Текст книги "Китайцы. Моя страна и мой народ"

Автор книги: Линь Юйтан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

Глава 7
ЛИТЕРАТУРНАЯ ЖИЗНЬ

Отличительные особенности

Китайцы делят литературу на две категории: поучительную и развлекательную, или литературу, которая «несет правду», и литературу, которая «выражает чувства». Отличие легко заметить: первая – объективная и описательная; вторая – субъективная и лирическая. Все китайцы заявляют, что литература первой категории имеет большую ценность, чем вторая, так как она совершенствует мыслительные способности и повышает уровень общественной морали. С этой точки зрения китайцы свысока смотрят на роман и драму как на нечто низменное, недостойное допуска в «Зал высокой литературы»». Единственным исключением является поэзия, которую китайцы отнюдь не презирают, а напротив, в целом ставят ее выше, чем это делают на Западе. Однако на самом деле все китайцы втайне читают романы и драмы. Чиновник в своей статье может громко заявлять о благородстве и морали, но в частном разговоре вы обнаруживаете полную его осведомленность обо всех персонажах эротического романа «Цзинь пин мэй» или «Пиньхуа баоцзянь», эротического романа с гомосексуальным уклоном.

Причина вполне очевидна. Поучительная литература обычно лишена именно литературных достоинств, переполнена наивными трюизмами на темы морали, а высказанные в ней идеи настолько тривиальны из-за боязни сказать нечто еретическое, что единственными произведениями китайской литературы, которые можно читать без насилия над самим собой, являются те из них, которые соответствуют европейскому пониманию литературы: роман, новелла, драма и поэзия, т.е. литература воображения, а не литература идей. В этих условиях ученые-неэкономисты пишут о системе налогов; литераторы, которые не знают, как держать серп в руках, пишут о сельском хозяйстве; политики, которые никогда не были инженерами-мелиораторами, составляют «План спасения Хуанхэ» и пишут о строительстве на ней современных ирригационных сооружений (самая популярная тема после катастрофического наводнения 1934 г.). Если говорить об ученых традиционного направления, то они все еще барахтаются в конфуцианстве, выискивая в конфуцианских храмах, так сказать, волоски коровы, да и только. Они публично осуждают Чжуан-цзы, этого великого творца антиконфуцианских памфлетов, однако все до одного читают его произведения. Некоторые такие ученые осмеливаются даже заигрывать с буддийскими классиками, но их почитание буддизма проникнуто дилетантизмом, а отношение к предписанному буддизмом вегетарианству искренне лишь наполовину. Они боятся, что их примут за еретиков, и этот страх висит над ними, как дамоклов меч, – это страх перед оригинальностью. Литература, творцы которой руководствуются полетом фантазии, живым непосредственным чувством, скована традиционным мировоззрением. Свободная игра ума была ограничена весьма малым кругом тем, а «барахтанье в конфуцианстве» так и осталось барахтаньем.

Однако в стране, где жили и живут огромное число ученых-книжников, трудно было в течение 2500 лет, не повторяясь, обсуждать проблемы морали и праведности. Действительно, если лучшие сочинения, представленные на государственных экзаменах на ученую степень, перевести на простой, незамысловатый английский язык, они потрясли бы английского читателя детской наивностью и примитивизмом. Гигантская работа множества незаурядных умов оставляет то же впечатление, что и фокусы в блошином цирке прошлых веков. Таким образом, писатель мог быть оригинальным лишь в сфере романа и драмы, где ему было позволено оставаться самим собой и свободно фантазировать.

