Текст книги "Хроники похождений"

Автор книги: Лев Портной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

Я перевернул лист и прочитал в левом крайнем углу: «Графу Дементьеву. И пусть будет осторожен».

– Вот так бывает, – произнес лейтенант с тонкими усиками. – Вечером человек смеется и ничем не выдает трагических намерений. А утром – пулю себе в висок.

– Благороднейший был человек, – промолвил поручик. – Ведь и «Клуб благородных картежников» основал Половецкий.

– Да, прекраснейший поступок, – добавил лейтенант. – Отдавать выигрыш в пользу сиротского приюта – благороднейшая идея.

– Так что же, здесь нет победителей? – спросил я.

– Устав клуба предписывает, что выигрыши переходят в собственность приюта. Это придумал Половецкий.

– Да уж, господа, это настоящая трагедия, – молвил я. – Соболезную вам.

– И мы соболезнуем. Вы были его другом.

– Только вы один и можете пролить свет на это дело, – промолвил поручик. – Вы наверняка должны знать, что имел в виду Половецкий.

– Нет, господа, – повторил я. – Я ничего не знаю.

В эти минуты я ничего толком не соображал. Но сработал инстинкт самосохранения. В связи с личными обстоятельствами мне никак нельзя было принимать участие в расследовании. Я попятился к выходу.

– Неужели вам нечего сказать? – настаивал поручик.

– Господа, право, не знаю, может быть, позднее… Мне нужно побыть одному…

Поручик хотел что-то сказать, но лейтенант жестом остановил его.

– Конечно-конечно, граф. Мы зайдем к вам через некоторое время. Вы ведь остановились у пана Розански?

Я кивнул. Поручик был крайне раздосадован.

Потрясенный, я вышел на улицу и отправился к собору, туда, где пани Малгожата готовила монгольфьер к полету. Я чувствовал себя виновным в случившемся с Половецким. Возле «Меербургбанка» я машинально поздоровался с герром Кунитцом, попавшимся навстречу. Он как раз подъехал и выбирался из кареты. Кажется, он предлагал мне свой экипаж.

Какое-то движение на площади привлекло мое внимание. Я обернулся и увидел, что за мною через толпу пробираются Мирович и некусаный. Возле фонтана опухший расталкивал Клавдия Марагура.

Вот это форшмакъ! Из-за случившегося с другом я забыл о мерах предосторожности и открыто шел по улице прямо перед окнами трактира «С совой». Гадкий Мирович заметил меня с другой стороны площади. Оставалось рассчитывать на быстроту собственных ног и на пани Малгожату. Я ринулся вперед, расталкивая всех, кто попадался на пути.

– Держите, держите его! – послышался за спиной крик Мировича.

Наглый старик ничуть не смущался тем, что находится в чужой стране.

Рядом со мною оказался молодой человек верхом на лошади. Я сбросил его на булыжную мостовую и запрыгнул в седло. Вокруг раздались возмущенные возгласы. Пнув лошадь пятками по бокам, я скомандовал:

– Но!

И лошадь послушалась. Я подгонял ее коленями. Не хотелось еще раз убедиться в том, что велетени бегают быстрее.

– Пани Малгожата! Скорее! Взлетаем! – выкрикнул я, спешившись у монгольфьера.

– Черт! – выругалась она. – Еще несколько секунд!

– Торопитесь!

Я бросил поводья, предоставив лошадь самой себе.

Пани Малгожата возилась с канатами. Я понял, что мы не успеем взлететь. И тогда кинулся к троллю, торговавшему жареными каштанами.

– Эй, Дамбл! – крикнул я. – Ты знаешь Грэмбла?

– Конечно, знаю. Кто ж не знает старину Грэмбла! – ответил тролль. – Бедняге досталось вчера от дэвов!

– Так вот. Грэмбл задолжал мне сто талеров.

– Как это?! – изумился Дамбл.

– Слушай и соображай живее. Вчера я уговорил дэвов, чтоб они были с ним помягче. И Грэмбл сказал, что должен за это мне сто талеров. Слушай, Дамбл, помоги мне избавиться вот от той компании. Видишь, вот те недостойные господа спешат сюда! Врежь им как следует! Давай! И будем считать, что Грэмбл мне ничего не должен.

