Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 86. Письма к В. Г. Черткову 1887-1889 гг."
Автор книги: Лев Толстой
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)
1889 г. Июня 12. Я. П.
Вчера получилъ ваше длинное хорошее письмо съ тронувшимъ меня письмомъ А[поллова]. Хотѣлъ отвѣчать, не успѣлъ. Пишу только, чтобъ сказать, что вы правы, упрекая меня, каюсь.
Рукописей еще не получалъ.1 Что вы ни слова не пишете о семьѣ, о женѣ, дѣтяхъ? Поцѣлуйте ихъ за меня. Здорова ли Г[аля]? Вы смотрите – не изнуряйте себя. Вамъ есть помощникъ.2 Поцѣлуйте его. Не главное, а просто3 старайтесь спать во время. Поблагодарите Иван[ова]4 за письмо. – Л. Т.
На обратной стороне: Воронежской губ. Россоша.
Владиміру Григорьевичу Черткову.
Печатается впервые. Письмо открытое. Почтовые штемпели: «Почтовый вагон 13 июня» и«Россоша Ворон. губ. 14 июня 188... » На подлиннике над текстом надпись синим карандашом рукой Черткова: «Я. П. 12 июня 89 № 224». На лицевой стороне открытого письма черным карандашом рукой Черткова поставлено «224». Датировка Черткова подтверждается записью в Дневнике Толстого от 11 июня 1889 года: «Получил письма от Поши – хорошее и от Ч[ерткова] прекрасное и, замечательно, что и он и Анненкова стыдят меня тем, что я хочу умереть, и от Аполлова». В комментируемом письме Толстой пишет, что получил письма Черткова и Аполлова вчера – следовательно, данное письмо написано 12 июня 1889 года.
Толстой своей открыткой откликается на большое письмо Черткова от 7 июня 1889 года, к которому было приложено письмо священника Аполлова. В этом письме Чертков писал Толстому о своем отношении к физическим и душевным страданиям и просил Толстого написать ему о своем отношении к смерти: «.... мне давно хочется вас спросить, но всё боялся, что вам затруднительно будет ответить, или, что вам странно покажется, что я это делаю. Но ведь, в сущности, странного или неуместною в этом вопросе ничего не может быть, раз я испытываю настойчивую потребность в его разрешении и меня тянет уэнать именно ваше отношение к нему. Stead в своей книге о России, в которой он между прочим так бесчувственно и непонятливо копается в вашей душе и в вашей семейной жизни, говорит, что вы говорили ему о том, как вас манит плотская смерть, как вас тянет в будущую жизнь – до такой степени, что вам приходится делать усилие над собою, чтобы не предаваться чрезмерно этим думам, отвлекаясь ими от задачи настоящей жизни. На продолжение жизни, своего отдельного отношения к миру после плотской смерти, вы намекаете и в книге «О жизни», – но только намекаете. Мне хотелось бы, чтобы вы сказали мне в нескольких словах, как вы понимаете эту будущую, это продолжение жизни. Мне это нужно только для самого себя, и вы знаете, что я действительно понимаю вас с полуслова; а потому то, что я вас прошу, если вы ответите мне и для меня, не потребует от вас серьезной работы для выражения словами. Для меня вопрос этот пока разрешается так, что условие пространства и времени, самое понятие об этих условиях, вполне условно и вытекает из ограниченности нашего земного мировоззрения. В действительности же нет времени и пространства. Всё равно, как человеку, едущему по реке на пароходе, кажется, что берега и всё на них двигается, но это ему так кажется только потому, что он не может отрешиться от сознания поступательного движения своего собственного парохода. В действительности же берега и всё на них пребывает на месте, и для жизни их вовсе не нужно, в жизни их вовсе не участвует то движение, которым всё увлечено в глазах едущего на пароходе. Так нам в жизни, пока мы в плотской оболочке, всё