Текст книги "Хроники похождений"

Автор книги: Лев Портной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

Глава 4

– Вот что, любезный, – приказал я мосье, когда он выпроводил Фетинью, – сделай-ка мне шиколатъ с кофiемъ да подай в постель. А затем уборкой займись. Спальню напоследок оставь, я пока отдохну. Бог даст, и вздремну часок. Да, прибираться будешь – смотри, может, заметишь, не исчезло ли чего.

После того как Лепо поставил горячую чашку у изголовья, я удалился в спальню, завалился в постель, укрылся пуховым одеялом и таким образом получил наконец-то возможность спокойно обдумать происходящие события.

Мысли в голове моей путались, и я не знал, за какую ухватиться, чтобы привести их в порядок. В прошлом году граф Александр Андреевич Безбородко отослал меня с важной миссией за границу. Было это еще в октябре. И… собственно, это все, что я помнил. Вдруг в памяти всплыли слова Шевалдышева: «Кончилось ваше время-то, кончилось! Вот пожалуюсь я императору!» Выходит, пока я отсутствовал, матушка-императрица в последний раз посерила. Но в свете интриги между Павлом и Александром мне не известно: кому достался царский стульчак?

– Жак! – позвал я мосье.

Он приоткрыл дверь и просунул внутрь физиономию.

– Жак, Императрица-то умерла.

– Le roi est mort, vive le roi![17]17
  Король умер, да здравствует король (франц.).


[Закрыть] – подтвердил Лепо.

– Ну и кто у нас теперь эмменталь?[18]18
  Эмменталь – эмментальский сыр, самый знаменитый швейцарский сыр, король сыров.


[Закрыть] – спросил я.

– Как же-с, сударррь мой, коррронация в апррреле будет-с, Павел самодеррржец теперррь.

– А как же Александр? Императрица к нему благоволила…

– Пустое, сударррь мой, пустое, – заверил меня француз.

– Ладно, поди, – отмахнулся я.

Лепо скрылся за дверью.

Я сел в постели, взял со стола чашку и сделал небольшой глоток. Было у канальи Лепо одно достоинство, он хорошо готовил кофiйъ. Однажды я выучу его рецепт, да и выгоню шельму в шею.

Я опять влез под одеяло и задумался. Итак, я решительно не помнил ничего из того, что произошло со мною за последние два месяца. Был ли я за границей, выполнил ли поручение графа Александра Андреевича, в чем состояло это поручение? Что случилось со мной, кто и зачем околдовал меня? А в том, что это было именно колдовство, а не амнезия в результате несчастного случая, я не сомневался! Человека с амнезией не отправляют домой в нанятом экипаже с адресом на спине, человека с амнезией отправляют в госпиталь. И эта барышня, из-за которой двое несчастных с утра пораньше отправились на рандеву с главным поваром. Явно, что в этой истории она играла отнюдь не последнюю роль. Но мы могли оказаться по разные стороны крышки кастрюли. А я был не прочь поваляться с нею на одной тарелке, часа два хотя бы. К тому же я подозревал, что поблядушка-эльфийка, перевернувшая вверх дном мою квартиру, не случайно забралась в постель к Лепо. Что-то она искала, раз драгоценностей не взяла. И возможно, что все это было как-то связано с поручением, данным мне Безбородко. Кстати, надо будет съездить в Санкт-Петербург, поинтересоваться у графа, что там с моей важной миссией, достойно ли я с нею справился? А то, видит бог, сам я не помнил, и в голове моей не было ничего, кроме тутти-фрутти[19]19
  Тутти-фрутти – ассорти продуктов.


[Закрыть] из всех этих вопросов.

В конце концов, я решил, что в любом случае история эта так просто не закончится. Следующего претендента на досрочный визит к Главному Повару надо будет допросить с пристрастием прежде, чем подстрелить. Или прежде, чем он меня подстрелит. Кроме того, оставалась надежда, что наши архаровцы[20]20
  Архаровцы – прозвище полицейских, образованное от фамилии московского обер-полицеймейстера Н. П. Архарова.


