Текст книги "Китайцы. Моя страна и мой народ"

Автор книги: Линь Юйтан

Путешествующих по Китаю, особенно тех, кто побывал в редко посещаемой глубинке, одинаково поражает как низкий жизненный уровень трудового народа, так и радостное восприятие этими людьми своей жизни и полная удовлетворенность ею, несмотря на плохие условия. Даже в голодающих провинциях, например в Шэньси, эта всеобщая удовлетворенность очевидна. Исключения крайне редки. Крестьяне провинции Шэньси, возможно, и ныне способны улыбаться.

Существующее ныне представление о так называемых страданиях китайцев – в немалой степени результат извращенных европейских стандартов. Согласно им, если дома не отапливаются и в них нет радиоприемника, человек не может быть счастливым. Если эти стандарты верны, то до 1850 г. нигде в мире не было счастливой жизни, а счастливых людей в Америке должно было быть больше, чем в уютной Баварии, где очень мало специально регулируемых вращающихся и складывающихся парикмахерских кресел и того меньше кнопок и выключателей. В китайской деревне выключателей и кнопок еще меньше, хотя в передовом Шанхае старомодные парикмахерские кресла – настоящие кресла, которые все еще можно увидеть на Кингзуэй в Лондоне или на Монмартре в Париже, – исчезли полностью. Что до меня, то я склоняюсь к мысли, что человека, который сидит на настоящем стуле и спит на настоящей кровати (а не на диване), можно назвать счастливым. Следует считать ложными стандарты, согласно которым степень цивилизованности определяется числом автоматических кнопок, которые человек нажимает в течение суток. И если такое качество китайцев, как удовлетворенность своей жизнью, представляется чем-то загадочным, то это результат извращенных западных стандартов.

И действительно, если китаец и человек с Запада живут в одинаковых условиях и принадлежат к одной и той же прослойке общества, первый будет больше доволен своей жизнью, чем второй. Этот дух радости бытия, удовлетворенности жизнью свойствен как образованным, так и неграмотным китайцам – настолько сильно влияние национальной традиции. Вот, например, веселый и болтливый пекинский рикша. Всю дорогу он балагурит, шутит и готов посмеяться над незадачливым собратом по ремеслу. То же можно сказать и о задыхающихся, потных кули, которые поднимают вас на вершину горы Кулин в особых паланкинах. И о бурлаках, которые волокут вашу лодку через сычуаньские речные пороги. Их скудный заработок позволяет им дважды в день обильно поесть, правда, еда их самая простая. Однако, согласно китайской теории об удовлетворенности человека жизнью, возможность без особых забот дважды в день поесть вволю – это большое счастье, а один китайский ученый сказал: «Наполненный, сытый желудок – великое дело, что сверх этого – роскошь».

«Удовлетворенность» подобна таким словам, как «доброта» и «миролюбие», которые пишут на красной бумаге и на Новый год вывешивают на воротах дома. «Удовлетворенность» – это часть понятий «умеренность», «житейская мудрость», выраженных в словах: «Когда приходит удача, не растрачивай ее всю». Это близко к совету одного ученого династии Мин: «Выбирай счастье весом поменьше». Среди высказываний Лао-цзы есть и такой афоризм: «Тот, кто всем доволен, избежит немилости». Вот вариант того же афоризма: «Тот, кто всем доволен, живет счастливо». В литературе эта удовлетворенность обычно находит выражение в воспевании сельской жизни, жизни без забот; этим чувством пронизаны и стихи, и частные письма. Из собрания писем ученых эпохи Мин я наугад выбрал письмо Лу Шэня другу:

Этой ночью будет полная луна. Как насчет того, чтобы нанять расписную джонку для увеселительных прогулок и несколько музыкантов?.. Можешь ли ты провести ночь со мной этой ранней осенью? У меня будет готова одежда отшельника, и, когда примут мою отставку, я стану беззаботным старцем, живущим в горах.

Если этот китайский ученый настроен таким образом, он будет счастлив и в жалкой лачуге.

Человеческое счастье весьма хрупко, потому что божества явно относятся к человеку очень ревниво. И счастья трудно достичь. Тем не менее после всего сказанного о культуре и прогрессе первостепенной задачей мудрецов всего человечества остается решение проблемы счастья. Китайцы с их здравым смыслом прилагают огромные усилия в поисках счастья и как сугубые утилитаристы больше интересуются в жизни счастьем, чем прогрессом.