И в самом деле, вся чего-нибудь стоящая литература, которая отражает человеческую душу, – в основе своей лирическая. Это справедливо и для литературы идей: только идеи, идущие непосредственно от души человека, могут выжить. В 1795 г. Э. Янг в книге «Предположения относительно оригинальности творчества» четко сформулировал этот тезис. Цзинь Шэнтань, выдающийся критик XVII в., неустанно повторял в своих сочинениях: «Что есть поэзия, как не голос сердца? Его может услышать и женщина, и ребенок, сердце может заговорить и утром, и вечером». Источник истинной литературы чист и безыскусен, несмотря на всю риторику и замысловатые ухищрения, при помощи которых профессора литературы пытаются усложнить этот вопрос. Цзинь Шэнтань также писал: «Древних не принуждали что-либо говорить, они иногда высказывались по собственному усмотрению, иногда описывали какие-нибудь события, иногда выражали собственные чувства и, сказав то, что хотели, оставляли кисть и удалялись». Разница между литературой и простым письмом состоит лишь в том, что первое написано искусно, а второе – нет, и первое живет дольше.

Лирическая основа литературы дает ей возможность отражать живую человеческую душу и даже душу всей нации. Если сравнить жизнь с большим городом, то творчество писателя – это окошко его мансарды, глядя в которое он наблюдает жизнь города. Читая написанное, мы вместе с писателем, его глазами, тоже глядим на жизнь. Звезды, облака, очертания гор на горизонте, а также широкие улицы, переулки и крыши домов – все это принадлежит всем, и только окно мансарды принадлежит кому-то одному. Знакомясь с какой-либо национальной литературой, мы пытаемся взглянуть на жизнь данной страны «из окна мансарды» точно так же, как это делали сами писатели.

Язык и мышление

Особенности выразительных средств китайской литературы (т.е. китайского языка) в большой степени определяют особенности ее развития. Сравнивая китайский язык с европейскими языками, обнаруживаем, что характерные особенности китайского мышления и литературы в значительной степени обусловлены моносиллабизмом китайского языка. Такие слоги, как jing, chong, zhang, по звучанию удивительно похожи. Моносиллабизм определил основные особенности литературного творчества на китайском языке, а особенности китайской письменности обусловили непрерывность литературной традиции и даже консерватизм мышления китайцев. Моносиллабизм также усугубил различия между книжным и разговорным китайским языком. Это, в свою очередь, затруднило изучение литературного языка, сделав его привилегией высших слоев общества. Наконец, моносиллабизм напрямую повлиял на стиль некоторых произведений китайской литературы.

Каждая нация развивала письменность, которая наиболее подходила к ее языку. В Европе письменность на основе пиктографических принципов не получила развития, потому что фонетическая структура слов в индоевропейских языках с ее сравнительно большим числом согласных звуков и бесчисленными звуковыми комбинациями нуждалась в алфавитном письме и пиктограмм было бы совершенно недостаточно. Китайский пример, впрочем, доказал, что одних идеограмм, которые использовались бы по отдельности, тоже недостаточно, и возникла необходимость дополнительно к идеограммам использовать в китайском языке также и фонетические принципы. И только тогда язык стал эффективно развиваться. Простые пиктограммы стали использоваться в комбинациях с другими исключительно благодаря фонетической форме этих пиктограмм. И действительно, 90% из 40 с лишним тысяч иероглифов в китайских словарях образованы на основе фонетических комбинаций с примерно 1,3 тыс. идеограмм. Для такого моносиллабического языка, как китайский, достаточно приблизительно 400 фонетиков (не считая слогов, произносимых с разными тонами), например цзин, чун, чжан. Однако в германских языках изобретение нового символа для каждой новой звуковой комбинации таких, как Schlacht или Kraft в немецком языке или scratched, scraped, splash, scalpel в английском, очевидно, было бы невозможным. В китайском языке фонетическое письмо не получило развития, потому что идеографических символов для обозначения слогов было достаточно. Если бы китайцы говорили на языке, в котором есть такие слова, как немецкие Schlacht и Kraft или английские scratched и scalpel, они давным-давно изобрели бы фонетическую письменность.