[Закрыть] что-нибудь вынюхают. Пожалуй, надо будет поведать Шварцу об эльфийке.

Вскоре ко мне вернулся дружище Морфей, которого шельма Лепо спугнул своим отвратительным голосом. Я лишь успел пощупать самую важную часть своего тела – на месте ли? Шрам на левой щеке, слава янычарам, никуда не исчез. Вздохнув с облегчением, я уснул.

Глава 5

Я проспал около четырех часов, а проснувшись, приказал мосье заложить лошадей, чтобы съездить в обержу к Петру Андреевичу и Настасье Петровне и покончить с этой, тяготившей меня, обязанностью.

Едва мы отъехали от дома, как вспомнил я про эльфийку канальи Лепо, который взял в привычку к Настасье Петровне ездить не на запятках, а как товарищ в экипаже рядом со мной. Я постучал в стенку, кучер Данилка заглянул внутрь, и я приказал ехать сперва на Съезжий двор[21]21
  Съезжий двор – полицейский участок.


[Закрыть] к полицеймейстеру Шварцу. Французу я ничего не сказал о том, зачем изменил маршрут, надеясь, что для него будет приятным сюрпризом остаться в участке и давать объяснения по поводу ночной гостьи.

Мы приехали удачно. Шварц как раз освободился и принял меня. Прежде чем я начал говорить, полицеймейстер вызвал в кабинет помощника.

– Надворный советник Развилихин, – представился тот.

Это был здоровенный детина, одетый не в мундир, а в щегольский, сшитый по последней моде сюртук. В его движениях чувствовались ловкость и пластика очень сильного человека. И в то же время что-то в его облике казалось мне странным, но что именно, я не понимал.

Шварц выслушал мой рассказ без особого интереса.

– Так, значит, говорите, всю квартиру перевернула и ничего ценного не взяла? – спросил он.

– Именно так, – ответил я.

Физиономия Шварца выражала явную досаду, словно он заранее знал, что ничего ценного моя информация не содержит. Впрочем, он вызвал Лепо и записал название трактира, где тот подцепил эльфийку. На этом аудиенция закончилась.

Мы вышли на улицу. Когда Лепо закрывал дверцу кареты, я успел заметить детину Развилихина, садящегося в небольшую коляску. И я понял, почему этот полицеймейстер показался мне подозрительным.

– Какой-то странный цвет лица у этого Развилихина, – поделился я наблюдениями с мосье.

– Что же в нем-с стррранного, барррин? – Лепо оглянулся на полицеймейстера.

– Цвет лица у него такой, словно мы дней на пять опоздали на его похороны, – молвил я.

– Болеет-с, – пожал плечами француз.

– Да он здоровее нас обоих, – возразил я.

– Может, скушал-с чего, – ответил Лепо.

Мы поехали в обержу. Французишка расстроился из-за того, что я рассказал полицеймейстерам об эльфийке. Да и я был разочарован тем, что мосье не задержали в полиции. Вот получилась бы славная шуточка! И почему это Шварц так равнодушно отнесся к моим словам?! Я живо представил себе мой дорожный сундук, возвышавшийся кверху дном в самом центре разгромленной квартиры.

Мильфейъ-пардонъ, а эльфийка-то не могла квартиру перевернуть, потому что ушла до того, как мосье отнес домой мои вещи!

– Жак! – воскликнул я. – А на девку-то твою мы напраслину возвели!

– Напррраслину, – печально согласился мосье.

– А все ты виноват! – рассердился я.

– Помилуйте-с, сударррь мой, – Лепо схватился за сердце.

– «Как же-с, как же-с, я же заплатил-с ей хорррошо!» – передразнил я его. – А она-то ушла до того, как ты сундук мой отнес!

Лепо хлопнул себя по лбу.

– Почему сразу не сообразил, дурень? – рявкнул я.

