Текст книги "Хроники похождений"

Автор книги: Лев Портной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)

Глава 7

Мы скоро добрались до дома. Развилихин в компании с еще двумя то ли вампирами, то ли обычными блюстителями порядка ехал следом. Уже на Никольской я почувствовал сильный голод, что было неудивительно: весь дневной рацион мой ограничился шиколатомъ с кофiемъ. Эх, надо было у Петра Андреевича откушать сперва, а потом уж сказать все, что думаю о его роже! Впрочем, сожалеть было поздно, я утешился тем, что господа, охотившиеся за письмами, в любом случае помешали бы нашей трапезе. Теперь предстояло дождаться, пока каналья Лепо что-нибудь приготовит.

Развилихин с товарищами остались сторожить на улице. Похоже, они собирались ночевать у подъезда. Мы с Лепо поднялись наверх и у входа в квартиру столкнулись с незнакомцем лет двадцати.

– Сергей Христофорович? – прошептал он в темноте.

– А вы кто будете? – спросил я грозно.

– Меня послали-с передать вам бумаги, – ответил он.

– И вы не перевернули вверх дном мою квартиру и не перестреляли всех в округе? – осведомился я.

– Нет, сударь, что вы, я не имею-с обыкновения переворачивать квартиры-с, да и стрелять-с не обучен-с, – пролепетал он.

– Есть еще третий вариант, – сказал я, с сожалением окинув его взглядом. – Что ж, пожалуйте ко мне.

Лепо открыл дверь, и мы вошли. При свете я разглядел незнакомца. По всей видимости, он служил половым в каком-нибудь питейном заведении.

– Приготовь ужин, – приказал я французу. – Только сначала налей-ка анисовой.

Незнакомец вытащил бумаги и протянул мне. Это оказались те самые письма, которые у меня отняли, едва несостоявшийся тесть успел передать их.

– Откуда у тебя эти бумаги? – я схватил незнакомца за ворот.

– Не знаю, сударь, не знаю-с! – перепугался он. – Я просто шел-с по Никольской, а меня окликнули-с из саней-с, дали рубль и попросили передать-с вам эти бумаги-с. Я так думаю, что этот-с господин-с так и поджидают-с меня на Никольской, чтобы убедиться… Они-с сказали, что будут-с ждать.

Я отшвырнул его и придавил к стене.

– Рубль заплачу, веди к нему, к этому господину, – прошипел я так, что незнакомец счел за лучшее не отказываться от рубля.

Из кухни вышел Лепо с рюмкой на подносе. Залпом выпив анисовой, я спрятал бумаги во внутренний карман сюртука, подтолкнул незнакомца к выходу, но тут же удержал его за плечо.

– Стой.

Он застыл как вкопанный.

– Как бы пройти мимо Развилихина? – размышлял я вслух.

– У Шевалдышева есть черррный-с выход, как ррраз-с на Никольскую, – сообщил Лепо.

– Молодец, – я похлопал его по щеке, – хоть ты и скотина изрядная.

Я вновь подтолкнул незнакомца к выходу. Мы вышли из квартиры. Я потащил молодого человека на третий этаж. На середине лестницы я остановился и проинструктировал его.

– Я сейчас постучу, а ты скажешь, что прибыл из полицейского участка, скажешь, что полицеймейстер Шварц решил принять жалобу на поручика Дементьева!

– Ага! – кивнул незнакомец.

Мое лицо, изуродованное шрамом, делает людей сговорчивыми.

Незнакомец точно исполнил мои указания, и Шевалдышев выглядел осчастливленным, когда распахнул дверь. Я вышел из темноты, и радость домовладельца померкла. Я дал ему в морду, приказал провести нас на Никольскую и распорядился не запирать дверей, пока я не вернусь обратно, даже если мое отсутствие затянется на несколько месяцев. Мы последовали за Шевалдышевым, миновали его кабинет, отхожее место и комнату с орущим ребенком, через небольшую дверь вышли на черную лестницу и двинулись вниз. У выхода на улицу я приказал незнакомцу идти одному, боясь своим появлением спугнуть его работодателя, явно желавшего оставаться инкогнито.