Очевидна прекрасная сочетаемость китайского моносиллабизма с иероглифической письменностью. Крайняя немногочисленность слоговых форм – это особенность китайского языка. В результате появилось огромное число омонимов. Например, бао имеет более десятка значений: «сверток», «нести», «сытость», «пузырь» и т.д. Поскольку пиктограммы изначально были «привязаны» к конкретным вещам или действиям, неизбежным стало усложнение письменности. Иероглиф, первоначально обозначавший «сверток», стали использовать как чисто фонетический знак для того, чтобы обозначать другие слова с таким же звучанием. В итоге произошла великая путаница и вплоть до династии Хань, когда письменность более или менее упорядочили, у нас было большое число знаков, обозначавших самые разные предметы. Пришлось для фиксации класса значений добавлять некоторые иероглифы (называемые «ключами») к чисто фонетическим иероглифам, среди них был и иероглиф бао.

Использование фонетических символов не лишено некоторой приблизительности, ряд иероглифов, включающих фонетик бао, произносятся бао или пао в разных тонах современного китайского языка. Помимо иероглифа бао (包), первоначально означавшего «сверток», в их состав входят и различные ключи, придающие иероглифам разные значения:

抱  跑  袍  飽  泡  炮  鮑  胞  砲  咆  苞  雹  刨.

Так, бао с ключом «рука» означает нести; с ключом «нога» означает бежать; с ключом «одежда» означает халат; с ключом «еда» означает сытый; с ключом «вода» означает пузырь; с ключом «огонь» означает петарда; с ключом «рыба» означает одну из пород рыб; с ключом «мясо» означает матку; с ключом «камень» означает пушку; с ключом «рот» означает рычать; с ключом «трава» означает пампушку; с ключом «дождь» означает град; с ключом «нож» означает скрести. Различные ключи помогают различать смысл омонимов.

Допустим, однако, что дело не в омонимах. Допустим, что в китайском языке существуют такие слова, как английские scraped, scratched и scalpel. Или предположим, что китайцы до создания иероглифики изобрели бы знаки sc – а – р, тогда бы у них возникла необходимость различать cape и scape, scape и scrape, scrape и scraped, scrape и scratch. В результате возникло бы не что иное, как алфавит со знаками для обозначения s, г, ed(t), р, ch и т.п. Если бы китайцы это сделали, то у них был бы алфавит и, соответственно, грамотность была бы распространена гораздо шире.

Однако моносиллабизм китайского языка сделал неизбежным использование пиктографического принципа письма. Этот факт сам по себе в значительной степени обусловил особенности образования и его место в жизни китайцев. Сама природа иероглифа исключает возможность изменения его графической формы, исходя из форм разговорного языка. В устной речи форму иероглифов тоже невозможно передать. Один и тот же символ по-разному произносится в разных диалектах так же, как христианский крест в английском языке произносится «cross», а во французском языке – «croix». Этот фактор в значительной мере способствовал созданию единой китайской культуры, сложившейся в эпоху древних царств. Еще важнее то, что использование иероглифов позволяет читать конфуцианских классиков через несколько тысяч лет после создания их трудов. Интересный вопрос: если бы конфуцианских классиков в VI в. н.э. невозможно было бы прочесть, устоял бы тогда пиетет перед превознесенным до небес конфуцианством?

В действительности китайские иероглифы претерпели большие изменения во времена сожжения конфуцианских книг, устроенного императором Цинь Шихуаном в 213 г. до н.э. Ныне конфуцианцы разделились на два лагеря: одни считают, что конфуцианские тексты, записанные иероглифами «древнего стиля», вероятно, избежали уничтожения, так как были замурованы в стене дома самого Конфуция. Другие считают, что канонические тексты были записаны впоследствии иероглифами «нового стиля», и сделали это еще в древности ученые, заучившие наизусть конфуцианский канон. Этот канон, таким образом, пережил краткий период гонений при династии Цинь. Как бы то ни было, после 213 г. до н.э. появилось довольно много несколько различающихся по форме конфуцианских сочинений, которые оказали гипнотическое воздействие на умы китайцев.