– Дурррень, дурррень, – эту мысль мосье решил вбить себе в голову. – Смешалось все, спуталось!

Окончательно расстроенные, приехали мы в обержу. Половой проводил нас в нужные нумера. Не успели мы постучаться, как дверь отворилась, и навстречу нам, провожаемый Петрушкой, вышел молодой человек с жиденькими усиками.

– Коллежский регистратор[22]22
  Коллежский регистратор – чиновник XIV класса.


[Закрыть] Коробочка, – представился он.

При этом он вздернул как-то вверх и одновременно вправо подбородком, словно хотел подчеркнуть этим жестом, что усердием своим непременно дослужится по меньшей мере до тайного советника. Не желая разочаровывать его, я лишь сухо заметил:

– Держу пари, ваше благородие,[23]23
  Ваше благородие – титул IX–XIV классов.


[Закрыть] что ваша вдова умрет-с коллежской секретаршей.[24]24
  Коллежский секретарь – чиновник IX класса.


[Закрыть]

Я был уверен, что никогда ни у кого язык не повернется сказать этому шпеньку «ваше высокоблагородие».[25]25
  Ваше высокоблагородие – титул VI–VIII классов.


[Закрыть] Он не успел ответить, потому что мы с Лепо оттеснили его в коридор и мосье закрыл дверь перед самым на прощанье еще раз вздернувшимся вверх и вправо подбородком.

Петрушка, слуга с фантасмагорической фамилией Неуважай-Корыто, помог нам раздеться и собирался идти докладывать, но двери в комнаты распахнулись, и Петр Андреевич сам вышел навстречу.

Выглядел он нехорошо. Жестокая простуда сделала его лицо отвратительным. Следом за ним выбежала и Настасья Петровна. Она тоже мучилась простудой и выглядела еще хуже. Ее щеки безобразно распухли. Я застыл на месте, брезгливо взирая на их болезненно-красные, отекшие физиономии с облупленными носами.

– Батюшка ты наш, Сергей Христофорович, Сереженька! – воскликнул Петр Андреевич.

– Здравствуй, Серж, – простуженным голосом поздоровалась Настасья Петровна.

Петр Андреевич раскинул руки и двинулся мне навстречу, но вдруг остановился.

– Ой, прости, дружище, а целоваться не будем! И не настаивай, не дам! Боюсь тебя, дорогой мой, заразить! – Он замахал руками.

Не припомню, чтобы когда-нибудь сам кидался в его объятия! И уж точно не собирался в этот раз.

– А что же это, Сереженька, от тебя вестей-то никаких не было? – спросил Петр Андреевич.

– Никаких-с, – зачем-то подтвердил Неуважай-Корыто.

– Два месяца ни единой весточки! И не только нам – никому! Мы, признаться, грешны были, – Петр Андреевич с широким размахом перекрестился, – даже худшее подумали! А потом я так сказал, что наш Сергей Христофорович Измаил брал и живым и здоровым вернулся, так неужто ль он Европу не покорит?! Покорил Европу, брат, ведь покорил же?

– Ах, папенька, Серж! – простуженным голосом отозвалась Настасья Петровна. – Как я мечтаю поехать в Париж, в Лондон!

– Так что же случилось-то с тобою, батюшка Сергей Христофорович? – продолжал Петр Андреевич. – Если миссия твоя была тайной, так и не отвечай, главное, что сам ты жив и здоров. И кстати, что это с утра за пассаж такой приключился? Что за барышня с утра к нам пожаловала? Разбудила нас. Одета так хорошо была. В шубе собольей, парчой крытой. От нее-то, собственно, мы и узнали о твоем возвращении. И вот пакет она просила тебе, Сергей Христофорович, передать.

– Кто она, Серж? – простуженным голосом спросила Настасья Петровна.

– Фетинья, принеси пакет для Сергея Христофоровича! – выкрикнул Петр Андреевич.