Молодой человек выскользнул на улицу. Послышались шум какой-то возни и сдавленный стон. Я выскочил следом и чуть не упал, споткнувшись о тело. Незнакомец валялся на земле, сжав руками торчащую из груди рукоять ножа. Застывшее лицо выражало изумление. В отличие от покойного я ничуть не удивился.

Сначала я хотел бросить его на улице, но затем решил, что труп, оставленный без присмотра, привлечет излишнее внимание к запасному выходу и я больше не смогу им пользоваться. Я втащил тело в подъезд, запер дверь, поднялся наверх и через квартиру Шевалдышева вернулся домой.

– Ну, что там, сударррь мой? – полюбопытствовал Лепо, принимая кафтан.

– Ничего, – пробурчал я.

– Кто его поджидал? – спросил мосье.

– Не знаю, – огрызнулся я и добавил. – Он пошел по третьему варианту.

– А что это, сударррь, за варрриант-с? – не унимался француз.

– Заткнись! – рявкнул я. – Ужин готов?

– Сию минуту-с будет готов-с, барррин, сударррь мой.

– А я уже не хочу кушать! – выкрикнул я.

– Как-с? Почему-с? – растерялся каналья Лепо.

– Потому что я хочу жрать! – прорычал я.

Французишка скрылся на кухне. Я достал бумаги, намереваясь прочесть их. Но прежде зарядил пистолет серебряными пулями, подаренными Шварцем. Положив оружие на стол перед собой, я почувствовал, что появилось больше шансов дочитать письма до конца.

Однако судьба оказалась милостивой и мне удалось даже поужинать.

А пока каналья Лепо накрывал на стол, я прочитал письма. Одно из них было написано моей рукой. Всего несколько строк:

«Ну-с, Сергей Христофорович, слава янычарам, ты держишь в руках это письмо!

Мильфейъ-пардонъ, мне надобно объясниться… А впрочем, что мне объясняться. Все подробности во втором письме. А ты, брат, уж доверься своей любимой».

Я развернул второй лист. Это письмо было написано по-французски аккуратным женским почерком:

«Ангел мой, жизнь моя, Серж!

Ты написал „слава“, но какая же это слава, если ты держишь в руках эти письма?! Если ты читаешь их, значит, меня рядом с тобою нет! И сейчас, когда мы еще вместе и пишем эти строки, я с трудом сдерживаю слезы, воображая себе, что когда-нибудь тебе придется читать эти письма.

Серж, если ты держишь в руках эти бумаги, а меня рядом нет, значит, наши враги помешали нам воссоединиться вновь, и мне остается уповать лишь на то, что ты не забудешь меня.

Серж, если мне удастся сбежать, я буду ждать тебя в Валдаях у однорукого Фрола. Если там ты меня не застанешь, трактирщик сообщит тебе новый адрес.

Серж, милый Серж, я люблю тебя! Я вверяю тебе свою судьбу!

Ангел мой, я буду ждать тебя! Если понадобится – всю жизнь!

Любящая тебя Аннет».

Пока я читал эти строки, сердце мое переворачивалось, как баран на вертеле, и я едва удержался от того, чтобы не подсолить ужин собственными слезами. «Ангел мой, я буду ждать тебя! Если понадобится – всю жизнь!» – повторял я, и перед взором моим стояли глаза девушки, полные надежды и какого-то сострадания ко мне. Значит, я любил ее и она любила меня… любит! Но какие-то обстоятельства разлучили нас. А меня еще и околдовал кто-то так, что я и вовсе забыл ее. Но нет, не вовсе, ведь шевельнулось что-то в сердце, когда я увидел ее.