Зеленый великан посмотрел на Мировича и некусаного, спешивших к нам с одной стороны, затем перевел взгляд на велетеня и опухшего, приближавшихся с другой стороны, а потом уставился на меня.

– Послушайте, сударь, а не вы ли тот мокрый господин без воротника, который задолжал Грэмблу десять талеров?!

– Нет-нет, что ты! – замахал я руками. – Это был совсем другой господин. Кстати, он переоделся. Разгуливает по Меербургу в белом фраке с ярко-зеленым воротником, а еще на нем – ярко-красный жилет, ярко-желтые брюки и шляпа a la incroyables. Слушай, Дамбл, соображай живее, у тебя есть шанс избавить старину Грэмбла от долга.

Тролль еще раз взглянул на моих недругов.

Некусаный был совсем близко. Он намеренно сбавил темп, чтобы добраться до меня одновременно с велетенем. Мирович отстал от товарища, сказывался возраст.

– Давай-давай! Хватай его! – кричал Василий Яковлевич.

Я повернулся и встретился взглядом со стремительно приближавшимся Клавдием Марагуром. Он выглядел рассерженным. И смотрел на меня холодно, глазами профессионала, намеренного исправить ошибку и уверенного в том, что не допустит промашки во второй раз. Мне показалось, что из уличного шума выделяется звон серебряных шпор.

– Малгожата, как дела? – крикнул я.

– Сейчас-сейчас! – ответила пани.

– Дай знать, когда будешь готова!

– Хорошо, – откликнулась она.

– Слушай, Дамбл, если не веришь мне, спроси у Грэмбла, – посоветовал я.

Тролль, кряхтя, поднялся с каменной тумбы. Он все еще не знал, стоит ли доверять мне.

– Ну, ты со мной или нет?! Решай, я еще и тебе заплачу десять талеров!

– Да, но с ними гоблин, – промямлил тролль.

– Гоблина я возьму на себя, – заверил я Дамбла. – Ты, главное, этим троим задай жару.

– Ну, раз так…

– Молодец! Ты настоящий тролль! – ободрил я зеленого великана, пока он не передумал.

Некусаный и велетень перешли на шаг и подбирались к нам с двух сторон. За спиной Клавдия маячил опухший. К слову сказать, он выглядел вполне прилично. Ночь в открытом море пошла ему на пользу. Я удивился тому, каким благородным казалось его лицо после того, как сошли следы от укусов зимних ос. Пока его физиономия была опухшей, она точнее соответствовала его отвратительной сущности.

С другой стороны подоспел Мирович.

– Ну что вы медлите?! Хватайте его! Марагур, разберись с его новоявленным дружком!

– Что он сказал? – спросил Дамбл, не понимавший по-русски.

– Он кричит, что с тобой им не справиться и надо отступить!

– Э, нет! – взревел тролль. – Уж я-то не упущу шанса избавить Грэмбла от долга и заработать десять талеров.

С этими словами Дамбл бросился на некусаного с Мировичем. Те метнулись в разные стороны. Велетень накинулся на тролля. Он врезал Дамблу кулаком в бок. Тролль охнул. Я успел заметить, что в его руках появилась дубинка.

Ко мне подбежал опухший. Я ударил его под коленную чашечку, врезал кулаком под дых, а когда он согнулся от боли, я схватил его и ткнул мордой в жаровню с каштанами.

– А-а-а!!! – заорал опухший, превращаясь в обожженного.

– Извини, приятель, но нормальное лицо тебе не к лицу! – сказал я.

Я отпустил его. Он упал на спину и орал, воздев руки к щекам и боясь к ним прикоснуться.

Велетень и тролль, рыча от злости, катались по мостовой. Мирович, проклиная всех и вся, топтался поодаль. На лице Василия Яковлевича гематома переливалась всеми цветами радуги. Некусаный прыгал вокруг обожженного, не зная, как ему помочь.

Без поддержки Марагура ни Мирович, ни некусаный не решались напасть на меня.

– Сударь! – взвыл тролль. – Вы же обещали гоблина взять на себя!

– Сам не знаю, как ему удалось вырваться! – ответил я.

– Маркиз! Полезайте в гондолу! – раздался голос пани Малгожаты.

Велетень разделался с троллем и, оставив его валяться на мостовой, повернулся ко мне.

– Господи, слава тебе! – выдохнул я и бросился к монгольфьеру.