Что верно для ранних конфуцианских текстов, то верно для всего литературного наследия, в особенности после эпохи Хань. Ученик китайской средней школы, если только он может понять произведение, написанное сто лет назад, сможет понять произведения и XIII, и X и даже II вв. Точно так же современный западный художник способен наслаждаться лицезрением и Венеры Милосской, и творений Родена. Было бы влияние китайского классического наследия столь мощным, были бы столь консервативными умонастроения китайцев, было бы столь распространено преклонение перед прошлым, если бы это прошлое было трудно расшифровать и понять? Над ответами на эти вопросы остается лишь теряться в догадках.

С другой стороны, использование иероглифов способствовало образованию стабильной литературной традиции, литературного языка, который существенно отличался от разговорного и, пожалуй, был слишком сложным даже для среднего книжника древности. Тогда как фонетическая запись естественным образом следовала за изменениями, происходящими в живом языке, язык графических символов, менее зависимых от звучания, достиг значительной свободы в лексике и грамматике. Он не был связан практикой разговорного языка, и в его рамках постепенно сложились собственные правила синтаксиса, возникла собственная лексика, которая отложилась в литературных произведениях различных эпох. Таким образом, письменный язык существовал независимо от разговорного, однако он тоже менялся в незначительной степени вслед за литературной модой.

С течением времени различия между литературным и разговорным языком нарастали, и сегодня, имея в виду чисто психологические трудности, практически нет особой разницы между изучением китайцем древнего китайского языка и языка иностранного. Синтаксические структуры современного и древнего языков значительно различаются, поэтому простая замена слов современного языка словами древнекитайского языка невозможна. Например, современное словосочетание «три унции серебра» следует изменить синтаксически – «серебро три унции». Если на современном языке мы говорим: «Я никогда не видел (этого)», то синтаксис древнекитайского языка требует последовательности «Я никогда этого видел», и дополнение обычно ставится перед глаголом с отрицанием. Китайские школьники, изучая древнекитайский язык, часто допускают такие же ошибки, что и английские школьники при изучении французского языка, говоря на английский манер «je vois vous» вместо правильного «je vous vois». Точно так же, как изучение любого иностранного языка требует интенсивного общения на нем, после чего только и возможно настоящее знание этого языка, так и умение более или менее прилично писать на древнекитайском языке требует многих лет (минимум десяти) заучивания наизусть древних классических произведений. Немногие в совершенстве владеют иностранными языками, и очень немногие китайцы действительно умеют, соблюдая все правила, писать на древнекитайском языке. На сегодняшний день в Китае лишь три-четыре человека умеют писать на классическом языке эпохи Чжоу. Большинство же из нас, интеллигентных китайцев, вынуждены смириться с тем, что древний язык стал сугубо книжным (иностранцы, впрочем, довольно легко им овладевают). Так был утрачен истинный аромат родного языка.

К такому итогу привело как раз использование иероглифов. Более того, отсутствие связи между иероглифом и его звучанием усилило моносиллабический характер китайского языка. В самом деле, двусложные слова могут быть выражены на письме односложными, потому что структура иероглифа сама по себе уже достаточно четко выражает значение слова. Таким образом, нужно сказать «лаоху» (старый тигр), чтобы на слух отличить его от десятка других «ху», но на письме одного «ху» будет вполне достаточно. В древнекитайском языке односложных слов было значительно больше, чем в современном, так как древний язык воспринимался более визуально, в письменной форме, а не на слух.

Благодаря моносиллабизму сложился предельно лаконичный стиль, который вряд ли приложим к современному языку, ибо в этом случае сразу возникает риск непонимания. Однако именно этот лаконизм придает своеобразную красоту и силу выражения древнему литературному языку. Так, в Китае появилась стандартная семисложная стихотворная строка, для изложения ее смысла по-английски потребуются две строки белого стиха. Это невозможно представить в английском или любом другом языке, в котором отсутствует столь глубокая пропасть между устной речью и классической литературой. Как в поэзии, так и в прозе подобная экономия выразительных средств создала особый стиль, в рамках которого каждое слово или слог бережно взвешены и точно передают тончайшие звуковые и смысловые нюансы. Подобно поэтам, крайним эстетам, китайцы, пишущие прозу, так же внимательны и осторожны в обращении с каждым словом. Подлинное владение этим отточенным стилем сводится, таким образом, к безошибочному умению правильно выбирать слова. Так возникла литературная традиция тщательного отбора слов, которая позднее переросла в социальную традицию и, наконец, превратилась в привычку.

