – отозвалась она из кухни.

– Давай собирай свои вещи, – сказал я сыну и пошел к маме. Поцеловал ее в щеку. Она стояла у раковины, спиной ко мне. – Ты говоришь – мультфильм, а там в одном месте показан секс, а в другом – стрельба.

– Ладно тебе, – улыбнулась мама. – Никто не воспринимает эти сцены серьезно. Ты постепенно превращаешься в своего отца. И сейчас вот весь какой-то взвинченный.

Шаркая, в кухню вошел Итан. Насчет еды не спросил – значит, мама его уже накормила. Через несколько секунд появилась Джан, и, присев перед сыном на корточки, заглянула в его рюкзачок.

– Привет, малыш. Ты ничего не забыл?

– Нет.

– А где трансформер?

Итан задумался и ринулся назад в гостиную.

– Он на диване.

– Так что там папа придумал? – спросил я.

– Сходи к нему в гараж, он сам тебе покажет. – Мама повернулась к Джан. – Ну, как у вас сегодня прошел день? Все нормально?

Широкая двойная дверь гаража была открыта. В глубине стоял отцовский синий форд «корона-виктория», один из последних крупных седанов, собранных в Детройте. Мамин «таурус», купленный пятнадцать лет назад, находился во дворе. В обеих машинах были детские сиденья для Итана.

Отец возился за верстаком. Он был выше меня ростом, если бы выпрямился. Но такое случалось редко. Отец был сутулый, потому что большую часть жизни провел в согнутом состоянии – что-то изучал, ремонтировал, искал нужный инструмент. А вот шевелюра у него сохранилась почти полностью, хотя седеть он начал чуть ли не в сорок лет. Отец поднял голову.

– Привет!

– Привет! Мама сказала, что у тебя есть кое-что.

– Пусть бы лучше занималась своими делами.

– Так что это?

Он махнул рукой и открыл правую переднюю дверцу автомобиля. Это были белые картонки, какие вкладывают в упаковки с новыми рубашками. Отец их сохранил. Он протянул мне небольшую стопку.

– Посмотри.

На каждой толстым черным маркером заглавными буквами было что-то написано. Они походили на суфлерские карточки на телевидении. «У вас что, сломан указатель поворота?» «Перестаньте наезжать мне на зад!» «Выключите фары!» «Будете гнать, свернете себе шею!» «Перестаньте болтать по телефону!»

– «Перестаньте наезжать мне на зад!» я написал покрупнее, – пояснил отец, – чтобы им было получше видно. Сколько раз, видя за рулем болвана, мне хотелось сказать все, что я о нем думаю. А теперь вот достаточно выбрать нужную карточку.

– Но вначале я бы тебе посоветовал установить в машине пуленепробиваемые стекла, – произнес я.

– Что?

– Иначе тебя могут пристрелить.

– Чепуха!

– Ладно, а если тебе на дороге кто-нибудь покажет такую карточку?

Он задумался.

– Зачем? Ведь я хороший водитель.

– Но ведь всякое бывает.

– Я бы, наверное, столкнул этого сукина сына с дороги в канаву.

– Вот именно. – Я порвал картонки одну за другой и бросил в металлическую урну.

Отец вздохнул. Во двор вышла Джан с Итаном и направилась к машине. Джан начала усаживать сына на сиденье.

– Счастливо оставаться, папа, – сказал я.

– А что, эта тюрьма, которую собираются у нас построить, поможет городу? – вдруг спросил он.

– Не больше, чем захоронение в городском парке радиоактивных отходов, – ответил я.

По пути к дому никто из нас не проронил ни слова. Джан сосредоточенно вела автомобиль, плотно сжав губы. После ужина она ушла наверх укладывать Итана, хотя обычно мы это делали вместе. Я подошел позже, но в комнату сына входить не стал, остановился в коридоре.

– Знаешь, что я люблю тебя больше всего на свете? – послышался ее голос.

– Да, – еле слышно отозвался Итан.

– Ты это всегда помни, – прошептала Джан. – И не верь никому, кто станет говорить, что я тебя не любила. Понял?

– Ага.

– А теперь спи.

– Я хочу пить.

