Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 1"

Автор книги: Лев Толстой

Maman была очень религіозна, но въ двухъ случаяхъ чувство ея не сходилось съ ученіемъ в ѣры, и эти несогласія всегда были для нея упрекомъ. Она не могла в ѣрить, что со смертью душа перестаетъ любить т ѣхъ, кого любила, и не в ѣрила въ в ѣчныя мученья ада. «В ѣчныя мученья, говорила она, упирая на слово «в ѣчныя» и растягивая его съ ужасомъ и горемъ: этого не можетъ быть». Одно изъ этихъ сомн ѣній она выразила въ письм ѣсвоемъ. Предчувствуя смерть, она разр ѣшила его и уб ѣдилась въ томъ, что не умираютъ чувства. Другое сомн ѣніе, ежели было можно, я думаю, простится ей.

Что вторая часть письма была написана по-Французски, можетъ показаться страннымъ, но надо вспомнить воспитаніе, которое давали д ѣвушкамъ въ начал ѣнын ѣшняго в ѣка. Притомъ у всякаго, который говоритъ одинаково хорошо на 2-хъ или н ѣсколькихъ языкахъ, есть привычка въ изв ѣстномъ дух ѣи н ѣкоторыя вещи говорить и даже думать на одномъ язык ѣ, a другія на другомъ.

Глава 25-я. ¹⁵² 152
   Зачеркнуто: Что было посл ѣ.


[Закрыть]Н ѣкоторыя подробности.

Maman уже не было, а жизнь наша шла т ѣмъ же чередомъ – ложились мы спать въ т ѣже часы и въ т ѣхъ же комнатахъ; въ т ѣже часы вставали; утренній, вечерній чай, об ѣдъ, ужинъ – все было въ обыкновенное время, все стояло на т ѣхъ же м ѣстахъ, только ея не было. Я думалъ, что посл ѣтакого несчастія, все должно перем ѣниться, и обыкновенная наша жизнь казалась мн ѣоскорбленіемъ ея памяти. Первыя дни я старался перем ѣнить свой образъ жизни; я говорилъ, что не хочу об ѣдать, и потомъ на ѣдался въ буфет ѣне въ урочный часъ. Когда пили чай, я уносилъ чашку въ офиціянтскую комнату, въ которой никогда не пили чаю. Спать въ старыхъ нашихъ комнатахъ, наверху, мн ѣтоже было ужасно грустно, я почти не спалъ и, наконецъ, попросилъ позволенья перейти внизъ.

Я боялся и удалялся всего, что могло мн ѣслишкомъ ясно напомнить ее. Теперь же я люблю и зову эти воспоминанія – они возвышаютъ мою душу.

Н ѣтъ уже больше такихъ слугъ какъ Наталья Савишна; пропало то с ѣмя, изъ котораго они рождались. Да и перевелись дворяне, которые ихъ формировали. Зато теперь есть щеголи слуги и служанки, которыхъ не узнаешь отъ господъ, которымъ не знаешь, говорить ли «вы» или «ты», которые танцуютъ польку, носятъ золотые часы и браслеты, курятъ папиросы, но сотни такихъ съ часами и браслетами не стоятъ и однаго ногтя Натальи Савишны. Миръ ея праху!

Къ читателямъ. Глава <34-я.> 1.

Я отдаю дань общей вс ѣмъ авторамъ слабости – обращаться къ читателю.

Обращенія эти бо̀льшей частью д ѣлаются съ ц ѣлью съискать благорасположеніе и снисходительность читателя. Мн ѣхочется тоже сказать н ѣсколько словъ, вамъ, читатель, но съ какою ц ѣлью? Я право не знаю – судите сами.

Всякій авторъ – въ самомъ обширномъ смысл ѣэтаго слова – когда пишетъ что бы то ни было, непрем ѣнно представляетъ себ ѣ, какимъ образомъ под ѣйствуетъ написанное. Чтобы составить себ ѣпонятіе о впечатл ѣніи, которое произведетъ мое сочиненіе, я долженъ им ѣть въ виду одинъ изв ѣстный родъ читателей. Какимъ образомъ могу я знать, понравится ли или н ѣтъ мое сочиненiе, не им ѣя въ виду изв ѣстный типъ читателя? – Одно м ѣсто можетъ нравиться одному, другое – другому, и даже то, которое нравится одному, не нравится другому. Всякая откровенно выраженная мысль, какъ бы она ни была ложна, всякая ясно переданная фантазія, какъ бы она ни была нел ѣпа, не могутъ не найдти сочувствія въ какой нибудь душ ѣ. Ежели он ѣмогли родиться въ чей-нибудь голов ѣ, то найдется непрем ѣнно такая, которая отзовется ей. Поэтому всякое сочиненіе должно нравиться, но не всякое сочиненіе нравится все и одному челов ѣку.