С разбегу перемахнул через бортик и оказался в гондоле. Пани Малгожата отпустила канат, и мы начали подниматься в воздух.

– Тысячи чертей! Тысячи чертей! Держите же его! – надрывался Василий Яковлевич.

– Ты контролль! Ты контролль! – верещал избитый Дамбл.

Уж не знаю, кого он имел в виду: меня или Марагура.

– Прощайте! Дамбл, лови! – крикнул я и бросил вниз банкноту в сто талеров.

Велетень подпрыгнул вверх и ухватился за край гондолы. Она накренилась, и мы чуть не вывалились на землю.

– Молодец, держи, держи! – радовался Мирович.

Я выхватил из топки горящее полено и сунул его в лицо Марагуру. Тот успел увернуться, а свободной рукой едва не выбил мое оружие. Я отпрянул в сторону и ткнул горящим поленом в руку велетеня, которой он держался за край гондолы.

– Ррррраааа! – взревел Марагур.

Он разжал пальцы и грохнулся вниз, придавив Мировича.

Монгольфьер полетел вверх. В ту же секунду крепкие руки схватили меня за пояс. Пани Малгожата перебросила меня через бедро, и я хряснулся на дно гондолы. Женщина прыгнула на меня сверху. Ее глаза сверкали от ярости. В правой руке блеснул кинжал.

– Ах ты, ежик небесный! – прошипела она, приставив лезвие к моему горлу. – Если вы еще раз прикоснетесь к полену, я убью вас, маркиз!

Кажется, она не шутила.

Глава 32

Пани Малгожата бросила полено в топку. Я остался лежать на спине, наблюдая краешек синего неба между бортиком гондолы и громадиной ярко-желтого шара, расписанного зелеными и красными геометрическими фигурами.

– Извините, я не предполагал, что это дерево так важно для вас, – произнеся.

– А если б вы уронили полено, как бы мы полетели? – спросила женщина.

Ее голос оставался сердитым.

Я осмотрелся по сторонам. Из специального кармашка, сделанного на внутренней стенке гондолы, торчали два сосуда – наполненный в церкви кувшин со святой водой и бутыль с вином. Под ними стоял кожаный баул со снедью. Запасов топлива я не заметил.

– А как мы полетим, когда это полено сгорит? – ответил я вопросом на вопрос.

– Оно не сгорит, – объяснила пани Малгожата. – Это неопалимое полено. Оно горит и не сгорает. Это самая дорогая вещь, которая у меня есть. Это волшебное полено досталось мне от прапрапрапрабабушки-эльфийки. Почему-то она завещала его мне, а не другим своим потомкам – чистокровным эльфам. Моя мама была первой женщиной в их роду, которая связала свою жизнь с мужчиной-человеком. Без этого полена я бы каждые два часа шмякалась оземь.

– Извините, пани, я ничего этого не знал.

– Теперь знаете. Больше не прикасайтесь к нему.

Пани Малгожата управляла полетом. Я не следил за ее действиями. У меня пропали все желания. Хотелось лежать и смотреть в синее, бездонное небо. Иногда я наблюдал белые облака. Надо мною нависала железная топка, а над нею – громадина шара, расписанного зелеными и красными геометрическими фигурами. А когда я смотрел чуточку вбок, я видел проем между шаром, топкой и гондолой. Этот синий проем тоже был похож на геометрическую фигуру – словно она сползла с поверхности шара и застряла, упершись в бортик гондолы. Облака пролетали через это маленькое окошко. А иногда проем наполнялся туманом, белесой кисеей, и я понимал, что мы летим прямо сквозь облачко.

Если и правда, что Главный Повар обитает где-то на облаках, то в эти минуты я был близок к нему, как никогда. А если бы он выглянул из-за желтого шара, разрисованного зелеными и красными линиями, я, пожалуй, спросил бы, как ему самому-то на вкус вся эта каша, которую он заварил? Зачем он допускает, чтобы по земле ходили такие негодяи, как князь Дуров или секретарь Иванов? Почему позволяет им распоряжаться чужими жизнями? И если бы еще речь шла только об убийствах! Так нет же, Половецкого не убили, его жизнь просто испоганили. Почему Главный Повар допустил такое?!