Трудности овладения литературным мастерством еще более ограничивают число грамотных людей в Китае, и здесь не нужны дополнительные разъяснения. Ограничение же числа грамотных изменило структуру китайского общества и весь облик китайской культуры. Можно задуматься над тем, были бы китайцы столь послушны начальству и учтивы с ним, если бы иероглифика была заменена алфавитным письмом? Я часто думаю вот о чем. Если бы китайцы в своем языке сохранили некоторые согласные в начале или конце слога, то они не только потрясли основы авторитета самого Конфуция, но, вполне возможно, давным-давно разрушили бы и созданную конфуцианством политическую структуру. Тем самым они получили бы массу свободного времени для более широкого распространения знаний. Поскольку впереди у них были тысячелетия досуга, китайцы добились бы успехов и в других областях, изобретая вещи, подобные книгопечатанию и пороху. А это повлияло бы на историю всей цивилизации на нашей планете.

Научные достижения

Пока мы не перешли к неклассической литературе, или литературе воображения, созданной писателями, которые преодолели барьеры классических традиций и писали в свое удовольствие, ради самого творчества, – иными словами, пока мы не перешли к роману и драме, которые и составляют литературу в западном ее понимании, возможно, разумно было бы рассмотреть содержание классической литературы, особенности китайской научной мысли, а также проблемы воспитания массы грамотных людей, которые живут за счет народа, занимаются проповедью морали и ничего конкретного не создают. Так о чем же пишут, в конце концов, эти ученые-книжники, что таится в глубинах их души?

Китай – страна эрудитов, где они составляют правящий класс. По крайней мере, в мирные дни преклонение перед наукой всегда усердно культивировалось. Такое отношение к науке даже достигло определенной степени суеверия: ни один клочок бумаги, на котором были написаны иероглифы, нельзя было просто выбросить или использовать не по прямому назначению. Их следовало собрать и сжечь в школах или храмах. Во времена смут дело обстояло несколько иначе. Солдаты частенько врывались в дома литераторов и использовали древние фолианты для растопки печей, а то и просто чтобы высморкаться. Иногда они просто сжигали дом. Однако живучесть литературной традиции в Китае такова, что чем больше солдаты сжигали книг, тем шире становились масштабы их коллекционирования.

Во времена династии Суй, примерно в 600 г., в императорском дворце хранилось 370 тыс. томов. Во времена династии Тан императорское собрание книг насчитывало 208 тыс. томов. В 1005 г., во времена династии Сун, была составлена первая энциклопедия, состоявшая из 1 тыс. томов. Затем свое место в императорской библиотеке занял словарь «Юнлэ дадянь», созданный под началом императора Юн-лэ (1403—1424) и состоявший из 22 877 свитков избранных редких древних сочинений, составивших 11 995 томов. Во времена маньчжурской династии Цин самым знаменательным политическим мероприятием императора Цянь-луна (1736—1795) стала тщательная ревизия всех существующих книг под предлогом их сохранения, на самом же деле – для выявления произведений, в которых хоть в малейшей степени проявлялось отрицательное отношение к маньчжурскому правлению. Цянь-лун собрал 36 275 томов, которые составили издание в семи частях под общим названием «Сы ку цюань шу». Он также преуспел в полном или частичном уничтожении 2 тыс. книг, при этом более чем в 20 случаях автора либо отправляли в отставку, либо сажали в тюрьму, либо забивали до смерти плетьми. Иногда в храмах разбивали таблички с именами предков такого автора, иногда продавали в рабство его самого и его родных и домочадцев – все это только из-за одного подозрительного слова! Согласно ортодоксальным конфуцианским стандартам, книги, собранные в «Юнлэ дадянь» и «Сы ку цюань шу», достойны хранения. Книг, получивших благоприятные отзывы цензоров, было несколько больше, они кратко упомянуты в каталогах, но в «Сы ку цюань шу» не вошли. В число книг, подлежащих хранению, конечно, не входили такие проникнутые истинно творческим духом произведения, как «Речные заводи» и «Сон в красном тереме». Однако в состав словаря вошло большое количество «бицзи», или «записок», в которых речь шла о всякой всячине: от исторических изысканий до описаний чайных листьев и знаменитых источников, а также рассказов о лисах-оборотнях, духах воды и целомудренных вдовах. Все это доставляло радость ученым-книжникам.