– Не канючь. Спи.

Я скользнул в нашу спальню, прежде чем вышла Джан.

Глава третья

– Хочешь посмотреть? – спросила Саманта Генри, репортер отдела новостей, чей стол располагался рядом с моим.

Я развернулся в кресле и взглянул на экран ее компьютера.

– Это прислали ребята из Индии относительно совещания комитета по планированию жилищного строительства, где представителя фирмы-застройщика упрекнули, что спальни в квартирах у них будут очень маленькие. Прочитай вот этот абзац.

– Член совета мистер Ричард Хеммингз выразил недовольство, что помещения для спален не удовлетворяют «условиям манипуляций с кошкой», согласно которым «… спальня должна быть такой, чтобы вы, встав в центре и схватив кошку за хвост, начали поворачиваться с вытянутой рукой, а голова кошки не должна при этом коснуться ни одной из стен».

Я улыбнулся.

– Спрошу у отца, действительно ли существует подобная строительная норма.

– И вот эта муть приходит от них каждый день, – заметила Саманта. – Идиоты! А сколько грамматических ошибок! Ужас.

– Да, – согласился я.

– А им там наверху все равно?

Я переместился от ее монитора к своему, а она продолжила:

– В редакции творится что-то несусветное. Представляешь, я недавно попросила у секретарши новую ручку, а она потребовала, чтобы я предъявила ей использованную. Работаю здесь пятнадцать лет, и, клянусь, такого никогда было. А в туалете теперь редко когда есть бумага.

– Я слышал, Расселлы ищут кому бы продать газету. Если кто-нибудь предложит нормальную цену, то они с легкостью от нее избавятся.

Саманта охнула.

– Ты серьезно? Неужели сейчас, в такое время, на нас найдется покупатель?

– Ну это всего лишь слухи.

– Как они могут думать о продаже газеты? Ведь она переходила у них из поколения в поколение.

– Да, однако нынешнее поколение не то, что прежние. Разве это журналисты?

– Но Мэдлин работала репортером, – напомнила Саманта, имея в виду нашу теперешнюю хозяйку.

– Вот именно, работала, – усмехнулся я.

В стране закрывались газеты чуть ли не ежемесячно. Надо ли говорить, насколько напряжены были наши сотрудники. Саманта в особенности. Она жила с восьмилетней дочерью Джиллиан. С мужем рассталась давно и ни разу не получила от него ни цента. Он тоже работал в «Стандард», а потом вдруг уволился и смотался куда-то в Дубай. Оттуда, конечно, черта с два получишь алименты.

Наши столы тогда рядом не стояли, но мы довольно часто встречались. В кафетерии, в баре после работы. Обсуждали репортерские дела, ругали редакторов, которые задерживали или сокращали материалы. Я знал, что ей одной с ребенком трудно, и хотел помочь.

Мне нравилась Саманта. Симпатичная, веселая, умная. Мне нравилась ее дочь Джиллиан. Постепенно мы сблизились, и я начал оставаться у нее на ночь. Я не считал себя просто любовником. Мне хотелось быть ее рыцарем, дарить счастье. И тяжело переживал, когда Саманта резко оборвала отношения.

– Хватит, не могу, – сказала она. – Слишком у нас все быстро получилось. Ты хороший парень, но…

Я затосковал, и это продолжалось до тех пор, пока мне не встретилась Джан. Минули годы, мы с Самантой забыли о старом. Стали просто коллегами. Замуж она так и не вышла, по-прежнему вела трудную жизнь матери-одиночки. В конце недели с нетерпением ждала чек с жалованьем, с трудом дотягивала до следующего и с ужасом думала, что будет, если ее уволят. Теперь руководство газеты не могло себе позволить, чтобы каждый репортер занимался какой-то отдельной темой. Так что Саманта пробавлялась чем придется и рабочий день у нее был безразмерный. Присматривать за дочерью стало труднее.

Да что там Саманта, я сам в последнее время несколько раз обсуждал с Джан, что произойдет, если потеряю работу. Ведь пособие по безработице выплачивают всего полгода. Несколько недель назад мы с Джан застраховали свои жизни, так что, если газету закроют, выход есть. Я брошусь под поезд, а она получит триста тысяч долларов страховки.