Появилась горничная. Французишка мой приосанился. Он вообще, скотина, непозволительно вел себя в этом обществе. А все Петр Андреевич, который поощрял всякие вольности. Он сажал мосье вместе с нами за стол, и каналья француз всем своим видом показывал, что кому как не ему завещали мои покойные родители заботу обо мне, пока не окажусь я в более надежных руках. Он вечно поддакивал Петру Андреевичу, а когда речь заходила обо мне и Настасье Петровне, окидывал нас глубокомысленным взглядом и также глубокомысленно переглядывался с Петром Андреевичем, словно забота о нашем счастье делала их тайными сообщниками и была единственным смыслом их жизни, и они с Петром Андреевичем без лишних слов понимали друг друга. Не знаю уж, что себе думал Петр Андреевич, но я-то шельму Лепо насквозь видел и знал, что все эти штучки он проделывает потому, что рассчитывает в момент моей женитьбы попросить руки Фетиньи и надеется, что Петр Андреевич в свадебной суматохе от щедрот душевных отвалит горничной приличное приданное. Вот он и приосанивался каждый раз и смотрел на служанку влюбленными глазами.

Явилась Фетинья и принесла пакет.

– А что-то ты все молчишь-то, батюшка? – спросил Петр Андреевич, наконец-то заметив, что во все время разговора не произнес я ни слова и даже не поздоровался с ними.

А я смотрел на их физиономии, и такая оторопь меня охватила. Казалось мне, что вот теперь я и разглядел их по-настоящему, словно жестокая простуда не обезобразила, а явила миру их истинные обличил. И казалось мне, раз уж сбросили они маски и выставили свои свиные рыла напоказ, так и я теперь свободен и могу более им не подыгрывать, да и вообще не разговаривать с ними.

– Что же это за тайны такие? – вопрошал Петр Андреевич, так и не уразумев, отчего я молчу. – Барышня-то эта в собольей шубе велела, чтобы письмо непременно здесь мы тебе вручили, чтоб ни в коем разе на квартиру тебе его не отсылали! Прямо-таки обещание с нас взяла! Что это за история?

– Ах, Серж, кто эта барышня? – простуженным голосом поинтересовалась Настасья Петровна.

Я сломал печать и извлек два листа. Один был исписан незнакомым женским почерком. Я сложил его вчетверо и развернул второй лист.

«Ну-с, Сергей Христофорович, слава янычарам, ты держишь в руках это письмо!

Мильфейъ-пардонъ, мне надобно объясниться…»

Я успел прочитать эти слова, написанные моей рукой.

– Что там? – спросил Петр Андреевич и вдруг спохватился. – А что же ты молчишь-то все, батюшка?

И тут меня прорвало.

– А оттого молчу я, Петр Андреевич, что не имею желания разговаривать с вами! – признался я.

– Ах! – простуженным голосом выдохнула Настасья Петровна.

– Батюшка мой, – всплеснул руками Петр Андреевич. – Как прикажешь тебя понимать-то? Чем мы провинились-то перед тобой?

Он смотрел на меня с изумлением. А я был не меньше него изумлен своим неожиданным заявлением. Видно, так внутри меня накипело, что слова эти против воли сорвались с губ. Однако раз плеснул масла на сковороду, так бей яйца, пока оно не сгорело впустую. И я продолжил в том же духе:

– Да ничем не провинились, просто рожи ваши мне опротивели!

– Ох! – простуженным голосом вздохнула Настасья Петровна и упала в обморок.

Фетинья стояла передо мной и хлопала глазами. Я взял ее за плечи, развернул кругом и шлепнул по заду. И это было единственным достойным событием за все время знакомства с их семейством.

– Помоги барышне, – скомандовал я.

– Батюшка мой, – причитал Петр Андреевич, подхватив под микитки дочку. – Что с тобой?! Что за вздорные слова ты говоришь!

– Сударррь мой, – послышался голос мосье, хитроумные замыслы которого рушились.

– Заткнись, болван! Подай мне одежду.