«Ты написал „Слава“, но какая же это слава…» Да, я написал, только не «слава», а «слава янычарам». Это знак, который указывает на то, что писал те строки я сам и притом пребывал в здравом рассудке. Слава янычарам и Мильфейъ-пардонъ – это мои выражения, которые я никогда не произносил вслух. Что касается мильфея, то я уж и не упомню, когда это словечко привязалось ко мне. А славу янычарам я стал воздавать через некоторое время после штурма Измаила. Какой-то турок, прежде чем я заколол его, успел кривою саблей рассечь мне левую щеку. И уродливый шрам в корне изменил мои отношения с женщинами. До этого я не имел успехов на любовном фронте. Никаких. Но после турецкой кампании не успел оглянуться, как оказался на одной тарелке с красавицей, на которую и взглянуть-то не осмеливался. И не успели сменить скатерть, как в тарелку ко мне новая барышня забралась. Вскоре я понял, что причиной успеха стала рана, полученная от янычара. Женщинам казалось, что шрам на щеке скрывает какую-то романтическую тайну, к которой им непременно хотелось прикоснуться. «Слава янычарам!» – только и оставалось приговаривать мне, вспоминая, какими муками терзался я, будучи девственником.

Покончив с трапезой, я приказал французу помыть сервиз, а затем собрать в небольшой сундучок деньги, все самые дорогие вещи и надеть дорожное платье.

– Мы куда-то поедем-с? – испугался Лепо.

– Именно, – ответил я.

Я надел шубу и спрятал под нею пистолеты – слева заряженный обычными пулями, справа – серебряными.

– Сударррь мой, а что скажет-с полицеймейстеррр? – французу хотелось остаться дома.

– Не знаю, не намерен присутствовать, – заявил я.

Мой голос прозвучал не вполне уверенно. Решительно Шварц считал, что мы с ним по одну сторону крышки кастрюли. Вряд ли он имел обыкновение вооружать подозреваемых в преступлении серебряными пулями. И настраивать против себя второго человека в полиции Первопрестольной было крайне неразумно. Но мне не давала покоя блондинка в собольей шубе. Я не понимал ее роли в случившейся истории, но был уверен, что она не будет в восторге, если я наведу на нее полицию. Как-никак, спасаясь от преследователей, она прибежала ко мне, а не на Съезжий двор.

К тому же о том, что произошло со мной за последние два месяца, лучше узнать от нее, а не от Шварца, после того как с присущей ему дотошностью он освежит мою память.

Мы поднялись на третий этаж и постучались к Шевалдышеву.

– Открывай, каналья! Мы решили съехать! – крикнул я, когда купец поинтересовался, кому не спится в столь поздний час.

Шевалдышев приоткрыл дверь и недоверчиво посмотрел на нас. Его обуревали противоречивые чувства. Он подозревал подвох. Но, с другой стороны, возможность избавиться от беспокойного постояльца была столь великим искушением, что он впустил меня и француза, рискуя быть битым в третий раз за день.

Я сообщил купцу о намерении немедленно съехать и поручил упаковать оставленные мною вещи и хранить их до особых распоряжений. Шевалдышев заверил меня, что имущество останется в целости и сохранности. Я попросил заложить лошадей в сани и подать их к черному ходу, ведущему на Никольскую. Когда изрядное количество ассигнаций перекочевало из моего кармана за пазуху домовладельца, радость его по поводу нашего отъезда сделалась неописуемой. Он проводил нас в кабинет, достал из шкапа пыльный графинчик и предложил французского ликерчика – мы не отказались, а сам, так и не получив в третий раз по морде и будучи немало обрадован этим обстоятельством, скрылся за дверью, отправился распорядиться насчет саней. Едва мы с канальей Лепо успели пригубить, как за стеной раздались команды Шевалдышева, отправлявшего сына за лошадьми. Его голос звучал бодро, его голос перекрывал ор ребенка, которого баюкали в соседней комнате, его голос… словом, это был голос счастливого человека. Я вновь приложился к бокалу и, довольный собой, откинулся в кресле. Приятно сознавать, что хлопоты, доставленные ближнему, пришлись ему в радость.

Лепо тоже пригубил ликер. Выглядел каналья подавленно. Чтобы как-то расшевелить француза, я предложил пари.

– Жак, ставлю пять рублей против всех твоих сбережений, что тебя пристрелят, как только мы появимся на улице.

Мосье поперхнулся и закашлялся. Я подскочил к нему и похлопал по спине, добавив:

– Или зарежут.

Лепо отстранил мою руку.

– Шутить изволите-с, сударррь мой!