– Дэвид, можно тебя на пару минут?

Я развернулся. У стола стоял Брайан Доннелли, редактор отдела местных новостей.

– Что?

Он кивнул в сторону своего кабинета, и я последовал за ним. Двадцатишестилетний Брайан являлся представителем нового поколения в газете. Смекалистый парень, но не как журналист, а как менеджер. Его излюбленными выражениями были: «изучение и расширение рынка сбыта», «современные тенденции», «подача и освещение материала», «взаимовыгодная координация», «дух времени».

– Что у тебя есть о строительстве тюрьмы? – спросил он, усаживаясь за стол.

– Компания Элмонта Себастьяна оплатила Ривзу отпуск в Италии «все включено» после увеселительной поездки в Англию за казенный счет, – произнес я. – Думаю, нет оснований сомневаться, как он станет голосовать по данному вопросу в совете.

– Но голосования не было. А если он воздержится или будет против, тогда как?

– Что ты говоришь, Брайан? Если коп взял деньги у бандитов, чтобы смотреть в нужный момент в другую сторону, то разве может он нарушить уговор?

– Да, но сейчас речь не об ограблении банка, – заметил Брайан.

– Я просто хочу подчеркнуть суть.

Он пожал плечами.

– А ты уверен на сто процентов, что Ривз не оплатил счет в отеле сам? А может, потом возместил расходы Элмонту Себастьяну? Как он отреагировал на твои слова?

– Обозвал меня куском дерьма.

– Прежде чем печатать твой материал, мы должны дать Ривзу возможность объясниться. Иначе нам не миновать судебного иска.

– Притормозить мой материал тебе поручила миссис Плимптон? – спросил я.

Нашу газету сейчас возглавляла тридцатидевятилетняя Мэдлин Плимптон, урожденная Расселл, вдова Джеффри Плимптона, известного в Промис-Фоллз риелтора, который умер два года назад в возрасте тридцати восьми лет от сердечно-сосудистой недостаточности. Брайан был сыном ее младшей сестры Маргарет, которая была намного моложе и не имела к газетному делу никакого отношения. Как, впрочем, и ее сын. Так что его в принципе не следовало бы винить, что он не понимает важности момента, когда припираешь к стенке такого проныру как Ривз. Но Мэдлин, когда еще носила фамилию Расселл, работала репортером отдела общих новостей в одно время со мной. Это было более десяти лет назад. Не долго работала, конечно, но все же достаточно, чтобы разбираться, что к чему. Затем она стала редактором отдела развлечений, а вскоре после этого заместителем главного редактора и главным редактором. А когда четыре года назад ее отец, Арнетт Расселл, ушел от дел, возглавила газету.

Брайан молчал, и я спросил:

– Может, мне поговорить с ней?

Он вскинул руки.

– Не надо.

– Почему? Я расскажу ей об этом деле лучше, чем это сделал ты.

– Дэвид, послушай, нам сейчас не до спасения мира. Важно, чтобы газета оставалась на плаву. Если она пойдет ко дну, то негде станет печатать твои статьи, даже очень важные и интересные. Мы не можем позволить сейчас помещать в газете материалы, которые могут быть легко опровергнуты.

– Думаю, это будет не так легко.

Брайан вздохнул.

– Дэвид, как ты смотришь на то, чтобы перейти в другой отдел? Это будет перемещение по горизонтали, ты ничего не потеряешь.

– Почему Мэдлин так взволновала история со строительством тюрьмы? Купилась на обещание новых рабочих мест, а значит, на увеличение числа подписчиков?

– Видимо.

– Но тут есть что-то еще, верно?

Брайан надолго замолчал, а затем проговорил:

– Дэвид, предупреждаю, это строго между нами. Строительство тюрьмы поможет нашей газете выбраться из долгов и начать новую жизнь.

– Как?

– Очень просто. Владельцы газеты намерены продать компании Себастьяна землю под строительство тюрьмы.

Почему мне не пришло это в голову раньше? Семейство Расселл владело двадцатью акрами в южной части Промис-Фоллз. Многие годы шли разговоры, что там будут строить новое здание газеты, но лет пять назад они прекратились, когда доходы издания резко упали.