кажется, что одно происходит прежде, другое после, одно здесь, другое там. Но по мере развития в нас разумения истинной жизни, эти ограничения постепенно улетучиваются, и мы духовно общаемся и единяемся помимо пространства и времени. Но в таком случае, для чего еще нам нужна плотская смерть, т. е. почему она привлекательна, почему некоторые желают её раньше, чем она наступила? Законно ли такое влечение к тому, чего еще нет, и чтó само по себе не должно было бы иметь значения для нас, так как мы имеем возможность здесь, при плотской жизни приобщиться вне временного царства божьего? И тогда смерть уничтожится для нас, станет вполне незначительною подробностью нашей личной жизни в роде того, как сходить на двор, и по тому самому не может составлять предмет нашего серьезного желания. Впрочем это только иногда мне так кажется. А иногда кажется напротив того, что самый акт плотской смерти – самое значительное, чтó бывает в плотской жизни, такой акт, которого, как у вашего Ивана Ильича, одного достаточно, чтобы осмыслить бессмысленную жизнь, дать радостное сознание чего-то важного, хорошо исполненного, человеку, неумевшему всю жизнь совершить ничего истинно жизненного. Но когда человек имеет счастье при жизни жить, то для него нет надобности оживать, умирая. А в плотской душевной жизни самое осязание временности жизни имеет большое практическое значение в том отношении, что в условиях времени потребность духовного общения с людьми побуждает нас к деятельности: общаясь с прежде-жившими, мы воспринимаем от них то, чтó они пережили, выжили из жизни и нажили для нас; общение же с будущими людьми, которых ещё нет на земле, ― у нас одно ― делать для них то, чтó прежние наши братья делали для нас, т. е. зарабатывать и копить для них богатство непреходящее, которым они будут пользоваться от нас – нашею теперешнею жизнью облегчить их предстоящую жизнь так, чтобы, по возможности, они могли пользоваться результатами наших родовых мук, а не приходилось бы им сызнова переживать те же родовые муки, чтобы дойти только до того самого, до чего мы дошли. Им надо начать с того, где мы кончили, а для этого нам следует, и это наша несомненная обязанность перед богом и людьми, отдавать людям всё то духовное, чтó мы нажили, а не ограничиваться собственным внутренним своим удовлетворением, как хотел было сделать Будда, когда он познал истину и раньше, чем понял, что ему предстоит служение людям. Познав – достаточно для того, чтобы сознавать даже отсутствие возможности новизны в земной нашей обстановке, нам надобно всё остальное свое время безостановочно посвящать на передачу другим того, чтò мы приобрели, а не жаждать прежде времени новизны для самих себя в какой-нибудь другой обстановке. А потому мне кажется, что желание плотской смерти так же незаконно, как и суеверен страх ее.
«Желание смерти законно и разумно тогда, когда оно как раз совпадает с физической смертью. Пожалуйста, скажите мне, согласны ли вы с этим. Я не знаю, насколько я сам согласен».
1 Чертков послал Толстому одновременно со своим письмом от 7 июня продолжение своего общедоступного изложения книги Толстого «О жизни».
2 Иван Иванович Горбунов.
3Слова: не главное а просто вписаны между строк над зачеркнутым словом: главное.
4 По-видимому, Толстой имеет в виду письмо, полученное им от H. Н. Иванова 26 мая 1889 г., о котором в этот день он сделал запись в своем дневнике: «Письмо Иванова из Россоши. Неприятное. Умственное духовн[ое] развитие нужно на силу. Привитый хорош сильный дичек. А то стран[но]. Не вырос еще, а привит и не будет толка». См. т. 50.
* 228.1889 г. Июня 18. Я. П.