Когда все сочиненіе нравится одному челов ѣку, то такое сочиненie, по моему мнению, совершенно въ своемъ род ѣ. Чтобы достигнуть этаго совершенства, a всякій авторъ над ѣется на совершенство, я нахожу только одно средство: составить себ ѣясное, определенное понятіе о ум ѣ, качествахъ и направлении предполагаемаго читателя.

Поэтому я начну съ того мое обращеніе къ вамъ, читатель, что опишу васъ. Ежели вы найдете, что вы не похожи на того читателя, котораго я описываю, то не читайте лучше моей пов ѣсти – вы найдете по своему характеру другія пов ѣсти. Но ежели вы точно такой, какимъ я васъ предполагаю, то я твердо уб ѣжденъ, что вы прочтете меня съ удовольствіемъ, темъ бол ѣе, что при каждомъ хорошемъ м ѣст ѣмысль, что вы вдохновляли меня и удерживали отъ глупостей, которыя я могъ бы написать, будетъ вамъ пріятна.

Чтобы быть приняту въ число моихъ избранныхъ читателей, я требую очень немногаго: чтобы вы были чувствительны, т. е. могли бы иногда пожал ѣть отъ души и даже пролить н ѣсколько слезъ объ вымышленномъ лиц ѣ, котораго вы полюбили, иотъ сердца порадоваться за него, и не стыдились бы этаго; чтобы вы любили свои воспоминанія; чтобы вы были челов ѣкъ религіозный; чтобы вы, читая мою пов ѣсть, искали такихъ м ѣстъ, которыя зад ѣнутъ васъ за сердцо, а не такихъ, которыя заставютъ васъ см ѣяться; чтобы вы изъ зависти не презирали хорошаго круга, ежели вы даже не принадлежите къ нему, но смотрите на него спокойно и безпристрастно – я принимаю васъ въ число избранныхъ. И главное, чтобы вы были челов ѣкомъ понимающимъ, однимъ изъ т ѣхъ людей, съ которымъ, когда познакомишься, видишь, что не нужно толковать свои чувства и свое направленіе, а видишь, что онъ понимаетъ меня, что всякій звукъ въ моей душ ѣотзовется въ его. – Трудно и даже мн ѣкажется невозможнымъ разд ѣлять людей на умныхъ, глупыхъ, добрыхъ, злыхъ, но понимающійи непонимающійэто – для меня такая р ѣзкая черта, которую я невольно провожу между вс ѣми людьми, которыхъ знаю. Главный признакъ понимающихълюдей это пріятность въ отношеніяхъ – имъ не нужно ничего уяснять, толковать, а можно съ полною ув ѣренностью передавать мысли самыя не ясныя по выраженіямъ. Есть такія тонкія, неуловимыя отношенія чувства, для которыхъ н ѣтъ ясныхъ выраженій, но которыя понимаются очень ясно. Объ этихъ-то чувствахъ и отношеніяхъ можно см ѣло намеками, условленными словами говорить съ ними. Итакъ, главное требованіе мое – пониманіе. Теперь я обращаюсь уже къ вамъ, опред ѣленный читатель, съ извиненіемъ за грубость и неплавность въ иныхъ м ѣстахъ моего слога – я впередъ ув ѣренъ, что, когда я объясню вамъ причину этаго, вы не взыщите. Можно п ѣть двояко: горломъ и грудью. Не правда ли, что горловой голосъ гораздо гибче груднаго, но зато онъ не д ѣйствуетъ на душу? Напротивъ, грудной голосъ, хотя и грубъ, беретъ за живое. Что до меня касается, то, ежели я, даже въ самой пустой мелодіи, услышу ноту, взятую полной грудью, у меня слезы невольно навертываются на глаза. То же самое и въ литератур ѣ: можно писать изъ головы и изъ сердца. Когда пишешь изъ головы, слова послушно и складно ложатся на бумагу. Когда же пишешь изъ сердца, мыслей въ голов ѣнабирается такъ много, въ воображеніи столько образовъ, въ сердц ѣстолько воспоминаній, что выраженія – неполны, недостаточны, неплавны и грубы.

