Текст книги "Расссказы разных лет"
Автор книги: Лев Вайсенберг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)
ПОДРУГИ
1
В вестибюле больницы Варвара неожиданно увидела себя в зеркале.
Высокая женщина в сизом больничном халате, едва доходившем до колен, хмуро взглянула на нее. Лицо женщины было одутловато, темные волосы перебивались сединой, взгляд был усталый, тусклый. Старуха, больная старуха смотрела из зеркала.
Она ли это, Варвара?..
Короткий зимний день догорал, но света в палатах еще не зажигали. Варвара сидела на койке, свесив голову, и в серых больничных сумерках, пахнущих лекарствами, боль и кружение в голове казались сильней. И, как это часто бывает с людьми, которые редко болели, она испугалась, что болезнь ее неизлечима, конец близок и безнадежен.
– Вы, наверно, героиня труда? – услышала она вдруг высокий голос и, подняв голову, только сейчас разглядела лежавшую на соседней койке девочку. Больная лежала на спине неестественно вытянувшись, точно что-то сковывало ее.
– А в чем дело? – сухо спросила Варвара.
– Эта палата для знатных людей, героев труда, – ответила девочка, и голос ее показался Варваре недружелюбным.
Варвара всмотрелась и даже сквозь сумерки заметила болезненную худобу и бледность лица девочки.
– И ты, что ли, герой? – спросила Варвара чуть насмешливо и, так как девочка не ответила, добавила: – А я вот простая рабочая.
– Простая рабочая тоже может быть героем, – возразила девочка и затараторила о чем-то, чего Варвара не поняла.
«Чего она пристала ко мне, сорока? И здесь нет покоя...» – рассердилась Варвара и решила, что самое лучшее будет – не отвечать.
Зажгли свет. Возникли из сумерек голубоватые стены, белые спинки коек, а дальше – там, в коридоре, – зеленые листья растений в горшках на белых подставках. Чистые стены? Добротные койки? Зеленые листья в ту пору, когда за окном метель? Будто всем этим кто-то хотел обмануть Варвару – да неудачно. Больница! Было для нее с юности в этом слове что-то печальное, безжалостное, внушающее страх. И вот в больнице-то оказалась она, Варвара.
Женщина молча поужинала и, отвернувшись к стене, уснула тяжелым сном.
Наутро, едва проснувшись, Варвара услышала тот же высокий голос:
– Расскажите что-нибудь, тетя, из вашей жизни.
Как и вчера, девочка лежала на спине неподвижно, неестественно вытянувшись, и в свете утра лицо ее показалось Варваре еще бледней и болезненней. У нее были короткие русые волосы, тонкие руки лежали на одеяле. Она показалась Варваре дурнушкой, и даже синие живые глаза, искоса поглядывавшие на Варвару, не могли рассеять впечатления чего-то жалкого и неприятного.
«Вот далась еще, калека», – подумала Варвара скорей с удивлением и любопытством, нежели с жалостью: ей самой несладко было сейчас.
– Меня зовут Лиза, – представилась девочка и, будто зная, что занимает Варвару, добавила тоном заученного урока: – у меня спондилит, такая болезнь. Я уже здесь год и... двадцать шесть дней. Сейчас лежу в гипсе. Хотите, можете посмотреть. – Она постукала пальчиком по одеялу, раздался глухой звук. И, так как Варвара не выразила желания, она добавила: – А знаете, с чего всё случилось? Играла я и упала... – И, будто считая разговор о себе исчерпанным, переменив тон, настойчиво сказала: – Ну, расскажите что-нибудь, тетя, из вашей жизни!
О чем было рассказывать Варваре? О чем рассказывают обычно в таких случаях? О своем, что ли, детстве?
Детство! Оно было скрыто в глубине годов, но Варвара пробралась к истоку. И что же увидела она?.. Голопузая девочка играет в дорожной пыли кубанской станицы; голод в семье; вот она – семилетняя нянька у богатых казаков на хуторах; затем скотница, работница в поле; рабочая в страшных Юзовских шахтах, куда увез ее с собой отец и где она рядом с ним работала; побои отца, смертно пившего горькую, голод, бегство в Москву; скитания в поисках работы, снова голод и, наконец, замужество в пятнадцать лет... Вот оно, ее детство – узкий мелкий ручей. Оно казалось Варваре скучным и незначительным для рассказа. Ее взрослая жизнь? Еще меньше могла она быть понятна и интересна девочке...
– Не в театре, чтобы рассказывать, – сказала Варвара угрюмо, точно стыдясь за свою бедную жизнь.
Лиза нахмурилась.