Не взыщите, милые друзья, если письмо будетъ не длинное, пишу 7-е. Спасибо за ваши письма. Мы съ Машей вмѣстѣ радуемся, когда получаемъ ихъ. Напишу вамъ то, чтó думалъ нынче утромъ: По привычкѣ, когда плохъ духомъ, молился, читая Отче нашь. Съ самыхъ дѣтскихъ лѣтъ, съ короткими перерывами, читаю я эти слова, и вотъ сколько лѣтъ слова эти все растутъ и растутъ по смыслу и содержанію. Отецъ нашъ небесный. Не говорю уже о томъ, что въ понятіи Отца включено понятіе братства людей, нынче мнѣ особенно ясно представилось значеніе этаго обращенія только къ Отцу, къ одному Отцу безъ всякаго отношенія къ людямъ. Легко сказать, но рѣдко удается установить это отношеніе. Когда же установи[лось], то одно это отношеніе уже даетъ большую силу. Свято для меня твое имя. Имя чтó? Имя то, какъ я называю предметъ, то, чѣмъ для меня представляется предметъ. Я не понимаю всего предмета, но одинъ признакъ мнѣ понятенъ, и по этому признаку я называю. Признакъ, понятный мнѣ въ Отцѣ – любовь. Она то свята для меня, ее я буду святить, ею буду жить; ею буду жить для того, чтобы пришло царство Твое и воля Твоя совершалась бы на землѣ, какъ на небѣ. (Тутъ смѣшное, но такое, отъ к[отораго] нельзя удержаться, соображеніе). На небѣ движутся по волѣ Твоей свѣтила, и движенія ихъ руководятся не ихъ волею, но ихъ стремленіемъ къ другимъ свѣтиламъ (любовь). Таковъ же законъ установленія царства Б[ожія] на землѣ. Хлѣбъ нашъ насущный д[аждь] н[амъ] д[несь]. Только дай мнѣ возможность служить Твоему дѣлу установленія Твоего царства (это есть хлѣбъ моей жизни), дай мнѣ возможность тѣмъ, что освободи меня отъ послѣдствій моихъ ошибокъ, мѣшающихъ служенію (по Лукѣ «ибо»),1 п[отому] ч[то] я тоже прощаю людямъ всѣ ихъ прежнія ошибки ихъ и предковъ ихъ (великое слово!) Если прощаешь, то вѣдь для тебя уже не существуетъ ничего отталкивающаго, не говорю, въ убійцѣ, ворѣ, но въ хвастунѣ, наглецѣ, лицемѣрѣ, издѣвателѣ. Да, прощены намъ всѣ грѣхи, если мы такъ простили. Cercle vicieux. (Вы обѣщали съ полслова понимать). И не введи насъ во искушеніе, (тоже, чтобъ не мѣшать исполненію твоего дѣла). Я слабъ. Дай мнѣ служить тебѣ, но не дьяволу, себѣ, злу.
Гвинп[ленъ] Горе-смѣхъ2 я вчера прочелъ вслухъ въ нашемъ большомъ обществѣ и взрослыхъ и дѣтей и всѣмъ понравилось, какъ и не можетъ не понравиться. Прекрасная вышла книжка.
Нынче поправилъ О жизни. Да, это полезно уяснить.
Какъ я теперь вижу много папиросочнаго тумана и возбужденія и какъ теперь я бы написалъ проще, скромнѣе, безъ кокетства умственнаго и отъ того доступнѣе и яснѣе. – Я все хочу писать, но не пишу, хотя въ головѣ, кажется, многое ясно. Я говорю не пишу, п[отому] ч[то] пишу мало, урывками, но каждый день пытаюсь.
Спасибо и за письмо Чистякова.3 Кланяйтесь Эртелю. Что здоровье Гали и дѣтей? Цѣлую васъ всѣхъ.
Л. Толстой.
Полностью публикуется впервые. Небольшой отрывок напечатан в ТЕ 1913, стр. 79—80. На подлиннике надпись черным карандашом рукой Черткова: «Я. П. 21 Июня 89, № 225». В Дневнике Толстого от 18 июня 1889 г. сделана запись об этом письме: «Погуляв, сел за письмо и написал 1) Ч[ерткову], 2) П[оше] 3) Бондареву, от к[оторого] получил письмо о Каине, 4) Анненк[овой], 5) Русанову 6) Медведеву и 7) Желтову, от к[оторого] б[ыло] письмо о статьях против пьянства. [... ] Утром записал мысли об Отче Наш. Написал их Ч[ерткову]. Письмо датируется на основании этой записи.
