Текст книги "Готовность номер один"
Автор книги: Лев Экономов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)
Страница четырнадцатая
Полосатая, как зебра, «колбаса» поворачивается на сто восемьдесят градусов. Метеоролог пожимает плечами и, зло чертыхнувшись, идет докладывать руководителю полетов о том, что ветер изменил направление. С ним в авиации пока еще считаются. Теперь придется отбуксировать самолеты в другой конец аэродрома, менять стартовый командный пункт, разворачивать посадочный локатор для обеспечения посадки истребителей с другим курсом. Все это нужно сделать быстро, чтобы не задерживать полеты.
Старший лейтенант Стахов тоже чертыхается. Ему не терпится получить «добро» на вылет. Быстро забирается в кабину, кричит капитану Щербине:
– Эй! Спите вы там, что ли!
Присоединенное к самолету водило прицепляем другим концом к подъехавшему тягачу. Щербина садится к шоферу, а я, конечно, лезу в кузов.
Летчик нетерпеливо машет рукой: трогайте! Скорее, чтобы не злить его, стучу кулаком по крыше кабины, в которой сидят шофер и техник: можно ехать.
Тягач, чуть забирая влево (впереди стоит еще один самолет), трогается с места. И тут происходит совершенно для меня неожиданное – буксировочное приспособление ломается.
Лихорадочно барабаню кулаками по кабине тягача.
– Стоп! Стоп!
Шофер жмет на тормоза, и тягач останавливается как вкопанный.
Самолет по инерции катится вперед. Трах! – это подвесной бак для топлива ударяется о водило. Из пробоины хлещет керосин. Его запах бьет мне в нос. На бетонированной дорожке уже целая лужа. Со стороны инженерного пункта управления идет старший инженер Цветаев, командует:
– Все по местам! Прошу вас, живо!
У самолета остаются только члены нашего экипажа.
У меня вмиг пересыхает во рту. И еще я чувствую, как противно дрожат колени.
Летчик смотрит на меня недобро. Он, наверно, уже в деталях разработал короткий эффективный бой с врагом и, может, уже вообразил, как будет потом докладывать о выполнении задания, как ему тоже вручат письменное поздравление. Я, например, уже все это не один раз представил. И даже порадовался авансом и за своего командира, и за техника, и за себя тоже.
– Ты что, параноик, да? Параноик? – почти кричит мне Стахов.
Я не знаю, что обозначает это странное слово. Но, видимо, что-то нелестное для меня. Я едва сдерживаю себя, чтобы не заплакать.
По приставной лесенке поднимается Щербина, чтобы помочь Стахову отсоединиться от всех шлангов и тросов, установить стопор на катапульту сиденья. Это делается, чтобы она ненароком не сработала на земле. Иначе летчика выстрелило бы кверху на несколько метров, а затем ему пришлось бы подчиниться закону притяжения.
– Ну подождите у меня! – бурчит летчик, сбрасывая с плеч лямки парашюта.
Потом его лихорадочный взгляд останавливается на мозолистых, покрасневших от холода руках техника с темными пятнами масла, и ему, наверно, становится неудобно за свои слова, потому что он вдруг замолкает, отворачивается в сторону. Мне видно, как ходят вверх и вниз желваки на скулах старшего лейтенанта.
Щербина спускается на землю, смотрит на меня с укором и говорит так, чтобы никто не слышал:
– Ничего, хлопчик, всякое бывает. Чего ты дрожишь как осиновый лист. Не ошибается тот, кто ничего не делает, это уж как пить дать.
Он еще меня успокаивает. Как я благодарен ему!
Инженер явно огорчен потому, что приходится расстраиваться из-за таких, как я, недотеп. Просит объяснить, как все случилось. Техник рассказывает.
– В конечном итоге подвело буксировочное устройство, – заключает он.
– Нет, – возражает инженер, – сами вы себя подвели, в конечном итоге… – И дальше можно было предположить следующее: – Надо знать, кого сажаешь в кузов.
Он повертывается ко мне.
– Что же вы, товарищ механик? Зеваете! Нужно было немедленно дать летчику сигнал, чтобы тормозил. А тягач пускай бы себе ехал. Верно ведь? Нескладно получилось.