На эти вопросы я не знал ответа, да и не искал его. Просто смотрел в небо. И так я пролежал, наверное, целый час. Нужно отдать должное пани Малгожате: видя, что я не в духе, она в течение долгого времени не тревожила меня. И лишнего любопытства она не проявляла. Она так и не поинтересовалась, ни почему мне понадобилось так поспешно покинуть Меербург, ни кто были мои преследователи.

– Вы говорили, что до Траумштадта лететь три дня? – наконец подал я голос.

– Около того, – ответила женщина и спросила: – А вы так и будете лежать на полу? Неужели не интересно увидеть землю с высоты птичьего полета?!

– Пожалуй, вы правы, – согласился я. – На это стоит взглянуть.

Я поднялся, облокотился на плетеный бортик и посмотрел вниз.

– Рольмопсъ твою щуку! – не удержался я от возгласа.

Дух перехватило. Я только сейчас осознал, что болтаюсь на несусветной высоте в корзинке, привязанной к маленькому шарику, и всего лишь тонкие прутья, сплетенные в три слоя, отделяют меня от бездны под ногами. Я испытывал ни с чем не сравнимый восторг. Я опять почувствовал – на этот раз с особенной ясностью, – что как никогда близок к Главному Повару. А какою величественной была земля! Деревушки казались игрушечными. Поля и леса выглядели аккуратными геометрическими фигурами, словно их границы были нарисованы с той же тщательностью, с которой проведены линии на монгольфьере пани Малгожаты. По левую руку протекал Неман, похожий на голубую ленточку, аккуратно разложенную прилежным студентом. А с другой стороны тянулась ленточка Зюденфлюс. От нее поднимался горячий пар. За Зюденфлюс возвышались горы и скалы Раухенберга. И я бы не удивился, если бы на каком-нибудь склоне заметил бы надпись «Аркадия». Непременно попросил бы пани Малгожату подлететь поближе, чтобы внизу подписаться: «И я тоже был здесь!» Господи, да если смотреть с небес, земля выглядит горним миром! И где уж разглядеть какого-то князя Дурова с такой высоты?! Я вдруг подумал, что если Главный Повар и впрямь восседает где-то, чуть повыше витающего в облаках «Бобика», то он, вполне возможно, и не видит той мерзости, что творится там, внизу. И если так прекрасна земля, то как прекрасны должны быть небеса! Сколько раз живописцы и пииты пытались изобразить горние выси! Но старания их тщетны, и самые лучшие творения не намного отличаются от отражения неба, которое можно увидеть в обычной луже под ногами. Вот так и живем: мы ничего не знаем толком про Главного Повара, а он про нас. А может, и знает, но не вмешивается в наши дела. Если бы он удерживал людей от неблаговидных поступков, мы бы не были людьми, а остались бы подневольными ангелами.

Я пребывал в восторге от открывшейся мне красоты, от того, что чувствовал близость Создателя, и хотя не получил ответа ни на один из мучивших меня вопросов, но ощущал благодать, снизошедшую на меня. Бесконечная радость переполняла сердце, и не было сил пережить ее в одиночку.

Я опустился на колени, обнял ноги стоявшей рядом женщины и прижался лицом к ее обтянутой лосинами попке.

– Малгожата, – выдохнул я.

Ее рука зарылась в моих волосах, затем она толкнула меня, и я плюхнулся на спину.

– Как я вас понимаю, маркиз! Мне и самой нравятся красивые женщины! – сообщила она.

– Женщины?! – изумился я.

– Да, я люблю женщин! Вас это шокирует? Но вам повезло, от хорошего мужчины я тоже не откажусь, – призналась пани Малгожата. – И кстати, как вас величать-то? А то все маркиз да маркиз!

– Серж, – молвил я.

Она сбросила лосины и, усевшись на меня верхом, быстро стащила с меня панталоны. А еще через минуту она устроила безумную скачку, во время которой чудом не раздробила мои тазобедренные кости. Я подставил ладони под ее крепкую попку, и мне почудилось, что у нее в каждую ягодицу вшито по пушечному ядру Иногда она замирала, с легким стоном склонялась ко мне, и ее полные губы сливались с моими. Больше всего меня изумляла ее кожа. Ее темный цвет вводил в заблуждение: я не ожидал, что она окажется столь нежной на ощупь.