Толстой отвечает на письмо Черткова, написанное около 12 июня и полученное Толстым 16 июня 1889 г., как это видно из записи Дневника Толстого от этого числа: «Письмо от Черткова хорошее». В этом письме Чертков писал Толстому: «... письмо к вам становится для меня всё «следующим на очереди» из всего того, что я делаю. Т. е. я живу в очень близком общении с вами. Но зато, когда имеется всегда следующее на очереди дело, то не успеваешь оставаться без определенного дела и молиться, т. е. пассивно принимать от отца нашего хлеб наш насущный. И я теперь заметил, что желание личного общения с вами часто становится во мне поперек принятию духовной пищи от бога. Я вас лично так, так люблю, что бывает «веселее» поговорить с вами, чем, сосредоточиваясь внутри себя, готовиться принимать к себе – отца нашего небесного и старшего брата – Христа и слушать, какие указания они мне дают для осуществления общего дела (Иоанна 14. 23.) Мне постоянно хочется не только беседовать с вами, но еще гораздо больше того – чтобы вы беседовали со мною, так как я получаю не только удовольствие, но и радость, и не только радость, но и помощь от вашего голоса, – помощь в служении другим. Бывало, я ждал не дождусь ваших писем. А теперь я понял, что не только безрассудно ожидать того, чего не знаешь, будет ли оно; но часто перед богом возмутительно желать того, чего нет.
«Желая общения с вами, я желал его, как вижу теперь преимущественно для себя. Теперь же мне всё больше и больше хочется помогать вам, или вернее я просто вам, вас больше и больше люблю. Прежде, посылая вам письма, я не мог отделываться от желания вызывать от вас письма, т. е. именно писал вам больше для себя, чем желая вам содействовать. Теперь я всё больше и больше чувствую, как крепко Христос нас соединяет, тебя, меня, всех людей сознательно стремящихся к богу отцу и какою любовью это проникает нашу душу к тем, кто бессознательно стремятся туда же. И потому нет нужды нам – что летящие туда, к нему, плотски льнут друг к другу. Но вот те, кто сознательно стремится ко злу, прочь от бога, они меня смущают, их положение ужасное, – они наводят на меня страх, потому что я чувствую как будто я должен им помочь, и – не могу. Я в них подозреваю больше отвращения от добра, чем есть, и этим развожу в себе зло и их ожесточаю». Чертков не закончил письмо, но приложил к нему листки из своего дневника с размышлениями об отношении человека к богу, и с другими мыслями.
1 Толстой имеет в виду текст из Евангелия от Луки гл. 11, ст. 4: «И прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему».
2 Толстой имеет в виду выполненную Анной Юрьевной Бизюкиной (Юрьевой) переработку книги В. Гюго «Человек, который смеется». Чертков в письме от 30 мая писал Толстому, что посылает ему эту рукопись на отзыв. Книга была издана «Посредником»: «Гвинплен горе-смех». Повесть из английской жизни начала XVIII века. В двух частях. Изложено А. Юрьевой, тип. Сытина. М. 1891.
3 Чертков переслал Толстому для ознакомления письмо М. Н. Чистякова к И. Д. Ростовцеву, написанное около 15 июня, в котором М. Н. Чистяков по поручению Черткова приглашал Н. Д. Ростовцева приехать к Чертковым, а затем делится своими мыслями и наблюдениями о том, как переносят крестьяне тяжелое горе и «откуда берется» та «духовная сила», которую они проявляют в трудные минуты своей жизни.
* 229.1889 г. Июля 17. Я. II.
Сейчасъ получилъ вашу телеграмму,1 дорогіе друзья, и хочу и не могу не страдать за васъ, особенно за васъ, милая, дорогая Галя.
Нынче только думалъ о томъ, какъ переносить то, чтó называется и что отражается въ натихъ душахъ горемъ. У меня было огорченье, духовное, но вамъ не нужно говорить, что духовное горе событіе, не менѣе, но болѣе событіе, чѣмъ матерьяльное. – Ну чтó больше событіе: что у меня сгорѣлъ домъ, умеръ любимый человѣкъ, или я узналъ, что любимый мною человѣкъ былъ обманщикъ и не былъ тѣмъ, за что я любилъ его?