– И не думал шутить. За сегодняшний день половина из тех, что оказались рядом со мной на улице, мертвы. Так что давай, делай ставку! Или ты не веришь, что выживешь?!

Француз проигнорировал мою затею.

– Сударррь мой, – произнес он, – я вот-с думаю, а ррразумно-с ли оставлять-с вещи Шевалдышеву? Ррразве можно-с доверррять ему? Он же каналья-с?!

– И что ты предлагаешь?

– Я мог-с бы задеррржаться, устррроить все лучшим-с обррразом-с, а потом-с пррриехал-с бы к вам, куда вы укаже-те-с…

– Нет уж, уволь! – ответил я. – Оставлять добро на попечение двух каналий я тем более не намерен.

Мосье вздохнул и развел руками.

– Ну-с, как знаете-с, сударррь мой.

Я вернулся в кресло.

– Ну так как насчет пари?

Француз отмахнулся.

Появился Шевалдышев и сообщил, что сани готовы. Мы направились к выходу. В дверях я пихнул Лепо и спросил, не передумал ли он насчет пари. Каналья фыркнул в ответ. Купец проводил нас к черному ходу и вышел за нами на лестницу.

– Милостивый государь, вы слишком много сделали для меня. Не смею более злоупотреблять вашим радушием. Оставайтесь дома, а мы уж сами спустимся, – заверил я домовладельца.

Он замер, на лице его отразилось сомнение. Для полноты счастья ему хотелось присутствовать при нашем отъезде.

– Но кто-то ведь должен запереть за вами, – произнес он.

Я обнял Шевалдышева и трижды облобызался с ним по русскому обычаю.

– Нынче, любезный, опасно выходить на улицу. Ты уж обожди, пока мы отъедем подальше, – настойчиво рекомендовал я домовладельцу. – Да и затем, вдруг нас полиция увидит. Получится, что ты помог нам скрыться. Шварцу это не понравится. Он и без того с утра смотрел на тебя подозрительно. А так скажешь ему, что тебя мы побили до бесчувственного состояния и бежали.

Мои доводы убедили каналью купца, и мы с Лепо вдвоем отправились вниз. Я шел впереди, освещая ступени свечой. Француз с двумя сундуками кряхтел позади. У самого выхода я ухватил за воротник труп посыльного, оттащил его в сторону и спихнул вниз по лестнице, ведущей в подвал. И почему я сразу не догадался это сделать?

– Что это? – спросил француз, пытаясь в полумраке рассмотреть: с чем это я вожусь?

– Да Шевалдышев, стервец, бросил тут мешок с картошкой! Кстати, Жак, в последний раз тебя спрашиваю, ты не надумал насчет пари? Ты, что, нюх потерял? Неужели не чувствуешь выгоды? Ну, убьют тебя, я заберу твои деньги, а тебе уже по хрену все! Зато, если останешься в живых, получишь пять рублей!

– Нет уж, сударррь мой, не хочу рррисковать-с!

– Эх, не азартный ты человек! И чудной! Ведь ты все равно рискуешь, раз пошел со мною.

Я отодвинул щеколду, открыл дверь и шагнул вперед. Сани стояли у самого подъезда. По Никольской в темноте шли люди. Однако никто при моем появлении не затеял стрельбу и не бросился на нас с ножом. Я зевнул и полез в кузов.

Глава 8

Лежа в карете и укутавшись в шубы, мы зевали всю дорогу до Валдаев. Снаружи доносился монотонный гул: выл ветер, ямщик вторил ему, как и положено, заунывно. В те утомительные часы, когда дружище Морфей выпускал нас из объятий, я ехал, сжав зубы, готовый выбросить французишку на дорогу, так он мне надоел. Сдерживался с трудом. Смотрители на почтовых станциях в зависимости от моего настроения получали кто в морду, кто двугривенный и меняли лошадей без проволочек. Скоро мы прибыли в пункт назначения.

Трактир размещался в двухэтажной избе, занесенной снегом. Дорожку, ведущую к крылечку, замела метель. Сугробы наполовину завалили окна первого этажа, а окна второго этажа закрывали сосульки, оторвать которые можно было только вместе с крышей. Я не удивился бы, если бы однорукий Фрол оказался гримтурсом.[26]26
  Гримтурс – великан инея, демон зимы.