В какой-то момент пришла запоздалая мысль, что если прелюбодеяние и впрямь смертный грех, то я выбрал весьма «удачное» место для его совершения – прямо под носом у Главного Повара. Впрочем, куда больше меня беспокоила мысль о надежности гондолы. Когда Малгожата возобновляла страстные скачки верхом на лосиновом круассане, я молил Бога, чтоб не вывалилось дно.

Глава 33

Пока мы предавались любовным утехам, «Бобик» сбился с курса, и последние наши вскрики огласили воздушное пространство Курляндии.

– Малгожата, ты прелесть! – сказал я.

– Серж, не зови меня так. Я не Малгожата. Меня зовут мисс Элайс Стоун.

– Вот как?! – удивился я. – А я, значит, великий иллюзионист!

– Правда? – спросила женщина.

– Ну сама посуди, вставил Малгожате, а вытащил из Элайс!

– Фу, нахал! – она бросила в меня лосинами.

– Так что случилось с Малгожатой? Или с Элайс, которой приходится выдавать себя за Малгожату?

– Ничего не случилось, и никто не выдает себя за другого. Просто в Меербурге я была Малгожатой. А сейчас мы летим над Курляндией, а здесь я мисс Элайс Стоун.

Она потратила некоторое время, чтобы отрегулировать направление полета. Мы вновь оказались в небе Траумлэнда. И очаровательная летунья устроила самый романтический в моей жизни обед. О чем я не постеснялся сообщить. Я так и сказал:

– Малгожата, солнышко мое, это самый романтический обед в моей жизни.

Ответом мне стал новый сюрприз. Женщина взглянула через бортик и заявила:

– Серж, я не Малгожата.

– Ну, да-да, Элайс Стоун! – поправился я.

– И не Элайс Стоун.

– Вот как?! – удивился я. – А кто же ты?

– Вишенка.

– Вишенка? – переспросил я.

– Да, просто Вишенка, – кивнула женщина.

– Но две минуты назад ты была Элайс Стоун?!

Она нахмурилась, будто бы раздраженная моей непонятливостью. Я застыл, разинув рот. В руке я сжимал нож, на котором остывал кусок баранины.

– Ну что ты так на меня смотришь? – возмутилась женщина. – Две минуты назад мы летели над Курляндией. Я уже объясняла тебе, что там я мисс Элайс Стоун.

– Да, но ведь здесь ты была Малгожатой, – возразил я.

– Малгожатой я была в Меербурге, а теперь мы пролетаем над провинцией Торвейл. Здесь меня зовут Вишенкой.

– Согласись, что все это как-то странно.

– Ничего странного, это же Траумлэнд. Ты что, совсем дремучий, не знаешь законов? Траумлэнд – свободное маркграфство. Здесь каждый волен называть себя так, как ему вздумается.

– Вот как, – пожал я плечами. – И сколько раз мне еще предстоит с тобою познакомиться?

– Сколько надо, столько и познакомишься! Терпеть не могу, когда меня называют чужим именем! Да и какой, интересно знать, женщине понравится, если любовник перепутает имя?!

– Даже не знаю, что и сказать на это. – Я опять пожал плечами.

– Ничего не говори. Ешь, а то мясо остынет.

– Ты моя красавица цвета кофия съ молокомъ, – ответил я.

Мы ели шашлык, поджаренный тут же на огне от неопалимого полена, и пили терпкий портер по-очереди из одного медного бокала с крученой ножкой. Порою хотелось поднять этот бокал и протянуть его в проплывающее мимо облако, казалось, что непременно найдется небесное создание, которое с радостью чокнется со мной и разделит с нами трапезу. Я говорил о своих чувствах Малгожате… мильфейъ-пардонъ, Вишенке, и она порадовала меня тем, что и сама, сколько бы раз ни поднималась в воздух, снова и снова испытывает ни с чем не сравнимый восторг.

А потом со мною конфуз приключился.

Немного смущаясь, я поинтересовался: каким способом во время полета можно справить естественные надобности.

Вишенка показала мне маленький люк, сделанный в полу.

– Не стесняйся, я отвернусь. А потом последую твоему примеру. Только вот что, Серж, не стоит смотреть через этот люк на землю!

Ее слова показались мне странными. Конечно, будь мы на земле, мне б и в голову не пришло высматривать что-либо через отверстие в отхожем месте. Но мы были в небе! И что еще я мог увидеть сквозь эту дырку, как не землю, взгляд на которую с такой высоты приводил меня в восторг? Я не послушался и, открыв люк, глянул вниз. В то же мгновение у меня затряслись поджилки, ноги сделались ватными, я упал на колени, желудок скрутило и меня вырвало прямо в отверстие.