Такого рода событіе было со мною – чтобъ васъ не интриговало что? скажу: это было тяжелое столкновение съ сыномъ Левой, показавшее2 мнѣ его нохожимъ на Сергѣя, или по крайней мѣрѣ показавшее, что отношенія съ нимъ могутъ быть такія же, какъ съ С[ергѣемъ].3 Это б[ыло] мое горе. И я много думалъ о немъ и о горѣ вообще.4
Всѣ горести наши одинаковы, имѣютъ одинъ корень и, какъ ни странно звучитъ это, всѣ не только могутъ, но должны быть благомъ. Надѣюсь, что вы вѣрите въ это, милый другъ Галя, какъ ни тяжело вамъ. Дай Богъ, чтобъ вы вѣрили въ возможность этаго, это разъ; а другое то, чтобы у васъ не было мыслей, возвратныхъ къ своему горю, въ воображеніи измѣняющихъ условія, при к[оторыхъ] случилось горе и поправляющихъ ваши поступки. «Если бъ мы не сдѣлали, или если бы мы сдѣлали то то и то то, этаго бы не было». Избави васъ Богъ отъ этой ошибки съ ея тяжелыми послѣдствіями. Чтó было, то есть, а чтó есть, то должно было быть, и вся ваша сила жизни должна быть направлена на настоящее, на то, какъ наилучшимъ образомъ нести свой крестъ. И вотъ тутъ то и къ мѣсту то, чтó я думалъ при своемъ горѣ. Я думалъ скверно. Я былъ огорченъ, раздраженъ, недоволенъ тѣмъ, чтó есть, и искалъ виноватыхъ. Я чувствовалъ, что весь мой складъ мыслей и чувствъ дурной, не божескій, не христіанскій, но никакъ не могъ выбиться изъ этаго состоянія. Но я рѣшилъ, что такъ нельзя, что я виноватъ, что я дуренъ, и просто сталъ останавливать себя, не давать себѣ хода въ извѣстномъ направленіи. Я замѣчалъ, что всѣ лучшіе наши подвиги достигаются не бурными порывами, а напротивъ, задержкой, утишеніемъ себя. Всѣ двери въ хорошіе святые покои отворяются внутрь. Наружу, напроломъ, отворяются только двери къ дьяволу. И вотъ, утишивъ себя, я сталъ искать гдѣ ошибка? Какъ надо тутъ быть по божьи – сталъ молиться, но – признаюсь – привычная молитва не успокоила, не вывела меня на свѣтъ. И я сталъ думать чего мнѣ нужно? Чего же мнѣ нужно? Жить съ Богомъ, по его волѣ, съ Нимъ. Чтó для этаго нужно? Нужно одно: соблюсти данный мнѣ талантъ, мою душу, данную мнѣ, не только соблюсти, но возрастить ее. Какъ возростить ее? Я для себя знаю, чтó мнѣ нужно: въ чистотѣ блюсти свое животное, въ смиреніи свое человѣческое, и въ любви свое божеское. Чтó нужно для соблюденія чистоты – лишенія, всякаго рода лишенія; для смиренія? – униженія, для любви – враждебность людей. Гдѣ же и какъ я соблюду свою чистоту безъ лишеній, смиреніе безъ униженія и любовь безъ враждебности. (И если любите любящихъ васъ... любите ненавидящихъ).5 Мое горе подходить подъ униженіе и враждебность, и эти мысли оживили меня. Ваше горе какъ будто не подходитъ; но по моему подходить: оно лишеніе, оно страданіе – то самое, чтó нужно для роста вашей души, смотрите такъ на него. И помните, что душа ваша, ростъ ея нуженъ, нужнѣе всего въ мірѣ, нуженъ здѣсь и тамъ. Я говорю нужнѣе всего, п[отому] ч[то] она божеская и нужнѣе всего для васъ, т[акъ] ч[то] только черезъ нее, возращая ее, вы можете служить Богу и вѣрно, несомнѣнно знать, что исполняете его волю.
6Боюсь, что неясно. Ну простите. Одно пусть будетъ ясно, что пишу съ слезами на глазахъ и люблю, не жалѣю, а только люблю васъ.
Л. Т.
Полностью публикуется впервые. Отрывок напечатан в Б, III, стр. 100. На подлиннике надпись чернилами рукой Черткова: «№ 226. Я. П. 18 Июля 89». Письмо написано в ответ на телеграмму Черткова, извещавшую о смерти его дочери Ольги, скончавшейся 17 июля 1889 года от дизентерии. В Дневнике Толстого получение этой телеграммы отмечено 17 июля и тогда же сделана запись о том, что написано письмо Черткову. Письмо датируется на основании этой записи.