[Закрыть]

Я отправил вперед Лепо – протаптывать мне дорожку. Утопая по колени в снегу, он дошел до крыльца. Не успел француз взяться за перила, как дверь распахнулась, вызвав снежную бурю, сквозь которую по ступенькам скатилась упитанная бабенка. Она опрокинула Лепо в сугроб и навалилась сверху. Следом выскочил худощавый мужичок в рваном сюртуке и принялся поленом охаживать женщину.

– Зараза! Я ж тя сколько учить буду, что кур ощипывать надо! Зараза! Дыши теперь гарью!

Я открыл дверцу, предстояло забавное зрелище.

Бабенка визжала, словно ее не колотят, а режут. Лепо охал под нею. Я понадеялся, что мужичок иной раз промахнется и французишке тоже перепадет.

– Обычное дело, – прокомментировал происходящее ямщик.

Тут я заметил, что мужичок орудует левой рукой, а правый рукав сюртука болтается пустой.

– Фрол, – окликнул я.

Он обернулся.

– A-а, это вы, сударь.

Бабенка воспользовалась моментом и начала подниматься, утаптывая француза глубже в снег. Экзекутор пихнул ее поленом, и она опять свалилась на Лепо. Фрол не спеша поднялся по ступенькам и скрылся за дверью. Я направился за ним, стараясь ступать по следам, оставленным Жаком. Когда я добрался до крыльца, бабенка уже стояла на ногах, но разминулся я с нею лишь после того, как она в третий раз укатилась в сугроб в обнимку с канальей.

– Свояченица – сука, – объяснил мне Фрол, когда я переступил порог. – Дыши теперь палеными перьями.

Несколько свечей скудно освещали трактир. Пахло прокисшими щами, пережаренным луком и – конечно же – палеными перьями. Из-за облупленной печи вышла жена хозяина, которая, судя по ссадинам на лице, успела получить поленом за каждую составляющую висевшего в воздухе смрада. Увидев меня, она перекрестилась. За нею выскочила румяная девка со смешливой физиономией.

– Ага, граф пожаловали! – обрадовалась она.

Фрол бросил полено ей в ноги, лицо поберег – девка была ценным товаром, деликатесом для щедрых постояльцев. Она увернулась и кинулась с хохотом по лестнице на второй этаж. Прыгая по ступенькам, девка подобрала юбку так, что ткань плотно обтянула ее круглый зад. Я решил, что неплохо бы поваляться с нею на одной тарелке. Наверху она обернулась, и сквозь полумрак я почувствовал пристальный, долгий взгляд. Потом она скрылась в затененном углу, и тут же скрипнула, а затем хлопнула дверь.

– Веселая девка, – промолвил я.

– Любка-то, да, – поддакнул трактирщик.

– Добро пожаловать, – невесело промолвила хозяйка и опять перекрестилась.

Все они меня знали и считали, что мой визит не сулит им ничего хорошего. Я их не помнил, но виду не подавал. Решил попытаться так вытянуть из них что-нибудь, проливающее свет на историю нашего знакомства.

– Что-то, брат, смотришь ты на меня, как на ростовщика, – произнес я, усевшись за стол напротив Фрола.

– Как на смерть я смотрю на вас, граф, – ответил он.

– С чего бы это? – ухмыльнулся я.

– Как на смерть, которая так… приходит время от времени… просто так… о себе напомнить.

– Смотри-ка, какая у тебя смерть – с чувством юмора, – улыбнулся я.

– Угу, граф, с чувством юмора.

– Ну ладно, брат, будет тебе дуться. Ты ведь мне сообщить что-то должен.

– Должен, – Фрол кивнул, – что барышня будет ждать вас в столице в Осиной роще в доме штабс-капитана Саликова. Если приедете, а ее не застанете, отодвинете камень самый крайний слева под верхней ступенькой, там ключи будут.

– Отлично, – воскликнул я, готовый расцеловать однорукого Фрола.

Дверь отворилась, и из сеней в горницу ввалился Лепо с дорожными сундуками.

– Да ничего отличного, – пробурчал Фрол.