Супруга Бертрана Рассела как-то мудро заметила: «Право быть счастливым – это забытое право, которым никто на Западе не интересуется». Люди Запада озабочены второстепенными правами, например правом голоса, правом принятия цивильного листа королевской семьи, правом объявления войны, правом на судебное разбирательство после ареста. Китайцам и в голову не приходит, что судебное разбирательство после ареста может быть правом, однако они в высшей степени старательно охраняют свое право на счастье, и ничто: ни угроза бедности, ни угроза бесчестья – не лишит их этого права. Люди Запада подходят к проблеме счастья действенно, активно, а китайцы, подобно Диогену, – пассивно, так что проблема счастья у них в конечном счете сводится к проблеме удовлетворения основных потребностей человека.

На самом деле мы и сами толком не знаем, чего же все-таки хотим. Вот почему история Диогена, который объявил миру, что он самый счастливый человек, поскольку ему ничего не надо, и который, увидев, как мальчик пьет воду пригоршнями, бросил ему свою чашку, всегда вызывает смех и некоторую зависть у современного человека. Современный человек постоянно озабочен множеством проблем, большинство которых связано с его личной жизнью. Он никак не избавится от чувства глубокой зависти к аскетизму Диогена и в то же время не готов пропустить хороший спектакль или кинофильм. Это и есть так называемая неугомонность современной души.

Китайцы не зашли так далеко, как Диоген, да они никогда и ни в чем не уйдут очень далеко. Их пассивный подход к достижению счастья обусловлен философией удовлетворенности. В отличие от Диогена, китайцы хотят только того, что может сделать их счастливыми, но они не станут проявлять настойчивость, если поймут, что не в их силах достичь этой цели. Китаец хочет иметь хотя бы пару чистых рубашек, ибо Диоген в качестве книжного персонажа, может, и источает некий духовный аромат, но Диоген в качестве коллеги или спутника жизни – совсем другое дело. Если китаец настолько беден, что может иметь только одну рубашку, то он не станет по этому поводу беспокоиться. В отличие от Диогена, он хочет посмотреть хороший спектакль и получить от него большое удовольствие. Но если обстоятельства помешают этому, он не будет сильно сожалеть. Он хочет, чтобы вокруг его дома возвышались высокие, старые деревья, но он так же будет радоваться и одному финиковому дереву во дворе. Он хочет иметь много детей и жену, которая сама бы готовила его любимые блюда; если же он богат, то может еще пригласить хорошего повара и хорошенькую молоденькую служанку в нарядных красных штанах, чтобы она воскуряла благовония, пока он читает или рисует. Он хочет иметь несколько хороших друзей и женщину, которая бы его понимала; лучше всего, чтобы это была его жена, но если это не так, сойдет и певичка. Если же он не родился «удачливым в любовных утехах», то и переживать по этому поводу не станет. Он хочет, чтобы его желудок был наполнен – в Китае рисовый отвар и квашеная репа стоят недорого; он хочет иметь кувшин доброго вина – он часто сам делает алкогольный напиток из риса или может за несколько монет выпить чарку в хорошей, старой винной лавочке. Ему хочется досуга, хочется беззаботности, праздности – в Китае это возможно, и он счастлив, как пташка, если

 
Встретил монаха во дворе, где растет бамбук,
И насладился еще одним днем в череде беззаботных дней жизни.
 

Он хочет иметь укромный домик где-нибудь в горах, если у него нет сада, который доставлял бы ему огромное наслаждение. И чтобы за домом с гор стекал ручеек, а близ дома простиралась бы долина, где днем он мог бы прогуливаться по берегу ручья и наблюдать, как бакланы ловят рыбу для рыбака. Но если ему не повезло и он вынужден жить в городе, то он не будет об этом сожалеть. Ведь можно купить птицу в клетке, развести цветы в горшках да и луной можно наслаждаться: она уж точно никуда не денется. Великий поэт Су Дунпо описал луну в искуснейшем эссе «Ночная прогулка в Чэнтяне»:

В двенадцатую ночь десятой луны шестого года Юань-фэн я разделся и собрался было лечь спать, как свет луны проник в мою комнату, и я встал с трепещущим от счастья сердцем. Я подумал, что нет никого, кто разделил бы со мной это счастье. И я направился к храму Чэнтянь, чтобы увидеть Хуайминя. Он тоже еще не ложился. Мы стали расхаживать по дворику. Дворик был похож на прозрачный пруд с тенями от ряски, на самом деле это были тени от бамбука и сосен, освещенных луной. Разве бывает ночь без луны? Разве не повсюду растут сосны и бамбук? Мало только беззаботных людей вроде нас с тобой.