– Господи! Серж! Бедный ты мой! Я же говорила, не смотри вниз! – закричала Вишенка.

Я долго приходил в себя. Моя аэронавтесса что-то объясняла мне про вестибулярный аппарат, но я так и не понял, почему, когда смотришь на леса и поля через бортик гондолы, приходишь в восторг, а когда видишь ту же землю внизу прямо под ногами, начинаешь блевать.

В общем, все мои первые впечатления испортила эта история с люком. Я валялся на дне гондолы, живот крутило, мрачные мысли вернулись ко мне. Я мучительно скорбел о Половецком и ругал себя и Аннет за то, что мы ввязались в эту историю.

Ближе к вечеру Вишенка извлекла из баула подзорную трубу. Она долго изучала окрестности внизу, выбирая укромное местечко для остановки на ночь. Она и мне предложила полюбоваться на землю через увеличительный прибор. Но я отказался. После случая с люком не хотелось смотреть вниз ни через какие отверстия. Вишенка смеялась надо мною и продолжала рассматривать землю через трубу. Ее поиски увенчались успехом, и с наступлением сумерек мы опустились на маленькую поляну в сосновом бору. Когда я обрел твердую почву под ногами, мне стало легче. А после ужина у меня пробудился интерес к тому, каково держать в объятиях женщину, которая из-за цвета кожи сливается с ночью?!

В последующие дни я соблюдал правила пользования отхожим местом и радость полета в открытом небе целиком вернулась. Мы не могли удержаться от плотских утех, отчего по три раза на дню сбивались с курса, и после каждой любовной схватки приходилось выдворяться то из воздушного пространства Пруссии, то из неба Курляндии. Помимо Малгожаты и Вишенки в лице моей подружки я познал еще и Марго с Жанетой. Причем знакомство с Жанетой началось с того, что она влепила мне пощечину за то, что по ходу интимной баталии я назвал ее Марго, поскольку не подозревал, что оседлавшая меня Марго по какой-то одной ей известной географической примете превратилась в Жанету.

– Послушай, Жанета, – спросил я, – а нет ли у тебя в запасе какого-нибудь имени, действительного на всей территории Траумлэнда?

– Конечно, нет! – женщина покрутила пальцем у виска. – Называть себя на одной и той же территории разными именами – преступление, за которое полагается год тюрьмы.

Добавлю, что все эти Малгожата, Вишенка, Марго и Жанета в ходе любовных атак и отступлений превращались то в Элайс Стоун, то в Гретхен Майер – в зависимости от того, какую границу – прусскую или курляндскую – мы нарушали.

Однажды мы чуть не разбились о скалу, когда неуправляемый монгольфьер понесло над Раухенбергом, но это происшествие не остудило наш пыл.

– Уф! – только и воскликнул я, когда полуобнаженная Жанета кое-как выправила курс и «Бобик» пролетел в опасной близости от горы с пыхтящими гейзерами. – А я-то обрадовался, что сделаю надпись на склоне «И я тоже был здесь!»

– Упаси тебя боже от этого! – расхохоталась эльфийка.

– А что тут смешного? – удивился я.

– А ты не знаешь? – спросила она.

– Нет.

– По ту сторону Зюденфлюс находится каторга.

Я только крякнул в ответ.

– Бежать с нее невозможно, попросту сваришься в Зюденфлюс, – добавила Жанета.

Что ж, граф, выходит так, что горним миром земля только сверху и выглядит. А при ближайшем рассмотрении сущий ад царит внизу. Мне стало грустно.

– Давай сделаем этот мир чуточку прекраснее, – сказал я и заключил Жанету в объятия.

И опомнились мы лишь на четвертые сутки. Да и то не без помощи моих давних приятелей.

– Послушай, Серж, – позвала Жанета, наблюдавшая за кем-то внизу через подзорную трубу. – Тебе лучше взглянуть на это.

– Нет уж, уволь, – отмахнулся я.

За все время полета я так и не прикоснулся к увеличительному прибору.

– Как знаешь. Но боюсь, что я вижу твоих закадычных друзей. Тех самых, которые так не хотели с тобой расставаться…

– Где?! – вскрикнул я.