Можетъ быть, я ошибался, но я останавливалъ себя всегда, когда начиналъ писать изъ головы, и старался писать только изъ сердца.

Еще я долженъ вамъ признаться въ одномъ странномъ предуб ѣжденіи. По моему мн ѣнію, личность автора, писателя (сочинителя) – личность анти-поэтическая, а такъ какъ я писалъ въ форм ѣавтобиографіи и желалъ какъ можно бол ѣе заинтересовать васъ своимъ героемъ, я желалъ, чтобы на немъ не было отпечатка авторства, и поэтому изб ѣгалъ вс ѣхъ авторскихъ пріемовъ – ученыхъ выраженій и періодовъ.

Глава. Къ т ѣмъ Господамъ критикамъ, которые захотятъ принять ее на свой счетъ.

Обращеніе къ читателямъ: какого я себ ѣвоображаю читателя, и почему нужно воображать себ ѣчитателя. Я пишу изъ сердца – извините грубый слогъ. Я пишу автобіографію, извините, что н ѣтъ авторскихъ пріемовъ.

Милостивые Государи!

Я выступаю на литературное поприще съ великой неохотой и отвращеніемъ. Чувство, которое я испытываю, похоже на то, съ которымъ я обыкновенно вхожу въ публичныя м ѣста, куда пускается всякій народъ, и гд ѣя могу безъ всякой причины получить отъ пьянаго или безумнаго оскорбленіе. Почему? Потому что вы, Милостивые Государи, для меня т ѣ, отъ которыхъ на литературномъ поприщ ѣя боюсь получить оскорбленiе. Слово оскорбленіе я говорю зд ѣсь совс ѣмъ не въ переносномъ смысл ѣ, но въ прямомъ: т.-е. я не назову оскорбленіемъ, ежели вы зад ѣнете мое авторское самолюбіе, но я говорю о личномъ оскорбленіи, котораго я вправ ѣбояться съ вашей стороны. Когда вы пишете критику на какое нибудь сочиненіе въ журнал ѣ, вы безъсомн ѣнія им ѣете въ виду то, что авторъ того сочиненія прочтетъ вашу критику. (И даже, ежели вы захотите признаться откровенно, разсчитывая впечатл ѣніе, которое произведетъ на читателей ваша критика, вы изъ вс ѣхъ читателей им ѣете бол ѣе всего въ виду автора, а иногда его однаго.)

Писать или говорить такія в ѣщи про какое-нибудь лицо, которыя вы не скажете ему въ глаза и не напишете ему, значитъ говорить оскорбительныя вещи.

Говорить эти вещи въ глаза или писать къ нему, значитъ оскорблять то лицо.

Писать эти вещи въ журналахъ – то же, что говорить въ глаза или писать къ нему письмомъ, потому что, когда вы пишете критику, вы им ѣете въ виду личность автора.

Писать къ лицу оскорбительныя вещи и не подписывать, называется пасквиль. Сл ѣдовательно, критикуя NN, ежели вы говорите про него такія в ѣщи, которыя не скажите ему въ глаза, значитъ, что вы пишете пасквиль.

Про сочиненіе, которое вы критикуете, вы все скажете въ глаза автору, не ст ѣсняясь ни чемъ – вы скажите, что книга дурна, что мысль несправедлива, что ссылки нев ѣрны, что языкъ неправиленъ, что правила ор ѳографіи не соблюдены, но вы не скажете автору: «ваша книга глупа», потому что глупую книгу можетъ написать только глупый челов ѣкъ, между т ѣмъ какъ дурную можетъ написать хорошій челов ѣкъ; вы не скажете, что безсмысленно, что писалъ ее неучь. Однимъ словомъ, вы будете говорить о книги, а не о личности автора, иначе это будетъ оскорбленіе. Почему вы въ критикахъ д ѣлаете эти оскорбленія и еще въ вид ѣпасквили, которую вы подписываете общепринятой формулой «мы». Кто эти «мы», скажите, ради Бога?