Но смысл его слов до меня не дошел. Француз, каналья, отвлек.

– Куда ты прешься, дурак, с сундуками?! Мы скоро дальше поедем! – крикнул я Жаку и, вспомнив про Любку, добавил. – Часа через два.

– Так лошадям-с, барррин, отдохнуть надо-с, – ответил Лепо.

– Сменим лошадей и поедем, – сказал я.

– Так-с, сударррь мой, нету-с здесь лошадей-с, я у Варрреньки выяснил-с.

Я повернулся к трактирщику.

– Ну куда вам спешить-то теперь?! – промолвил он.

– Как – куда? В Санкт-Петербург. Аннет ждет меня.

– Ага, – кивнул Фрол. – В Петропавловской крепости. Или нет. В проруби.

– Ты что городишь-то?! – я перегнулся через стол и схватил трактирщика за ворот.

Его жена начала причитать. Фрол попытался вырваться. Я потянул его вперед и прижал к столу.

– Ты что городишь, скотина?!

– Помилуйте, граф, – выдавил он. – Я ж вам объясняю…

– Что ты объясняешь, скотина?! Ты ж сказал, что она в Петербурге ждет!

– Пустите, граф, я все расскажу…

– Граф, батюшка, помилуйте, – взвизгнула трактирщица.

Она бросилась на пол и обхватила меня за ноги. На шум из сеней прибежала Варенька и, оценив обстановку, последовала примеру сестры. Испугались, что некому будет поленом их охаживать!

– Жак! – заорал я. – Убери от меня этих курв!

Лепо поспешил на помощь и первым делом вцепился в Вареньку: она была моложе.

– Граф, от меня не будет толку, если вы меня удушите, – прохрипел Фрол.

На его почерневшем лице проступила сеточка кровеносных сосудов, вздулась вена на шее. Правый глаз вращался юлой. Изо рта несло перегаром, по сравнению с которым трактирный чад казался весенним бризом.

Я отпустил его. Он схватился за горло и, закашлявшись, отошел к печи. Женщины вопили, вцепившись в меня. Лепо порвал юбку на Вареньке, но так и не справился с нею. Я дал ему кулаком по шее, а подоспевший трактирщик отделал своих баб поленом.

– Пошли, зараза, отсель! – прикрикнул он.

И женщины, поддерживая друг дружку, уковыляли в свой угол. Жак встал у печи, протянул вперед руки и, оглядываясь на меня, промямлил:

– Вечно-с вы, сударррь мой, так… Я-то для вас-с так, а вы вот как.

– Не ной, заткнись! – рявкнул я на него и прорычал, повернувшись к трактирщику. – Говори!

– Люди тут вчера были, – произнес Фрол, глядя куда-то в сторону. – Страшные люди.

– И что?

– Они знали, что я должен вам рассказать что-то…

– И ты рассказал им?! – возмутился я.

– Рассказал! – с вызовом ответил трактирщик.

– Зачем?

– Зачем?! – переспросил он. – Да вот зачем!

Фрол повернулся и, ловко справившись одной рукой, скинул сюртук и рубашку. Его костлявое тело было обмотано грязными тряпками, на спине пропитавшимися кровью.

– И признаюсь, я недолго упирался! Эти господа умеют уговаривать! – заявил трактирщик.

Он опустился на стул. Я сел напротив.

– А кто они были, эти господа? – спросил я.

Фрол махнул рукой.

– Откуда мне знать?! Но думаю, что Аннетка эта ваша либо в Петропавловке, либо в проруби.

– Ты мне полегче давай! – зарычал я, наклоняясь через стол.

– Ладно-ладно, – поднял Фрол руку и, уронив ее на колени, добавил. – Не доведет она вас до добра.

Я вспомнил незнакомцев в черном, отобравших у меня письма. Выходит, они выяснили все, что им было нужно, и обогнали меня на сутки. Даже если б я получил коней немедленно, не смог бы их опередить.

– Фрол, а когда Аннет здесь была? И вообще что-нибудь еще ты знаешь? – спросил я.

– Знаю, что вы, граф, ничего не знаете, – промолвил он.