За год и двадцать шесть дней она не раз обращалась к соседям с подобной просьбой. И оказывалось: больные, хотя и сменили собственную одежду на больничную, как бы ухитрялись пронести с собой куски прежней жизни и на просьбы Лизы не отвечали отказом. И так как обычно это были люди труда, то рассказывали они большей частью о своей работе – о быстрой жизни станков, о вечном кружении веретен. Палата наполнялась славой труда, и Лиза вдыхала эту славу. И тут исчезали голубоватые стены, раздвинутые делами, которым тесна была маленькая палата.
Больные соседки выздоравливали, покидали палату, а их верная слушательница оставалась на месте. Лежали в палате женщины разных возрастов, немало было тяжело больных: у иных болели руки, ноги, голова; иные лежали в шалаше из одеяла, в глуби которого фиолетовый свет лампочки обогревал больное тело. Но даже и эти, по мере своих сил, рассказывали ей про свою жизнь, ибо незачем человеку без особой причины скрывать свою жизнь. А какая могла быть причина? Мало-помалу Лиза скопила в своем уме знание жизни, понимание людей, которое скупо и причудливо отпускала ей судьба, приковав в одиннадцать лет к больничной койке.
За год и двадцать шесть дней Лиза узнала, каким ключом открывается сердце человека в больничном халате.
– У вас, тетя, наверно, случилась травма на производстве? – спросила она, улучив момент, когда Варвара вернулась с осмотра.
– Нет, – ответила Варвара.
– Поскользнулись, что ли? – соболезнующе допытывалась девочка: зима была злая, немало людей приносили в больницу с улицы.
– На одной ножке не прыгаю, – сказала Варвара.
– По хозяйству, верно? – разочарованно спросила Лиза.
Варваре начинали надоедать расспросы девочки.
– Нет, – сказала она резко. – Тридцать три года назад это было... В Москве... – добавила она, прочтя недоверие в глазах Лизы. И хотя она тут же почувствовала, что попалась в силок, но уже не в силах была остановиться и принялась рассказывать, чтобы вконец рассеять недоверие, таившееся в больших синих глазах...
Тридцать три года назад в Москве, в переулках Красной Пресни, рабочие дружины поднимались против царя, помещиков, капиталистов. Варваре в ту пору было семнадцать лет. «Вместе мы с тобой прозябаем и мучаемся, вместе будем драться с врагами народа», – сказал муж Варваре. Она мало разбиралась в этих делах, но ответила не раздумывая, так как верила мужу: «Пойдем!» Несколько дней держались на баррикадах, муж – в рабочей дружине, Варвара – сестрой милосердия, но полиция разгромила Красную Пресню. Конный стражник с маху ударил Варвару нагайкой со свинцовым шаром на конце, в кровь разбил голову. Мужа убили. Едва живая бежала Варвара на родную Кубань, попала в руки лекаря-коновала. И хотя вроде вылечил ее тогда лекарь-коновал, однако стала частенько побаливать голова – то ли кружение и сонливость, то ли тоска. С годами стало хуже, и вот теперь пришлось лечь в больницу...
Окончив рассказ, Варвара насупилась, бросила подозрительный взгляд на соседку. К чему ворошить перед девчонкой свое прошлое? И лишь одно утешало ее: в свой рассказ, ей казалось, она не вложила сердца, рассказывала как о постороннем, ее не касающемся событии.
Однако Лизе рассказ понравился. Сквозь ее бледные щеки проступил румянец, и ей захотелось самой что-нибудь рассказать.
Она и до больницы дружна была с книжкой, а здесь и вовсе пристрастилась к чтению. Неизменно угадывала она шаги сестры, разносившей литературу, едва появлялась та в коридоре, и громко кричала: «Лежачим сначала!» На столике у нее всегда лежала стопка книг.
Она рассказывала Варваре про испанскую девушку, дочь маляра из Овиедо, комсомолку Аиду Лафуэнте, снискавшую славу во всем мире среди людей труда. Рассказала, как карательные войска белого генерала наступали на родной город Аиды, тесня рабочие отряды к горам, как комсомолка Аида одна с пулеметом у подножья горы прикрывала отступление рабочих. Офицеры-фашисты, поливая огнем подножье горы, кинулись в атаку, рассчитывая встретить целый отряд. Но они нашли один пулемет и возле него девушку. Взбешенные офицеры подняли ее на Штыки...
Варвара слушала.