Вс ѣли это сотрудники журнала, или одно множественное лицо? «Мы сов ѣтуемъ Г-ну N. то-то и то-то», «мы жал ѣемъ», «мы желали бы», «это просто см ѣшно» и т. д. Господа т ѣ[?] «мы», теперь я къ вамъ обращаюсь, такъ какъ я уб ѣжденъ, что, хотя у васъ странное имя, но все-таки вы какое-нибудь лицо. Скажите пожалуйста, ежели вы встр ѣтите меня где-нибудь, ну, положимъ, въ концерт ѣ, и зам ѣтите, что я не бритъ, вы не подойдете ко мн ѣи не скажете: «мы сов ѣтовали бы вамъ сначала обриться, а потомъ идти слушать музыку», или – «очень жал ѣемъ, что вы не над ѣли фрака», или – «мы желаемъ, чтобы вы тутъ стояли, а не зд ѣсь», или – «просто см ѣшно, какой у васъ носъ». Вы бы не сд ѣлали этаго, а то бы могли нажить исторію, потому что я не пов ѣрилъ бы, что вы фикція «мы», а, критикуя мою книгу, вы мн ѣсказали точно такія же дерзости, хотя я тоже зналъ, что «мы» кто-нибудь да есть, а не фикція. Вы сов ѣтовали сначала прочесть то-то, желали бы больше посл ѣдовательности, жал ѣете о томъ, что я не знаю того [то], и не находите, что это просто см ѣшно, что я говорю. – Вспомните библ[іографическія] кр[итики] на книги о [ 1 неразобр.], на стихотворенія неизв ѣстныхъ авторовъ, на практическія книги. Поэтому разв ѣне справедливо то, что я говорю о сходств ѣлитературнаго поприща съ публичными м ѣстами?

Вы скажете, что такимъ литераторамъ, которые, не зная д ѣла, суются писать, нужны уроки. Разв ѣвы ихъ этимъ исправите. (Уже не говорю о томъ, что все-таки это пасквиль, и что вы не им ѣете на то никакого права.) Вы скажете въ литературныхъ выраженіяхъ, что NN дуракъ, и онъ скажетъ въ не мен ѣе литературныхъ выраженіяхъ, что «мы» такого-то журнала – дуракъ; по крайней м ѣр ѣ, онъ им ѣетъ полное право это сд ѣлать. Что жъ тутъ веселаго?

Еще больн ѣе читать критику на сочиненія хорошія. Хот ѣлось бы знать, кто разбираетъ сочиненія Дружинина, Григоровича, Тургенева, Гоголя, Гончарова, сов ѣтуетъ имъ, жал ѣетъ о нихъ и желаетъ имъ? Все этотъ роковой «мы». Онъ не выдетъ изъ своего инкогнито, потому что, ежели бы изъ величественнаго «мы» вдругъ вышелъ какой нибудь NN, который когда-то въ 30 годахъ написалъ дурную пов ѣсть и судитъ теперь о первостепенныхъ писателяхъ, вс ѣбы сказали, что это просто см ѣшно, и подл ѣсамой фамиліи его поставили вопросительный знакъ въ скобкахъ.

Хотя выходящія на литературное поприще, какъ и на сцену, подвержены суду вс ѣхъ, но свистать не позволено, такъ и не должно быть позволено говорить личности и д ѣлать пасквили. Что есть личность и пасквиль, я опред ѣлилъ выше.

Итакъ, я требую 2 важныхъ перем ѣнъ. 1-е, чтобъ не говорили такихъ вещей про NN, разбирая его сочиненіе, которыя нельзя сказать ему въ глаза, и сл ѣдовательно говорить, что сочиненіе безсмысленно, что желаемъ то-то въ сочиненіи, жал ѣемъ или сов ѣтуемъ Господамъ NN. – все это не должно существовать.

Можетъ быть, скажутъ, что это совершенно условно, что можно сказать въ глаза – какому литератору? и какой критикъ? и въ какихъ они отношеніяхъ? Ежели вы не хотите допустить, отв ѣчу я, чувства приличія, которое должно быть у каждаго челов ѣка, то разсматривайте всякое сочииеніе безъ всякаго отношенія къ его автору. И уничтожили бы форму «мы». Мн ѣкажется, что форма эта есть нарочно выдуманная и утвержденная обычаемъ личина, ¹⁵³ 153
   По написанному, поперек страницы, начинающейся словами: м ѣр ѣонъ им ѣетъ право это сд ѣлать.. и кончающейся словами: нарочно выдуманная и утвержденная обычаемъ личина, рукою Толстого написано: И чтобы самъ критикъ не разсказы[валъ], какія онъ куритъ сигары и въ какой комнат ѣсидитъ.