– Откуда ты это знаешь?

– Оттуда, что напились вы воды забвения.

– А кто ж меня напоил? – удивился я.

– Сами выпили, – сообщил трактирщик.

– Как это сам выпил?

– Да так. Барышня вам дала, вы и выпили. А мне ваша компания сразу не понравилась! Чуяло мое сердце, что ничего хорошего от вас не будет!

– Подожди ты, – перебил я. – Что ты городишь? Какая барышня меня опоила?

– Аннета ваша.

– Аннет?!

– Ну! Я вам про что говорю!

– Аннет подпоила меня водой забвения?!

Фрол махнул рукой.

– Да не подпоила, а вы сами по доброй воле выпили.

– Зачем? – изумился я.

– Да кто вас знает-то?! – ответил Фрол.

– А это-то ты откуда знаешь? – спросил я. – Мы что, тут на всю округу объявили, что будем пить воду забвения?

– Варька, зараза, подслушала, – признался трактирщик.

Я повернулся к печи, за которой воцарилась подозрительная тишина.

– Варька, эй! А ну иди сюда! – приказал я.

Женщина, придерживая порванную юбку, медленно вышла.

– Что еще ты услышала? – спросил я.

– Ничего, батюшка, Христом Богом клянусь, – она перекрестилась.

– Как же ты так? – насупился я.

– Да я ж виновата разве? Постоялец тут был. Барин… это… толстый такой. Он в соседней комнате жил. А как съехал, я за ним прибирать пошла и подслушала. Да самый конец вот только. Кабы он пораньше съехал.

– Подойди-ка поближе, – велел я. – Рассказывай, что ты слышала.

Она сделала несколько шагов вперед. Из-за печи высунулась голова ее любопытной сестры. Можно подумать, что она не слышала этой истории раньше, этак раз пятнадцать.

– Барышня, значит, ваша что-то говорила, что вот, мол, больно вам вспоминать чево-та там будет…

– Чего – «чево-та»?

– Дак не слышала я, чево. Она говорила, больно, а вы соглашались. И спросили, мол, что вот если выпить воды забвения, то все забудется! Она и говорит, пей, мол, мил-друг, все забудется. Вы, значит, спросили еще, Лерчик, а не яд это?

– Что еще за «Лерчик»? – спросил я.

– А это называли вы так ее – Лерчик, – сообщила женщина. – Значит, спросили вы, не яд ли? Она заплакала и говорит, неужто ль, мол, ты думаешь, что отравить тебя хочу. А вы, значит, ответили, что готовы и смерть, значит, от нее принять. Потом это… – Варвара запнулась.

– Чего – «это»? – я ударил ладонью по столу.

– Ну, повозились там вы немного, значит, поворковали. А потом слышу, вы так еще сказали «С Богом!» и, слышу, пьете потом, так это – бульк-бульк.

Она умолкла и посмотрела на Фрола.

– И дальше-то что? – спросил я.

– Уехали вы. Увезли, вернее, вас, – продолжил рассказ Фрол. – А вы спали беспробудно. Барышня ваша на прощание сказала мне, если вы сюда без нее вернетесь, передать вам адрес этот в Санкт-Петербурге.

– Во как, значит, – сказал я.

– Во как, – согласился Фрол.

– Анисовая есть? – поинтересовался я.

Фрол кивнул и крикнул жене:

– Манька, анисовой рюмку подай! – Окинул меня взглядом и поправился. – Не-е, не рюмку, стакан налей.

– Стакан в самый раз, – согласился я.

– А откушать, граф, не изволите? – спросил Фрол.

– Изволю.

– Манька, жрать подавай! А ты, Варька, отведи гостей наверх в комнаты.

– Пойдемте, батюшка, самые лучшие покои для вас.

Мы поднялись по лестнице, по которой пять минут назад проскакала Любка. Настроения думать о ней у меня уже не было. Голова была занята мыслями об Аннет. Неожиданно мне пришло в голову, что все сказанное Варварой – выдумка, потому что, если бы даже она и подслушала нас, то как смогла понять?

– Варвара, а на каком языке мы говорили?

– Чего? – удивилась женщина.