– Ни фига себе!

– Но ты этого от меня не слышал, – снова предупредил Брайан. – Теперь тебе понятно, почему сейчас не следует ворошить данную тему? Конечно, если ты раскопаешь какие-нибудь действительно крепкие, железобетонные факты, то ей придется пропустить твой материал. Потому что телевизионщики все равно все пронюхают, и газеты в Олбани – тоже. В общем, Дэвид, постарайся не глупить.

Я встал, обвел взглядом кабинет, словно что-то прикидывая, и произнес:

– Мне кажется, Брайан, это помещение не удовлетворяет «условиям манипуляций с кошкой».

Я остывал, сидя за своим столом, наверное, полчаса. Саманта уже пять раз спросила, что за разговор у нас был с Брайаном, но я отмахивался. Говорить мешала злость. Несмотря на предупреждение Брайана, мне хотелось немедленно отправиться к Мэдлин и выяснить, действительно ли она ради спасения газеты готова отказаться от всех наших принципов и стоит ли такая газеты спасения.

А может, так и должно быть? Газете не обязательно быть хорошей. Дерьмовые тоже существуют, их повсюду пруд пруди. Я в такой работал в Пенсильвании, пока не вернулся в родной город совершенно измочаленный. И никогда не думал, что придет время и «Стандард» превратиться в паршивую газетенку. Ладно, если уволят отсюда, попробую устроиться тюремным надзирателем. Может, возьмут?

Я снял трубку, нажал кнопку быстрой связи с офисом, где работала Джан. Ее состояние в последнее время меня волновало все сильнее. Ответила Лианн Ковальски. У нее был весьма подходящий голос для продавца кондиционеров. Ледяной.

– Привет, Лианн, – сказал я, – это Дэвид. Позови, пожалуйста, Джан.

– Подожди.

Через несколько секунд трубку взяла жена.

– Привет.

– Лианн сегодня кажется особенно веселой.

– Ой, не говори.

– Как ты смотришь, если Итан побудет у моих родителей подольше, а мы с тобой пойдем куда-нибудь вечером? А потом посмотрим какой-нибудь фильм. Например «Жар тела». – Это был ее любимый фильм. И мой тоже.

– Не возражаю.

– Не слышу восторга в твоем голосе.

– Отчего же? – проговорила она с наигранной веселостью. – И где ты предлагаешь поужинать?

– Может, в «Стейк-хаусе Престона»? Или «У Кловера»? Там подороже, но пока еще мы можем себе это позволить.

– А как насчет «Джины»?

Это был наш любимый итальянский ресторан.

– Замечательно. Если мы приедем туда к шести, то, очевидно, не надо бронировать столик, но я проверю, чтобы все было наверняка.

– Хорошо.

– Я заеду к тебе после работы, а твою машину заберем позднее.

– А если я выпью лишнего, что тогда?

Это уже было похоже на прежнюю Джан.

– Тогда утром на работу отвезу тебя я.

Я решил пройти к автостоянке через типографию – так путь был короче – и увидел там Мэдлин Плимптон.

Типография, по сути, душа газеты, как машинное отделение – душа линкора. И если «Стандард» перестанет существовать, то эти огромные машины, двигающие газетную бумагу со скоростью семнадцать метров в секунду и печатающие шестьдесят тысяч экземпляров в час, уберут отсюда в последнюю очередь.

Мэдлин стояла наверху на эстакаде, проходящей по обе стороны печатной машины, на вход которой поступал бесконечный лист газетной бумаги, а на выходе появлялась уже сброшюрованная газета. Там сейчас шел текущий ремонт, и печатник в рабочем комбинезоне что-то показывал Мэдлин.

Мне очень хотелось поговорить с ней, но подниматься на эстакаду я не решался. У печатников были свои принципы. Один из них – категорический запрет сотрудникам газеты подниматься на эстакаду без их позволения, которое давалось редко и в самых крайних случаях. Если кто-нибудь, особенно из администрации, вдруг там появлялся, печатную машину останавливали и не запускали, пока нарушитель не покидал их территорию.