Молчу. Да и что возразишь старшему инженеру! Вылет сорван, и я в этом виноват. Но если бы дело касалось только учебного вылета, это было бы полбеды. Поломка бака – это уже происшествие. Оно произошло на нашем самолете. И все из-за моей невнимательности. Я ругаю себя самыми последними словами. Я готов провалиться сквозь землю. Только что от этого изменится?
Инженер молча ощупывает края пробоины – керосин из бака уже вылился, – качает головой.
– Отбуксируйте самолет на стоянку, – наконец приказывает он. – Водило завтра утром отправьте в ТЭЧ. Пусть починят. Плохо. Очень плохо!
Он садится в кабину тягача и едет на СКП докладывать о случившемся руководителю полетов.
Я беру чужое водило – от самолета, который только что взлетел, – и мы готовим свою машину к отправке на стоянку. Нужно ли говорить, что творится у меня на душе.
– А если и бак починить в ТЭЧ? – несмело предлагаю Щербине.
– Такие вопросы решает инженер, – отвечает угрюмо техник. – Ладно, поехали.
Я снова в кузове. Наедине со своими мыслями.
Вспомнилось, как, только что окончив курс молодого бойца, мы принимали присягу. С каким нетерпением все ждали тот день. С какой тщательностью приводили себя в порядок! Брились, пришивали самые отборные подворотнички, гладили гимнастерки и брюки.
Пришел Тузов. Новенькая тужурка ладно обхватывала тонкую, но крепкую фигуру, носки ботинок блестели как лакированные.
Я, между прочим, давно уже подметил: чем дольше человек в армии, тем больше он следит за собой. В первую очередь, наверно, за обувью.
– Волнуемся, – улыбнулся он, наблюдая, как готовились к торжественному событию. – Ничего, так и быть должно.
Он рассказал, как сам принимал присягу. Это было двадцать лет назад. Шла великая битва под Москвой. Тузов добровольно пошел в армию. Попал в прославленную дивизию генерала Панфилова, где, как мы знали из истории, двадцать восемь гвардейцев приняли неравный бои с пятьюдесятью вражескими танками и не пропустили гитлеровцев к столице.
Тузову тогда едва стукнуло семнадцать. Вечером он с товарищами присягал Родине, а на другой день наши войска перешли в контрнаступление и начали разгром фашистов под Москвой. В одном из боев солдата Тузова ранило в голову, и он чуть не истек кровью.
…И вот нас построили в ленинской комнате. Мы уже давно перешили пуговицы на воротниках гимнастерок, и наши шеи больше не болтались в них, погоны тоже были укорочены и не свисали с острых, еще не окрепших плеч.
Со стен на взволнованно-напряженные лица солдат глядели портреты героев Советского Союза, героев, которые сражались в войну с немецкими фашистами в составе полка. В большинстве это были молодые летчики.
Напротив, за столом, покрытым красным сукном, сидел командир полка Турбай – огромный плотно сбитый полковник с широким квадратным лицом. Рядом – его заместитель по политической части Жеребов и старшина Тузов. Перед ним лежала книга военной присяги с нашими фамилиями. Тут же находился бланк с текстом присяги.
У стены, где полковым художником был начертан «Боевой путь полка», застыли по стойке «смирно» командиры отделений. Они держали приставленные к ноге карабины и древко развернутого знамени с приколотыми к изрядно выгоревшей материи орденами. Этими орденами был награжден полк за боевые операции во время Отечественной войны.
Суровый сорок второй был не только годом нашего рождения, но и годом рождения полка. Пока мы росли, учились в школе, играли во дворах со сверстниками, полк осваивал новые истребители Лавочкина, потом Яковлева, участвовал в сражениях под Москвой, освобождал оккупированную фашистами землю, прошел с боями до Одера. За храбрость и отвагу нашим старшим товарищам (мы уже звали их однополчанами) вручались ордена и медали, а восьми летчикам было присвоено звание Героя Советского Союза. Мы рады были, что нам выпало счастье служить в этом прославленном полку, где за те годы, пока мы росли, пять раз менялась техника и каждый новый самолет был лучше прежних.
…Слушая, как товарищи, сжимая карабины, клялись «до последнего дыхания быть преданными своему народу, защищать Родину мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагом», глядя на «боевой путь полка» и невольно вспоминая рассказы Тузова о подвигах старших товарищей, я чувствовал себя законным наследником боевых свершений.
После принятия присяги отношение к нам сразу изменилось. Нас стали считать полноценными кадровыми солдатами, перевели в полк и распределили по эскадрильям и группам.