Всё, о чем рассказывала девочка, оживало в сознании Варвары – незнакомый город в далекой стране Испании, подножье горы в кольце огня, жестокие испанские офицеры-фашисты и смуглая девушка у пулемета – и казалось Варваре совсем не похожим на то, что всколыхнула она своим рассказом о Красной Пресне. Невольно, однако, сравнивала она оба эти рассказа, и далекое ее воспоминание как бы тускнело в сравнении с ярким рассказом девочки о комсомолке-испанке, красивое имя которой ей, кубанской казачке, трудно было даже выговорить.
– Вот какие есть героини! – закончила Лиза.
И тут чувство неловкости охватило обеих: Варвару – за незначительность, как ей казалось, происшедшего с ней в сравнении с тем, что она сейчас услышала; а Лизу – за то, что ей и вовсе нечего было рассказывать про себя.
Казалось, не скоро вернутся они к беседам, но нужно было коротать больничное неторопливое время, и Варвара не раз сдавалась на уговоры Лизы.
Она не затрудняла себя выбором темы, останавливалась на первом пришедшем на память событии. Какой смысл искать в ее жизни что-либо важное и исключительное? Но рассказывала она с добросовестной точностью и обстоятельностью. Она вспоминала фамилии хозяев, у которых батрачила, имена ребятишек, которых нянчила, клички коров, которых пасла. У нее была цепкая память простой женщины, а жизнь ее не была богата впечатлениями. Она вела свой рассказ сухо, без красок, без печали и без радости, без завязки и без конца, как ткут в подневолье одноцветную грубую ткань, которую можно начать и оборвать в любом месте. Порой она всматривалась в глаза Лизы, ожидая, что скука или усталость скоро смежит их, и удивлялась свежести, ясности, ненасытности синих глаз девочки.
– Счастливая вы, тетя! – тихо вздыхала слушательница.
Иногда Варвара упрямилась, и тщетны были уговоры и всякие детские хитрости Лизы. Тогда приходилось рассказывать самой Лизе. Она делилась с Варварой прочитанным в книгах, журналах, газетах.
Большей частью рассказывала Лиза о женщинах – о том, как боролись они за правду в старое время и шли в Сибирь в кандалах, как воевали в гражданской войне, как завоевывали себе славу своим трудом. И всё, о чем говорила Лиза, казалось Варваре красивым, непохожим на ее, Варварину, жизнь.
«Чудная какая девочка! – дивилась Варвара. – Откуда всё знает?»
2
В чужую жизнь Варвара не любила заглядывать. Она мало слушала, что говорят о себе люди, еще меньше говорила сама.
Но слишком близко стояли койки, – жизнь девочки была на виду.
Лиза лежала по-прежнему не вставая, а неведомыми путями доходили до нее все больничные новости дня – не только своего корпуса, но и других корпусов. Она первая знала, кого привезла скорая помощь, кого будут оперировать, что вкусное можно ждать сегодня к обеду. Она торопила гасить свет, едва раздавался сигнал учебной «ПВО». Она обсуждала правильность премирования сестер, критиковала врачей. Она была наблюдательна и справедлива. До всего на свете Лизе было дело.
Ее тоже хорошо знали – от главврача до санитарок. «Ты у нас скоро профессором будешь», – говорили они, стирая пыль с книг на ее столике. Во время обхода врачи вели себя с ней не так, как с другими. Профессор не мог обойтись без шуток: «Когда же мы на танцы пойдем, барышня?» Танцы? Каким неуместным казалось Варваре здесь это веселое слово. А Лиза застенчиво улыбалась, точно и впрямь была виновата, что не может пойти на танцы с профессором. Толстая докторша всегда гладила головку Лизы, как бы отстраняя от глаз ее русые волосы, хотя они были коротко острижены и глазам девочки совсем не мешали. В больнице Лиза была своим человеком, всеобщей любимицей.
И видя всё это, Варвара еще больше томилась своим одиночеством. Она думала, что, пролежи она здесь хоть десять лет, не прижилась бы так, как Лиза за год.
Несколько раз брали Варвару на исследование.
Щупали, выстукивали ее седоватую голову, командовали, как малым ребенком: сделайте так, этак. «Видно, не знают, как лечить», – думала Варвара, прислушиваясь, как совещались между собой врачи. И поняла из слов профессора, что если не полегчает ей в ближайшие дни, то придется делать операцию. Толстая докторша шепнула Варваре, что операция эта несерьезная, волноваться не следует.
А хотя б и серьезная? Смерть? Родных у нее нет – давно умерли, родственники порастеряны. Товарищи по работе? Вот показали они, как ценят ее: когда была на работе, тогда «Шанько Варвара Петровна, старая наша производственница»; а теперь – сколько дней лежит она здесь, не вспомнит о ней никто, никому она не нужна. Синее платье, оставленное в больничной кладовой? Его-то, пожалуй, и жаль: глупая! – взять в больницу новое, ни разу не надеванное платье.