Твердое решение наслаждаться тем, что уже имеешь, и избегать любых желаний достичь чего-то лучшего, ни в коем случае не сожалеть, если твои ожидания не сбудутся или если ты в чем-то потерпишь неудачу, – вот секрет такого свойства китайцев, как удовлетворенность жизнью.

Юмор – это психологическое состояние. А если говорить точнее, это определенная точка зрения, определенный взгляд на жизнь. Юмор расцветает всякий раз, когда развивающаяся нация благодаря избытку интеллекта способна беспощадно критиковать свои собственные идеалы. Ведь юмор – это интеллект, который сам себя бьет. В любой период истории, как только в один прекрасный день человечество начинает понимать свое бессилие и ничтожество, свою глупость и противоречивость, рождается юморист, подобный Чжуан-цзы в Китае, Омару Хайяму в Персии и Аристофану в Греции. Без Аристофана афиняне были бы духовно беднее, без Чжуан-цзы интеллектуальное наследие Китая было бы менее богатым.

С появлением Чжуан-цзы и его сочинений политики и разбойники Китая стали большими юмористами, поскольку они так или иначе прониклись учением Чжуан-цзы. Лао-цзы ехидно посмеивался еще до Чжуан-цзы. Он всю жизнь был отъявленным холостяком, иначе не смеялся бы с таким сарказмом. История не сохранила свидетельств, был ли он женат и остались ли у него потомки. Последние отзвуки смеха Лао-цзы подхватил Чжуан-цзы, который был моложе Старого Ребенка, и голос у него был громче, так что все последующие поколения слышали его смех. Мы до сих пор не упускаем случай посмеяться. Правда, порой мы понимаем, что заходим чересчур далеко и смеемся не всегда вовремя.

Полное невежество иностранцев в отношении Китая и китайцев выражается и в их вопросах: а у китайцев есть чувство юмора? Это так же поразительно, как если бы какой-нибудь араб из торгового каравана спросил, есть ли песок в Сахаре? Странно, что человек может так мало знать о нашей стране. Хотя бы теоретически китайцы должны же обладать чувством юмора, потому что юмор – порождение самой обыденной реальной жизни, а китайцы – отъявленные реалисты. Юмор – порождение здравого смысла, а его-то у китайцев в избытке. Юмор, особенно азиатский, есть следствие таких особенностей человека, как удовлетворенность жизнью и любовь к досугу, что в высшей степени характерно для китайцев. Юморист – это обычно пораженец, который получает удовольствие, рассказывая о своих собственных неудачах и трудностях, а китайцы частенько и являются здравомыслящими, хладнокровными пораженцами. Китайский юмор терпим к злу и пороку, зачастую их не осуждает, а посмеивается над ними. Китайцы всегда отличались умением терпимо относиться к злу. У любой терпимости есть положительная и отрицательная стороны. То же можно сказать и о терпимости китайцев. Если качества китайцев, о которых мы говорили выше: здравый смысл, терпимость, удовлетворенность и хитрость – действительно существуют, то в Китае не может не быть юмора.

Однако юмор китайцев больше проявляется в действиях и меньше в словах. Для различных видов юмора здесь имеются разные названия. Наиболее распространенное – хуацзи, которое, мне кажется, означает «пытаться острить», «пытаться рассмешить». Конфуцианские ученые, устав от слишком строгой классической традиции, иногда позволяли себе удовольствие под псевдонимами прибегать к такому виду юмора. Но юмор как таковой не имел собственного места в литературе, во всяком случае, его роль в литературе и ценность для нее открыто не признавали. Юмор изобилует в китайском романе, но классики никогда не считали роман литературой.

Первоклассный юмор есть в стихах «Ши цзина» («Книга песен»), в «Лунь юе» («Суждения и беседы»), в трактате «Хань Фэй-цзы»[34]34
  Трактат ученого Хань Фэй-цзы – писателя, философа и политика III в. до н.э. (Примеч. ред.).


[Закрыть]. Однако конфуцианский совершенномудрый муж-цзюньцзы[35]35
  Цзюньцзы («благородный/совершенномудрый муж») – конфуцианский эталон личности (Примеч. ред.).