Я и Скороход попали в третью эскадрилью, в группу самолет и двигатель, а сокращенно СД, Бордюжа – в группу вооружения. Мотыля назначили планшетистом на командный пункт. Некоторые из ребят попали в ремонтные мастерские, в светодивизион.
Шмырин, всегда подчеркивавший свою исключительность, пристроился писарем в строевой отдел или, как он сам говорил, делопроизводителем. Узнав об этом, Бордюжа назвал его придурком, за что получил от старшины наряд вне очереди. Ведь должен же быть кто-то и писарем.
Тягач неожиданно останавливается. Я отрываюсь от своих дум и вижу, что мы уже на своей стоянке.
Стахов вылезает из самолета и, не говоря нам ни слова, садится в кабину тягача, уезжает на старт. Даже не посмотрел в нашу сторону.
Щербина и я в тягостном молчании зачехляем машину, а потом так же молча идем во вторую зону помогать техникам готовить самолеты к повторным вылетам.
Жеребова наводят на цель
Двигатель заревел…
Жеребов дал знак технику, чтобы отняли колодки от колес, и лихо порулил к взлетной полосе. Из выхлопной трубы вырвался тугой поток раскаленных газов, обдав стоявших у самолета душноватой керосиновой гарью.
Красивая сигарообразная машина с острыми стреловидными крыльями, приспущенными к земле, разрезая тишину ревом, воем и грохотом, с нарастающей скоростью покатилась по бетонным плитам аэродрома, уходящим к горизонту.
Самолет оторвался, не пробежав и половины полосы, и сразу же круто пошел вверх, точно его вдруг потянул кто-то из-за облаков. Со стороны казалось, что это взлетал не самолет, а огромная ракета, выпущенная под углом к горизонту. Через минуту он уже исчез в облаках.
Покусывая мундштук, Стахов отправился на командный пункт. Он просто не находил себе места и хотел хоть как-то приобщиться к полетам.
Не так-то легко было попасть в число летчиков, которые первыми из полка осваивали новую технику. Но Стахов попал. Вероятно, какую-то роль тут сыграл его разговор с командиром соединения во время инспекторского смотра.
На вопрос генерала, есть ли у Стахова какие жалобы, летчик довольно дерзко ответил вопросом:
– Когда мы получим новые самолеты?
– А чем эти плохи?
– Не плохи, а есть лучше. В других полках.
– Правильно, есть, – генерал улыбнулся. – Стало быть, в тех полках они нужнее. А почему вас интересуют новые самолеты?
На этот вопрос молодой летчик не мог ответить чистосердечно. Его ответ, как он тогда думал, мог показаться наивным и даже смешным. В самом деле, разве мог Стахов сказать, что мечтает о межпланетных путешествиях, что именно это повлияло на его решение пойти в авиацию, которую теперь называют колыбелью космонавтики. Новые же самолеты, безусловно, повышали его шансы стать летчиком-космонавтом.
– Ну что же вы молчите? – спросил генерал.
– А что говорить? Всякий предпочтет новое старому. Это же как дважды два – четыре. Вот вы лично, товарищ генерал, разве не так думаете?
Генерал, кажется, растерялся. Посмотрел на сопровождающих. «Видали такого», – говорил его озадаченный взгляд.
Офицеры неодобрительно покашливали, опустив глаза. А Юрий и сам подумал, что, видно, переборщил в разговоре с генералом, добавил как бы в свое оправдание:
– Стремление к новому свойственно каждому. Это закон природы.
– Закон природы, говорите. – Генерал покачал головой. – Ну хорошо, будем иметь вас в виду. – И пошел дальше вдоль строя, улыбаясь в усы.
Командир соединения не забыл своего обещания. Когда нужно было послать нескольких летчиков из полка, в котором служил Стахов, переучиваться на новые самолеты, генерал, что называется, проявил к нетерпеливому летчику особый интерес. Он позвонил командиру полка и спросил, как Стахов служит.
В это время Юрий находился в штабе, только в другой комнате. Сквозь фанерную переборку ему хорошо был слышен весь разговор.