Варвара предвкушала, как она отвернется к стене, если и соизволит кто-нибудь ее навестить.
Но когда в выходной день увидела в дверях ищущие знакомые лица, то не сдержалась, позвала:
– Сюда!
– Сюда, сюда! – вторила ей Лиза, приветливо махая рукой, как если б это были ее, Лизины, гости, а не Варвары.
Их было двое: смуглая женщина лет сорока, сменщица Варвары, и молодая девушка – из фабкома. Старшая извинилась, что долго не навещала Варвару – «сама знаешь, дел по горло». Младшая, чуть смущаясь, положила кулек с апельсинами на кровать. Пожалуй, они достойны были снисхождения, но Варвара лишь буркнула:
– Садитесь...
Три женщины беседовали, а Лиза прислушивалась. Мелькали в разговоре странные слова, незнакомые имена. Варвара говорила мало, хмуро и раздражительно, порой возникал между ней и гостьями сдержанный спор. Но Лиза чувствовала, что говорят и спорят женщины о чем-то хорошо им знакомом и близком и что этим-то и пришли они поделиться с Варварой. И хотя многое в этой беседе было Лизе неясно, хотелось и ей вставить свое словцо.
– Хорошо у вас здесь, – сказала перед уходом старшая гостья, по-хозяйски оглядывая голубоватые стены, матовые шары ламп, белые спинки коек.
– Хорошо там, где нас нет... – отмахнулась Варвара.
«Как же может быть хорошо, где нас нет?» – подумала Лиза.
– Наша – из лучших палат, – вырвалось у нее, ибо речь шла сейчас о больнице, а кто имел большее право говорить о больнице? – Весь наш корпус получил переходящее Красное знамя.
– Незачем было класть сюда, чтоб потом попрекать, – сказала Варвара обиженно.
– А кто же тебя попрекает? – подняв брови, спросила младшая гостья.
– Кто? – резко переспросила Варвара, и, так как некого было назвать, она едва не кивнула на Лизу: «Хотя б вот эта девица». Но поняла, что будет глупо, и промолчала.
Гостьи ушли, а Варваре еще долго слышались их голоса. Она испытывала удовлетворение. Ей льстили забота и уважение товарищей. Она усмехнулась, вспоминая, как терпеливо сносили гостьи ее капризы. И ей особенно было приятно, что разговор происходил в присутствии Лизы: пусть знает девица, что и она, Варвара Петровна Шанько, – не простой человек. Знают – не беспокойтесь! – куда кого положить, – петушилась перед самой собой, и вдруг пришла в хорошее расположение духа.
А Лиза, поняв настроение Варвары, немедля ввернула:
– Расскажите что-нибудь, тетя Варвара!
И Варвара – на этот раз без особых уговоров – пошла навстречу Лизе.
– Ну вот, – начала она живей обычного, – приехала к нам в станицу женщина иногородняя. Много к нам в ту пору их ехало – в девятнадцатом году это было, – ходят по дворам, иголки-нитки на хлеб меняют. Обошла эта женщина дворов немало, а руки пустые. Зашла в наш двор. «Нет ли хлеба сменять?» – спрашивает. «Нам самим не хватает», – говорю ей. «А муж твой где?» – спрашивает. «Один в земле, другой пропал без вести», – отвечаю. «А дети?» – «Не дал бог», – говорю. «Что ж ты в станице сидишь, звёзды считаешь?» – спрашивает она меня строго, будто к ответу зовет. «Где же мне быть?» – удивляюсь. Тут она со мной разговор завела о советской власти и в конце спрашивает: «Так как, пойдем вместе в партизанский отряд?» Подумала я: говорит женщина хорошо, правильно, – поверила ей; понравилась она мне с первого вида...
– А какой у нее был вид? – спросила Лиза.
– Какой? – переспросила Варвара задумчиво: она не умела описывать. – Обыкновенная женщина. Щупленькая такая. Не скажу, чтоб красивая. Волосы светленькие, вроде твоих, стрижкой. Звали Дусей. Ну до того, скажу, щупленькая была, что, как мы пришли в отряд, командир на нее посмотрел, головой покачал: «Сможете ль, подруги, драться с оружием в руках?» – «Попробую, – говорит Дуся, – мне не впервой». И я вслед за ней говорю: «Попробую». Перестал командир качать головой. «Не забоитесь, подруги, – хорошие из вас выйдут бойцы, – говорит. – Берегите, подруги, лошадь, обрез, сумку». Ну, и стали мы с Дусей в конном отряде партизанить – ходили в тыл к белым, налетали на штабы, разрушали пути железной дороги. Я, правда, больше насчет стряпья да стирки, а Дуся – та по военной части, – боевая была женщина. Однако ж ели, спали мы рядом, и рассказывала она мне многое, всё объясняла, учила читать, писать. Добрая была подруга...