О чем же говорилось в этих книгах? Обозреть ортодоксальную классификационную систему библиотек, оставленную нам «Сы ку цюань шу», было бы крайне интересно. Китайские книги делятся на четыре основные категории: (1) каноны, (2) история, (3) философия и (4) сборники литературных произведений. «Каноны» включают произведения конфуцианских классиков и труды по филологии, на создание которых ушла большая часть времени, отпущенного китайским ученым-книжникам. Категория «Истории» включает династийные истории, частные истории, биографии, различного рода записи, географические труды (включая путевые заметки, местные истории или рассказы о самых знаменитых горах), описания административной системы, уложения законов, библиографии и критические работы по истории. Категория «Философия» заимствовала свое название у ученых и философов эпохи Чжоу. Но позднее она включила труды по всем специальным наукам (как на философском факультете западного университета). Сюда вошли произведения по военному делу, сельскому хозяйству, медицине, астрономии, астрологии, магии, гаданию, боевым искусствам, рисованию, музыке, украшению жилищ, кулинарии, ботанике, зоологии, конфуцианству, буддизму, даосизму, а также справочники. В данный раздел вошли и многие книги из числа тех, которые относятся к «запискам» и содержат немало случайных, непроверенных и неклассифицированных данных, касающихся космических явлений. Предпочтение отдавалось необычным, сверхъестественным природным явлениям. Хозяева популярных книжных магазинов включают в эту категорию также и романы. Категорию «Сборники» можно назвать литературной, потому что она включала работы ученых, литературную критику, особые собрания поэзии и драмы.

Деление науки на разделы – вещь еще более ответственная, чем исследование ее содержания. На деле в Китае нет специальной науки как таковой, помимо серьезных исследований в области классической филологии и истории, которые действительно являются отраслями точно классифицированных знаний. В этих сферах действительно проводятся трудоемкие, кропотливые исследования. Астрономия, помимо исследований иезуитов, очень близка астрологии, а зоология и ботаника весьма близки кулинарии, так как все животные, фрукты и овощи пригодны к употреблению в пищу. В обычных книжных магазинах книги по медицине обычно лежат на одной полке с литературой по черной магии и предсказаниям судьбы, труды же по психологии, социологии, инженерии и политэкономии запрятаны в раздел «Записки». Работы некоторых писателей, отнесенные к зоологии и ботанике, помещены в раздел «Философия» и включены также в графу «Разное» в разделе «История». Они удостоились такой чести благодаря специфическому характеру своих книг, однако их произведения, за исключением особо выдающихся, не отличаются принципиально от жанра бицзи.

У китайских ученых есть три пути, следуя которым они могут развивать свой талант: вести подлинно научные исследования; стать кандидатами на получение научной степени и затем – чиновниками; заниматься литературой в собственном смысле этого слова. По такой же схеме можно разделить образованных китайцев на три категории: ученых, шэньши и писателей. Взрастить ученого и подготовить кандидата на чиновничью должность – вещи настолько разные, что выбор нужно делать достаточно рано. В прежние времена был один чиновник, получивший вторую ученую степень цзюйжэнь, но никогда не слыхавший об одной из 13 конфуцианских канонических книг под названием «Гунъян чжуань». Немало известных ученых за всю жизнь так и не написали хотя бы одно экзаменационное сочинение на получение ученой степени.