– Стахов – летчик грамотный, деловитый, целеустремленный, – отвечал полковник Турбай. – Подготовлен к полетам дневным и ночным… С дисциплиной у него неплохо… Над собой? Да, да, работает… Нет, его больше интересует космонавтика. Недавно выступал в нашем Университете культуры с любопытным рефератом о теории относительности Эйнштейна… Как вам сказать… Единственно, что ему остается пожелать, – командир выдержал паузу, – может быть… большей вдумчивости. Молод еще… любит петушиться.
Потом командир засмеялся на какую-то реплику генерала и сказал:
– Хорошо, включим его в список. Это верно: плох тот летчик, который не мечтает стать космонавтом…
Стахов вспомнил этот разговор командира соединения с Турбаем, и настроение у него еще больше упало.
Он шел к командному пункту напрямик, кратчайшим путем, и ориентиром ему служило песчаное возвышение, на котором медленно вращался квадратный домик без окон. Чудо-домик нацеливал в небо огромные изогнутые крылья антенны. Летчик знал, с решетчатых крыльев срывались мощные потоки невидимых радиоволн. Ничто не миновало эти волны – ни живое, ни мертвое.
Несколько минут тому назад где-то далеко-далеко радиолуч натолкнулся на летящий самолет и, отразившись, пришел назад, лег на янтарном экране радиолокатора слабой зеленоватой точкой… Одной засечкой больше, одной меньше – попробуй-ка в этом разобраться! Но она, эта новая засечка, не ускользнула от взора операторов. Им нередко приходилось вести по локатору сразу несколько целей, помня не только номер каждой, но и четко представляя себе, какой тип самолета за этим номером скрывается, какими летно-тактическими данными он обладает.
– Обнаружена цель! – передал оператор на КП и произвел опознавание цели: это был скоростной бомбардировщик.
Оперативный дежурный приказал произвести расчет на перехват…
В стратосфере, где температура около шестидесяти ниже нуля, где машина хуже слушается человека, потому что воздух сильно разрежен, майор Жеребов должен был перехватить противника и сбить его.
Старый командный пункт, куда держал путь Стахов, находился в небольшом березнячке, отделявшем аэродром от военного поселка.
Узкая каменная лесенка привела Стахова в обширное полукруглое помещение, стены и потолок которого были обтянуты материалом, скрадывающим звуки. Здесь всегда казалось несколько мрачновато, и только низкие столы штурманских расчетов, застланные полупрозрачной калькой, освещались мягким желтоватым светом. На одном из столов, его называли столом боевого применения, уже была нанесена планшетистами схема наведения.
– Вам задача: курс восемьдесят градусов, – говорил в микрофон стоявший у стола штурман наведения, – высота одиннадцать тысяч метров.
– Вас понял, – прозвучал в динамике голос Жеребова.
Больше всего Стахов любил эти напряженные минуты поединка в воздухе, когда все земные дрязги, невзгоды и волнения кажутся никчемной суетой, а твои слабости, от которых ты не хочешь освободиться и которые не хочешь признать за собой, сами по себе отходят на второй план, уступая место чему-то большому и настоящему. Как бы ему хотелось сейчас оказаться на месте майора!
Стахов подсел к затемненному пологом экрану с нанесенной на него цветным мелком схемой наведения и стал следить за полетом Жеребова.
Перехватчик сообщал о погоде:
– Десять баллов. Нижняя кромка шестьсот метров. Местами осадки. Видимость пять-шесть километров.
Когда речь идет о десяти баллах – значит, небо сплошь затянуто облаками. Судя по показаниям на экране, перехватчик шел в облаках. Юрий знал, что самолет теперь содрогался всем корпусом, словно летчик сидел не в кабине истребителя, а на телеге и мчался на большой скорости по булыжной мостовой. Находившемуся в воздухе летчику ничего не было видно, кроме приборов и белого месива за фонарем кабины. В такие минуты чувствуешь себя неуютно и стараешься скорее пройти зону болтанки.
Стахов не спускал глаз с перехватчика, а вернее, с голубенькой искорки, передвигавшейся по экрану локатора.
– Цель справа, – сообщил офицер наведения перехватчику и назвал удаление ее. – Высота цели двадцать тысяч метров.
Воображение Стахова нарисовало перед глазами необозримый холодный простор огромных высот и два маленьких самолета, мчавшихся с невероятной, если не сказать, чудовищной скоростью к точке встречи, заранее рассчитанной штурманом наведения и уже отмеченной на карте. Через несколько минут перехватчик по указанию с КП начнет выполнять маневр, чтобы выйти в выгодное положение для атаки.