Варвара помедлила.
– А теперь где ж она? – не терпелось Лизе.
– А вот, вызвал нас раз командир, говорит: «Есть важное дело, подруги: хутор соседний заняли белые, нужно разведать что-как на хуторе; мужчину никакого на хутор не пропускают, – за вами, значит, подруги, слово». Слушаем мы командира, не шелохнемся. «Ну как, подруги, задумались? – говорит. – Не скрою от вас, дело опасное. Однако узнать что-как на хуторе до крайности нужно: беды б не наделали белые». – «Готова я», – говорит Дуся: она всегда первой решалась. «И я готова», – говорю вслед за ней и так думаю, что пришла и мне пора себя доказать. Оглядел нас командир со вниманием, примеряя будто. «Больно статная ты, Варвара, красивая, заприметят тебя», – говорит мне. А Дусе говорит: «Ты, Дуся, неприметней пройдешь, – тебе идти». Тут смотрит на меня Дуся, смеется: прежде я над ней посмеивалась – до чего же она щупленькая! Позлилась я тут на свою статность да на красоту. Сбросила Дуся шинель, надела зипун крестьянский, платком повязалась, одни глаза видны синие. Подходит ко мне, говорит: «Подруга моя дорогая, до свиданья, до скорого!» Обнялись мы, расцеловались, впервой это было. Пошла Дуся тропкой в гору – за горой хутор был – и так быстро-быстро идет, несмотря что махонькая, не оборачивается...
Варвара снова помедлила – будто чем дальше шла Дуся в гору, тем трудней давалось ей, Варваре, так легко начатое повествование. И Лиза встревожилась, что нить оборвется.
– Наутро пришла к нам в штаб старушка какая-то, – продолжала Варвара, – едва жива, Дусин платок за пазухой; плачет; говорит, пришла с хутора, где белые; офицер, говорит, созвал крестьянский сход, велел за три часа хлеб, скотину, фураж выдать – не то разгромят хутор. «А женщину из вашего отряда, – говорит старушка, – поймали, лежит в подвале до смерти забитая, – пытали ее, не открылась откуда». Признал один наш партизан старушку. «Это хорошая бабушка, – говорит, – верьте ей». Тут и скомандовал командир: по коням! Верст двадцать до хутора было. Повела нас старушка по тайным тропинкам, оврагам. Едем и думаем: поспеем ли? – а сами коней сдерживаем, – не выдали бы нас. А как подошли к околице да услышали командира: «Ходу!» – так и рванулись. Вылетели на хутор, рубим белых, бегут от нас, руки вверх поднимают, сдаются. А которые не сдались – всех поубивали. Ну и взяли, значит, хутор...
– А Дуся, что ж? – не удержалась Лиза.
Варвара нахмурилась.
– Дусю мы в подвале нашли, лежит без сознания, вся в крови. И не знали мы, как с ней быть: опять шли на хутор белые. Просили крестьяне оставить им Дусю, обещали спрятать и выходить, да побоялись мы ее оставить. Дали нам тогда крестьяне хороший возок, и повезла я Дусю на ближайший хутор, – там наши крепко стояли. Только двинулись – навстречу мне командир. «Подругу везешь?» – спрашивает. Не смогла я ему ответить – тяжело было. Заглянул он в возок, едва признал Дусю. Руку мне на плечо положил. «Лечи, – говорит, – Дусю, добейся, чтоб выздоровела, вернулась на фронт, – ведь вы боевые подруги». И ускакал. Я гляжу ему вслед, думаю, что победят наши, что Дуся жить будет... Первая дума моя сбылась, сама знаешь, а вторая вот не сбылась, не сумела я выходить Дусю...
Варвара умолкла. Она сидела на койке, свесив голову. Тишина была в палате и в коридоре.
Но всё, о чем говорила Варвара, вдруг зашумело, ожило в сознании Лизы. Распались голубоватые стены палаты, и Лиза уже не лежала на койке... Рядом с подругой стояла она перед командиром, прося принять их в отряд. Вместе с отрядом пробиралась она по тропам и оврагам Кубани на помощь Дусе. Это она с гиком ворвалась на хутор, рубила врагов. Это она в слезах склонялась над окровавленной подругой. Это с ней говорил командир, положив руку на плечо, и ему вослед глядела она, Лиза, веря в победу.