– Я спрашиваю, на каком языке мы говорили с Аннет, когда ты подслушивала нас?

– А, по-французски, сударь.

– И как же ты поняла, о чем мы говорили? – повысил голос я.

– Жо парлез францэз, – ответила Варвара.

– Парлез францэз, говоришь? – удивился я.

– Ну да, – подтвердила Варвара. – Меня с малолетства еще к одной барышне отдали. А она только по-французски и говорила. Пока от чахотки не померла.

– Вот так, значит, – только и вымолвил я.

Варвара провела меня в двухкомнатные покои. Первая комната была проходной, с вешалкой для одежды и широким сундуком, вполне подходящим для Лепо. Во второй комнате стояли круглый стол с креслом, в левом углу размещалась широкая кровать, на стене висел рукомойник. Варвара зажгла свечи.

– Что-нибудь принести вам, батюшка?

– Анисовой обещали.

– Это мы мигом.

Женщина ушла. Я скинул сапоги и улегся на кровать. Через минуту появился Лепо со стаканом водки. Я выпил залпом и отправил француза прочь.

– Поди, Жак, у печи погрейся. Только поесть не забудь принести.

– Да ррразве ж я оставлял-с вас голодным, сударррь мой? – надулся он.

– Ладно. Поди прочь.

Я остался один ломать голову над этой историей. Похоже, это был форшмакъ,[27]27
  Форшмак – паштет из селедочного фарша (еврейская кухня).


[Закрыть] который не стоило мазать на хлеб! Тем не менее я жрал его с маниакальным упорством. Выходило, что я по собственной воле уничтожил свою память! Зачем? Что произошло со мной и Аннет, о чем больно вспоминать? Почему об этом ни слова не говорилось в письме?

Да потому, приятель, что ты и не должен был узнать об этом! Ну, конечно же! Если бы незнакомцы не выпытали из однорукого Фрола про петербургскую квартиру, я б помчался по оставленному для меня адресу, и мне бы в голову не пришло задавать какие-то вопросы трактирщику. Кроме того, он и сам узнал про воду забвения случайно. Если бы Варвара не подслушивала, ни Фрол, ни я ничего б не узнали. И когда я принял из рук Аннет чашу с зельем, предполагалось, что я так и не выясню причину приключившейся со мной амнезии. Но почему я пошел на это? Что это за история произошла в нашем прошлом, воспоминания о которой причиняют такую боль, что я согласился предать забвению и эту историю, и даже свою… любовь.

Мильфейъ-пардонъ!..

Что – мильфейъ-пардонъ! Никакой не мильфейъ-пардонъ, а самый настоящий салатъ аморетто! Это любовь, приятель! Ты любил эту женщину, раз готов был смерть принять от нее!

Ну да, если только Варвара ничего не напутала! Наверняка шпионила за всеми подряд, потом все услышанное поленом в голове перемешалось, и теперь я нажрался этого тутти-фрутти.

И еще один вопрос не давал мне покоя: почему я называл девушку «Лерчиком»? Черт его знает? В конце концов, я решил, что Лерчик – это уменьшительное от эклеръ. Ну, конечно, у каждой влюбленной парочки – свой язык, свои словечки, только им одним известные. Эх, видно, сладкая девушка была эта Аннет! Но вот смерть принимать от нее… На хрен надо!

На хрен-то на хрен, но было же в Аннет что-то такое, что заставило меня бросить дом и отправиться искать неприятности на свою голову. Возле Шевалдышевского подворья я видел ее словно впервые. И одного ее взгляда было достаточно, чтобы я убежал из-под опеки полиции. Шварц скорее всего теперь считает меня преступником, вляпавшимся в какую-то историю и что-то скрывающим. И если он так думает, то в принципе недалек от истины. Только с оговоркой, что я и сам не знаю, что скрываю и куда вляпался. И мало того, что вляпался, так зачем-то с завидным упорством лезу в самую гущу. Сидел бы сейчас в тепле и уюте! Пусть бы Шварц с Развилихиным бегали, раз им не нравится, что стреляют на улице! Нет же, отправился за этой Аннет, будто других девушек нет!

Эх, Лерчик, Лерчик!