Я вырвал из рук Жанеты подзорную трубу и посмотрел через нее вниз, но никого не увидел. Перед глазами прыгали то зеленые круги, когда в поле зрения попадал какой-нибудь луг или лес, то светло-коричневые пятна невозделанной земли, то темно-коричневые – пахотных участков.

– Я никого не вижу.

– Как же не видишь?! – воскликнула Жанета. – Вон там внизу две коляски.

Я опустил подзорную трубу.

– Ну да, так я вижу эти коляски, но в трубу никак не могу их найти.

– Ты прицелься получше.

Я направил подзорную трубу на экипажи, прищурил левый глаз и приложил правый к окуляру. И даже вздрогнул от неожиданности, потому что столкнулся лицом к лицу с Мировичем. Василий Яковлевич ехал в коляске, запряженной парой лошадей. Желваки на лице старика перекатывались от нервного напряжения, отчего зеленые пятна от гематомы играли на солнце. Василий Яковлевич через подзорную трубу смотрел прямо на нас. Я погрозил ему кулаком. Мирович скривил губы в ответ, затем наклонился вперед и что-то сказал ямщику, указав вверх на монгольфьер. Мужичонка кивнул и несколько раз стегнул лошадей.

Следом за ними катилась еще одна коляска. В ней ехали велетень и некусаный. Вид у них был невеселый. Время от времени они поглядывали в нашу сторону. Опухше-обгоревшего с ними не было. Видимо, беднягу оставили в Меербурге.

– Послушай, – повернулся я к Жанете, – а нельзя ли сбросить им на головы что-нибудь тяжелое?

Мадемуазель пожала плечами.

– У нас нет ничего.

– Рольмопсъ твою щуку! Надо было во время ночных остановок набрать с земли булыжников! – воскликнул я.

– Хорошие мысли не всегда приходят вовремя, – ответила Жанета.

Я с тоской посмотрел на неопалимое полено. Мадемуазель перехватила мой взгляд.

– Даже не думай! – с угрозой в голосе произнесла она.

– А может, сбросить на них печурку?

– Глупо, – ответила Жанета. – Что без печурки, что без неопалимого полена мы не полетим. Брякнемся оземь, и они тебя схватят. И к тому же я вообще не собираюсь разбирать на части монгольфьер, чтобы бомбить твоих преследователей. Калечить моего «Бобика»! Такого пункта в нашем контракте не было!

– Конечно-конечно, – кивнул я.

– И между прочим, в нашем контракте не было ни слова о том, что за нами кто-то будет гоняться по всему Траумлэнду! Ты просто просил доставить тебя в Траумштадт!

– Послушай, я не виноват, что они засекли меня в тот момент, когда я покидал Меербург. Я вовсе не собирался втягивать тебя в какие-либо неприятности. И смею заверить, что тебе ничего не грозит. Их интересую только я.

– Да ладно, не рассусоливай! – оборвала меня Жанета. – Когда ты напросился лететь на «Бобике», я догадывалась, что ты не на свидание торопишься.

– Ну ты просто прелесть! – воскликнул я и поцеловал ее. – Хотя и ошибаешься. Как раз на свидание я и тороплюсь.

– На свидание с кем? – удивилась Жанета.

– С невестой, – признался я, проклиная себя за длинный язык.

– Ну-у, здорово, – повела бровью эльфийка. – Я конечно же и не думала стать твоей невестой… Но просто любопытно, а я-то для тебя – что такое?

– Ты? – переспросил я.

– Я.

Жанета смотрела мне прямо в глаза. Заварил же я куртъ-бульонъ![63]63
  Курт-бульон – бульон, в котором варят рыбу.


[Закрыть] Дернуло же меня упомянуть про Аннет! Если бы я не брякнул про невесту, у Жанеты и мысли бы не возникло о продолжении наших отношений. А тут, нате вам, задел какие-то чувства у гордой аэронавтессы!

– А ты амискюль[64]64
  Амискюль – «комплимент» от ресторана – небольшая закуска перед началом трапезы.


[Закрыть] от Главного Повара, – выдал я.

– Что? – вскинула брови женщина.

Слава Главному Повару, она не знала значения этого слова.

– Ты божественный подарок, – объяснил я.