[Закрыть], воспитанный в пуританском духе, просто не позволит себе увидеть что-то смешное в трактате Конфуция, не почувствует удивительную и нежную любовную лирику «Ши цзина», давая стихам фантастическую интерпретацию, подобную трактовке «Песни Песен» христианскими теологами. Произведениям Тао Юаньмина (IV-V вв.), написанным с прекрасным чувством юмора, свойственны спокойная неторопливость изложения и утонченное наслаждение собственным смирением. Лучшим примером этого служит его стихотворение о непутевых сыновьях:

 
Уже сединою виски у меня покрылись,
И мышцы и кожа свою утратили свежесть,
Хотя в моем доме и пять сыновей вырастает,
Но им не присуща любовь к бумаге и кисти.
Шу, старшему сыну, исполнилось дважды восемь,
По лености вряд ли соперник ему найдется.
В пятнадцать Сюаня Конфуций «стремился к книге»,
Сюань же, напротив, не терпит искусства слова.
Дуаню и Юну – они близнецы – тринадцать,
Недолго обоим шестерку спутать с семеркой.
А младший мой, Тун-цзы, которому скоро девять,
Тот только и знает, что груши рвать да каштаны.
Коль Небо судьбою меня одарило этой,
Осталось прибегнуть к тому, что содержит чарка.
(Перевод Л. З. Эйдлина)
 

Говоря о юморе, упомянем поэтов VIII в. Ду Фу и Ли Бо. Стихи Ду Фу часто вызывают у читателя горькую улыбку, а стихи Ли Бо нравятся нам романтической беззаботностью, но мы не называем это юмором. Безумный трепет перед конфуцианством, которое играло роль государственной религии, ограничивал свободное выражение идей и делал невозможным изложение непривычных взглядов и идей, а юмор питается только новым и оригинальным. Понятно, что шедшая вразрез с традицией юмористическая литература рождалась с трудом. Если бы кто-нибудь захотел составить сборник китайского юмора, то примеры его мог бы найти в народных песнях, юаньской драме и романах эпохи Мин, т.е. в произведениях, которые выходят за рамки классической литературы, или в записках и письмах ученых (в особенности эпох Сун и Мин), в которых они могли немного ослабить самоцензуру.

И все же у китайцев есть особый юмор; во всяком случае, они любят хорошую шутку. Это довольно мрачный юмор, и он основан на том, что китайцы смотрят на жизнь как на фарс. Несмотря на чрезвычайно серьезный стиль всего того, что пишется на политические темы, – эти писания редко украшены блестками юмора, – китайцы часто поражают иностранцев своим легкомысленным, несерьезным отношением к важным реформам, к различным общественным движениям и организациям, таким, например, как аграрная реформа Гоминьдана, доктрина «трех народных принципов», Движение за новую жизнь, Комитет по запрету опиума. Один американский профессор, недавно приехавший в Шанхай, где читал лекции в китайских колледжах, был изумлен реакцией студенческой аудитории, которая взорвалась от смеха, когда он всерьез заговорил о Движении за новую жизнь как о важной реформе. Если бы он всерьез говорил о Комитете по запрету опиума, смеялись бы еще громче.

Как я уже отмечал, юмор – это точка зрения, определенный взгляд на жизнь. Мы более или менее знакомы с этим восприятием жизни. Жизнь – это фарс, а мы, люди, всего лишь марионетки. Человек, который слишком серьезно относится к жизни, который, например, излишне строго следует правилам поведения в читальном зале, который ногой не ступит на газон только потому, что по нему запрещено ходить, выглядит дурачком и обычно служит объектом насмешек сослуживцев. Поскольку смех бывает заразителен, то очень скоро этот человек тоже становится шутником, юмористом.

Такого рода юмор на грани фарса в итоге и привел к тому, что китайцы ни к чему не могут относиться серьезно, будь то самое серьезное движение за политические реформы или похороны собаки. Для китайских похорон характерен элемент фарса. На помпезной похоронной процессии, обычной для высших и средних слоев общества современного Китая, сопровождаемой духовым оркестром, который играет марш «Вперед, воины Христовы»[36]36
  Англиканский церковный гимн «Вперед, воины Христовы» написан в XIX в. на тему из Нового Завета (Примеч. ред.).


[Закрыть], часто можно видеть уличных мальчишек с неумытыми физиономиями, разодетых в шитые золотом разноцветные халаты. Все это европейцы часто приводят как доказательство отсутствия у китайцев чувства юмора. Однако похоронный обряд китайцев как раз и представляет собой истинный символ китайского юмора. Только европейцы могут так серьезно относиться к похоронам, стремясь обставить их как можно торжественнее. Торжественность во время похорон китайскому менталитету чужда. Ошибка европейцев состоит в том, что они a priori считали похороны делом торжественным. Похороны, как и свадьба, должны быть шумными и дорогими, но не торжественными. Символ торжественности – широкие помпезные одежды, все же остальное – это фарс. Я до сих пор не могу сразу догадаться, похороны ли это или свадьба, пока не увижу гроб или свадебный паланкин.