Но в следующую же секунду Стахов увидел на экране, как цель изменила курс. Штурман наведения стал уточнять выход перехватчика в точку.
Оператор доложил, что высота цели тоже все время меняется. Этого нужно было ожидать. Ведь скрытность – одно из условий, необходимых для выполнения всякой боевой задачи. И там, на большой высоте, в холодном околокосмическом пространстве летчики скоростного бомбардировщика это отлично знали.
Между тем, попав в зону, просматриваемую локаторами, противник, маневрировавший по скорости, курсу и высоте, применил помехи, и тотчас же на земле, в темном помещении командного пункта по оранжевому экрану локатора торопливо побежали светлые блики. Постороннему трудно узнать, куда, с какой скоростью и на какой высоте пошла цель. Ничего решительно не разобрать на экране.
А узнать это нужно во что бы то ни стало. Без этих данных штурман наведения не сможет уточнить расчет на перехват, а летчик, который сидит в кабине скоростного ракетоносца, не знает, куда ему лететь.
Стахов по укоренившейся привычке представил, что контрольная цель – вражеский самолет. Ведь подобную ситуацию никогда нельзя сбрасывать со счетов. Этот самолет мог оказаться и носителем термоядерного оружия. Если бомбовозу удастся прорваться к объекту, это повлечет за собой страшные разрушения и гибель многих, многих тысяч людей.
Стахов не спускал глаз с экрана, по которому веером разбегались желтые искорки. Ну где тут отметка от самолета противника? Пальцы летчика впились в плечо штурмана наведения.
– Не нужно волноваться, – спокойно заметил штурман наведения. Он привык к подобным ситуациям в воздухе. – Повысится давление, Айболит не допустит к полетам. К тому же, милейший, это мое личное плечо… – Он быстро отстраивается от помех.
– Вам высота десять тысяч шестьсот, – подчеркнуто спокойно передал он летчику-перехватчику.
– Понял! – ответил Жеребов.
– Приготовиться к развороту влево с креном сорок, – последовала через минуту новая команда.
Стахов знал: теперь летчик – весь внимание. Зевать ему нельзя. А то ведь и отстать недолго от быстро летящей цели. И тогда перехват намного усложнится. А главное – атака состоит не на заданном рубеже.
Штурман наведения приказал летчику развернуться до курса 330.
– Понял! – передал Жеребов.
Когда он выполнял разворот, цель резко сманеврировала в сторону перехватчика – Стахову это было видно на экране, – сманеврировала и тем самым затруднила истребителю заход для атаки.
Жеребов, конечно, ничего этого не знал. Но как только штурман наведения передал ему, что необходимо увеличить крен до пятидесяти градусов, майор обо всем догадался.
Теперь команды с КП следовали одна за другой, потому что цель продолжала маневрировать по курсу и по высоте. На экране было видно, как она резко пошла на снижение.
– Высота цели… Высота цели… – передавал наведенец, не отрывая взгляда от светящихся точек на экране.
– Понял… Понял! Вошел в облака! – слышалось в динамике.
Стахов вдруг поставил себя на место майора Жеребова. Что бы он сделал без штурмана наведения? Пожалуй, немного. Сознание собственной беспомощности его всегда удручало. «Конечно, надо, чтобы тебя навели на цель, – подумал он, – но зато конец перехвата всецело зависит от летчика. И тут ему не помогут десять наведенцев. А конец, как говорится, делу венец».
На самолете-перехватчике была установлена радиолокационная станция обнаружения и прицеливания – верный помощник летчика при полете на перехват в сложных метеоусловиях. Когда до бомбардировщика дистанция сократилась, Жеребов приступил к самостоятельному поиску цели.
Стахов по опыту знал, как это нелегко. Бортовой экран зафиксировал метку на азимуте 15 градусов. Значит, цель шла не строго по носу самолета, а была где-то слева.
По мере сближения метка все ярче вырисовывалась на экране. Маневрированием своего самолета Жеребов стал выводить эту метку на так называемый нулевой азимут.
Наконец на экране вспыхнула линия захвата. Летчик тотчас же перенес взгляд на отражатель прицела.
– Атакую! – доложил он на КП и нажал на кнопку фотострельбы.
– Отвал влево, – передал ему штурман наведения, убедившись, что атака выполнена успешно. – Возвращайтесь на точку.
– Понял!