Но для Мэдлин Плимптон они делали исключение. Во-первых, она являлась хозяйкой газеты, а во-вторых, к ней относились с большой симпатией. Мэдлин запросто общалась с любым, даже самым незначительным, сотрудником газеты, знала всех по именам и фамилиям и кто какую должность занимает.

На Мэдлин был ее обычный наряд: темно-синяя юбка до колен и в тон ей жакет. Все это подчеркивало красоту ее белокурых волос, хотя мне казалось, что в душе она предпочла бы надеть облегающие джинсы и ковбойку, какие носила в свою репортерскую пору. Сейчас она была бы в них так же хороша, как и тогда. Даже смерть мужа на ее внешности совсем не отразилась.

Мэдлин посмотрела вниз и увидела меня.

– Привет, Дэвид!

Обычно в помещении стоит оглушительный грохот, но сейчас машина стояла и слышимость была хорошая.

– Привет, Мэдлин! – Мы были знакомы много лет и когда-то работали вместе, поэтому звали друг друга по имени. – Можно тебя на минутку?

Она кивнула, сказала что-то печатнику и спустилась вниз. О том, чтобы предложить подняться к ней, не могло быть и речи.

– Как поступить с материалом по Ривзу?

– С каким материалом?

Я усмехнулся.

– Ты прекрасно знаешь с каким. Отчего тебе вдруг так понравилась идея построить у нас тюрьму? Собралась продать под нее землю? – Я подводил Брайана. Ну и ладно. – Но надо подумать о последствиях, Мэдлин. Читатели сообразят, что проблемы города и страны нас больше не волнуют, мы превратились в обычный информационный бюллетень. Да, мы по-прежнему станем писать об автомобильных катастрофах и пожарах третьей степени, будем делать ежегодные выпуски, посвященные Хеллоуину, давать под Новый год интервью с местными знаменитостями, но это уже будет не газета. Понимаешь, не газета.

Мэдлин посмотрела на меня с грустной улыбкой.

– А твои-то как дела, Дэвид? Как Джан?

У нее была такая манера. Ты завелся, высказал ей черт-те что, а она в ответ спросит тебя о погоде.

– Мэдлин, прошу тебя, позволь мне выполнять свою работу.

Улыбка на ее лице исчезла.

– Что с тобой, Дэвид?

– А я спрашиваю, что с тобой. Помнишь, как мы вместе делали репортаж о захвате заложников? Когда один идиот держал под прицелом свою жену и ребенка, пока власти не выполнят его требования?

Мэдлин промолчала, но я знал, что она это помнит.

– Мы находились между полицией и домом, видели, как копы штурмовали квартиру и выбили из того типа дурь. Правда, потом оказалось, что его ружье не было заряжено…

Ее взгляд смягчился.

– Я все помню. – Она помолчала. – И по тем временам скучаю.

– Я тоже.

– Но мне страшно потерять газету, – продолжила Мэдлин. – Ты ложишься вечером спать, переживая, пойдет ли в печать твой материал, а я переживаю, будет ли существовать газета. Надеюсь, ты понимаешь, что это не одно и то же.

Возразить мне было нечем.

* * *

Без двадцати минут шесть я поставил машину на стоянке фирмы кондиционеров и, выходя, окликнул Лианн Ковальски. Кажется, она кого-то ждала.

– Как дела, Лианн?

– Какие могут быть дела, если этот скотина Лайал до сих пор не приехал?

Лианн, сколько я ее знал, пребывала в двух состояниях: просто раздраженном и очень раздраженном. Высокая, худая, узкобедрая, плоскогрудая. Одним словом, тощая стерва. Короткие, чуть с проседью черные волосы, длинная челка, которую нужно постоянно убирать со лба.

– А где твой автомобиль? – поинтересовался я.

Обычно ее старый синий «форд-эксплорер» стоял рядом с «фольксвагеном» Джан.

– Лайал отдал свою развалюху в ремонт и взял мою. И вот теперь жди его. Он должен быть здесь уже полчаса назад.

Я понимающе кивнул и вошел в офис. Джан уже выключила компьютер и повесила сумочку на плечо.

– Лианн, как всегда, в своем репертуаре, – произнес я.