Лепо заметался по комнате, не зная, что предпринять: то ли выполнять мои приказы, то ли броситься на помощь Настасье Петровне, над которой хлопотали Петр Андреевич с Фетиньей и кружился Неуважай-Корыто с графином в руках. Мосье подал мне кафтан и оделся сам. Петрушка брызнул Настасье Петровне в лицо, и она пришла в себя.

– Засим, – произнес я торжественно, обратив на себя взоры всех присутствовавших, – попрошу вас визитов мне больше не наносить и к себе не приглашать. Помолвку считать недействительной.

– Ах! – простуженным голосом проскрипела Настасья Петровна и опять лишилась чувств.

Петр Андреевич с Фетиньей и Петрушкой хлопотали над нею. Я направился к выходу. Лепо, расстроенный тем, что напрасно корчил из себя порядочного и не попользовался Фетиньей, шлепнул служанку по заднице и последовал за мною.

Я взялся за ручку, но двери распахнулись сами, и в нумер ворвались два господина в черных пальто.

– Не двигайтесь! – рявкнул один из них.

В руке он держал пистолет.

– Ах! – донесся простуженный голос моей бывшей невесты.

Второй незнакомец вырвал из моих рук пакет с письмами.

– Сударь, это принадлежит не вам! – пояснил он свои действия.

Он выскочил из нумера, его товарищ, продолжая держать меня на мушке, отступил следом. Дверь хлопнула, и я ринулся за незнакомцами. Однако в коридоре я столкнулся с наведенным на меня дулом. Так этот субъект и отступал из гостиницы, не спуская с меня прицела.

Едва за ними захлопнулась дверь, как один за другим раздались два выстрела. Послышался топот копыт. Я выскочил на улицу. Незнакомец, грозивший мне пистолетом, верхом на коне скрылся за углом. У входа распростерся труп его товарища, отобравшего мои письма. Возле небольшой коляски напротив через улицу лежал бездыханный Развилихин с пистолетом в руке.

«Сейчас и Шварц пожалует», – подумал я.

Глава 6

Проницательность меня подвела. Шварц поджидал нас в участке.

На Съезжем дворе свечей не жалели и света было более чем предостаточно. Когда чиновник вел нас с мосье по коридору к Шварцу, в одной из комнат мы заметили эльфийку. Она сидела, опустив голову, по бледным щекам ее текли слезы, в ногах лежал узелок. Рядом с нею стоял отвратительный карлик с непропорционально большой головой.

– Мадлен, – окликнул ее Лепо.

Она повернулась к нам заплаканным лицом, посмотрела на нас и процедила сквозь зубы:

– Мерзавцы!

Карлик взглянул на нас исподлобья. И это был очень тяжелый взгляд. У меня прямо мурашки побежали по коже от этого взгляда. Это был взгляд, столкнувшись с которым, понимаешь, что забудешь его нескоро. Если вообще когда-нибудь забудешь. Знайте, господа, когда отвратительный карлик с огромной головой смотрит на вас таким взглядом, это крайне неприятно. Кажется, что, по меньшей мере, все кары мира обрушатся на вас вслед за этим взглядом. Я отвернулся, но неведомая сила заставила меня еще раз посмотреть на карлика. Коротышка страдал страшным косоглазием. А глаза на громадной голове расположились так далеко друг от друга, что можно было бы врезать подковой в переносицу, не рискуя повредить ему зрение. Из-за величины его головы и косых глаз, посаженных далеко друг от друга, казалось, что он смотрит на меня из разных углов кабинета.

– Мадлен, это была ошибка, сейчас все прррояснится, – заверил ее мосье.

– Скотина, – ответила эльфийка.

Я пихнул французишку локтем, чтобы шагал вперед и не заставлял меня стоять под перекрестным взглядом отвратительного карлика. До кабинета полицеймейстера я добрался в подавленном состоянии. И вид Шварца не улучшил моего настроения. Освещенный скупым светом тоненькой свечки, он сидел один в кабинете, прикрыв глаза. Его веки казались тяжелее портьер, закрывавших окна. Очевидно, Шварц имел обыкновение предаваться размышлениям в темноте. Я подумал, что, если полицеймейстер захочет взглянуть на нас, ему придется звать Развилихина, чтобы тот поднял его веки. Впрочем, надворный советник если и откликнется, то разве что с того света.