[Закрыть]подъ которой удобн ѣе пишутся пасквили. Еще желалъ бы я, чтобы уничтожили въ скобкахъ вопросительные и восклицательные знаки. Они ровно ничего не значатъ безъ объясненія, а ежели есть объясненіе, то ихъ не нужно. – Вотъ перем ѣны, которыхъ требуютъ приличія. О см ѣшномъ, какъ-то: напыщенности и фигурности выраженій и о философскихъ терминахъ, которые вклеиваютъ въ критику, желая объяснить мысль и, напротивъ, показывая неясность на этотъ счетъ мысли критика, я не буду говорить. ¹⁵⁴ 154
   Зачеркнуто: Все сказанное относится преимущественно къ Библіографическимъ критикамъ.


[Закрыть]Теперь поговорю о томъ, какихъ изм ѣненій требуетъ справедливость въ критик ѣ.

(Я никакъ не полагалъ, чтобы ц ѣлью критики было изложеніе свойствъ и недостатковъ самого автора и чувствъ, подъ вліяніемъ которыхъ онъ писалъ.) Согласитесь со мной, Милостивые Государи, что критика – двоякая, ироническая и серьезная. Это разд ѣленіе, взявъ первый журналъ, въ отд ѣл ѣбибліографической хроники сд ѣлаетъ всякій; даже въ одной и той же стать ѣможно указать м ѣста, гд ѣкончается серьезная и начинается ироническая. – По расположенію самого критика, согласитесь тоже, что критику можно также легко разд ѣлить на пристрастную «за» и пристрастную «противъ». Сл ѣдовательно, мы можемъ соединить оба разд ѣленія, и логика указываетъ намъ, что должно существовать:

1) Ироническая – пристрастная за

2) Ироническая – пристрастная противъ

3) Серьезная – тоже за

4) Серьезная – тоже противъ.

Но первое соединеніе не можетъ существовать. Остаются 3 рода, имянно: ироническая – противъ, серьезная – за и серьезная – противъ. Ироническая, сл ѣдовательно, можетъ быть только пристрастна противъ, и поэтому не удовлетворяетъ ц ѣли критики – дать ясное и по возможности в ѣрное понятіе о предмет ѣ– не есть критика, a правильн ѣе можно назвать насм ѣшкой надъ сочи[нителемъ]. Но такъ какъ изв ѣстно, что н ѣтъ вещи, не подверженной насм ѣшки, то на ея сужденіе нельзя полагаться.

<Остаются два посл ѣдніе рода, хотя не совершенные, выкупающіе свои недостатки т ѣмъ, что сужденія ихъ не могутъ быть безразсудны и противор ѣчащи.>

Сенковскій ввелъ обычай см ѣяться надъ книгами въ отд ѣл ѣБибліографической Хроники, и этотъ отд ѣлъ былъ д ѣйствительно очень забавный, но нисколько не удовлетворялъ своему назначенію – дать понятіе о ход ѣлитературномъ, о значеніи и достоинств ѣновыхъ книгъ.

Теперь этотъ обычай такъ укоренился, что все остроуміе сотрудника Журнала устремлено преимущественно на этотъ отд ѣлъ, тогда какъ въ критик ѣ, ежели логика не обманываетъ меня, должна быть исключена всякая шутка и забавная выходка, какъ пристрастная противъ. Критика есть в ѣщь очень серьезная. Ежели скажутъ: «никто не будетъ читать критику и Библіографическую Хронику, что за б ѣда – по крайней м ѣр ѣне будутъ читать несправедливостей, а ежели такъ много остроумія у сотрудниковъ, что некуда д ѣвать, пусть составятъ особый отд ѣлъ подъ названіемъ ¹⁵⁵ 155
   Зачеркнуто: насм ѣшки надъ Лит.


[Закрыть]Б. И. или пусть пишутъ анекдоты. Итакъ, я требую уничтоженія личностей, формулы «мы», скорописныхъ буквъ и вс ѣхъ насм ѣшекъ.

Что же будетъ тогда критика? скажутъ мн ѣ. Будетъ критика, а не анекдоты. Чтобы показать, какъ по моему мн ѣнію не нужно писать и какъ нужно, я возьму изъ своей пов ѣсти главу, хоть «Разлуку» и буду ее критиковать трояко: пристрастно за, пристрастно противъ и иронически. Я этимъ хочу показать отношенія между этими родами. Несмотря на большой или меньшій талантъ, пропорція останется та же.

Г Ль: Ни: То.