Она улыбнулась.

А за окном в это время разыгрывалась такая сцена. Машина Лианн заехала на стоянку. За ветровым стеклом можно было разглядеть круглую физиономию Лайала и даже сжимающие руль толстые, похожие на сосиски пальцы. Сзади на сиденье застыл крупный пес. Я ожидал, что Лианн сядет рядом, но она распахнула дверцу водителя и разразилась криком. Слова различить было нельзя, да нам это и не было особенно интересно. Просто не хотелось появляться в такой момент.

Лайал, почти совсем лысый, грузный, в майке-безрукавке, послушно вылез и, почти крадучись обойдя машину, молча скользнул на сиденье.

– Ему не позавидуешь, – заметил я.

– Не знаю, почему она с ним живет, – отозвалась Джан. – Пилит его постоянно. Неужели действительно любит этого лузера?

Лианн села за руль, муж опустил голову.

– Рада снова видеть чету Харвуд, – с улыбкой проговорила Джина, провожая нас к столику. Из двадцати столиков в этот час были заняты только три.

Это была полная женщина лет шестидесяти. Ее ресторан славился в городе и за его пределами своей великолепной кухней. Подали минестроне, овощной суп по-милански.

– Ты сказал своим родителям, когда мы приедем за Итаном? – спросила Джан.

– В половине девятого, может, чуть позже.

Она потянулась левой рукой за солью – в правой у нее была ложка, – рукав скользнул наверх, открыв забинтованное запястье, и задумчиво проговорила:

– Ему у них действительно хорошо.

Это прозвучало как уступка, если вспомнить ее слова о моих родителях, произнесенные совсем недавно.

– Да, – кивнул я.

– Твоя мама энергичная женщина, – продолжила Джан. – И выглядит моложе своего возраста.

– Да и отец еще хоть куда.

– Вот и чудесно. – Джан помолчала. – Так что если со мной… что-то случится, ну или с тобой, они помогут.

– Что такое с нами может случиться, Джан? А почему у тебя забинтована рука?

Она поспешно одернула рукав, оставив ложку в тарелке.

– Ничего. Просто порезалась.

– Дай посмотреть.

Я потянулся через стол, схватил ее руку и приподнял рукав. Запястье было плотно перебинтовано.

– Что это, Джан?

– Отпусти меня! – выкрикнула она, высвобождая руку.

Люди за соседними столиками посмотрели в нашу сторону. Джина, стоящая у входа в зал, тоже.

– Успокойся, – тихо произнес я. – И объясни, что случилось.

– Ничего не случилось. Я резала овощи, и нож нечаянно соскользнул. Вот и все.

– Когда нарезаешь овощи, можно порезать палец, но как нож мог соскользнуть так высоко, к запястью?

– Клянусь, все было именно так. – Джан смутилась.

– Дело в том, что в последнее время я… я сильно о тебе беспокоюсь.

– А чего беспокоиться? – пожала плечами она, доедая суп. – Все в порядке.

– Потому что… люблю тебя.

Мы перешли ко второму блюду. Джан дважды пыталась заговорить и замолкала. Наконец решилась:

– Понимаешь, иногда мне кажется, что вам с Итаном без меня было бы лучше.

– Что за чушь ты несешь?

Она не ответила.

– Джан, скажи честно, почему в последнее время тебе лезут в голову такие мысли?

– Не знаю, – ответила она, сосредоточенно глядя в тарелку.

Бывают в жизни моменты, когда чувствуешь, что земля проваливается у тебя под ногами. Например, когда кто-то из близких неожиданно оказывается в больнице, или когда тебя вызывает босс и сообщает об увольнении, или когда ты в кабинете врача, а он смотрит твою карту, качает головой и предлагает сесть.

Мне показалось, что наступил именно такой момент. С моей женой что-то случилось. Она больна. Видимо, произошел какой-то сбой в организме.

– Неужели ты думаешь о самоубийстве?

Она едва заметно кивнула.

– И как давно это у тебя?

– Около недели. И я не знаю, почему мне лезут в голову подобные мысли и как от них избавиться. Я вдруг почувствовала себя обузой, якорем, который тащит тебя на дно.