В Дневнике Толстого от 17 июля 1889 г. записаны мысли о том, «что перенесение лишений, унижений и враждебности есть необходимое условие жизни духовной», по смыслу совпадающие с некоторыми местами комментируемого письма.
1 В Дневнике Толстого 17 июля 1889 г. записано: «От Чертков[а] телеграмма – дочь у них умерла. Хочу не болеть за них, не могу».
2 Написано: показавшимъ
3 Сергей Львович Толстой.
4 В Дневнике Толстого от 15 и 16 июля имеются записи о столкновении с Львом Львовичем Толстым, который очень резко говорил с отцом в связи с его отношением к хозяйству Ясной Поляны. См. т. 50.
5 Сокращенный текст из Евангелия от Матфея, гл. V, стр. 46. «Ибо, если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? »
6 Абзац редактора.
На это письмо Чертков отвечал письмом от 22 июля 1889 года, в котором писал: «Мы получили ваше доброе письмо, дорогой Л[ев] Н[иколаевич], и, разумеется, согласны с его содержанием, потому что сами так думаем. Галя духовно бодра и спокойна и мужественно несет свой крест, потому что верит в бога. Она говорит, что прежде боялась для себя неверия, но теперь чувствует, что вера ее не уменьшается, но утверждается от этого горя, она обращается к жизни духа, как к тому якорю спасения, которое одно доступно ей. Это, конечно, не устраняет того, что она плотски очень страдает. В ее личной жизни произведена богом такая ампутация, что еще долго она будет чувствовать отсутствие той части самой себя, которая была от нее отрезана. Я вам мало говорил про Олюску нашу, и потому вы не можете знать степени той личной утраты, которой мы подверглись. Дело в том, что помимо нашей естественной родительской привязанности к ней, и помимо той светлой радости, какую вносит в семейную жизнь всякий ребенок вообще, – этот ребенок, в частности, был совсем особенно исключительно не только привлекателен и обворожителен, как милый и замечательно оригинальный ребенок, но кроме того просто поражал и умилял не нас одних, но и всех окружающих, своею нежностью и жалостливостью, своею любовностью ко всему живому. Все, решительно все, ее любили. Даже самые суровые и грубые люди, не обращающие внимания на детей, смягчались и становились, как дети, с нею. Так что с одной стороны мы с нею лишились больше, чем своего любимого ребенка, мы лишились маленького живого связующего звена и смягчающей силы между нами всеми. Но за то, с другой стороны, именно это обстоятельство делает то, что ребенок этот не только остается жив для нас, но что жизненность и реальность нашего общения с ним увеличивается, по мере того, как мы сами становимся духовнее, любовнее, чище. И Галя и я не на словах убеждаем друг друга в этом, но ясно и несомненно каждый из нас отдельно и оба вместе чувствуем, что общение наше с Олюсей не прекратилось с ее плотской смертью, но, наоборот, усилилось и еще больше осмыслилось. Только оно видоизменилось. В прежнем нашем общении с нею был, кроме духовного начала, еще элемент плотский – личного наслаждения; и, как большей частью бывает при наличности этого последнего элемента, он часто играл преобладающую роль в наших отношениях к ней. Теперь же мы избавлены от этой опасности: вместо личного наслаждения мы с личной стороны испытываем мучительную боль; но зато духовное единение с нашим ребенком уже ничем не стесняется. Общение наше с Олюсей видоизменилось, очистилось; но мы-то пока еще остались теми же, какими были, с тем же недостаточным преобладанием духа над плотью. И потому мы как бы отстаем по временам от нашего ребенка и чувствуем будто образовалось расстояние между им и нами. Но это только нам кажется, и стоит только нам вспомнить, в чем сущность того маленького существа, которое мы так любили, которое так любило нас, – чтобы опять сейчас же мы ясно почувствовали наше неразрывное единение с ним. Олюся нас теперь увлекает за собою, и для того, чтобы не терять связи с нею, нам приходится напрягать все усилия для последовательного вступления на следующую и следующую ступени пути к богу. И мы уже чувствуем в себе, благодаря этому, некоторое большее преобладание жизни духа».