– В вашем присутствии, милостивый государь, опасно появляться на улице, – объяснил Шварц свое нежелание выезжать на место происшествия.

Он приоткрыл глаза. С трудом, но справился без посторонней помощи.

– Ваше высокородие, я приношу соболезнования по поводу гибели Развилихина, мне искренне жаль… – проговорил я, но Шварц отмахнулся от меня.

– Развилихин… – промолвил он. – Не беспокойтесь о нем.

Я поразился его циничности. Действительно, чего теперь беспокоиться о Развилихине?!

– Видит Бог, ваше высокородие, не имею я ни малейшего представления о происходящем, – произнес я. – Какие-то письма кто-то передал мне. Я и прочитать не успел их, как какие-то господа ворвались в нумера и, угрожая пистолетом, вырвали бумаги из моих рук и побежали на улицу. Я погнался за ними. На улице их поджидал Развилихин. Произошла перестрелка. Печальный исход ее вам известен. Один из незнакомцев скрылся с бумагами. Кстати, я ведь видел их утром. И сейчас понимаю, что они-то и перевернули мою квартиру.

– Да уж, ваше высокоррродие, на эльфийку-то мы напррраслину-с возвели, – встрял в разговор наглый французишка.

– Нет худа без добра, – ответил Шварц. – Проверили мы эту барышню. Проживает она в Москве нелегально. Так что вышлем мы ее восвояси. Туда, откуда пожаловала.

– Ваше высокоррродие, так-с она же-с там с голоду-с помрррет! – взмолился мосье.

– Помрет, так помрет, – зарычал полицеймейстер. – Мало ли кто где с голоду помирает! В Москву всех пускать – самим жрать будет нечего!

Я пихнул Лепо локтем, чтоб заткнулся. Впрочем, на душе моей стало совсем гадко. Так гадко, как на простуженных рожах Петра Андреевича и Настасьи Петровны.

– Ты вот что, мусье, за дверью обожди, – приказал Шварц французу.

Лепо скрылся в коридоре. Следом за ним полицеймейстер выпроводил и своего чиновника.

– Сдается мне, милостивый государь, что все эти происшествия как-то связаны с вашей заграничной миссией, – произнес Шварц, когда мы остались наедине.

– Наверное, – согласился я.

Наверняка он был прав. Но беда заключалась в том, что я так и не вспомнил, ни в чем заключалась моя миссия, ни того, что со мной происходило за последние месяцы. И я задумался, стоит ли рассказывать Шварцу о приключившейся со мной амнезией? Или будет разумнее сначала самому во всем разобраться?

– Что было в тех бумагах? – спросил он.

– Не успел рассмотреть, ваше высокородие, – признался я.

Шварц вздохнул с облегчением, словно задавал вопрос для проформы, втайне надеясь, что ему не удастся узнать о содержимом похищенного письма.

– Признаюсь, милостивый государь, мне абсолютно безразлично, что в этих бумагах. Даже более того, я и знать не хочу, о чем в них написано! – подтвердил полицеймейстер мою догадку. – Но, знаете ли, чего я не потерплю, что мне не нравится, так это, чтобы в моем городе палили из пистолетов все кому не лень! И я непременно найду и того, кто застрелил извозчика, и того, кто стрелял в Развилихина!

– Помилуйте, ваше высокородие, – воскликнул я. – Того негодяя, что стрелял в меня и попал в извозчика, более нет в живых. Моя пуля…

– Моя пуля! – передразнил меня Шварц. – Сбежал он уже! Вместе с вашей пулей!

– Как это – сбежал? – растерялся я.

– А вот так. Встал и пошел. Архаровцы мои недоглядели, не разобрались сразу, что к чему. А покойник-то был уже лет двести как мертв.