– Угу, – ее голос сделался злым. – А может, мне сбросить тебя на головы твоим закадычным друзьям? Вот это будет подарок.

– Жанета, я не хотел причинять тебе боль…

Она отвернулась. Я следил за моими преследователями, ругал себя за невоздержанность и соображал, как бы помириться с женщиной, а самое главное, сподвигнуть ее на какие-то действия. Как-то не улыбалась мне перспектива висеть над головой Мировича и наблюдать с высоты птичьего полета, как этот отвратительный старикашка доберется до Аннет.

– Я постараюсь оторваться от них, – послышался голос Жанеты. – Хотя без попутного ветра это будет нелегко.

– Да зачем это нужно?! – воскликнул я с облегчением. – Послушай, умница моя, у них главный – этот старик, который едет в первой коляске. Уверяю тебя, если мы уроним ему на голову печурку, то без проблем договоримся с остальными. Второй человек попросту убежит. А велетень – наемник, если умрет наниматель, его контракт прервется. Давай опустимся чуть пониже и шмякнем рябчика! А печурку я куплю тебе новую!

– Умницу нашел! – фыркнула Жанета и опять надулась. – Кстати, это не печурка, чтоб ты знал, а калорифер.

– Калорифер так калорифер. Сколько он весит?

– Полторы тысячи фунтов.[65]65
  Фунт – 0,409 килограмма.


[Закрыть]

– Ого! – я почувствовал большое уважение к подвешенному над головой калориферу. – Да такой тяжестью мы всех их замочим! С таким весом можно сделать все по-другому! Шмякнем велетеня, а с остальными я и голыми руками разберусь!

Она как-то странно смотрела на меня, будто впервые видела, и молчала. Пауза затянулась.

– Ну же, – взмолился я.

Мадемуазель вскинула брови и поджала губы так, как делает человек, когда ему приходит в голову мысль и нужно несколько секунд, чтобы сообразить, как ее сформулировать вслух. Она подняла руки ладошками вверх.

– Значит, так, – произнесла она. – Как бы тебе объяснить это? Ну, во-вторых, как только мы отсоединим калорифер, «Бобик» станет неуправляемым. В-третьих, если даже неуправляемый «Бобик» по твоему хотению будет парить над коляской, то я сомневаюсь в том, что ты сумеешь попасть точно в голову этому господину с одного раза, а второго-то уже не представится. В-четвертых, если кто-нибудь, да хоть бы ямщик, сообщит властям о наших проделках, мы попадем на каторгу и проведем там остаток дней. Тебя-то, возможно, это мало беспокоит, жизнь человеческая коротка. Вполне успеешь выдолбить свою писульку на скале. А мне, знаешь ли, пару сотен лет в кандалах придется ходить.

Я посмотрел вниз. Мирович с товарищами не отставали. Рольмопсъ твою щуку! Все лосиновый круассанъ виноват! Но что я мог поделать, оставшись на несколько дней наедине с такой панночкой?!

– Ну, а во-первых-то что? – спросил я.

– Про «во-первых» я не говорила, потому что это для меня – во-первых, а для тебя, видимо, вообще значения не имеет, – ответила Жанета.

Ее голос сделался совсем уж злым.

– И что же там у тебя во-первых? – настаивал я.

– Тебе не приходило в голову, что убивать людей нехорошо? – спросила она.

Теперь я смотрел на Жанету, будучи возмущен тем, что она так плохо обо мне думает, и соображая, что сказать в свое оправдание.

– Чего уставился?! – воскликнула она. – Для тебя, что, большая новость, что не всем нравится убивать направо и налево?!

– Вот как, – произнес я. – Ты, значит, за убийцу меня принимаешь?!

– Так ты уже десять минут с пеной у рта уговариваешь меня угробить какого-то старика калорифером! За кого же я должна тебя принимать?!

– Ты, значит, убийцей меня считаешь?! – возмущался я.

Жанета всплеснула руками.

– Нет, ты знаешь, когда я вижу господина, который бьет железной печуркой старика по голове, я думаю, что это кочегар выколачивает золу и налаживает тягу!

Она забрала у меня подзорную трубу и отвернулась. Считала, что спор исчерпан. Она облокотилась на бортик и слегка согнула правую ногу. На ее черных лосинах образовались складки, пикантно очертившие попку. Было досадно, что теперь это сокровище стало чужим для меня.