Однако сила духа книжников старого Китая достойна восхищения. Лучшие умы могли соответствовать европейскому типу ученых. Они в одинаковой степени были способны отдаться и научным исследованиям, и нудной чиновничьей рутине. Они не всегда применяли чисто научные методы, их произведения уступали западным по ясности стиля и убедительности изложения. В старом Китае занятие наукой означало приложение неимоверных усилий к прочтению и запоминанию наизусть огромного числа произведений. Следовательно, нужно было обладать невероятной усидчивостью и почти сверхчеловеческой памятью. Поэтому, лишь посвятив всю жизнь науке, можно было добиться успеха. Некоторые ученые могли от начала до конца пересказать наизусть огромный труд Сыма Цяня «Ши цзи» («Исторические записки»); поскольку алфавитных индексов не было, каждому оставалось полагаться лишь на свою память. Более того, сведениями, которые можно было легко получить из энциклопедий, нередко пренебрегали, так как считалось, что истинный ученый не нуждается в энциклопедиях. У нас в Китае было немало таких ходячих энциклопедий. Если им действительно нужно было копаться в оригинальных источниках, они не обращали внимания на то, сколько для этого потребуется времени – несколько минут или целый день. Английские дворяне нередко готовы были потратить целый день, чтобы добыть на охоте лису, и от продолжительности этого занятия полученное ими удовольствие ничуть не уменьшалось. Так и китайские книжники с удовольствием «шли по следу», терпели разочарования, когда сбивались с него, и снова радовались, когда удавалось загнать «лису» в нору. Одушевляясь именно таким настроением, китайские ученые создали свои монументальные труды. Например – энциклопедию «Вэньсянь тункао» Ма Дуаньлина, «Тунчжи чжэн цяо», этимологический словарь Чжу Цзюньшэна или комментарии к «Шо вэнь» Дуань Юйцая. Гу Яньу, ученый середины XVII в., изучая географию китайской культуры, часто возил с собой три повозки с книгами. Когда он обнаруживал расхождения между письменными свидетельствами и реальными фактами или рассказами старожилов (самым надежным для него источником), то тут же вносил поправки в книги.

Такая самоотдача и преданность науке ничуть не отличалась по своему духу от работы западных ученых. Есть немало областей в китайской науке, где требуются тщательность, усердие, четкость в работе. К ним, например, можно отнести изучение эволюции китайской письменности («Шо вэнь»), историческую фонетику, текстологию древней письменности, реконструкцию древних текстов по сохранившимся цитатам, а также изучение древних обрядов, церемониалов, убранства домов, местных обычаев, сверку встречающихся в книгах названий птиц, зверей, рыб и насекомых, изучение надписей на бронзовых сосудах, каменных изваяниях и черепашьих панцирях. То же можно сказать об изучении иностранных имен, встречающихся в истории монгольской династии Юань. Других ученых интересовало исследование древних неконфуцианских философов, юаньской драмы, «И цзина» («Книга перемен»), сунской философии (ли сюэ), китайской живописи, древних монет, истории и географии Китайского Туркестана, монгольских диалектов и т.п. Направление исследований было тесно связано с научными интересами наставников этих ученых, а также с общим духом науки в данную эпоху. В середине правления династии Цин исследования китайской литературы достигли апогея. Сочинения на эту тему собраны в изданиях «Хуан цин цзин цзе» и «Сюй хуан цин цзин цзе» – всего около 400 работ (в том числе и на сугубо специальные темы), составивших более 1 тыс. томов. Эти работы по сути и духу в значительной степени похожи на современные докторские диссертации. Однако в научном отношении они были более зрелыми и на них потрачено гораздо больше времени. Как мне известно, среди них есть труд, который автор писал 30 лет.