– Во как! – выдохнул я.

– Да уж. Я так думаю, милостивый государь, что вам охрана не помешает, – промолвил полицеймейстер. – И вот что. Заберите-ка свои пистолеты.

Он выдвинул ящик стола и выложил их на стол. Затем достал еще что-то и высыпал на стол блестящие шарики, прикрыв их ладонью, чтобы не раскатились.

– Зарядите их этим.

– Что это? – спросил я.

– Серебряные пули, – ответил Шварц. – Но смотрите, милостивый государь, стреляйте только в случае крайней необходимости. И старайтесь не промахиваться: серебро нынче дорого. И смотрите, ненароком в моих людей не попадите. Особенно в Развилихина.

– В Развилихина? – с удивлением переспросил я.

– В Развилихина, в Развилихина. Он из той же породы, что ваш покойник, – промолвил полицеймейстер и махнул рукой. – Ступайте, милостивый государь, ступайте. И не выходите без лишней надобности из дома.

Я сгреб в карман пули, взял пистолеты, вышел из кабинета и наткнулся на Развилихина. Он радостно улыбнулся, обнажив клыки.

– Вот сволочи, продырявили новый сюртук, – пожаловался он.

– Негодяи, – согласился я, заставив себя улыбнуться.

– А я знавал того парня, которого вы подстрелили. Это господин Кесслер. Вам повезло.

– В каком смысле? – спросил я.

– В том смысле, что Кесслер – превосходный стрелок. Уму непостижимо, как это он попал не в вас, а в извозчика, – сказал Развилихин.

– Темно было, – предположил я.

– Вампиры прекрасно видят в темноте, – сообщил Развилихин и улыбнулся, обнажив резцы.

– Что ж, имеет смысл покончить с делами засветло, – я поспешил к выходу.

Лепо засеменил следом.

– Сударь, мне и дальше приказано-с прикрывать вас, – послышался сзади голос Развилихина.

– Я отправляюсь домой, – сообщил я, не оборачиваясь.

Проходя мимо комнаты, где находилась эльфийка, я не выдержал и оглянулся. Дверь по-прежнему была открыта. И я вновь столкнулся с тяжелым взглядом карлика. И что я попросту не прошел мимо?! Нет же, черт дернул оборачиваться на них, словно я надеялся, что давеча обманулся, мол, вовсе и не смотрел этот уродец на меня ненавидящим взглядом, и вообще он смотрит на окружающих исключительно радушно и приветливо.

Нет, не обманулся, карлик по-прежнему стоял рядом с девушкой, смотрел на всех глазами, полными ненависти. А самым отвратительным было то, что он держал эльфийку за руку! И как каналья Лепо мог с нею спать?! Как можно спать с девушкой, к которой прикасался этот отвратительный карлик?!

– Что это за уродище рядом с нею? – спросил я.

– Это мосье Дюпаррр, корррррриган, – ответил мосье. – Они вместе бежали из Фррранции.

– Корриган, значит, – повторил я.

Ну и каша вокруг заварилась! Эльфы, вампиры, теперь еще и корриган! Кстати, я отметил, что Мадлен была настоящей красавицей с милым личиком и, что самое удивительное, с белоснежной кожей. А насколько я знал, у этого народца была одна неприятная особенность: если эльф грешен, его кожа темнеет. Что тут скажешь? Либо их Главный Повар не считает прелюбодеяние грехом, либо у этой эльфийки к Лепо высокое и светлое чувство.

Впрочем, надоели они мне все. И хорошо, что Шварц высылает их из Москвы. Нечего делать здесь карликам с такими глазами! И девушкам, которые позволяют таким карликам держать их за руки, тоже нечего делать в Москве!

Еще б этот Развилихин не сопел за спиной! А то дрожь до костей пронимает! Наверняка служит в полиции за кровь, которую позволяют пить у бедолаг, согласных на укус упыря вместо более страшного наказания.