1 Орелъ

Орелъ, царь птицъ. Говорятъ о немъ, что одинъ малчикъ сталъ дразнить, но онъ рассердился на него и заклевалъ его.

2. Соколъ

Соколъ есть очень полезная птица она ловитъ газелей. Газель есть животное которое бегаетъ очень скоро, что собаки не могутъ его поймать, то соколъ спускаеться и убиваетъ.

–

1840-года 12 Генваря

Милой Тетиньк ѣ

 
Пришелъ желанный день счастливый,
И я могу вамъ доказать
Что не дитя я молчаливый
Когда меня ласкала мать. —
Теперь я ясно понимаю
Все что вы сд ѣлали я знаю
Для насъ пожертвовали собой
И добрымъ сердцемъ и душой. —
Теперь я счастіе понимаю
Которымъ день сей подарилъ
Отъ всего сердца вамъ желаю
Чтобъ Богъ за вс ѣтруды благословилъ. —
Теперь еще разъ можетъ быть
Фортуна къ намъ опять заглянетъ
Веселье прежнихъ дней настанетъ
И мы счастливо будемъ жить.
Я какъ залогъ счастливыхъ дней
Съ восторгомъ день сей принимаю
Потокъ жизни вамъ желаю
Чтобъ былъ прозрачн ѣй и св ѣтл ѣй. —
 

Левъ Толстой.

–

Nous devons tous aimer notre patrie; car nous y avons reçu la vie, là nous avons vu pour la première fois le jour, c’est là aussi que nous avons reçu le premier baiser de notre mère et c’est là que se sont écoulés les premières annés de notre enfance.

La patrie trouvera toujours des ardents défenseurs qui pour la sauver seront prêts à exposer leur propre vie en la défendant. Et cet amour pour la patrie ne peut jamais être éteint dans nos coeurs. – Que d’exemples nous avons vu, que des laboureurs au cri universel du salut de la patrie laissent leurs champs à demi cultivés et se dépèchent de mourir ou de la sauver, que de pères livrent leurs enfants à la Providence et que d’époux se séparent pour le bien de leur patrie. – Nous en voyons un bel exemple dans Léonidas qui eut le courage de s’opposer avec trois cents braves contre quinze mille hommes et il se défendit si bravement qu’il ne resta qu’un homme qui puisse avertir les Spartiates de leur mort. —

Aussi notre sainte Russie toujours et dans toutes les époques de malheur avait des défenseurs comme Minine, Potcharskii, Souvorow et Coutousow. Dans le tems que la Russie soupirait sous le joug des Polonnais Minine un simple boucher anima tous les citoyens de Nitchni Nowgorod par son exemple en vendant un peu de bien qu’il possédait pour le sacrifier à sa patrie. – Oui, disait-il à tous les marchands de Nitchni Nowgorod: quittons nos femmes, nos enfants et vendons le dernier bien que nous possédons, éffaçons seulement par notre sang la tâche que les Polonnais ont fait à la Russie. —

Léon Tolstoi.

Перевод.

[ЛЮБОВЬ К ОТЕЧЕСТВУ.

Мы все должны любить свое отечество, потому что здесь мы получили жизнь, впервые увидали свет, здесь получили первый материнский поцелуй и здесь протекли первые годы нашего детства. Отечество всегда найдет горячих защитников, готовых для его спасения, защищая его, отдать свою жизнь. Эта любовь к отечеству не может никогда угаснуть в наших сердцах. Сколько видели мы тому примеров, сколько земледельцев при единодушном крике о спасении отечества бросают полуобработанными свои поля и спешат умереть или спасти родину, сколько отцов оставляют своих детей на волю Провидения, сколько супругов разлучается для блага отечества. – Прекрасный пример видим мы в Леониде, который имел мужество с тремя стами храбрецов противустать 15 тысячам человек и так храбро защищался, что уцелел лишь один человек, чтобы известить Спартанцев о гибели всех остальных.

Так и наша святая Россия всегда, во все бедственные времена имела таких защитников, как Минин, Пожарский, Суворов и Кутузов. В то время, когда она вздыхала под игом Поляков, простой мясник Минин воодушевил всех граждан Нижнего Новгорода своим примером, продавши на жертву отечеству все свое небольшое имущество. – Да, говорил он Нижегородским купцам: оставим жен и детей и продадим последнее, что имеем, но изгладим нашей кровью пятно, наложенное на Россию Поляками.

Лев Толстой.]

–