Похоронная процессия, содержащая элементы фарса, это символ китайского юмора. Здесь требуется только внешняя форма и полностью игнорируется реальное содержание обряда. Тот, кто может уловить юмор в китайской похоронной церемонии, способен правильно интерпретировать политические программы Китая. Политические программы и официальные заявления – это тоже форма, придуманная чиновниками, специализирующимися на показушных, напыщенных разглагольствованиях, их можно сравнить со специальными магазинами, где выдают на прокат похоронные принадлежности, в том числе и траурные халаты. Ни один умный китаец не будет относиться к этому серьезно. Если бы иностранные журналисты сосредоточили внимание на траурных халатах, то, скорее всего, они уловили бы подлинную символику похорон и тогда отказались бы от мысли, что китайцы – уникальная нация, понять которую невозможно.

Такое юмористическое восприятие жизни и отношение к форме и содержанию проявляется и во многих других областях. Несколько лет назад по требованию ЦК Гоминьдана Национальное правительство издало указ, запрещающий своим подведомственным учреждениям открывать офисы на территории иностранных концессий. Если бы указ был реализован, это причинило бы большие неудобства министрам, у которых есть дома в Шанхае, и тогда многие потеряли бы работу. Нанкинские министры не стали выражать открытый протест правительству и не просили аннулировать этот указ, учитывая его неосуществимость и связанные с ним неудобства. Нет ни одного чиновника-профессионала, который бы додумался составить документ, формально противоречивший указаниям Центра, так как это означало бы, что китайские официальные лица хотят жить на территории иностранных концессий, а это непатриотично. В конце концов, у чиновников созрела гораздо более плодотворная мысль. Они поменяли таблички с названиями шанхайских офисов на табличку с надписью «Управление по делам торговли». Стоимость одной таблички составляла, возможно, 20 юаней. В результате никто не потерял работу и никто не потерял лицо. Такой детский трюк удовлетворил не только нанкинских министров, но и само Национальное правительство, издавшее этот указ. Нанкинские министры и в самом деле большие юмористы. Как и наши бандиты. Как и наши военачальники. Что касается юмора гражданских войн в Китае, то об этом речь шла выше.

Для контраста можно привести историю с миссионерскими школами в Китае, показывающую, насколько недостает юмора иностранцам. Несколько лет назад миссии были напуганы требованием властей, которые настаивали на их регистрации. От миссионерских школ также потребовали исключить из программы предметы, связанные с религией, а также вывесить в актовом зале портрет Сунь Ятсена, чтобы каждый понедельник проводить у портрета митинг в память об Отце Государства. Китайские власти не могли понять, почему нельзя выполнить такие простые требования. А миссионеры не могли принять некоторые из этих требований. Дело зашло в тупик, кое-кто начал подумывать о закрытии школ. А в одном случае все уже пошло на лад, однако помешала глупая честность одного заморского директора, который отказывался исключить из школьной программы пункт, гласивший, что изучение религиозных заповедей есть одна из целей школы. Более того, этот директор желал открыто и честно сказать, что изучение религиозных заповедей – на самом деле главная цель миссии. В результате школа до сих пор не зарегистрирована. Директор так и не сориентировался в обстановке. А всего-то и нужно было последовать примеру нанкинских министров – выполнить все указания официальных лиц, вывесить портрет Сунь Ятсена, а в остальном действовать à la chinoise, т.е. по-прежнему. Однако я не могу отделаться от мысли, что школа, следующая правилам глупой честности, это именно такая школа, какой она призвана быть.

Вот это и есть отношение китайцев к жизни как к фарсу. В китайском языке есть множество сравнений человеческой жизни с театром. Когда китайский чиновник принимает или оставляет свой пост, он говорит «взошел на сцену» или «сошел со сцены». Если кто-то предложит несколько завышенный план, то про него скажут, что он «поет оперную арию». Мы и в самом деле смотрим на жизнь как на подмостки. Пьесы, которые мы любим, это комедии высшего класса, и неважно, проект ли это новой конституции, закон о гражданских правах, Комитет по запрету опиума или закрытие собрания. Мы всегда получаем удовольствие от всего этого, но мне хотелось бы, чтобы наш народ хоть иногда становился серьезнее. Наш юмор, помимо прочего, разрушает Китай. Не слишком ли много у нас звонкого смеха?! Ведь это все тот же смех с хитрецой, убивающий любые порывы энтузиастов и идеалистов.